Она шла уверенным шагом в дом, сжимая что-то в своей, уже по возрасту ссохшейся, ручонке. По рыжему, выбившемуся между пальцев, клочку шерсти, было понятно, что это очередной, побитый жизнью, котенок или щенок. Слепой или с перебитыми лапами, квелый, лишайный, придавленный мусорным баком. Ничей. Одинокий. Больной. Обреченный. Шаг её ускорялся, боль животного увеличивалась. Она спешила «помочь», она всегда «помогает». В ее кухне на газовой плите в запекшемся от времени и безденежья казане варится-кипит баланда для свиней и собаки. Она торопится скорее помочь обездоленному животному из ее кулачка. Зажав его рыжую слепую головку между большим и указательным пальцем, она с хрустом и легкостью скручивает его шейку, бросает в казан, добавляя крупы, картофельных очисток и немного соли. Помешивает и приговаривает: «Да будь ты проклята, ненавижу тебя, ненавижу за то, что из памяти моей не сотрется никогда этот чертов голод, ты приучила меня ТАК «помогать» безнадежным животным, из-за ТЕБЯ они кормили нас все те годы. Ты заставила мою мать научить меня крутить шей, сдирать кожу, бросать в котел и прокармливаться долгие месяцы. Ты – война». Слезы делили ее лицо, растекались по всем видимым и явно выраженным морщинам. Из кармана фартука она достает еще одного обездоленного малыша, хрустит его суставами, помешивает в казане. Шепчет: «Спи малыш, спи другой, бабушка не со зла, бабушка хочет помочь, маленькие котики - спят, спят, рыженький и серенький - спят, спят». Котята варились, свиньи просили есть. Она выходила на улицу, садилась в кресло под виноградом и смотрела в солнечное, мирное небо. Пустые, блеклые глаза передавали жалость к животным, жалость к себе, жалость к себе подобным. Больнее всего было наблюдать за ней, осознавая все невыплаканные слезы её обреченной души. Её пальцы перебили не один хребет, её ногти сдирали не одну кошачью шкурку, её желудок не один раз переварил картофельные очистки, грубый помол и это мясо, скованное любовью к маленьким беззащитным зверькам. Но выбора нет. Или жить или жизнь. «Сейчас мне 72, - говорит она, - тогда мне было 10, но я на всю свою жизнь запомнила их, как будто людские, молящие о помощи, кошачье - собачьи глаза. Но я не понимаю до сих пор, они молят о жизни или о смерти?»
Всё это время она пытается понять, о чем же просят эти глаза. Она заглядывает в них и пальцами проделывает свои привычные дела. Хруст шейки, казан. И вновь вопрос. Она смотрит в мои глаза, переводя взгляд на свои руки, такое ощущение, что она помнит всех и каждого по отдельности, она помнит цвета шерсти, глаз, длину хвостов, место нахождения, проклиная войну и всех тех, кто создал её.
Очередной обед готов.
Очередной вопрос в глазах.
11 апреля 2009 – ты спишь, моя дорогая, ты успокоилась, родная. Тебя не мучит ни война, ни голод. Остался леденящий душу холод. И твой вопрос… Спасибо, что перед смертью ты не успела попросить меня узнать, чего хотят глаза.