5. Лаборатория

    
     КОНФЛИКТ

    
     Примечание: фамилии тех, о ком я отзываюсь плохо в этом цикле, изменены.
    
     Дело было в середине 70-х. Я работал старшим научным сотрудником в лаборатории технологии сборки, вёл темы, касающиеся испытаний редукторов. Со мной работали ещё три человека. Мы сами заключали хоздоговоры с заводами, проектировали испытательные стенды, доставали необходимое комплектующее оборудование, внедряли стенды в производство.
     Я бы не сказал, что мы были слишком перегружены - бывали,  конечно, напряженные периоды, но после очередного аврала мы позволяли себе немного расслабиться. Благодаря этому я смог часть времени уделять написанию статей в научно-технические журналы, разработке изобретений, завершить и защитить свою кандидатскую диссертацию.
     Должен сказать, что нахлебниками у остального коллектива лаборатории мы не были, скорее наоборот, т.к. их работы были более мелкими, менее выгодными.  И даже таких, мелких работ было мало. Заключить хороший хоздоговор, организовать его выполнение – задача заведующего лабораторией. Но для этого нужно иметь хороший научный задел.
     Казалось, живи и радуйся: люди пашут, деньги на зарплату есть, премии идут, лаборатория на хорошем счету у начальства – что  ещё завлабу нужно?
     Так вот, с Маркеловым Александром Петровичем я был не то чтобы на ножах, но в натянутых отношениях.
     Он пользовался покровительством заместителя гендиректора НИИ и из кожи лез, чтобы угодить ему. На каком-то собрании в его присутствии сказал елейным голоском, что замдиректора для него как “отец родной”. Это не мешало ему иногда подсесть ко мне и шепотом, так, чтобы никто не слышал, и, зная, что я не продам, рассказывать о том, какой замдиректора мелочный, непорядочный. Не знаю зачем он это делал: может, просто хотел выговориться, а, может быть, провоцировал меня, чтобы потом заложить. Тем не менее, Маркелов старался подражать шефу,  считал, что и я как подчиненный должен включать его в состав авторов изобретений, статей. Поскольку я этого не делал (перестал бы себя уважать, если бы сделал!), он придирался ко мне, старался как-нибудь напакостить, в основном, по мелочам. То он, считая, что я самый незагруженный человек в лаборатории – другие чертят, а я пишу статью в журнал! - просит выполнить какую-нибудь малоквалифицированную работу, то пошлёт на уборку листьев на территории института.
     Должен признать, что я, со своей стороны, пользовался каждым удобным случаем, чтобы – как  бы покультурнее выразиться – подначить его (увы, подначить – это не совсем полноценный заменитель), подшутить над ним, огрызнуться на его замечание.
     Например, случайно выясняется, что он не читал “Войну и мир”. Я тут же заявляю, что человек не может считаться культурным, если он не читал этой книги. На отдельском вечере, заметив, что он танцует с хорошенькой девушкой, я громко её спрашиваю: - Надеюсь, это не белый танец?
     Выражаясь языком известной кинокомедии, мы испытывали взаимную неприязнь.
     Без излишней скромности могу заметить, что я пользовался авторитетом и в институте и на заводах. В институте – за умение заключать хорошие договоры, за организацию их выполнения, за хорошие показатели от их внедрения в производство. На заводах – за то, что никогда не обманывал, не подводил заводчан, держал слово.
     Так, например, однажды я прилетел на Иркутский завод тяжелого машиностроения, где уже работали наши люди, стараясь запустить испытательный стенд. Иду по заводу, навстречу главный технолог. Увидел меня, радостно воскликнул: - Кивенсон приехал, теперь дело пойдёт!
     Давно это было, а вспомнить приятно.
     Не умаляя вклада сотрудников, могу сказать, что самые ответственные этапы работы я брал на себя. Иначе наше направление заглохло бы, как и многие другие направления, оказавшиеся в глиняных руках равнодушных людей.
     Ну вот, после того, как я охаял своего завлаба и воскурил фимиам самому себе, можно перейти к описанию  стычки, ставшей апогеем  конфликта, тлевшего до тех пор как бикфордов шнур, и радикально изменившей наши деловые судьбы.
     Мы не били друг другу морды, не размахивали ножами и не стреляли – всё-таки это был научно-исследовательский институт, а не бандитский Петербург, но по накалу страстей мы не уступали участникам кровавых разборок.
     В тот день Маркелов подсел к моему столу и с гадливой улыбкой сказал: - Михаил Борисович, я считаю, что твои люди уже без тебя справятся с темами по испытаниям, а ты должен начать какое-нибудь новое направление. Ты им уже не нужен.
      - Во-первых, не справятся. Ты ни хрена не понимаешь в этом деле, поэтому так думаешь. Во-вторых, когда я пишу статьи или продумываю заявки на изобретения, я тем самым закладываю основы, создаю научный задел для нового направления. Начинать новую тему, когда ещё не заложен фундамент для её разработки, несерьёзно.
      - Что-то долго ты возишься с этим фундаментом...
     И тут я не выдержал. - Ах ты ж сука! Это ты, который за всё время работы в институте не сделал ничего толкового, упрекаешь меня!?      
     Говорят, я флегматик. Но где-то я читал, что флегматичные люди это не те люди, которые спокойно, равнодушно ко всему относятся. Нет, они так же переживают происходящие события, как и все остальные, но они стараются сдерживаться, не проявлять открыто свои чувства. До поры, до времени...
     И я заорал так, что слышно было далеко за стенами лаборатории. Я применял самые изощрённые формы мата, которые сейчас, к счастью для читателей, не смог бы воспроизвести.
     В заключение я прокричал: - Вон из лаборатории, подонок, или я прибью тебя на хрен!
     (Нет, не даром я три года провёл в детдоме и несколько лет мастеровал в цехе – кое-чему научился!).
     Маркелов пулей выскочил из лаборатории.
     Через несколько минут я, отдышавшись, пошел в коридор покурить. Обратил внимание: женщины, которые считали меня одним из самых деликатных сотрудников отдела, сидели с открытыми ртами и смеющимися глазами, на лицах мужчин блуждала сдержанная улыбка. Не так часто в институте можно услышать такие перлы!
     Что бы ни говорили о вреде курения, но сигарету после психологического взрыва можно сравнить разве что с сигаретой после ... Ладно, не об этом речь.
     В коридоре Маркелов нерешительно, с опаской подошел ко мне: - Ну, Михал Борисович, успокойся, ну чего ты разнервничался!? – Пошёл на хрен, гадёныш!
     Я покурил и пошел к заведующему отделом.
      - Анатолий Николаевич, - сказал я. Ты хочешь, чтобы в отделе произошло убийство и чтобы тебя тягали во все инстанции и прорабатывали за плохую воспитательную работу? Я так понимаю, что нет. Так переведи меня в другую лабораторию, пожалуйста. Иначе я  рано или поздно убью эту б..дь Маркелова!
      -  А что, собственно, произошло?
      -  Вызови его и расспроси. Ты его знаешь, поэтому то, что он скажет, умножь на коэффициент запаса точности. А меня переведи.
     Анатолий Николаевич поверил мне. На следующий день распоряжением по отделу меня и моих помощников перевели в другую лабораторию вместе с нашим направлением и нашими темами.
     Меньше, чем через год Маркелов вынужден был перейти на преподавательскую работу в учебный институт, так как в лаборатории не стало денег даже на зарплату, не говоря уже о премиях. А меня вместе с моей группой вернули в лабораторию сборки и назначили её завлабом.
     Но это уже другая история.
   
     КОМАНДИРОВКА   

     Чёрт  меня дёрнул поехать в эту командировку! Мог бы послать кого-нибудь другого. Вопрос–то  был несложный – подписать промежуточный акт. И не куда-нибудь рядом, а в Красноярск.
     А всё из-за этого долбанного Маркелова. После конфликта, произошедшего между нами, и перевода меня вместе с группой в лабораторию зубообработки, он делал вид, что ничего серьёзного не произошло, вежливо улыбался при встречах, спрашивал как работается на новом месте. Мол, он выше этого.
     А накануне командировки он подошел ко мне во время перекура и сказал: - Хотя ты меня и терпеть  не можешь, но я тебе сообщу хорошую новость – я перехожу в индустриальный институт. Преподавать буду. Между прочим...
     Я прервал его, ехидно заметив: - Бедные студенты!
Маркелов скривился: - Ты всё шутишь, а, между прочим, среди кандидатур на должность завлаба, которые рассматривает Панин, есть и твоя фамилия.
     Он увлечённо пытался рассказывать мне какие-то подробности, но  я  сделал  вид, что  меня  эта  новость совершенно не  интересует:
     - Ну и пусть рассматривает. Это его работа.  Я очень спешу, извини. И пошел в лабораторию.
     Я давно мечтал стать завлабом.  Знал, что потяну эту работу, чувствовал в себе силы. Обычно тем, кто защитил кандидатскую диссертацию, сразу давали лабораторию. Если не было свободной, создавали новую под его направление. Я защитился три года назад, но дать мне лабораторию никто не спешил. И дело было не в пятой графе, или, если точнее, не только и не столько в ней, а в моих несложившихся отношениях с заместителем генерального директора Паниным.
     Панин – сборщик. И он работал над докторской диссертацией по проблемам сборки. Ему нужно было показать широту охвата проблем.  Аспиранты, работы которых хоть немного пересекались с научным направлением Панина, включали его как одного из авторов в свои изобретения или статьи в технические журналы.
     А я не включал! Мне Панин, видите ли, не нравился. Ещё за несколько лет до защиты мне предлагали взять Панина в руководители, а я отказался, причём, в грубой форме. В смысле - пошел он на хрен! И ему об этом, конечно же, доложили.
Ну какой человек отнесётся к этому равнодушно!
Так что не хрен теперь кого-то обвинять! Сам виноват!
     Пойти, что ли, покаяться? Предлог всегда можно найти. Нет, ни за что!
     Как Толстовский отец Сергий отрубил себе палец, чтобы побороть искушение, так и я поехал в командировку, чтобы избежать искушения идти каяться. Пусть решают без меня!

                *       *       *

     Командировка начиналась, вроде бы неплохо. В гостинице “Енисей”, куда я приехал из аэропорта, стояла очередь к окошку администратора. Каждый соискатель предъявлял то ли письмо с просьбой о поселении, то ли заявлял о том, что место для него забронировано. У меня никаких доказательств своего исключительного права поселиться в этой гостинице не было, поэтому я не очень рассчитывал на успех.
     Раздумывая о том, что предпринять, если администратор мне откажет, я медленно приближался к окошку. Мои размышления прервал крепкий жизнерадостный мужчина, о чём-то споривший с администратором. Дружелюбно улыбнувшись, он подозвал меня к себе и предложил поселиться в его номере: - Я перехожу в другую гостиницу, там остановились мои друзья - водолазы, а мне не хотят возвращать деньги, у них какие-то трудности с оформлением. Ну и хрен с ними, с этими деньгами!
        - Девушка, вместо меня будет жить мой друг!
        Очевидно, она согласилась и он,  обращаясь ко мне, сказал:
        - Согласен? Оформляйся!
        Затем “мой друг” – водолаз  хлопнул меня по плечу, подмигнул и ушел.
        По каким признакам он зачислил меня в свои друзья, я не знаю. Но  с удовольствием принял его предложение.
        Номер оказался со всеми удобствами. Я принял душ, отдохнул немного с дороги и вышел погулять перед сном. Зашел в магазин. Такого разнообразия вин я в наших Краматорских магазинах не видел. В винах я не разбираюсь, ни я, ни жена    вино не пили, а  по праздникам довольствовались водкой или старкой, если удавалось купить, поэтому, руководствуясь чисто внешними признаками, купил бутылку египетского бальзама – во-первых,  вино – заграничное, и, во-вторых, наклейка была очень красивая. Будет хорошо смотреться на праздничном столе, гости оценят.
        На следующее утро я съездил на завод, оформил документы, посмотрел место в цехе, где мы будем монтировать свой стенд, и поехал в кассу аэрофлота, чтобы взять билет на самолёт. Пришлось взять  на воскресенье – на более ранние дни ни на Москву, ни на Донецк билетов не было.
        Ну что ж, пару дней как-нибудь перекантуюсь. Телевизор есть, буфет в гостинице есть. Соседей в номере нет – можно спокойно обдумать ситуацию, сложившуюся в связи с намерением Маркелова уйти в учебный институт.
        Неужели и на этот  раз Панин кинет меня! Хорошо, что я уехал, мог бы не выдержать и пойти к нему  объясняться. В какие  формы я бы ни пытался облечь своё раскаяние, он бы всё понял. Он мужик умный, хитрый. Может быть, он бы и не показал, что понял, но я то знал бы, что он понял. И от этого понимания, от осознания того, до чего я опустился, мне было бы очень, очень противно.
        Слава Богу, не опустился. А теперь переживаю... хочется и невинность соблюсти, и деньги приобрести. Но так, увы, не бывает...
Мой диалог с самим собой прервал телефонный звонок. Я не успел поднести к уху трубку и сказать “алло”, как услышал женский голос: - Витя, привет, я сейчас очень спешу, приду после работы, вместе поужинаем! Пока!
        И бросила трубку.
        Так, так, интересно всё складывается. Витя – это, очевидно, водолаз, сделал я глубокомысленный вывод. Как-то подозрительно хитро, заговорщически он подмигнул мне, прощаясь. Наверно, знал, что она позвонит.
        Знал, не знал – придёт женщина, очевидно, сразу развернётся и уйдёт. А, может быть, задержится? Чего вдруг! Глупые мысли! Что, живую женщину не видел? Проголодался за несколько дней?
        А голосок у неё приятный, мелодичный!
        Ну, вино у меня на всякий случай есть. Затем я сходил в гостиничный буфет и купил кое-какой закуски и конфет. Есть-то надо два дня.
        В конце концов, я не сексуально-озабоченный юнец, чтобы зацикливаться на этих мыслях. Я, конечно, не святоша, но и искать приключения на свою... голову не буду.
       Анализируя шансы своего назначения завлабом, я задремал.
       Меня разбудил стук в дверь. Открыв её, я увидел интересную молодую женщину с сумкой в руках. На вид ей можно было дать лет 25-30. Тёмнокаштановые волосы красиво обрамляли её чистое, без косметики, лицо. Она растерянно глянула на номер комнаты (проверила – не ошиблась ли) и спросила: - А где Виктор? Вы его товарищ? - Виктор перешел в другую гостиницу, в ту, в которой остановились его друзья-водолазы. В какую именно – я не знаю. Да вы заходите, чего в дверях разговаривать!
       Женщина нерешительно переступила порог. – Да нет, что это я, пойду, наверно...
       - Присядьте, не стесняйтесь, устали ведь с дороги...
       - Ну, Витька, ну, поросёнок, что ж он не позвонил!
       - Как вас зовут? – Женя. А вас?  - Михаил, Миша. Женя, вы ведь собирались поужинать вместе с Виктором? Так не умирать же нам с голоду из-за того, что он вас подвёл! И не смотрите на меня так настороженно! Я – не  маньяк. Мойте руки – и за стол!
       - Это не в моих правилах. С незнакомым человеком...
       - Женя, во-первых, мы уже знакомы. Во-вторых, это всего лишь совместный ужин, а не то, что циничные люди могли бы подумать.
       - Вы будете смеяться, но я, кажется, согласна. Вы внушаете доверие... Это ж надо! Я себя не узнаю!
       Я поставил на стол бутылку с бальзамом (он прекрасно смотрелся,  одна наклейка чего стоила!) и разложил на чистых листах бумаги закуску, которую заранее предусмотрительно приобрёл в буфете. Женя скептически глянула на неё и решительно достала из своей сумки завёрнутые в бумагу отбивные и пирожки. Это было зрелище для богов! Вид на море и обратно! Ни один ресторан в мире не мог бы конкурировать с нашим столом!
       Мы выпили за знакомство по полстакана бальзама. Я – человек непривередливый как в еде, так и в выпивке, и я, упаси Боже, не расист, но под воздействием бальзама я мог бы поубивать всех египтян, включая женщин и стариков. За то, что они придумали этот напиток. И заодно за то, что они когда-то бросали в Нил наших мальчиков.
       Закусив, мы откинулись на спинки наших стульев и продолжили светскую беседу.
       Женя рассказала, что Виктор, её старый знакомый, давно обещал  познакомить её с каким-нибудь солидным мужчиной, который влюбится и увезёт  в Европу (имелась в виду европейская часть Союза).
       Так вот почему он так хитро подмигнул мне, прощаясь!
       Женя работает медсестрой в заводской поликлинике, она не замужем и у неё нет детей.
       Я сказал, что насчёт влюбиться Виктор угадал, но у меня есть и жена, и дети, и, увы, я не крупный начальник, а, точнее, вообще не начальник, одним словом, не тот человек, который мог бы увезти её из Сибири.
       И, вообще, может быть я и выгляжу солидно, но это как раз тот случай, когда  форма не соответствует содержанию. Точнее – положению. И ждать пока наступит соответствие, учитывая темпы моего служебного роста за последние пару десятков лет, безнадёжно. Как Виктор ошибся!
       Женя явно была разочарована моими откровениями, но наши отношения с этой минуты вполне могли бы перейти в безмеркантильную стадию, когда не имеет значения ничего, кроме взаимной симпатии и сексуального влечения, если бы не...
       Не помню точно, по-моему, у Чехова есть рассказ о том, как старый полковник развлекает девиц воспоминаниями о своей бурной молодости. И о том, в частности, какую страстную ночь он провёл, когда гостил в каком-то польском поместье у знатной красавицы, муж которой был в отъезде.
       И как разочарованно вздохнули благородные девицы, когда выяснилось, что полковник  провёл ночь не с красавицей-полячкой, а со своей женой, которая путешествовала вместе с ним.
       Так вот, и я должен разочаровать своих читателей: чьё-то образное выражение о беременности революцией относилось ко мне в буквальном смысле слова – то, что намечалось у меня в желудке, можно было сравнить со всеми революциями, вместе взятыми (социальными, промышленными, культурными и сексуальными), и с восстанием рабов в древнем Риме во главе со Спартаком вдобавок.
       У меня хватило сил проводить Женю, которая тоже почувствовала себя плохо,  до остановки трамвая и вернуться в гостиницу.
       Хорошо, что номер был с удобствами.
       Гадский Маркелов!
       В течение двух дней до вылета я несколько раз вызывал скорую, мне диагностировали почечную колику и вводили обезболивающее. До этого я вообще не знал где почки расположены и сколько их штук в моём бренном теле.
       Благодаря египетскому бальзаму узнал.
       Оказывается, его нужно пить, разбавляя чайную ложку этого пойла в стакане водки.

   НАЗНАЧЕНИЕ
   
   На следующий день после возвращения из командировки я вышел на работу. Мне, конечно, было очень интересно как решился вопрос о замене Маркелова, но я никого ни о чём не спрашивал.
   Вспомнил, между прочим, как примерно год назад Маркелов проводил совещание в лаборатории, на котором присутствовал Панин. А я в это время ходил по заводским цехам – иногда бывает полезно вспомнить как грубые поковки  постепенно превращаются в отливающие серебром точные детали, из которых собирают машины.
   Когда я вернулся в лабораторию, Панин встретил меня словами: - В лаборатории совещание идёт, а ты в это время где-то шляешься!
   Кровь ударила мне в голову. Что за "шляешься"!Что я - мальчишка! И я самым грубым голосом, на который только был способен, сказал:
   - Во-первых, не шляюсь, выбирайте слова, а ходил  на завод по производственным делам. И, во-вторых, будьте добры обращаться ко мне на “вы”, так, как я обращаюсь к вам.
   Нужно сказать, что Панин в те времена был человеком грубым, жестким. Многие выходили из его кабинета, украдкой вытирая слёзы, так Панин их разделывал. Но в разговорах со мной после этого случая, когда он почувствовал сопротивление, Панин никогда не повышал голоса. Правда, на “вы” он так и не перешел – это не было принято в обращении начальника к подчинённому.
   Я не успел ещё отчитаться за командировку, как Панин через секретаря отдела вызвал меня.
   Он сказал: - Ты знаешь, Маркелов ушел в Индустриальный институт. Я решил назначить тебя на должность заведующего лабораторией сборки.
   Панин, очевидно, ожидал, что я рассыплюсь в благодарностях и изъявлениях своих верноподаннических чувств. Но я сохранял полное спокойствие. Годы ожидания притупили остроту этого события. Так девушка, долгое время сопротивлявшаяся домогательствам  парня  и,  в конце-концов уступившая ему, говорит: - И это всё?
   Я сказал: - При одном условии...
   Панин взвился: - Здесь условия ставлю я !
   Я сдал назад: - Да, конечно, я понимаю. Я хотел только сказать, что я вернусь в лабораторию сборки вместе с группой, с которой уходил, и с нашей тематикой.
   Панин остыл: - Я не возражаю, это логично. Переходи сразу, через Учёный совет мы проведём это позже. Поднимай лабораторию!
   Сбылась мечта идиота!
   Почему, спрашивается, у других это получается легко и непринуждённо, а для меня каждая ступенька этой так называемой карьерной лестницы при попытке ступить на неё превращается в непреодолимую гору, на которую я, подобно Сизифу, вкатываю свой камень!?
   Риторический вопрос.

      ЗАКЛЮЧЕНИЕ ХОЗДОГОВОРОВ

      Мне рассказывали позже, что перед тем, как назначить завлабом меня, Панин предлагал занять эту должность двум другим сотрудникам лаборатории. Оба – грамотные, порядочные люди, но – практически без производственного опыта, никогда не контактировавшие с заводчанами, дисциплинированные исполнители, но не более. Не знаю, на что Панин рассчитывал... Ведь работа завлаба –  лишь процентов на десять административные дела, а в основном это инженерные, хозяйственные, организационные  задачи, к решению которых эти ребята не были готовы. И только после того, как они отказались, почувствовав, что не справятся, и испугавшись ответственности, он вынужден был обратиться ко мне. Сейчас, по прошествии многих лет, мне его по-человечески жалко: это же до какой степени нужно быть преданным интересам дела, чтобы превозмочь себя и назначить завлабом не своего человека, а чужака, который при каждом удобном случае проявляет свою независимость.
Но так или иначе – нужно было работать.
И в первую очередь нужно обеспечить работой (а, значит, и  зарплатой и премиями) всех сотрудников.  (Должен заметить, что уже в первые дни после моего назначения состав лаборатории увеличился до 14 человек за счёт возвращения сотрудников, ушедших при Маркелове). Я мотался по ближним заводам, звонил знакомым главным технологам. Поручить эту работу своим ведущим инженерам я не мог: чтобы увидеть проблему, нужно знать производство изнутри, а не только по учебникам.
       Пересматривая письма заводов с перечнем проблем, наткнулся на просьбу Львовского ПО “Конвейер” механизировать сборку редукторов. Позвонил на завод, переговорил вкратце с начальником отдела механизации. Договорились, что нужно приехать, разобраться с нуждами завода на месте.
       Вместе с несколькими конструкторами и технологами мы вылетели во Львов и к вечеру были на месте. Сравнительно легко устроились в гостиницу: я случайно услыхал разговор о броне обкома и узнал, что первый секретарь обкома – Погребняк Яков Петрович. Стоп, я ведь с Погребняком работал в молодости в одном цехе на Ново-Краматорском машзаводе – он на сборочном участке, я на механообработке. Потом Погребняк одно время был секретарём ЦК КП Украины. Прошло много лет и он меня, конечно, забыл. Тем не менее, я набрался нахальства, позвонил дежурному обкома и сказал ему, что мы, пять специалистов прилетели из Краматорска для решения технических вопросов на ПО “Конвейер” и просим помощи в устройстве в гостиницу. – Не хочется беспокоить Якова Петровича, нашего земляка, и звонить ему домой, - сказал я дежурному.
       Как будто я знал номер его домашнего телефона!
       Дежурный, побурчав на тему о том, что обком не должен заниматься этими вопросами, всё-таки запросил наши фамилии. Через несколько минут он позвонил администратору и она гостеприимно (куда девались её неприступность и заносчивость!?) поселила нас в в лучшие номера гостиницы “Львов”.
       Утром поехали на завод, походили по цехам, ознакомились с конструкцией и технологией сборки редукторов. Подумали – нужно делать механизированную линию. Пришли к выводу, что тележки линии должны быть снабжены поворотными столами.  Заводу придётся организовать ритмичную подачу деталей на все посты. Ладно, пошли на совещание к главному инженеру.
       У главного собрались оба его заместителя, главные конструктор и технолог, начальник отдела механизации. И мы. Я сказал, что мы готовы взяться за эту работу, предполагаем разработать механизированную линию, но завод должен будет обеспечить ритмичное поступление комплектующих деталей. Иначе – ничего не получится.
       Главный инженер сказал, что завод эту задачу решит.
       Потом он спросил сколько будет стоить эта работа.
       У Шолом Алейхема есть такая повесть “Тэвье - молочник”.
       Однажды Тэвье, а был он бедняком и голодал вместе со своей семьёй три раза в день, не считая ужина, возвращался лесом на своей телеге из города, куда ездил продавать дрова, и подвёз двух заблудившихся барышень – дочерей богача к их усадьбе.    
       Обрадованные родители спросили какое  вознаграждение он хотел бы получить. И Тэвье начал лихорадочно соображать: - Скажу рубль - продешевлю, скажу  пятёрку – побьют и выгонят. И он неожиданно для самого себя выкрикнул – червонец!
       Ну, у Тэвье всё окончилось благополучно, все посмеялись над ним и щедро наградили.
       А я лихорадочно думал какую сумму назвать.Подсчитать заранее сумму, необходимую на новую разработку, невозможно: нужное решение может придти через день, а может и через три месяца! До этого за наши работы по испытательным стендам мы брали 30-40 тысяч рублей, но за эти деньги мы не только проектировали стенды, но и покупали необходимое комплектующее оборудование. А линию мы должны только спроектировать, изготавливать её будет завод.  Ни одна лаборатория в институте не заключала хоздоговоры на сумму свыше 40 тысяч. А мне очень нужно заключить этот договор, самоутвердиться, так сказать... Назову 50 тысяч – продешевлю. Назову 80 тысяч – “побьют и выгонят”.
       И я спокойно и твёрдо сказал: - 120 тысяч.
       В кабинете повисла напряжённая тишина. У меня  сердце стучит в такт с  танцем с саблями Хачатуряна.
      (Пока заводчане осмысливают эту цифру, я напомню читателям, что в те времена зарплата инженера составляла 120-170 рублей, бутылка старки стоила 4 рубля, “Жигули-2101"  (копейка) – 5500 р.)
       Заводчане молчали, озабоченно переглядываясь...
       Мои сотрудники под равнодушным выражением лица пытались скрыть мысль – у шефа поехала крыша!
       Потом главный инженер сказал: - Нет, такая сумма нам не подходит.
       - Всё, - подумал я, - конец котёнку, больше мяукать не будет! Или как там говорят в этих случаях...
       Я встал, сказал своим товарищам: - Пошли, ребята. Спишем командировочные расходы на статью “убытки”. И мы направились к выходу.
       Заводчане шептались. Я уловил только обрывки фраз: - Растянем на несколько лет... включим в план... новая техника...
       Главный вернул нас от дверей: - Ну, ладно, предположим, мы деньги найдём. В какие сроки вы думаете выполнить работу?
       - Так, Мишка, дыши глубже! Спокойно! Возьми себя в руки! – это я сам себе.
       Я ответил, что договор заключим на два года, потом, при необходимости,  уточним сроки.
       Это был первый крупный договор, который я заключил после того,  как стал завлабом.
       Забегая на несколько лет вперёд, должен сказать, что линию мы разработали. Основным разработчиком был Николай Иванович Толстяк, которого я принял в лабораторию незадолго до заключения договора с ПО "Конвейер". Мне рекомендовали его как толкового конструктора, но со скандальным характером. Подтвердилось и то, и другое. Он немало крови мне попортил, но разве лучше было бы, если бы он был милейшим человеком, но ничего не умел делать?!
       Мы защитили новые технические решения авторским свидетельством на изобретение, в составе авторов которого и заводчане: директор завода Вологжин В.М., главный технолог Качан В.И. и начальник отдела механизации Гершгорн П.А. (Для тех, кто заинтересуется линией, номер авторского свидетельства СССР 1085766), передали чертежи заводу и, не прошло и года, как завод её изготовил. И вот наступило время пуска, время внедрения.
       Не могу сказать, что на заводе нас встретили с энтузиазмом. Рабочим линия была не нужна. Их устраивал существовавший порядок, вернее будет сказать - беспорядок. Я не берусь их осуждать: в связи с неритмичной подачей комплектующих первые две недели бригада сборщиков работала в неполном составе (отгулы, отпуска и т.п.), потом, во второй половине месяца слесарей просили поработать сверхурочно, чтобы успеть выполнить план, за это платили, давали премии. И, хотя главный инженер попросил всех не говорить рабочим, что с внедрением линии расценки на сборочные работы будут ужесточены, они и сами это прекрасно понимали. Для ИТР-овцев обепечение ритмичной подачи деталей - тоже дополнительная забота.
       Утром, когда мы решили запустить линию, - электрочасть не сработала. Можно было давить на кнопки пультов управления до посинения - ни один двигатель не включался. Раскрыли крышки пультов - провода были перерезаны. Я не выдержал - напряжение в момент пуска такой сложной установки достигает максимума - и заорал: -  Cаботажники, вашу мать, вредители долбанные, бандеровцы!
       Заводчане пытались меня успокоить, говорили, что это не люди порезали провода, это их мыши погрызли. В чём я глубоко сомневался!
       Мы уехали в гостиницу. Крепко выпили.
       На следующее утро всё было восстановлено, на каждом посту был комплект деталей, за пуском и пробной эксплуатацией линии наблюдал главный инженер. Он сказал: - Линия работает, претензий к разработчикам нет.
       Нам подписали все акты, мы с победой вернулись домой.
       В дальнейшем, бывая на заводе, я всегда заходил в цех, где была смонтирована линия. Но ни разу не застал её в работе.
       Вспомнились машинные погромы в Англии, картофельные бунты в России...
      

                *     *      *

       Запомнился и один из последних крупных договоров.
       В 1989 году в институт приехали специалисты из Болгарии для подписания контракта на поставку строящемуся машзаводу испытательных стендов.На переговоры пригласили и меня, поскольку стендами занималась моя лаборатория. (Могли бы и не позвать - но кто бы тогда вёл переговоры?)
       В зале учёного совета собралась вся институтская бюрократия, на большом столе расставлены бутылки с минеральной водой, разложены импортные сигареты. Предупредили - воду не пить, сигареты не трогать. Всё это для гостей и для имиджа. Ну, хрен с ней, с водой. Но болгарский "Опал" - дефицит! Мы же курили "Приму" и "Ракету." Искушение было слишком велико...
      После уточнения основных технических характеристик стендов начали обсуждать стоимость и сроки выполнения контракта. Я назвал цифры: 200 тысяч рублей и два года. И стоимость, и длительность работы я завысил примерно в полтора раза. На тот случай, если болгары начнут торговаться и нам придется уступить. Чтобы работа осталась все-таки выгодной для нас.
       - А что, если мы попросим выполнить работу быстрее? – спросил руководитель  делегации, крупный жизнерадостный мужик, хорошо говоривший по-русски со времен учебы в Союзе.
       Я объяснил, что это будет связано с рядом трудностей: придется изменить сроки выполнения других работ, платить более высокую цену за досрочную поставку комплектующего оборудования и т.д.
       Всё, вроде бы, понял мой оппонент, но предложения увеличить стоимость работы  от него пока не поступало.
       - Давайте я для разрядки расскажу анекдот, который несколько дней назад услышал от своего сотрудника, - сказал я, - тем более, что он имеет отношение к нашим переговорам.
       Руководитель группы зарубежных связей института (бывший секретарь парткома института), присутствовавший на переговорах и следивший, чтобы я не нарушал дипломатического протокола, до сих пор лишь важно надувавший щеки, подпрыгнул на стуле. Какой скандал!
       Но я уже набрал обороты: - “Девушка, обращаясь к парню, говорит: - Хочешь провести со мною ночь?
       - А сколько это будет стоить? – спросил парень.
       - Пятьдесят рублей.
       - С удовольствием, - говорит парень.
       - Если с удовольствием, то сто, - уточнила девушка.”
       - Я намек понял и я согласен, - смеясь, сказал болгарин, - но не в такой же пропорции!
       Сократили срок выполнения контракта на девять месяцев и увеличили его стоимость на 100 тысяч рублей.
       Стенды в Болгарию мы поставили, но впоследствии оказалось, что им не нужны ни стенды, ни завод, для которого эти стенды предназначались. Болгар заставляли развивать тяжелое машиностроение, без которого они прекрасно обходились.
       - На территории, которую занимает завод, лучше бы грибы выращивать, - сказала заводская экономистка.
       Ей виднее!
    
       ЗАКЛЯТЫЙ ДРУГ

       У Алексея Павловича Кнабе, заведующего отделом, в котором я работал, были, конечно, и положительные качества. Он был энергичным, пробивным руководителем. Но в общении со мной проявлялись почему-то именно отрицательные черты его характера.Может быть, я сам в этом был виноват, не знаю. Как известно, соломинка в чужом глазу виднее, чем бревно в своём. Но я в своих мемуарах и не претендую на стопроцентную объективность. В них - моя субъективная точка зрения.
       В любой области человеческой деятельности есть предел для служебного роста порядочного человека. В институте таким пределом была должность заведующего лабораторией. Порядочные, честные люди, становившиеся заведующими отделами, вскоре не выдерживали и уходили.
       Возможно, это было связано с характером директора, возможно, с содержанием выполняемых работ: наука все больше отодвигалась вниз – на уровень завлабов и научных сотрудников. Заведующим отделами нужны были не научные, а дипломатические, организаторские способности, умение завоевывать доверие начальства, проявляя свою рабскую преданность, безоговорочную исполнительность.
       Кнабе вписался в это кресло, тем более, что лет пятнадцать до назначения заведующим он был заместителем. И все эти правила игры – общения с директором, его заместителями, начальниками планового, тематического и других отделов и служб института он знал хорошо.
       Он никогда не считался с интересами других людей, смотрел на все с единственной точки зрения – выгодно это ему или нет. Причем, прикрывал он свой эгоизм лозунгами социальной справедливости, правды, честности.
       Кнабе не читал ни книг, ни газет – за исключением постановлений партии и правительства – но, несмотря на это, а, может быть, благодаря этому, он тонко улавливал куда дует политический ветер.
       Однажды, во время одной маленькой пьянки в его кабинете (не помню по какому поводу) он сказал мне с напускным сочувствием: - Когда-то мы были в опале, теперь – вы, все меняется! (Кнабе - по отцу - был немцем, хотя по паспорту – русским).
       В отделе было шесть кандидатов технических наук, никто из нас не претендовал на его должность (оклад у него был меньше, чем у нас), никто не пытался проявить свое превосходство над начальником, но он, я думаю, чувствовал свою ущербность и пытался компенсировать ее излишней властностью по отношению к нам, другим сотрудникам.
Не хочу сейчас говорить о других – меня его приказной тон, его манеры раздражали, и, каюсь, я далеко не всегда сдерживался, отвечал ему раздраженно или с насмешкой, открыто, при всех говорил ему, что он передергивает при распределении премий в свою пользу, что, естественно, вызывало ответную реакцию.
       Зная характер Кнабе, я, тем не менее, иногда попадался на его удочку.
       Из пяти лабораторий отдела две были близкого профиля и со слабыми завлабами. Вечно то у них работы не хватало, то денег, то времени, то еще какие-нибудь трудности возникали. Мне это не было безразлично, так как Кнабе иногда перераспределял наши доходы, чтобы часть средств моей лаборатории шла на поддержку штанов этих двух лабораторий (не ради сотрудников этих лабораторий он старался, а ради самого себя – если они не получали премии, то и он не имел права получать).
       У Кнабе созрело решение объединить их, разжаловав одного из завлабов. Но мера эта – заведомо непопулярная, зачем же ему брать всю ответственность за нее на себя?
       Кнабе попросил меня зайти к нему:
       - Михаил Борисович, ты – опытный завлаб, умный мужик (я тут же растаял), посоветуй, как быть с этими лабораториями. И он охарактеризовал состояние дел.
       - Объединить, - сказал я.
       - А кого из завлабов оставить?
       Оба были слабыми завлабами. Оба были несимпатичны мне. И, кроме того, я во-время спохватился и сказал: - Это тебе виднее, решай сам!
       Когда Кнабе объявлял о своем решении, он сказал: - Поступить так мне посоветовал Кивенсон.
       И один из завлабов до сих пор обижается на меня.
       Как правило, я был с Кнабе на ножах, считал его подлецом, он меня ненавидел.
       Сделать против меня что-либо серьезное он не хотел (а кто работать будет?) и не мог, так как боялся общественного мнения: я пользовался в институте, так сказать, заслуженным авторитетом. Ничего не делать плохого тоже не мог – слишком ненавидел. И он делал мелкие гадости, мелкие подлости.
       Изредка мы говорили по душам: я забывал о его подлой сущности, а у него появлялось желание поговорить с человеком, который поймет, не продаст. Как-то, смеясь, я сказал ему, что он мой заклятый друг (я не претендую на авторство этого выражения, очевидно, я где-нибудь слышал или прочитал его).
       Если бы не были связаны работой – разошлись и лишь кланялись бы, встречаясь, но он был заведующим отделом, а я его подчиненным. Уйти я не мог – слишком дорожил своей работой.
       Однажды, примерно в 1985 году, сложилась ситуация, когда моей лаборатории деньги не нужны были, а отделу – нужны.
       Что значит ”не нужны”? Ни я, ни мои сотрудники не получили бы ни рубля дополнительно, если бы и “освоили” те 30 тысяч сверхплановых рублей, которые были в лаборатории. А отделу деньги были нужны, так как некоторые лаборатории не добрали до плана, а, значит, и отдел не добрал. Я бы с удовольствием одолжил эти деньги, но им хотелось получить их даром. Даром – не выйдет! И я перенес эти деньги на следующий год.
       Кнабе подписал все бумаги о переносе денег, но разобрался только через несколько дней, когда ничего изменить уже было нельзя.
       И началась очередная компания мелких придирок.
       Например, на оперативке он говорил:
       - Так, у Колота план на следующий год еще не набран, при плане 200 тысяч не хватает еще 100 тысяч рублей. Ты послал запросы на заводы, Владимир Александрович? Послал? Молодец!
       А у Кивенсона что? Так, план 350 тысяч рублей набран, даже с запасом, но один договор еще не полностью оформлен. Почему договор до сих пор не подписан юристом? Я тебя предупреждаю, Михаил Борисович!
       После одной из мелких придирок терпение мое лопнуло, я зашел в кабинет Кнабе и плотно закрыл за собой дверь.
       Он не вымолвил ни слова, то бледнел, то краснел, пока я в течение нескольких минут объяснял ему, какое он дерьмо.
       Затем я вышел из кабинета, со всех сил хлопнув дверью. Посыпалась штукатурка. В приемной секретарь с испугом посмотрела на меня.
       А через несколько дней подошла моя очередь аттестоваться.
       Я выполнял план по всем показателям и без сбоев. У меня были печатные работы и изобретения. Больше, чем у кого бы то ни было в отделе. По количеству изобретений я был на третьем месте в институте – после Бровмана и Певзнера. Моя лаборатория выполняла наиболее крупные и сложные работы. Да и по численности она была самой большой в институте – 25 человек, в два с половиной раза выше нормы.
       И тем не менее, “за имеющиеся упущения в работе”, за то, что у меня не было аспирантов (как будто кого-нибудь это интересовало!), мой оклад понизили с 400 до 370 рублей в месяц.
       Достал таки меня Кнабе!
       На следующий день в коридоре встретил Здора, заведующего соседним отделом:
       - Привет, Михаил Борисович, - сказал он, протягивая руку для рукопожатия. Я демонстративно отвел свою правую руку за спину: - Ты-то, Виктор Алексеевич, зачем голосовал против меня? – Да понимаешь ли, видишь ли... – Понимаю, вижу.
       Я не просил Кнабе восстановить мне оклад. Он сам это сделал через полтора года. Я предупредил:
       - Будешь подличать – получишь еще! За 500 рублей - я могу себе изредка это позволить.