ДЕСЯТЬ ПРОЦЕНТОВ
Встреча
Дождь не шёл, а висел в воздухе, будто распылённый пульверизатором. Фирменная питерская погодка. Татьяна никак не могла решить – открывать зонтик или нет. Чёрт, надо было куртку с капюшоном покупать, а она пожмотничала, взяла подешевле. Ну вот как волочить в руках сумку, пакет, да ещё зонтик дурацкий держать? Татьяна махнула рукой, подняла воротник и двинулась дальше, мужественно принимая на непокрытую голову всю эту мокрую пакость. Авось, пока до остановки дойдёт, не вся укладка на голове будет попорчена.
Она уже приближалась к Гостиному, когда что-то зацепило её взгляд. Навстречу шёл дородный мужчина в тёмном плаще – неторопливой вальяжной походкой. Что-то знакомое было в его лице… Они почти разминулись, когда мучительная щекотка ускользающего воспоминания прекратилась в Татьяниной голове щелчком радостного озарения.
- Пшеницын! – непроизвольно вскрикнула она.
Мужчина остановился и молча посмотрел на неё.
- Боря! Не узнаёшь? Матвеева я! Четвёртая группа!
Его лицо сломалось ответным узнаванием.
- Матвеева! Лена?
- «Лена»! Ну ты свинтус, имя даже позабыл – Таня, Таня!
- Ох, Танечка, извини, ну конечно! Сколько лет, сколько зим!
Это был её студенческий приятель, с которым было столько отсижено в институтской курилке, в гулких аудиториях и буфетах, столько отплясано на дискотеках и общежитских тусовках.
- Постарел, Боренька, полысел, едва узнать можно, но гладкий-холёный! Вот, меня-то вовсе, я вижу, вспомнить затруднительно. Как там у Радзинского: «мы встретились, пугая друг друга изменившимися лицами».
Он взял её под локоть:
- Давай-ка под арку, моросит.
- Ленкой Сергееву звали, подружку мою, помнишь?
- Помню-помню, вас ещё путали часто: обе светленькие, невысокие. За сестёр себя выдавали.
- Ленка моя за рубеж уехала с мужем, давно, уж лет десять. Черняева лет пять назад видела – докторскую защитил, толстый!
Радостные «а помнишь?» так и сыпались из Татьяны. Борис кивал, поддакивая, но как-то задумчиво.
- Знаешь что, Танечка? Пойдём-ка мы с тобой куда-нибудь посидим, если время у тебя есть.
- Найдём время, Боря, такой случай!
- Да уж, четверть века, считай, не виделись. Целая жизнь пронеслась. Расскажем друг другу всё, поговорим. Вот сюда, ты не против?
- Боря, я не против, если только не по-французски, когда каждый сам за себя платит. Тут на Невском мне не по карману.
- Таня, о чём ты говоришь, я тебя приглашаю.
Татьяна не бывала в подобных заведениях лет двести, ещё с тех, студенческих, советских лет, и увидела себя замурзанной замухрышкой, золушкой, приведённой не по чину во дворец. Не знала, куда ткнуть свои пакеты, растерялась. Но Борис держался так уверенно и спокойно, что она тоже успокоилась, почувствовав себя под защитой и покровительством. Они сели у окна, за которым, несмотря на дождь, сновала пёстрая, обычная на Невском толпа.
Сначала Татьяне временами было странно «тыкать» этому едва теперь знакомому человеку, но постепенно так внезапно узнанные в нём юношеские черты прояснились, уточнились, наложились на его сегодняшнее лицо, слились с ним, и Татьяна вполне освоилась в ситуации. Перебрав общих знакомых, сокурсников и преподавателей, они перешли на самих себя. Татьяна уже догадалась, что Борис «вышел в люди» и отнюдь не бедствует в этой жизни. Так и оказалось. С распадом прежней власти ушёл в бизнес, руководит крупной фирмой. Дважды женат, дочь от первого брака врач, живёт в Германии, сын от второго брака учится в Штатах.
- Ну и, конечно, вилла на Средиземном море, отдых на Багамах, личный вертолёт?
- Не без этого, Танечка, не без этого. Ты лучше о себе расскажи. Замужем? Дети есть?
- Правильно ставишь вопрос, Боря. Для мужчины главное карьера, для женщины – семья. Ну что тебе сказать? Не всё гладко сложилось, но у меня две дочки – вот моё основное достижение. Вырастила, выучила, старшая уже работает, преподаёт в школе, младшая на третий курс перешла.
- А муж?
Татьяна ответила не сразу. Велик соблазн – вот так сразу и окинуть взглядом полжизни, итоги подвести, посетовать на горести. Уместно ли будет? Татьяну подкупала та простота и спокойствие, с которой Борис говорил о своём нынешнем благополучии – не хвастал, не гордился, не выставлял напоказ. А кроме того, был он к ней как-то внимателен, словно чего-то ждал от неё, словно ему было действительно важно, что она ответит. Словно не из праздного любопытства и не для подтверждения собственной жизненной состоятельности спрашивал. И Татьяна решилась.
Она рассказывала, как вышла замуж «по большой любви» и думала, что любви этой хватит на всю жизнь. Но уже через год поняла, что муж оказался человеком мелким, эгоистичным, малодушным. Как всё это только усугубилось, когда родились дочери. Как она страдала от его мелких житейских предательств; как он не желал брать на себя ответственность ни за что и изводил её демагогическим выворачиванием наизнанку любой ситуации, затевая истерические скандалы, виновницей которых неизменно объявлял Татьяну; как жаловался на неё всем подряд – своей и её родне, коллегам, соседям. Наконец, его мелкие предательства завершились предательством крупным и окончательным – он заявил, что «любит другую женщину», и ушёл из семьи. Татьяна осталась одна с двумя девчонками, из которых старшая даже ещё в школу не ходила. Потом были годы каторжных трудов на трёх работах, круглосуточный садик и продлёнка для дочек, помощь родственников и друзей. Алименты Таня годами получала смехотворные – бывший муж не изнурял себя заработками. Зато теперь считает себя «всего достигшим» – кандидат наук, доцент. Дочками, наглец, гордится – во втором браке детей не нажил – захаживать норовит с мелкими подношениями… Словом, Татьяна всласть поплакалась в жилетку.
Борис слушал внимательно, но как-то неопределённо. Так ли женщины слушают! Уж они и ахнут, и подтвердят-поддакнут: мерзавец, что и говорить… Они проговорили часа полтора, а то и два. Резюме Бориса было несколько неожиданным для Татьяны:
- Таня, знаешь, мне твоя консультация нужна. Я тут жене собирался к дате что-нибудь ювелирное присмотреть, ты не поможешь выбрать? Я помню, что ты побрякушечки не презирала.
- Да, конечно. Ты уж прости меня, Боря, что я так на тебя обрушилась, старую дружбу поэксплуатировала. Пропасть времени со мной потерял.
- Танюша! Мы же сюда за тем и пришли.
В ювелирном салоне Татьяна спросила Бориса, на какую сумму ориентироваться, он ответил:
- Об этом, Танечка, не думай. Выбирай то, что понравится.
- Ну, как скажешь, крез.
Татьяна с азартом исполнила роль консультанта. Спросила возраст жены (на десяток годочков помоложе их с Борисом), комплекцию, цвет глаз и волос, а потом пересмотрела чуть ли не весь магазин – раз в жизни такое развлечение. Выбрала золотую висюльку с бриллиантами оригинального дизайна, на астрономическую для неё сумму.
- Думаю, Боря, вот это. Как тебе?
- Замечательно. Берём.
Ни секунды не колеблясь, словно кусок мыла покупает, Борис овладел выбранной вещицей.
- Таня, у меня вон там машина стоит. Куда тебя отвезти?
Татьяна назвала. Ох, и везучий день – ещё и в троллейбусе не надо трястись. Машина, естественно, оказалась роскошной иномаркой; это поняла даже Татьяна, не имевшая ни малейшего представления о том, чем всякие мерседесы отличаются от каких-нибудь вольво, ауди или БМВ. Для неё это были только часто произносимые окружающими словечки. Она различала исключительно старые волги, москвичи, жигули и запорожцы.
В машине Борис взял её за руку, потянул к себе и что-то положил на ладонь. Это была только что купленная коробочка с кулоном.
- Таня, это тебе.
Она онемела довольно надолго. Подарок на такую сумму был для неё вещью более чем серьёзной.
- Борис, я не могу принимать такие подарки. Что это значит?
- Таня, ты поняла: я человек не бедный. Можешь быть абсолютно спокойна, этот подарок тебя ни к чему не обязывает.
- Но за что, Боря?
- За приятный вечер, за добрые воспоминания о юности. Да просто хочу сделать тебе что-то хорошее. Шутка ли – двадцать пять лет разлуки! Попробуй разделить известную тебе сумму на 25, в год получится совсем не так страшно.
«Сумасшедший миллионер», - вспомнила Татьяна «Человека-амфибию». Ну, откажется она сейчас от этого подарка… Раз в жизни! Да за все её скудные нищенские годы! А ему это, видно, - карманная мелочь.
- Спасибо, Боря. Добрый ты парень всегда был. Век тебя не забуду.
- Вот и ладно.
По дороге он остановил машину, вышел. Не успела Татьяна озаботится его отсутствием, как он уже вернулся – с огромным растопыренным букетом каких-то оранжевых остроносых цветов.
- Это тебе. От цветов, надеюсь, ты не станешь отказываться.
- Не стану, Боренька. Сто лет никто цветов – без всякого повода – не дарил.
Доехали они очень быстро и почти всю дорогу молчали. У Татьяны в голове мельтешил какой-то сумбур, всплывало и назойливо кружило загадочное слово «стрелиция»… Надо что-то сказать? Объясниться? Но что? Не про стрелицию же эту… У её дома он вышел, открыл ей галантно дверцу.
- Дальше не надо, Боря; у меня второй этаж, я уж дома. Спасибо тебе за всё.
- Тебе можно будет как-нибудь позвонить?
- Да-да, конечно!
Татьяна торопливо нацарапала ему свои телефоны на клочке бумаги, отыскавшемся в кармане; Борис с каким-то подчёркнутым спокойствием поцеловал ей руку, сел в машину и уехал.
«Небывалое бывает»
Татьяна прошла два марша лестницы до своего второго этажа так, словно в ноги свинца налили. Вот и её обшарпанная дверь со щелями и клоками обивки, вырванной лет тридцать назад буйными нетрезвыми тогдашними жильцами. Слава богу, что он не повёл её до квартиры – позорище: дверь, как у последних бомжей.
Обе дочери были дома.
- Мать, что это? Откуда такая роскошь? «Свадьба, юбилей или для иных удовольствий?»
- «Для иных!» Девы, держите мать, а то упаду и не встану.
- Ты нас не пугай! Что такое?
- Девы, со мной приключилась престранная история. Как там говорил генерал Чарнота? «Господа, мне подали сегодня гигантскую милостыню».
Татьяна рассказывала путано, кусками; девчонки слушали, открыв рты. Дослушав до кулона, они посерьёзнели.
- Мать, а где кулон? Он точно в коробочке? Может, это подвох какой! – предположила прагматичная Надя.
Они бросились к Татьяниной сумке. Коробочка была на месте, кулон – в ней. На синем бархате кулон горел ослепительной каплей солнца, бриллиант выбрасывал снопы разноцветных искр, но никто из женщин и не подумал в этот момент о его красоте. У всех на лицах было написано одно: это очень дорого.
- А он настоящий?
- Да вот же бирка болтается!
Женщины помолчали. Надя веско изрекла:
- Знаешь, мать, надо всё-таки его снести проверить, кулон этот.
- Надежда, да ну тебя! – возмутилась склонная к романтике Света. – С чего ему не быть настоящим?
- А почему бы ему не быть фальшивым? Вон мать говорит, что он ей коробочку эту не сразу сунул, а только в машине отдал. Мог и подменить.
- Да зачем?
- А я знаю? В какое время живём! Кругом один криминал.
- Может, он просто понимал, что мама отказываться будет, не хотел, чтоб на людях. Что ж, в каждом вора и жулика видеть? Ну вот пожалел, посочувствовал – что такого? Ведь денег бы ты от него не взяла. А тут целый капитал в концентрированном виде. Очень ловкая, изящная милостыня, не обидная. Мам, а в студенческие годы у вас что, роман был?
- Да никакого романа. Друзья-приятели, даже не очень близкие. У него, кажется, какая-то симпатия была на другом потоке.
- Странно, странно, - качала головой недоверчивая Надя. – Смелая ты, мать. А не подумала, что теперь милиция заявится с обвинениями в похищении? Бесплатный сыр знаешь где бывает?
После долгих препирательств всё же решили, что у богатых свои причуды, нам не понять, и вынесли вердикт: «свезло, так свезло» - как булгаковскому Шарику. Сказочное чудо. Почему бы ему не случиться однажды?
Но сказка оказалась не одноразовой, не однодневной. Утром Татьяна вышла из дома и вдруг услышала:
- Татьяна Петровна!
Она повертела головой и обнаружила, что голос исходит из серебристой иномарки, припаркованной прямо напротив её парадного. Из машины вышел солидный мужчина в очках, с идеальным коротким бобриком на голове.
- Доброе утро. Я от Бориса Михайловича, он просил отвезти вас на работу. Садитесь, пожалуйста.
Волшебная сказка, история из киношной мелодрамы продолжилась! На следующий день Татьяне прямо на дом был доставлен ещё один роскошный букет. Водитель Володя ждал её теперь на улице каждое утро и отвозил на работу. В конце недели Борис позвонил и предложил театр; ни много, ни мало – опера в Мариинке, куда Татьяна последние пятнадцать лет уже и не чаяла попасть.
Версия богатея и его сочувствия сокурснице-неудачнице начинала отпадать. Налицо были все стандартные признаки романа. Татьяна критически глядела в зеркало и недоумевала. Она давным-давно махнула на себя рукой, поставила крест на своей женской судьбе. Замотанная жизнью тётка с сумками. Мешки и тени под глазами. Про косметику забыто уж лет десять как. Вялые складки на шее. Случайная, с чужого плеча, или купленная на дешёвых распродажах одёжка – не до красоты, было бы только удобно и мало-мальски прилично. Как можно заинтересоваться такой особью? Он захотел её «возродить»? Побыть в роли доброго волшебника? «Военно-полевой роман», Нетужилин и Люба. Татьяна разбирала по фразам их беседу, вспомнила: «двадцать пять лет РАЗЛУКИ». Словно они тогда, в студенческие годы, что-то особенное друг для друга значили. Про себя Татьяна могла определённо сказать: нет. Борис никогда не был «душой нараспашку», и между ними всегда сохранялась дистанция товарищеских отношений.
- А может, он тебя тайно обожал, а ты на него внимания тогда не обращала? – строила предположения Света.
- Меньше надо мыльные сериалы смотреть, а то фантазии разыгрываются. – Недоверчивая Надя только плечами пожимала. – Что бы там ни было, но это неплохой повод встряхнуться. Волосы подкрась. Маникюрчик сделай. В театр моё платье оденешь, выпускное, а то у тебя ни платья ни одного, ни юбки, всё в штанах, как мужик.
За театром последовали другие «культурные мероприятия», посещение престижных кинопоказов, ресторанов и бутиков. Татьяна уже не отказывалась от подарков, привыкая к своему новому положению. А почему бы и нет? – думала она, - почему бы ему и не увлечься мною? Он никогда примитивной натурой не был. Может, ему скучно стало среди алчных ухоженных барышень с ногами от шеи. Для статуса всё есть, в том числе и вовремя обретённая, взамен прежней, ещё советской, жена – эффектная моложавая дама (Таня видела мельком фотографию), изящная, стильно одетая, интеллигентного вида, с заметной, но пристойной, не шокирующей, разницей в возрасте. Однако, как известно, любая супружеская, а тем более благополучная, семейная жизнь рано или поздно неизбежно приедается. Может быть, она, Татьяна, чего-то и стоит в этой жизни, что уж так себя низко ставить? Неглупая, сильно битая жизнью, со многим готовая примириться, понять и – порядочная, в конце концов: не станет она во что бы то ни стало «пользоваться ситуацией», шпионить, разузнавать, интриговать, стремиться урвать…
Постепенно определились «правила игры». Их встречи были не слишком частыми, но регулярными, не реже раза в неделю-две. Дома у Татьяны Борис ни разу не был, с её дочерьми не виделся. Разговоры они вели чисто дружеские, отношения не выясняли. Только один раз, когда он повёл её на презентацию какой-то выставки, Таня спросила:
- А твоя жена не против?
Ответа никакого она не получила, он просто промолчал. Таня понятливо отступила и больше эту тему не трогала. Не говорили они и о его делах. Неестественность ситуации не могла не смущать её. Ну, не говорит с ней о своих делах – это понятно. Бизнес есть бизнес, что в нём интересного для неё? Странно было, что ни словом он не упоминал о жене; и о детях на Татьянины вопросы отделывался самыми общими сведениями. С друзьями тем не выбирают, а здесь – куда ни сверни в разговоре – сплошные «кирпичи»: проезд закрыт. Их совместное времяпровождение и общение были какими-то ненастоящими, иллюзорными. Иллюзия чего? Дружбы? Любви? Кто он ей, в конце концов? Это продолжалось уже больше двух месяцев, но Борис оставался для неё закрытой книгой, вернее, книгой на каком-то неизвестном ей языке – вроде бы все буквы и даже отдельные слова знакомы, а смысл непонятен и таинственен.
В далёкие уже беспечные студенческие годы им не доводилось говорить о чём-то серьёзном, - так, мелочь и беготня, «подножный корм», и о тогдашнем Борисе Таня не могла бы сказать чего-то определённого: что у него там за душой. Производил он тогда впечатление серьёзного парня, который явно намеревался сделать в жизни карьеру, чего-то добиться. Учился средне, но прочно, каких-то глупостей и порывов за ним не числилось, он вечно заседал в каких-то комсомольских советах и бюро: Татьяна помнила, как на втором курсе их с Ленкой вызывали в студсовет и песочили за опоздания на лекции и прогулы – в первом ряду сурового «трибунала» восседал Борис, непроницаемо глядя в пол; дескать, дружба дружбой, а служба службой. При взгляде на него было очень ясно, что к буйной студенческой братии он присоединяется «для порядка», чтоб за своего числили, но целями своими не пожертвует и выйдет когда-то «в начальники». Будет каким-нибудь «зампредисполком» или «освобождённый секретарь парторганизации». Тем удивительнее было Татьяне обнаружить, что ныне «идеологически правильный» когда-то Борис стал истово верующим. Аккуратно, но не напоказ, соблюдал посты; ездил с «коллегами» на Валаам слушать хор певчих, посещал храмы. В машине у него Татьяна увидела цветную брошюру на глянцевой бумаге: «Храм такого-то святого в посёлке Кузино». Среди фотографий об освящении храма она узрела Бориса, с умильной улыбкой принимающего какие-то книги от раззолоченного батюшки с гигантским «ведром» на голове.
- Это наша фирма храм возвела, - сдержанно пояснил Борис.
Татьяна, равнодушная к официальной религии, не нашлась, что сказать. Впрочем, подумала она, ничего удивительного: сменилась принятая идеология – сменились и исполняемые обряды, а суть та же.
Между тем их совершенно платонические отношения сопровождались со стороны Бориса не только букетами цветов и светскими «культпоходами», но и весьма ощутимыми материальными дарами. В ноябре, накануне Татьяниного дня рождения, Борис сюрпризом появился у неё дома в сопровождении «свиты», несущей подарок – роскошный огромный новомодный плоский телевизор. Надя и Света объяснили несведущей матери, что это даже не телевизор, а какой-то там «домашний кинотеатр». На обеих девиц Борис произвёл самое благоприятное впечатление: импозантен, обходителен, светски вежлив и деликатен.
Татьяне было неловко из-за того, что Борис увидел их скромное, мягко говоря, жилище – с полуоблупленным кафелем кухни, ржавыми трубами текущих батарей, покоробленным паркетом, перекосившимися дверями комнат. О, эти двери! Она стала нелепо оправдываться, растерянно поводила руками: ремонта сто лет не было, летом залили соседи сверху… Но сама себя одёрнула: разве он не знает её обстоятельств и рассчитывал увидеть здесь нечто иное? Ещё подумает, что она намекает на помощь в ремонте им, таким несчастным. Нечего тут ныть, словно он домуправ из ЖЭКа. Она продолжала расписывать прорехи их обиталища уже другим тоном, иронически ко всем этим скучным житейским невзгодам; со смехом пожаловалась, что замучили агенты по недвижимости – постоянно наведываются с предложениями «расселить вашу коммуналку».
- На всей лестнице такой страшной входной двери уже нет, вот они и думают, что это не иначе как коммуналка, населённая алкашами. Мы бы уже давно дверь сменили, но ставить такие, как у соседей – металлические, словно в какой-нибудь склад или бункер подземный – нет никакого желания. Дом ведь старинный, двери когда-то были роскошные, двустворчатые, филёнчатые. Теперь такие не делают, всё какой-то ламинат, ДСП и прочая дребедень лет на пять – ничего настоящего, добротного…
Света сзади ущипнула её за локоть: «мам, что ты несёшь», Надежда побыстрее затеяла посторонний разговор.
Через три дня пришли мастера делать замеры, и уже спустя неделю Татьяна могла любоваться воплощением своей многолетней мечты, казавшейся раньше несбыточной: роскошной деревянной дверью, высокой, филёнчатой, поблёскивающей благородной бронзовой ручкой и номером. Можно было подумать, что такая дверь ведёт не иначе как в шикарную барскую квартиру былых времён…
Спонсоры и филантропы
В новогодние каникулы опять последовал царский подарок от благодетеля – поездка на Маврикий для Татьяны с дочерьми. Новоявленных туристок Борис снабдил дорогой цифровой камерой, и, вернувшись, Татьяна показывала сослуживцам глянцевые фотографии: гигантские черепахи, толстоногие тропические деревья, морская прогулка, Татьяна в носочках в местном храме с нарисованной точкой меж бровей… Первое время Татьяна скрывала на службе столь поразительные перемены в своей жизни, но благодеяния Бориса множились, и скрывать это становилось утомительным. Разумеется, завидовали: почему не мне? чем я хуже? Но сам факт даров и Татьяниного права принимать такие дары ни у кого, к её удивлению, не вызвал порицаний или сомнений: обычное дело, СПОНСОР. Само это слово, внезапно появившееся в языке в постсоветские времена, поначалу употреблялось иронически; его относили к явлениям «с душком разврата», к ситуацией с «содержанками». Потом как-то незаметно значение ширилось, слово потеряло свой отрицательный смысл, приближаясь к исходному английскому, спонсоры и их подопечные, «физические и юридические лица», плодились, и все их уже жаждали и ждали.
Когда Танина старшая дочь Надежда пошла в школу работать учителем, Татьяна была поражена её рассказами о первом педсовете перед новым учебным годом. Дотошно обсуждался список поступивших первоклашек – с точки зрения возможности оказания их родителями «спонсорской помощи школе». Закончился «педсовет» обильным деликатесным столом и алкогольными возлияниями на любой вкус для педагогического коллектива – опять-таки за счёт «спонсорства родителей». В Надиной школе – обычной, рядовой, не частной, не специализированной, простой муниципальной, государственной – вовсю процветали платные занятия, платные кружки и платные «дополнительные услуги»; почти все учебники покупались родителями: каждый новый преподаватель желал работать по особой программе. Бесплатного в этой «бесплатной» школе оставалось мало. В конце учебного года одна из классных руководительниц отличилась тем, что заказала родительскому комитету себе в подарок бриллиантовые серёжки; остальные учителя в досаде закусили губы: что ж, дескать, я-то, дурочка, вовремя не сообразила, что заказать! Тревожные родители третьеклашек совались со своими проблемами к учительнице Галине Петровне: «у него не получается», «она не понимает», «он не успел на уроке»… Галина Петровна, бестолковая, малознающая, но величественная дама, не моргнув глазом, изрекала: «приводите на дополнительные занятия, с двух до трёх, это будет стоить столько-то», хотя было совершенно очевидно, что все эти «не понял», «не успел», «не получается» – её собственный профессиональный брак.
В Татьянины времена ничего подобного и вообразить было невозможно. Она вспоминала, как в восьмом классе ей никак не давались таинственные законы физики. Их учительница назначала ей «нулевые» уроки, ради неё одной приходила в школу на час раньше, к восьми утра, и тёмными зимними утрами в гулком пустом классе терпеливо вдалбливала в сонную Таню законы термодинамики, и это не стоило Таниным родителям ни копейки. В шестом классе их классная мучилась с неблагополучным рыжим Шустровым: ловила его дома, конвоировала в школу, а после занятий «арестовывала», чтобы натаскать по своему предмету и «натянуть» балбесу хоть вожделенную троечку. С третьего по пятый класс Таня с удовольствием бегала после уроков и домашнего обеда обратно в школу на занятия в кружок рисования, а её подружка, долговязая Марина, тем временем лупила по мячу в школьном спортзале, в баскетбольной секции. Бесплатно… Ни о каких подарках учителям ни речи, ни мысли никогда не было – только цветы. В девятом классе пронырливая мать длинноногой Алки, смазливой и туповатой девицы, пришла к математичке обсудить годовую оценку дочери с коробкой конфет. Побагровевшая математичка рявкнула: «Я не продаюсь!» - и выставила дарительницу. Об этом знала вся школа.
Назвать же нынешних Надиных коллег энтузиастами-бессребрениками было совершенно невозможно: они прекрасно продавались и спокойно сами себе назначали цену; ожидали неких «чаевых» к своим педагогическим трудам, словно ресторанные официанты.
В том, что Борис – Татьянин «спонсор» (Настенька Бубенцова и Артюхов: «Вы что, в нехорошем смысле?.. – В нём.»), никто не сомневался, то есть подразумевалось, что в основе их отношений – интимная близость. У всех соседей, сослуживцев, родственников и друзей Татьяны была в этом такая несокрушимая и естественная уверенность, что правду знали только Танины дочери. Кто бы ей поверил, если бы она стала уверять, что у них с Борисом «ничего нет»? Удивляло её, как спокойно и безразлично окружающие воспринимали женатое положение Таниного «спонсора».
- Об этом ты и не переживай, – убеждала Татьяну соседка по дому Аля. – У них, у состоятельных людей, это всё по-другому. Если его финансовое положение позволяет ему иметь подругу, не обделяя жену – почему бы нет? Кто и что может иметь против?
Судьба Али походила на Танину. Ей ещё не было и сорока, когда она осталась одна с двумя детьми: мужа Али после десятилетнего благополучного брака свела в могилу за три года внезапная и быстротечная болезнь. Аля, все десять лет замужества проведя в роли домохозяйки и потеряв за эти годы и желание, и возможность использовать свой диплом инженера, была, казалось, в беспросветном отчаянии и горе. Ей все сочувствовали, старались поддержать; Татьяна с дочерьми уговорили Алю сделать косметический ремонт, помогли переклеить обои в квартире – психологически начать новую жизнь. Со всех сторон предлагали работу – и надомную, и со скользящим графиком, и в школе, чтобы быть вместе с детьми… Татьяна всё это прошла: основная работа, полставки лаборанткой, плюс халтура, дети на продлёнке. Но Аля не спешила повторять Татьянину судьбу. К тому же катастрофическое Алино вдовство пришлось совсем на другие времена, когда отсутствие записей в трудовой книжке больше не считалось преступлением. Узнав размеры предлагаемых зарплат, Аля презрительно фыркала: «мне надо в три раза больше». Татьяна недоумевала: кто ж ей столько даст? Но Аля только казалась несчастно-растерянной. Получив после смерти мужа некоторую сумму денег, собранную его сослуживцами, Аля предприняла странные, на Татьянин взгляд, шаги. Во-первых, она обзавелась водительскими правами и стала водить машину, оставшуюся ей от мужа.
- Я не могу общественным транспортом ездить, – заявила она безапелляционно, – вся эта публика теснится-трётся, в лицо дышит. Я с детства привыкла к машине, сначала на родительской возили, потом на мужниной.
- Как ты не боишься? Такое движение в городе теперь, и сколько хлопот с машиной, всё это техобслуживание, поломки всякие? – ужасалась Татьяна.
- Пустяки. Одинокая беспомощная женщина, наедине с техникой – улыбнёшься, глазки состроишь, овечкой прикинешься – кто откажется помочь?
Вторым Алиным шагом был визит к стоматологу. Свои темноватые, кривенькие, подпорченные, запущенные за время беспечного замужества зубы Аля на оставшиеся денежки привела в «полную боевую готовность» и обзавелась ослепительной белозубой улыбкой. Аля не скрывала, к чему эта «боевая готовность» - она вышла на охоту за спонсором.
Когда сердобольные бабушки в их подъезде жалостливо качали головой – «такая молодая, и овдовела, надо замуж опять», Аля рассудительно говорила (не бабушкам, эти уже ничего не поймут, никогда): «Замуж? С двумя детьми? Кто возьмёт? Глупости, нужен спонсор». Впрочем, всё зависело от обстоятельств; Аля в целях более прочного прикрепления к «объекту» допускала и замужество, и даже готова была бы родить стоящему претенденту ребёнка.
На поиски ушло всего два года. Перебирались и рассматривались любые варианты, сети закидывались широко, среди друзей покойного мужа, знакомых, соседей; но основная зона поиска была сосредоточена вокруг автомобильных дел. Алю не интересовали семейное положение или личные качества претендента – только его положение материальное, лучшим показателем которого для Али был автомобиль, желательно дорогая иномарка.
- Для меня мужчина без тачки – вообще не мужчина, - презрительно кривя губы, говорила она.
Не обходилось и без досадных промахов – за эти два года Аля сделала три аборта. Но особенно заставил её поволноваться предпоследний «спонсор».
- Представляешь, какую гадость мне сделал?! – негодовала возмущённая Аля.
Оказалось, что «спонсор», одурев от пламенной страсти вдовицы, оставил жену с тремя детьми и возник в один прекрасный момент на её пороге с дорожной сумкой:
- Аленька, я пришёл к тебе, у тебя машина, у меня машина, начнём всё с нуля, проживём!
Так сказать, «я к вам пришёл навеки поселиться». К этому времени в Алиных сетях запуталась рыбка пожирнее – с прочным положением в совместной фирме и окладом "в три тыщи долларов!"; вот на него Аля и обратила к тому времени свою пламенную страсть. Незадачливый многодетный спонсор имел «удовольствие» наблюдать, как ласковая кошечка-мурлыка, полгода твердившая о своей к нему «любви», в одночасье обернулась разъярённой фурией. Ему была дана немедленная и решительная отставка, разрыв сопровождался скандалом, длительными и напряжёнными интригами, слежкой и прочими неприятностями.
Осуждать Алю Татьяна не бралась. «Ведь у меня дети, всё ради них!», говорила Аля, хотя школа жизни, которую Аля «организовала» своим детям, представлялась Татьяне весьма сомнительной в нравственном смысле.
Своё положение в отношении Бориса Татьяна считала принципиально иным: ведь она ничего не ждала и ничего не просила!
- Неужели он так-таки и не пытался в любви объясниться? Хоть какие-нибудь речи о чувствах не вёл? – допытывалась Света у матери.
- Тебе всё объяснения нужны! – ворчала на сестру Надя. – Чужая душа потёмки, каждый сам в себе иногда разобраться не может, а уж в другом! Что мы всё голову ломаем – «что ему это даёт». Какое нам дело, что это ему даёт? Значит, что-то даёт.
- Мам, а ты его любишь? – не унималась Света.
Татьяна задумчиво покачала головой:
- Да нет, пожалуй…
- А подарки принимаем, - глядя в окно, пробормотала Надя.
- Приятно всё это. Королевой себя чувствуешь. Никогда со мной такого не было… А может, и люблю? Заботится, заветные желания исполняет. Как за это одно не полюбить?
- А папа – не исполнял желаний?
- Папа! – фыркнула Татьяна. – Папа заботился всегда только о себе. Не припомню ни одного случая, чтобы он что-то сделал для меня в ущерб себе, чем-то пожертвовал…
- Мам, а что дальше-то? Так и будет?
- А что тебе надо дальше? – обернулась Надя. – Под венец, что ли?
- Это вам обеим под венец пора. А нам зачем? С его положением не разводятся, это делёж имущества. Это у нищих проблем с разводом нет – делить нечего. Никак не думала, что сейчас, когда вы выросли, не вы мне, а опять я вам опорой буду.
Света в свои девятнадцать лет ещё не имела на своём счету никаких серьёзных отношений с противоположным полом, а вот Надя успела года полтора пожить в так называемом «гражданском браке» с однокурсником. Надин «бойфренд» Миша был неплохим парнишкой, но Татьяна не видела решительно никаких оснований считать подобные отношения настоящим браком – ни собственных доходов, ни своего угла; так, секс, узаконенный общественным мнением, снисходительным ныне к юношеской игре гормонов. Пусть уж лучше у нас на глазах, чем неизвестно где и как, решили совместно родители молодой пары. В итоге Надя с Мишей жили у его родителей в крошечной комнатке и вели беспечную студенческую жизнь: питались в кафешках (впрочем, не отказываясь и от угощений в родительских домах), ходили по букинистическим магазинам и играли в бадминтон в парке… Сложности начались, когда через полгода умер Мишин отец, и большинство бытовых проблем вдруг показались неприятно-неразрешимыми.
- Да уж, мы с Надеждой вечно на нищих «западаем»! – согласилась Света.
- А знаешь, Светка, я сейчас подумала, что это не просто так. Наверное, я всегда подсознательно нищих и выбирала: чтобы к чувствам не примешивались никакие другие соображения. Мать, мне всё-таки как-то не по себе: берём и берём, а отдавать нечего?
Света подпёрла щёку кулачком и мечтательно увела глаза вверх:
- Надюша, ты сильно со своим Мишкой обожглась, вот и дуешь на воду. Лично я не сомневаюсь: это любовь! Конечно, жизнь есть жизнь, столько препятствий – семья, положение, не знаю, чего там ещё… Но даже в таком пожилом возрасте… душа требует…
Татьяна возмутилась:
- Чего-чего? «В пожилом возрасте»? Я, по-твоему, пожилая? Глупые девчонки. Ещё доживёте до моих лет – узнаете, как глядишь в зеркало и дивишься: душа-то прежняя, молодая…
Светка смутилась:
- Да нет, мам, ты ещё хоть куда… Я и говорю: любви все возрасты, понимаете ли, покорны… А когда любовь – ничего не жалко, что там деньги! Твои, Надежда, плоские рассуждения тут неуместны и нелепы. Уж эта гордость и щепетильность нищих!
«Умудрённая жизнью» Надежда легонько хлопнула сестру по лбу:
- «А тебе ещё капельку рано рассуждать о таких вещах!» - процитировала она любимый всем семейством, заядлыми киноманками, фильм «Родная кровь».
Любовь?
Может, Светка и права в своей юной вере в несокрушимую силу любви? – думала Татьяна. Какие только обличья не принимает эта самая любовь и какие только сюжеты не подкидывает… Кто возьмёт на себя смелость сказать: это вот – любовь, а это – нет? Вон Аля, кажется, тоже искренне верила, что «любит» своего многодетного спонсора, пока он ей «гадость» не подкинул – любовь без денег. Так и говорила: «Когда он приносит деньги, я чувствую такой прилив любви!» Если человек имеет возможность дарить предмету своей любви не одни вздохи, взгляды и цветы, а нечто ощутимо-материальное – чем эти проявления любви ниже и недостойнее обычных романтических? Почему деньги должны быть любви помехой?
Так что же всё-таки Борис? Любовь? Но почему такая неполная? Ведь не старики же они, в самом деле! Это только в Светкиных глазах они пожилые развалины. Помнится, в Светкином возрасте Татьяне тоже представлялось немыслимым: любовь и секс после сорока? Непристойное извращение! Теперь-то кажется, что мужчина под пятьдесят – «в самом соку». Что останавливает Бориса? Может, в своём религиозном рвении неофита он намерен свято блюсти супружескую верность, не изменять жене? А такие щедрые траты – не измена? Сколько бы ни было денег у человека – их можно было бы потратить на семью, детей, жену. Есть люди, для которых это поважнее физической измены «на стороне». Или у него что-то со здоровьем? Вроде бы не жаловался…
Татьяна чувствовала себя полной дурой оттого, что окружающие были убеждены в интимной подоплёке их отношений. Сначала, осенью, она думала об этом со страхом, напряжённо готовила слова для отказа помягче и была готова к тому, что на этом вся небывальщина прекратится. Но вот миновало полгода, а их «связь» словно зависла в двусмысленной неопределённости. Татьяна занервничала и ощущала уже некую обиду («И как его понять? ведь мы не так уж плохи!» – басила в «Белом солнце пустыни» одна из азиатских «жён» товарища Сухова). Не проявить ли инициативу? Даже если он откажется, и это будет конец сказки – всё лучше, чем эта мучительная неясность.
Борис не отказался.
Весной он сделал ей удивительный подарок. Когда-то, ещё в студенческие годы, Татьяна была не на шутку увлечена Пушкиным, декабристами, пушкинской эпохой – как сказали бы нынешние молодые, «фанатела», «тащилась» от Пушкина. Бегала на экскурсии, лекции, копалась в книжных магазинах, собрала неплохую библиотеку. Юношеский энтузиазм, подогревавшийся в советское время труднодоступностью всего, в том числе книг, давно пригас, но кумиры и звёзды всходили, горели и рассыпались, а Пушкин, несмотря на вековой «хрестоматийный глянец», оставался целёхонек, недоступен пошлости, грязи и спекуляциям – в магической простоте своего слова и волшебной гармонии своей личности. Зимой Борис спрашивал у Татьяны ненароком, не покинула ли её эта страсть, и вот теперь она держала в руках увесистый том – элитное издание «Евгения Онегина» «под старину»: в переплёте натуральной кожи, со сверкающим золотым обрезом и шёлковым ляссе, с иллюстрациями, подробными академическими комментариями, с приложением Вересаева, Цветаевой и Набокова. Татьяна ахнула от подобной роскоши.
- Боря, даже не представляла, что такие книги в наше время есть. Произведение искусства! Вещь на века, достойная своего содержания.
- Угодил?
- Знаешь, если бы тогда, двадцать пять лет назад, я увидела такую книгу – скончалась бы на месте от счастья. Теперь-то мы закалённые, ничем нас не проймёшь, не удивишь. Но ты смог! Боренька, за что это мне? Чем и как смогу тебе отплатить?
Она обхватила ладонями его затылок, поцеловала в лоб, в губы – и почувствовала деревянную твёрдость его шеи: он ни миллиметром тела не двинулся ей навстречу. Она чуть отстранилась и заглянула в его лицо. Сейчас или никогда. Повисла пауза.
- Ты что, в святые угодники нацелился?
Голос её прозвучал печальной тонкой ниткой и дрогнул. Они молча смотрели друг другу в глаза. Косые лучи весеннего, нестерпимо яркого солнца пронзали воздух, внезапно словно сгустившийся до звенящей плотности. Ну что, ударит? Он увидел в глубине её глаз готовность к боли и тугой комок ожидания. Медленно поднес её руку к своему лицу, прикоснулся губами к ладони, запястью, скользнул влажным дыханием к нежному сгибу локтя… Татьяна глубоко выдохнула и приникла лбом к его плечу.
На субботу он отвёз её в лесной коттедж где-то в дебрях Карельского перешейка, на берегу лесного озера. Свежий весенний воздух пах смолой и хвоей, бронзовые стволы сосен частоколом уходили в ясное небо, окутанные неправдоподобной тишиной и покоем. Бревенчатый двухэтажный коттедж, снятый им на два дня, её очаровал. Она веселилась, как девчонка, заглядывая во все углы – сауна, душ, маленький бассейн и кухня на первом этаже; взбегала по деревянной лестнице в спальни на втором, плюхалась в раздольном размахе на мягкие диваны двусветного зала с камином и телевизором в полстены. Словно в царстве хозяина Аленького цветочка – всё идеально чисто, всё готово, всё предусмотрено – вплоть до мягких тапочек, купального халата в ванной и рожка для обуви у дверей. Холодильник забит деликатесами и шампанским, кофеварка на кухне готова в любой момент сварить чашечку кофе, микроволновка жаждет принять в своё нутро любые лакомства, сенсорная плита приветливо светит красным глазком. И никого вокруг! Татьяна предвкушала нечто необыкновенное, но как чаще всего и бывает, слишком рьяные ожидания не оправдываются.
Когда на следующий день они покидали этот затерянный в лесах уголок предусмотрительной цивилизации, Татьяну сверлила неудовлетворённость, чувство нехватки или пропажи чего-то, чего-то несостоявшегося, несбывшегося. Эта проведённая наедине ночь ровно ничего не изменила между ними. Борис не стал ей ближе или понятнее; она не чувствовала себя желанной и любимой женщиной. Маленькая, скупая, бедная телесная близость неразличимо встала в ряд с их совместными посещениями ресторанов и выставок. Пошло «выяснять отношения» она не захотела.
Она напряжённо ждала хоть каких-то изменений. Ну что, иронизировала она над собой, «отблагодарила», «расплатилась»? Сняла камень с души? Этот камень – сознание собственной неблагодарности, невозможности отдать «долг» – сняла… Заодно ушло ощущение лжи: все вокруг думают, что это давно произошло, а до сих пор «ничего не было». Ну вот, она перестала быть «обманщицей», теперь она соответствует общественным ожиданиям – на, получайте! Но взамен в душу лёг другой камень: теперь её ничто не отличало от той же Али. Из объекта благодеяний и «старого друга» она стала банальной любовницей-содержанкой. Не совершила ли она ошибку? Нужна ли ему такая «расплата»? Уж не навязывается ли она ему? Понять этого она так и не смогла: дальше всё побежало по-прежнему.
Дочери знали. Надежда только хмыкнула, Светка торжествовала: а я что говорила? «Любов»! В свои разочарования и сомнения, а тем паче в подробности Татьяна их, конечно, не посвящала. Вялые повторения этой «экскурсии» в лесной коттедж случались изредка, время от времени, стали привычными.
Летом он купил им тур в Скандинавию – Татьяна, оказалось, плохо переносила жару и перемену климата. Как и на Маврикий – ей и дочерям, о нём самом речи не было. Перед отъездом попросил у Татьяны ключ от квартиры, подмигнул заговорщицки: «Сюрприз, Танечка!» Вернувшись, они ахнули, хоть и ждали сюрприза: во всей квартире был сделан «евроремонт»…
К этому времени Татьяна как-то успокоилась, перестала дёргаться и сомневаться; ей стало казаться, что отношения с Борисом окончательно устоялись, «вошли в берега». Она уже прикидывала, куда съездить на отдых в следующий раз… Была у неё и ещё одна мыслишка. Её волновало то, как быстро и она, и дочери привыкли к подаркам Бориса – уже даже стали рассчитывать на эти подарки. Привыкли к уровню пресловутого комфорта, на который молится Аля, к зарубежным турам, но ведь «живых» денег Борис никогда ей, слава Богу, не давал, как никогда и ни в чём не давал никаких обязательств, ничем не обнадёживал! А ведь может в жизни случиться что угодно – и неплохо ей было бы самой зарабатывать приличные деньги, могущие обеспечить этот уровень жизни и поддерживать его. Как теперь стало принято говорить, «качество жизни», хотя Татьяна была убеждена, что «качество» жизни – это вовсе не бытовая техника, добротная одежда, еда или возможность совершать зарубежные вояжи. И даже не возможность, если болен, лечиться как следует. А только люди, только возможность прикоснуться душой к душе и не быть одинокой в этом мире… Но как заработать деньги – не те маленькие деньги государственного жалования, которые она имела всю свою жизнь, а такие, что позволят спокойно существовать не на чужих подарках? Куда её возьмут работать, если на «финишной прямой» уже явственно просматривается пенсия? С улицы-то? В своём деле у неё опыт, но всё по старинке, кому это нужно теперь – там, где платят приличные деньги? Энергии постигать новое дело у неё уже не осталось. Сам Борис никогда с ней об этом не говорил; несколько раз она затевала осторожные «заходы», но ничего определённого не услышала. Даёшь рыбку, а лучше бы дал удочку – хотелось ей сказать, но она стеснялась обременять его своим «жизнеустройством». И всё шло так же расслабляюще.
«Поезд прибыл на конечную станцию…»
Татьяна поёжилась от утренней сырости и нетерпеливо оглядела серое мокрое ущелье хмурой улицы. Где Володина машина? Опозданий она за ним не припоминала. Потопталась у кромки тротуара. Придётся раскрыть зонтик. Досадливо повертела головой: ну где же он? Уже хочется поскорее нырнуть в тёплое сухое нутро машины. Пять, десять минут напрасного ожидания. Так и на службу опоздать можно! Неужели что-то стряслось? Пора мобильником обзавестись, а то стой тут, как бедная сиротка, ломай голову в недоумении. Ещё пять минут – и она точно опоздает, а сегодня с утра надо успеть написать несчастный отчёт.
Тяжело переваливаясь с боку на бок, мимо прошелестел, разбрызгивая лужи, туго набитый людьми троллейбус, неторопливо привалился к поребрику у остановки и с натужным шипением отворил непослушные двери. На ходу складывая зонт, Татьяна мелкой трусцой добежала до него и последней утрамбовалась в его разверстую глотку, повисла на нижней ступеньке, отвернув лицо от чьей-то мокрой куртки.
На службе, едва раздевшись и пристроив на просушку распяленный зонт, бросилась к телефону.
- Борис? Это я! Послушай, что-то случилось? Володя за мной сегодня не приехал!
- Таня, я сейчас занят, ты можешь мне перезвонить минут через пятнадцать?
- Да, конечно.
Голос у Бориса был спокойный, обыкновенный. Что это она так всполошилась? Тоже мне, барыня, устыдилась Татьяна, подумаешь, на работу не отвезли на персональном лимузине! Она взялась за свой занудный отчёт и перезвонила только через час с лишним. На сей раз трубку сняла его секретарша.
- Бориса Михайловича сейчас нет. Когда будет? К сожалению, не могу вам сказать.
- Я могла бы ему ещё раз позвонить сегодня?
- Пожалуйста, попробуйте.
Но и позже она поговорить с Борисом не смогла: его неизменно «не было на месте», а секретарша «не располагала информацией». Настолько «не располагала», что Татьяна даже не смогла выяснить, возвращался ли он вообще на работу.
- Пожалуйста, передайте ему, чтобы он связался с Татьяной Петровной, он знает, я очень жду его звонка.
Секретарша была вежлива, но сугубо официальна. Борис не позвонил. На следующий день Володи с машиной по-прежнему не было, а в офисе Бориса теперь снимали трубку уже совсем другие люди, любезно-безразлично выслушивали Татьяну, обещали «передать», но она не могла добиться – появляется ли Борис на работе, и в городе ли он? Его мобильника она не знала; спрашивала раньше, он ответил, что это «для сугубо деловых контактов». Домой она ему тоже никогда не звонила.
Татьяна прекратила попытки «выйти на связь». Она уже поняла: дело вовсе не в Володе и его машине. Борис избегает её. Что-то случилось. Что? В голову лезли ужасы из бандитских сериалов. Борется с конкурентами? Похищен? Убит? Скрывается за рубежом? Она смотрела все новости по телевизору, с волнением пробегала глазами свежие газеты – ничего.
Зоркая соседка Аля быстро заподозрила неладное:
- Татьяна, что это ты на общественный транспорт пересела? Смотрю, ты и утром, и вечером в троллейбусе прессуешься?
Пришлось посвятить её в подробности. Аля мыслила чётко и определённо:
- Э, голубушка, да он тебя, похоже, бросил! Может, жена «просекла»? Она вообще-то в курсе была? Не знаешь? Всё у тебя, Татьяна, не как у людей. Ладно, не волнуйся, через моего что-нибудь разузнаем.
Алин «спонсор» навёл справки, и уже на следующий день Татьяна знала: Борис Пшеницын жив-здоров, из города не уезжал, бизнес его процветает…
- Спасибо тебе, Аля, за хлопоты… Вот и конец всей этой несусветности.
Оптимистка Аля утешала:
- Да ладно тебе! Всё-таки сколько-то времени попользовалась…
Чем? кем «попользовалась»?! – застонала про себя Татьяна.
- Вещи вот остались, ремонт шикарный, нос наружу высунули мир посмотреть. Дурочка ты, конечно, что не запасла ничего – как это денег не давал? Надо было разговорами наводить так, чтоб дал! Ты что, за это время так и не разузнала, что у него есть? Две квартиры? Дача здесь? Дом на Форосе? А подальше?
- Аля, ну какое мне дело? Ведь не моё, и моим никогда не было бы! У него две жены, дети! На чужой каравай рот не разевай! – морщилась Татьяна.
- Сегодня чужое, завтра наше, дурочка! Теперь сиди, локти кусай. Может, ещё поборешься? Хочешь, подловим его где-нибудь на моей машине? Отследим? Поговоришь с ним, выяснишь…
Алины глаза горели азартом авантюры. Татьяна отшатнулась:
- Нет! Ты с ума сошла, что ли? Ни за что!
- Ну и глупо. Ну-ну, не кисни. Может, и другой кто найдётся на твою долю. Лиха беда начало!
Татьяну тошнило от этих Алиных «сочувствий». Нет уж, соседушка, нам с тобой не по пути.
Почему? – мучилась она. Почему вот так – без объяснений? Так унизительно? «Тень, знай своё место!» Или так и бросают – без объяснений? Разве и так не понятно? Нет, не понятно. Ничего не понятно было с самого начала.
Почему она так ничего и не знала – что у него к ней? Почему боялась прямо спросить? Не настаивала? Деликатничала? А вот давай-ка себе самой не врать. Удобно было не разбираться. Ты боялась разобраться! Осыпает подарками – и слава Богу. Не хотела этих подарков лишиться. Да он тебя купил! Да-да, и ты продалась не хуже Али…
Надя узнала о таком повороте событий с облегчением, даже с радостью. Спросила только:
- Подарки назад не просил? Просто исчез? Ага. Ну и слава Богу, что всё это кончилось. Сердце не на месте было. Скорей забыть всё это надо!
- Нет уж! – выскочила вперёд Светка. – Давайте вернём ему всё! Пусть подавится!
- Глупыха, что ты несёшь? А ремонт? А поездки? Может, дверь эту входную выломаем?
- Надо деньги вернуть! Будем работать, копить…
- Ага, как у Мопассана: десять лет мыть полы и стирать чужие портки, надрываться, хотя никто ничего не требует… Светка, может, тебя в детский сад водить надо, а не в институт отправлять? Не надо никаких демонстраций! И вообще – не твоего ума дело. Мать сама решит, как ей быть со «старым другом».
Но Светлана считала себя оскорблённой в лучших чувствах, печалилась окончанием «романтической любви» и суетилась вокруг матери с повышенным вниманием и преувеличенной заботой. Трещала с фальшивым оживлением о посторонних вещах, а Татьяна, глядя на эти её трепыхания, мучилась от неловкости.
Терзало её и чувство унижения. Кидала в дрожь одна мысль о том, что обратную «перемену декораций» придётся «обнародовать». Так и представлялись понимающие ухмылки знакомых и сослуживцев: мы так и думали! «Недолго музыка играла». Не по чину честь, недоразумение какое-то! Кто она такая, за что ей это? Пожалуйте обратно, в наши ряды простых-рядовых. Но, на её удивление, окончание «сказки», как и её начало, не вызвало у окружающих никаких сильных эмоций. Закалился народ в обвалах «пирамид» и дефолтах, привык к крутым поворотам судеб в революционной сумятице смены общественного строя: вчера доцент в солидном вузе – сегодня посуду моет в бандитском ресторане, который «крышуют» «органы»; вчера олигарх – сегодня зэк... История внезапного мелкого благополучия Татьяны и внезапного конца этого благополучия меркла на таком фоне. Ничего особенного! Но не для самой Татьяны.
Как она могла так забыться? После стольких лет, когда рассчитывала только на себя? Как говорил Надин Миша – «раскатала губы»… Что она вообразила? На что надеялась? На свою женскую привлекательность и страстность, как Аля, – никоим образом! Никаких страстей между ней и Борисом не было. А что было? Она так и не знает – «что это было»?! Надежда права – следует немедленно забыть эту историю, как нелепый, хоть и приятный сон. Надо вернуться к собственной, настоящей, а не призрачной жизни. Долой, долой!
Но Татьяна не могла просто так «забыть». Она возвращалась и возвращалась мыслями всё к тому же. В чём она ошиблась? Что сделала не так? Не принесла ли она неприятностей Борису? Кто мог ей ответить? Сам Борис? Ни за что! Настаивать на каких-то объяснениях теперь – означает показать, что жаждешь продолжения, навязываешься. Что ж раньше-то не выяснила – отчего да почему? За столько-то времени? Кстати, за сколько?
Татьяна стала вспоминать, когда случилась та достопамятная встреча на Невском. Осень, начало учебного года, у девчонок только занятия начались… Сентябрь. Она порылась в записной книжке – где-то был прошлогодний календарь…
Не может быть. Что бы это значило?! Татьяна не верила своим глазам. Какое странное совпадение. Между встречей с Борисом и днём, когда она не обнаружила на улице Володиной машины, прошёл ровно год. День в день. Мистика какая-то. Тайна.
Как жить дальше с этой тайной? Она должна знать, иначе не будет ей покоя. Но как?
После нескольких дней раздумий Татьяну осенило: Ларик!
Ларик
Ларик был приятелем её бывшего мужа, и Татьяна не виделась с ним несколько лет. В те давние уже времена, когда они «дружили домами», Татьяна и Ларик друг другу симпатизировали: Ларик был добрейшей души человек, мягкотелый рохля и бессребреник. Была у него одна особенность, из-за которой Татьяна и вспомнила теперь о нём, – экстрасенсорные способности, передавшиеся безалаберному Ларику по наследству от матери, мизантропичной, углублённой в себя дамы. Ларик видел ауру человека, мог снимать головные боли, ставить довольно точные диагнозы, по фотографии распознавать черты характера и предсказывать судьбу. В мутные постсоветские времена другой бы сделал на таких своих способностях бешеные деньги, пошёл бы в целители и предсказатели, но это было не для Ларика. Он считал, что превращать свой дар в источник дохода – дело безнравственное, небогоугодное и вёл скромную жизнь рядового инженера. Татьяна всегда скептически относилась к этим лариковым способностям, а когда Ларик под хмельком начинал рассказывать окружающим, какую по счёту жизнь они проживают на этом свете ныне и кем были раньше, «в прежних жизнях», – смеялась как над безобидным чудачеством. Однако одно неожиданное, не прошеное никем предсказание Ларика заставило её покол*****ся в своём скепсисе. В те времена, когда её жизнь с мужем ещё была почти безоблачна, Ларик вдруг необычно твёрдо сказал Татьяне: «К сожалению, Танечка, ваш брак не сохранится». Она тогда обиделась и разозлилась – «что он каркает!», – а вышло, что Ларик оказался прав.
И ещё один эпизод заставил Татьяну, считавшую себя рационалисткой, заподозрить, что есть в этом мире нечто, пока нам недоступное. В двенадцать лет Надя свалилась с качелей и получила сотрясение мозга, не сразу распознанное врачами. В течение трёх месяцев девочку изводили тяжкие головные боли, Татьяна таскала её по эскулапам, добилась приёма у «светила», работавшего только с инвалидами, оформила Наде домашнее обучение, пичкала всеми прописанными средствами и была в отчаянии, не видя никаких улучшений. К тому времени обещанный Лариком крах Татьяниного брака уже состоялся; у него и самого не заладилась семейная жизнь, и они виделись очень редко и случайно, поэтому мысль о Ларике возникла тогда у Тани далеко не сразу. Да и не верила она во все эти чудеса целительства – так, за соломинку хваталась безо всякой надежды. Ларик взялся «посмотреть» Надю. Весь таинственный процесс Татьяна наблюдала своими глазами.
Ларик усадил девочку на стул, встал за её спиной, поводил по воздуху ладонями у неё над головой.
- Да, кое-что есть, попробую снять.
Он вёл руками над её макушкой, словно снимал невидимую паутину, и «стряхивал» на пол. Через два – всего два! – сеанса Надя забыла о головных болях напрочь. Татьяна была в изумлении: три месяца хождений по врачам – и два пятиминутных сеанса…
И вот теперь снова вспомнился безотказный чудак Ларик. Татьяна позвонила ему: Ларик, слава Богу, был жив-здоров, «всё там же, всё так же», и по-прежнему бескорыстно-отзывчив.
- Что, Танечка, у тебя что-то случилось?
- Нет-нет, Ларик, всё в порядке, но есть одна «закавыка», и я очень рассчитываю на твою помощь. Ты ещё не утратил своих способностей?
Ларик хмыкнул:
- С полгода не практиковал, даже и не знаю. Но для тебя попробую. Что от меня требуется?
- Понимаешь, я бы хотела заочно узнать кое-что об одном человеке.
- Танюша, ты представляешь скромный диапазон моих возможностей? Я не милиция, адресную справку не дам, анкетных данных тоже – самые общие сведения.
- Вот-вот, именно это и нужно. Да и вообще – если получится. Речь не идёт о жизни и смерти, только о моём душевном равновесии.
- А это разве мало? Фотография у тебя есть?
- Фотография? Ммм… Да пожалуй, есть, найду, только очень старая.
Весь вечер Татьяна ворошила ветхие бумаги на антресолях, пока не отыскала затёртую фотографию: четвёртый курс «на картошке», колхозное поле до горизонта, в углу снимка Ленка Сергеева с набитым ртом жуёт бутерброд, а на переднем плане на перевёрнутых вёдрах восседают замурзанные Таня и Борис в болотных сапогах, разливая из термоса чай в картонные стаканчики. На угрюмых лицах безразличие усталости. Татьяна с сомнением разглядывала снимок: ну что можно узнать по такой фотографии? Ерунда всё это. Глупости.
Назавтра они с Лариком наскоро «пересеклись» у метро. Татьяна охнула про себя: сильно сдал Ларик за эти десять с лишним лет! Златокудрый когда-то, синеглазый славянский бог обернулся тщедушным седым гномиком с водянистыми слезящимися глазками, да ещё и приволакивал ногу. Видно, раздаёт себя по-прежнему, не жалеет. Получив от Ларика восхищённое «ты совсем не изменилась», Татьяна даже не смогла выдавить в ответ что-нибудь вежливо-комплиментарное. Она отдала ему фотографию, Ларик мельком глянул.
- Пойдёт такая? Лишней информации – для чистоты эксперимента – я тебе давать не стану, скажу только, что девица с термосом – я, а интересует меня вот этот человек.
- Понял. Попробую сегодня же вечером, сосредоточиться надо, отключиться. Когда тебе результат нужен?
- Не к спеху, Ларик, как сможешь. Зайдёшь ко мне? Не забыл, где?
- Помню, Танюша, буду! Прости, побежал!
Ларик рванулся к наезжающему автобусу, а у Татьяны, глядевшей ему вслед, защемило сердце при виде его хромоты и растрёпанных седых косм.
Он пришёл на третий день, нарисовавшись в проёме её двери с несколько обалделым видом и так же изумлённо воззрился на её знакомое ему раньше до мелочей жилище.
- Таня, ты за эти годы нисколько не изменилась, а вот твоё обиталище не узнаю…
Татьяна усмехнулась:
- Проходи-проходи, не робей!
Она усадила его на кухне по старой привычке прежних посиделок, налила кофейку, подсунула пепельницу.
- А где Надюша, Светлана?
- Придут через пару часиков, куда они денутся!
Поговорили про её девчонок, про его дочку, жившую отдельно – с матерью, Лариковой бывшей женой… Но Татьяне не терпелось приступить к главному.
- Ларик, а как моё дело?
Ларик отставил кофе, покопался в своей помятой сумке, вытащил танину давешнюю фотографию, протянул ей. Прикурил новую сигарету, устроился поудобнее и заговорил раздумчиво, не спеша, глядя куда-то в стенку.
- Могу тебе, Танечка, сказать следующее. Человек этот, - он постучал пальцем по фотографии, - весьма целеустремлённый, волевой, не эмоциональный, рассудочный, холодноватый. Очень самолюбив и, пожалуй, даже властолюбив. Очень независим, стремится исключить любой контроль над собой, и потому скрытен. Мнения о себе весьма высокого, ни с кем не склонен советоваться, любит поступать неожиданно для окружающих и удивлять их, большое значение придаёт внешности. Проблем со здоровьем серьёзных не имеет – так, некоторая возрастная изношенность: давление пошаливает, сосуды ног, головные боли мучают, гастрит и, пардон, геморрой, запоры. Часто находится в состоянии сильного нервного напряжения, но умеет справляться с собой. Давно когда-то пережил некую душевную драму, с разочарованием, обидой и несколько… как бы это сказать… зачерствел, но! Последнее время, и довольно продолжительное, его беспокоит… ммм… совесть, что ли… Кроме того, он, при видимой уверенности в себе, слегка трусоват, а неустойчивости не любит, предпочитает определённость и однозначность. Сейчас он собою доволен – ему благополучно удалось какое-то дело… точнее, сделка, что ли. Теперь о тебе… К тебе у него отношение положительное, ровное такое, без порывов.. как пламя спокойной свечки. Но между вами – стеночка… где-то ты для него на периферии. Вот, пожалуй, и всё. Ну что, помогло тебе это в чём-нибудь?
Татьяна перевела дух и нерешительно покачала головой.
- Даже не знаю… чего я, собственно, ждала? Кажется, портрет твой довольно похож, но я всё равно не понимаю… Твои слова – словно ребус, не знаю, как это всё с фактами соединить. Это всё нуждается в каком-то истолковании. Лучше я теперь тебе всё расскажу, как есть, – может, ты догадаешься, в чём дело?
Она рассказывала долго, нервно, кружила на одном месте, что-то вспоминала, возвращалась. Ларик слушал внимательно и сосредоточенно, изредка вскидывая на неё глаза, и курил одну сигарету за другой.
- Вот так, – заключила, наконец, Татьяна. – Вроде бы и горевать нечего, живи и радуйся, что достался кусок. А душа не на месте: знать хочется, что к чему. Что ты скажешь?
- Налей ещё чашечку… – Ларик не торопился, помолчал, поприхлёбывал кофе. – Знаешь ли, Танечка, в твоей истории, может показаться, и нет ничего необыкновенного и таинственного. Ну, решил состоятельный человек покрасоваться перед самим собой и тобой, ну, может, сам не знал, во что выльется…ну, надоело, в конце концов. Скажу тебе одно: неприятностей у него из-за всего этого нет, этим не мучайся. Но я так понимаю, что ты чуешь что-то ещё, так?
- Почему ровно год, Ларик? Неужели совпадение?
- И я, Танечка, чую. Видишь ли, Таня… Тебе никогда не приходилось слышать о том, что нынешние нувориши, за считанные годы сколотившие сказочные состояния, и далеко не всегда праведным путём, ударились ныне в религию? Ты ведь, кажется, сказала, что этот твой Борис готов в молитве лоб разбить?
- Ещё как! Постится, церкви строит. Не верю я всему этому.
- Так вот, в Библии сказано, что богатым следует часть своих доходов для спасения своих душ отдавать на благотворительность. Этакая сделка с Господом Богом в представлении новых русских, это они очень хорошо понимают. И цифра у них определена – десять процентов. Хотя в Евангелии сказано: раздай своё имение… Но хочется и невинность соблюсти, и капитал приобрести. Десять процентов отстёгивай – и можешь про десять заповедей забыть. Сдаётся мне, что Борис твой сильно против совести умудрился погрешить, да струсил, что слишком большой кусок откусил и решил поступить по Библии – от десяти процентов избавиться, причём не очень заметно чтоб было. Кстати, в Библии сказано: не напоказ… Может, он сам себе срок назначил в год, может, батюшка епитимью со сроком ему положил. Как это ни оскорбительно может показаться твоему самолюбию, но, похоже, Танечка, ты стала для него этими самыми искупительными десятью процентами. Большие деньги – большие печали. Не терзайся, Татьяна, наоборот, радуйся, что эти печали лишь невзначай коснулись тебя таким, и довольно экзотическим, образом.
Татьяна уткнулась лицом в растрёпанную макушку Ларика и неожиданно для самой себя замочила её тёплыми и обильными слезами освобождения.