Борис Рябухин
Начало см. Отцовский след 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11,12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20.
Продолжение следует
ПИСЬМА ДЯДИ САШИ
Дядя Саша – Володе
Белово, 9.05.86
Здравствуйте, дорогие Володя и Зоя.
Получил от вас письмо, в котором Володя пишет, что получил мое заказное письмо, и дальше – все разговор технический, который понятен только для меня. Пока этот сезон меня не слишком здорово загружает, и я могу отвечать на ваши письма чаще. В Мичуринске я почти иду в ногу с природой. Что нужно, все сделал по времени, и свободное время появляется. Вот и пишу очередное письмо. Я сделал коляску к велосипеду, и на ней вожу на Мичуринский Марию Александровну. И она там себя чувствует лучше, и здоровье немного улучшилось, и мне немало помогает – это хорошо. А я, как всегда, – без перемен. Для старика это тоже неплохо.
Теперь о жизни Сливкиных.
Переехали мы Обь на пароме с Африканом и переночевали у дяди Саши Толочко (муж родной сестры моего отца). Тетя Стеша недавно умерла. Остались дети: три дочери и два сына. Дочери обе замужем, а сыновья молодые, и дочь Валя. Дядя Саша умный и очень веселый человек, не скупой, хлебосольный. Мы его очень все любили.
С Африканом мы договорились про драку с грабителями никому ничего не говорить, и вскоре о ней совсем забыли.
Домой в Нижний Каён приехали к обеду, и больше в Колывань нам незачем было ездить. Мельницу мы быстро построили, но молола она мало. Половина речки вода проходила под плотину. Речка горная, дно каменистое, галька, песок. Вода сквозь проходила, и ничем закупорить ее невозможно. Какие мы меры не применяли, ничего поделать не могли. И доходы наши были слишком малые.
Симонов, компаньон наш, приезжал, посмотрел и махнул рукой.
Знаешь что, Василий Фомич, сказал он, - постепенно верни мне мои затраты, и я не буду вмешиваться в это дело
И оставил у нас своего племянника. Не знаю, для чего. Он у нас жил, ничего не делал целый год.
На другое лето вода плотину прорвала так сильно, что снесла всю плотину и часть берега. Сначала в пруду появилась воронка, мы показали отцу.
Это сильно вода просочилась под плотину, решил он.
Мы посмотрели вниз под плотину, и действительно, там сильно бурлила вода.
Нужно привезти нозьму и сбросить в воронку, может быть, затянет, предложил отец.
Мы привезли навоз, и с лодки сбросили навоз в воронку. Воронка исчезла, и бурлить под плотиной перестало. А ночью мельница остановилась. Побежал посмотреть – воды в русле не было, а со стороны плотины – сильный шум воды. Подошел к плотине, а плотины не видать, и даже много обвалилось берега. Ночь, видно было плохо. Утром посмотрели: от плотины и следов не осталось, и много обвалилось берега. Мост и шлюзы были у противоположного берега, он остался целым. Речка превратилась в большой ручей с перекатами, по которым можно перейти пешком в хороших сапогах на другую сторону. А где была плотина, там образовалось озерко глубиной до двух метров. Я разделся и нырнул ко дну. И увидел: песок и гальку вымыло до самого плотняка. Вот это авария. Что делать?
Отец отослал Симонова племянника за Симоновым. Он приехал. И в это же время приехал друг отца Пильноватых. Он – тоже мельник, и продал свою мельницу. И вот все трое осматривали нашу беду.
Продайте мне вашу турбину, - предложил Пильноватых, - и вам хватит для ремонта своей мельницы.
Василий Фомич, мне – турбину, тебе – мельницу, - сказал Симонов. - Я продам ее Пильникову, и я отступлюсь от компанейства. Будем квиты.
Да, а как я восстановлю мельницу? У меня же ничего нет, кроме кучи детей. 100 рублей оставь мне на покупку лесоматериалов. – Согласен, говорит, если ты мне их вернешь. - Верну, – сказал отец.
И на этом согласились. Симонов получил деньги, отдал договор отцу и уехал. А Пильноватых отдал отцу 100 рублей за турбину и попросил прислать меня к нему для установки турбины на его мельнице.
Он облюбовал место. Речка Каен впадает в реку Бердь. Там она круто впадает в Бердь. И он задумал сделать мельницу без плотины. Просто в сторону отвести канал, и на берегу Берди построить мельницу.
Я установил ему турбину. Там Каен была в два раза больше, и никакой утечки воды не было. И мельница смалывала много.
Но Пильноватых ошибся, когда он проводил канал. Нужно было обойти холм, а он прокопал прямо, и ров оказался глубоким. Земли много вывезли, а зимой ров заносило снегом, под снегом лед таял и оседал до дна. И вода не проходила, останавливалась мельница, и они ничего не могли сделать.
Ну а мы? Начали прудить плотину, долго ее прудили. Она в полтора раза стала длиннее, и двухметровую глубину в воде тоже нужно было заполнять. Народ нам помогал охотно. Все это было на моих плечах. Отец все время был в поездке, нужно было достать материал для водяного и сухого колеса, и главное, нужен деревянный вал, достать его нигде не мог.
Поехал к Кузнецову Федору Семеновичу, он ему дал готовый старый вал и хороший материал для сухого колеса и кулачьев. И еще дал ему взаймы 100 рублей. Все это он привез в Каен. А у нас уже половина плотины была готова. Он мне сказал, что мы мало отсыпали плотины. Зашел на плотину и потопал ее, попрыгал.
Как плотно вы ее насыпали, - говорит. Увидел чащу и солому, солома – внизу, а чаща – вверху. – Это вы ее всю так насыпали?
Всю, – сказал я. – Ты же сам говорил: если солому класть внизу, а чащу сверху, то такую плотину никогда не размоет. Земля сквозь чащу просыплется и крепко закрепит ее.
Это хорошо, – сказал отец. И сам стал прудить плотину также. Впоследствии эта чаща вся проросла, и плотина целиком обросла тальником, значит, будет вечная, не сопреет. И еще вот какое достоинство: она легла на плотняк (на плотный грунт), и под нее не просачивалась вода. Немножко просачивалось лишь там, где был мост, но то не беда. Зато мельница наша стала молоть гораздо больше.
Колеса стали делать мы со Львом под руководством отца. Ну, и я к сухому колесу сделал дополнение: я его сделал конусным, как заводское, только что оно не чугунное, а деревянное. Я сделал уже второе колесо. Первое – в Воробьевке. Там у меня обнаружились некоторые недостатки. Здесь я их учел. Водяное же колесо оказалось с большими недостатками. Федор Семенович сказал отцу, что в шлицах нужно сделать отверстия, чтобы быстрее выливалась вода, а то она сзади высоко тянется за колесом. Так вот, эти отверстия сделали очень малые, воздух не успевает заполнить пустую шлицу, и вода тянется вверх. Да и шлицы можно сделать немного реже. Все это я думал переделать, но не успел. Все ликвидировали. Мельница стала давать хорошие доходы.
Мы купили дом, рядом с Бондаренковыми. Это брат Бондаренко, у которых мы жили на квартире. Купили корову, поросят. Зажили, как полагается. Стали рассчитываться с долгами.
Первые 100 рублей, отец сказал, отдай Симонову. Я поехал на базар в Новосибирск с мукой. Не хватало до ста рублей, но я продал муку и доложил до сотни. Симонов уже жил в Новосибирске. Я знал его адрес. Прихожу на квартиру, дома была дочь Симонова (забыл, как звать). Мы хорошо друг друга знали. Она мне показалась очень красивой, и я, по-видимому, ей тоже понравился. И у нас был такой веселый разговор. Я ей показал деньги, она так им обрадовалась и хотела взять. Я их не дал ей. Отдам, говорю, отцу твоему в руки, так сказал мой отец.
И в это время приходит ее отец, хмурый, сердитый. Я поздоровался с ним. Он мне что-то буркнул и ушел на улицу. Я бросился за ним, а дочь удержала меня. По-видимому, он умылся. Посмотрел на меня подозрительно. Я вытащил деньги и подаю ему.
Мой отец, говорю, велел мне передать их вам в руки. Здесь сто рублей.
Он взял деньги, посмотрел на них, посмотрел на меня.
Деньги! - говорит. - Ох, как они сейчас нужны мне. Деньги. Я уже не надеялся на них. Здорово. Вот здорово!
Потом радостно улыбнулся.
Ты что же сидишь? - позвал он дочь. - Угощать дорогого гостя нужно.
Я попил чаю, простился с ними и ушел.
А вот со второй сотней получилась целая история. Мы купили дом. За дом нужно заплатить деньги, которых у нас не было. Но Бондаренко очень хороший мужик, и поверил нам в долг. И мы старались первым делом рассчитаться с ним. И тут вдруг приехал Кузнецов, и тоже стал просить деньги, 100 рублей. Денег у нас не было, и мы не могли ему отдать. Кузнецов посмотрел нашу мельницу, пощупал муку.
Вот это действительно мука, говорит, завидую, нам так не смолоть.
Спустимся вниз, - позвал я его, - посмотрим сухое колесо.
Он посмотрел, подошел ближе, ухом послушал.
Как тихо, спокойно работает, сказал. - Кто его сделал? – Я, говорю. – Молодец. Мой Федюшка тоже хорошо делает, но до этого еще не дошел. Побыл день. На другой день сказал: ладно, как-нибудь обойдусь.
И получилось так. Живет далеко, в Прокуткино. Когда деньги появятся – до Кузнецова далеко. В Новосибирске не встречаются. А как денег нет – и как нарочно в Новосибирске встретятся. Так отец и не мог отдать Кузнецову деньги. Кузнецова расстреляли, как кулака.
Через много лет мы стали жить плохо.
Знаешь, Александр, - сказал как-то отец, - я ведь Кузнецовым так и не отдал деньги. Будешь самостоятельным – отдай Кузнецовым, кому-нибудь, мой долг. Освободи меня от этого чувства.
Я обещал ему, и он успокоился. Представь себе, мне представился такой случай: и я, уже после смерти отца, выполнил его просьбу.
А вообще мы стали хорошо и спокойно жить в Нижнем Каёне. Со всеми перезнакомились. Я знал мужиков не только в своей деревне, а и в соседних деревнях.
Рядом с мельницей я построил себе мастерскую, прямо на берегу выкопал, в стены забил крепкие палки, а к ним прибил дранку и заштукатурил переднюю стенку, сделал из горбылей большое окно и обычную дверь, а потолок – из горбылей, и все это заштукатурил. И получилось довольно просторное помещение. Сложил там печь, и на печи устроил горно. И все время там что-нибудь делал. Один мужик мне заказал сделать простую веялку. Старая веялка у него сопрела, а железо – шестерки и грохот – целы.
У меня, говорит, уже три года все лежит, пересохло.
Я согласился. А веялки никогда не делал, и не знаю, как сделать. Тогда я пошел по дворам. И, у кого веялка есть, спрошу хозяина, чем хороша его веялка, чем плохая.
Дует она хорошо, скажет один, а протрясает плохо.
А другой – наоборот: плохо дует, а протрясает хорошо. Или тяжела на ходу. Много разных характеристик. Я только рассматривал. Хорошо дует – я сниму чертеж вентилятора. Хорошо протрясает – чертеж грохота. Тяжела на ходу – найду причину. И т.д.
Дома я начертил чертеж идеальной веялки, и по нему вместе со Львом сделали веялку. Она оказалась тяжелая на ходу. Я стал выяснять – почему это. Оказалось, грохот не в резонансе, его качание реже, чем обороты вентилятора. Я стал укорачивать подвески грохота, он стал качаться чаще. Таким образом, я подогнал грохот в резонанс. Получилось, веялку можно крутить только с определенными оборотами, тише – тяжело, и быстрее – тяжело, а в резонанс – очень легко. И вот такую веялку он увез от меня, дал мне за нее два мешка пшеницы. Я ее делал не за пшеницу, а для своего интересу.
Деревенька, в которой жил мужик, была маленькая, тридцать дворов. После, он мне сказал, все мужики свои веялки побросали, все 30 дворов провеяли моей веялкой.
До чего же она легкая на ходу, говорили. Мальчишка крутит, а два мужика не могут загрузить полностью веялку.
И тот мужик мне еще мешок пшеницы дал. А я подумал, на заводе, где делают веялки, неужели не могут додуматься, как можно сделать хорошую веялку? Я же сделал веялку из их же частей. Только установил крыло вентилятора на самом выгодном градусе и укоротил подвески в резонанс. В то время у меня образование было пять классов. А там человек с высшим образованием. Грустно очень, грустно! Какие черствые люди есть.
Аркадий и Африкан жили в Колывани у Поти и учились в школе. На лето они, конечно, приезжали к нам. Шура (приведенная дочь) жила у своей бабушки и училась. На лето тоже приезжала к нам. Гутя жила у Крылихи, и к нам никогда не приезжала. В ограде у нас было всегда чисто. Посреди ограды стоял крокет (игра). Вот здесь мне пригодилось, что я умею точить по дереву. Я наточил (у соседа был станок по дереву) шары, молотки и кегли. И у нас все лето играли в эти игры. И также были гири, двухпудовая и одна однопудовая, и с ними изредка занимались. А также – турник. Немного в стороне стоял большой стол, мы часто за ним обедали.
Наш край деревни отгорожен от основной деревни рвом с ручьем, через который переброшен небольшой крепкий мостик. И называют этот край Буферным государством. Дворов 20 – 25, точно не знаю. Из ребят не женатых, старше меня был один Иван Коваль – сын кузнеца, украинец. В этом краю чуть не все – украинцы, и приехали они сюда лет десять назад. Народ хороший, дружный. У Суворовых была молотилка. Весь край собирался вместе, и не расходились, пока не измолотят весь хлеб. А когда молотили Бондаренко, то приходили молотить и мы со Львом. Было хорошо, весело. Каждый вечер мы, ребятишки, собирались у нас в ограде, и играли в разные игры. А если хоровод – то на улице.
Против нас и Бондаренко и Суворовых была площадь, треугольная, довольно просторная. Ничто нам там не мешало играть в любую игру. Довольно часто мы ходили в избу-читальню, она же была – и сельсовет. Там же показывали картины, и мы сами участвовали в художественной самодеятельности. Девушки-украинки имели хорошие голоса. А также делали постановки. Я больше участвовал с технической стороны: делал всякие декорации и занавес. А руководил всем этим Костя Медведев, старше меня года на два. У них была двухрядная гармонь, а играть на ней мог только Александр Медведев, брат Кости. Но он ушел в армию служить. Но я успел у него кое-чему научиться, а потом сам приспособился, и стал заправским гармонистом на вечерах.
В нашем краю были две взрослые подружки, не на много старше меня, Нина – чалдонка и Ольга – украинка. А ростом все-таки я их был выше. Они почему-то не участвовали в наших играх. А в избу-читальню ходили часто (изба-читальня была на другом конце деревни). Один раз они пригласили меня с собой пройти до избы-читальни, я согласился, и оказался меду ними в середине. Разговаривали, шутили, смеялись. И я почувствовал, что с ними ходить гораздо интересней, и разговоры были серьезные. Нина оказалась довольно умная, интересная девушка. Ольга – простая, все время была на поводу у Нины. С этого времени я ходил только с ними. И даже Маруся Бондаренко сделала мне замечание: увлекся взрослыми людьми, нас совсем забросил.
Здесь я сделал ошибку, которая испортила мне всю жизнь. Я вернусь еще к этой теме.
Володя, мне так хочется сделать небольшой простой осциллограф, но я никак не могу достать подходящую осциллографическую трубку. Может быть, ты сумеешь достать ее, денег, сколько нужно, я вышлю. Микросхемы, которые я написал тебе, К548 УН1 усилителя записи и такой же для усилителя воспроизведения. Мне нужно сделать маленький магнитофон, который, может быть, можно поместить в кинокамере. Такую ИМС мне нужно 2 или 3 шт. А для осциллографа что нужно, я надеюсь на тебя. У тебя уже есть некоторый опыт. Денег пока высылаю 50 рублей.
Твой дядя Саша. Крепко целую. Привет от Марии Александровны.
Дядя Саша – Володе
Белово
04.06.86
Здравствуй, дорогой Володя!
Получил я бандероль, обрадовался. Вот это здорово, все, что мне нужно. Этого я не ожидал. Вот, большое спасибо. 50 рублей не знаете, куда девать?.. Я вам вышлю еще 80 рублей, и вы купите мне осциллограф Н-319, который вы мне посоветовали. Это очень правильно. Много времени на него уйдет, а деньги у меня есть. И с осциллографом у меня другое дело пойдет быстрее. Вот будет хорошо. Я очень рад. Сейчас я нахожусь больше всего на Мичуринском саду. Вожу на велосипеде Марию Александровну в сад. Ей это очень нравится. Она там в чем-нибудь все копается, и здоровье ее немного улучшилось. Мы посадили все, но растет все плохо. Погода неважная, дожди и прохладно, 10–17 градусов. Ясной погоды мало, и еще обещают пасмурную погоду. Себя я чувствую хорошо. Снабжение у нас хорошее, кроме мяса. Письма, кроме как от тебя, ни от кого не получаю.
Володя, а ты, которые я присылаю, письма о жизни Сливкиных сохраняешь? Их бы нужно сохранить все. Может быть, они пригодятся мне, или кому-нибудь. Может быть, я вздумаю написать большую книгу со всеми подробностями, и они мне пригодятся, как конспект. А то память мне начинает изменять. Снова мне уже это не написать. Ты говоришь, чтобы я просто взял даты, то есть, в каком году это происходило. Я ведь сам не знаю, но по этим письмам нелегко установить. Я пишу события разные. Например, нам это можно установить из истории СССР, когда был НЭП, также и другие события. В прошлом письме я закончил словами: «Это была моя большая ошибка».
У меня была до ранения и контузии на фронте феноменальная память. А у Африкана она была еще лучше. А остальные братья и сестры ничем не выделялись. Сколько я перечитал книг. Горы! Африкан перечитал меньше, но он читал их быстро, слова не выговаривал. А я так не мог читать, я всегда мысленно слово выговаривал, конечно, много быстрее, чем вслух.
В детстве я прочитал в детской библиотеке все до одной книги. Библиотекарь мне сказала, что нужно переходить мне во взрослую библиотеку.
И я пошел. Первую книгу мне дали «Том Сойер» Марка Твена. Боже мой, на сколько, мне показалось, она интереснее сказок. И я прочитал всего Марка Твена – и стал сразу много взрослее. Потом я начал читать Майн Рида, всего прочитал, – и он подарил мне доброту. Вместе с Майн Ридом я читал Пушкина и Лермонтова, тоже все у них прочитал, от Лермонтова – любовь, от Пушкина – ум. Жюль Верн привязал меня к технике и изобретательству. Джек Лондон – учил жизни, что она очень жестока. От Дюма (отца) – вся жизнь властителей мира построена на интригах. Ги де Мопассан – жизнь о проститутках. «Собор Парижской Богоматери» – я узнал, что в мире есть политика, люди разделяются на классы. Рудокопы, тред-юнионы, классовая борьба. Бальзака, Гегеля – философия. Толстого – мало читал, после войны прочитал «Войну и мир». И еще много русских писателей – Жуковского, Некрасова, Ломоносова, Кольцова и многих других. И все это я хорошо помнил.
Потом увлекся технической литературой, кое-что делал, начал изобретать «Перпе – тум» (перпетуум–мобиле) – «вечный двигатель», все неудачно. Наконец, появилось радио. Я выписал (в Каёне жил) газету «Радио», и сделал самодельный детекторный приемник. Александр Медведев дал мне два наушника, и мы слушали Новосибирск, четырех киловаттку. Потом я сделал много приемников, и раздавал их соседям, они только покупали наушники.
Мне очень нравилось жить в нашем «Буферном государстве». Ребятишек, девчонок было человек 10. Каждый вечер мы собирались на улице, играли: в хороводах и разных веселых играх. И спали все вместе на сеновале у Бондаренковых. Там я им рассказывал романы. Много я знал интересных рассказов. Бывало, чуть не до утра рассказываю. Как я все хорошо это помнил, и рассказывать научился, как тот плотник. Иной роман приходилось рассказывать три – четыре вечера, и ведь никто не спит. И так – все лето. Иногда какая-нибудь недоверчивая мама придет, заберется к нам посмотреть, что мы там делаем, – и тоже заинтересуется моим рассказом и дослушает до конца. И некоторые другие – даже мужички. И все были довольны, и нас никто не тревожил.
Однажды я прочитал в газете, как можно сделать самому динамомашинку. Просто из кровельного отожженного железа. И я решил сделать. Нашли все, и железо, и провода, и меди на коллектор. Ребятишки все мне помогали, но больше всего делали я и Лев. Наконец, мы ее сделали, и стали пристраивать на мельнице к жернову. Хорошо пристроили, хорошо она крутилась, но тока не давала, а мы ее боялись, что током может убить, потом осмелели. И, как мы ни бились, ток она не дала (коллектор был плох, токарного станка у нас не было).
После я решил достать где-нибудь испорченную динаму и отремонтировать ее. Но этому плану не пришлось осуществиться.
Наша подружка Ольга вышла замуж на станцию Инскую. И остались мы только с Ниной. Оказывается, она ухаживала за Александром Медведевым. И как он только отслужил, вернулся домой – и женился на Нине. И я совсем осиротел.
За мной ухаживали Муштаевы девчонки. Красивые все, особенно Тоня, старшая (она старше меня). Но мне они почему-то не нравились. Муштаевы – родственники Медведевым. Я частенько с ними весело балагурил, и они на меня имели вид. Я просто думал, что мне еще рано жениться.
Однажды отец меня позвал и сказал: запряги лошадь, сейчас мы поедем в коммуну.
У нас организовалась коммуна во главе с Медведевым. Им выделили место километров семь от Каена. Ну, и мы с отцом поехали к ним. Нас хорошо встретили, показали свое хозяйство, новые дома. И пригласили отца к себе в коммуну.
Ну, как, Александр, пойдем в коммуну? – спросил меня отец.
Мне не понравилось это место. Я сказал об этом Медведеву: мы рассчитывали поближе к полю.
А вы разве не думали, что впоследствии будет? – спросил он. - Вся деревня будет в коммуне. Вот вам и ближе к полю. Это ваша большая ошибка. Нет, на этом я только и сыграл, а то бы я не мог организовать коммуну.
С ним я согласился: большое хозяйство. Без электричества будет очень трудно, а электричество у нас рядом. Я уже об этом давно думал, и замерил речку, она дает три кубометра воды в секунду. Это дает: один метр подъема – 3 кв, четыре метра – 12 кв. Мы можем в районе ниже Каена построить четыре маленьких электростанции по 10 кв каждая. Всего даст 40 кв. Это большая сила для коммуны, и молотить, и веять. И освещаться – все можно делать даровой энергией. А построить их нам ничего не стоит.
Вот это здорово, – сказал мне Медведев. – Ты будешь механиком и за это дело возьмешься. Значит, пойдете к нам?
Долгов у меня много, сказал отец. - С годик подождем, с долгами рассчитаемся – и тогда вступим в коммуну.
Долги, долги. Да мы все твои долги оплатим – это не проблема.
Хорошо, подумаем.
И мы вернулись домой.
Костя Медведев (ровесник Льву) окончил курсы маслодела. Костя, как и брат его Александр, – комсомольцы. После женитьбы Александра назначили секретарем комсомола района, и он уехал жить в Берск, там ему дали квартиру. Я у него в Берске был на квартире, и ночевал у них. Возился с ребенком. У них жила племянница Нина, девушка лет 17, веселая, в самом расцвете молодости, мне очень понравилась.
А Костя с ребятами нашли пустой дом, недалеко от магазина, отремонтировали его и оборудовали молоканку. И вот он стал там мастером и заведующим этого «завода». Дали ему в штат женщину уборщицу. И пошел работать маслобойный завод. Я часто у него там бывал и помогал ему скорее закончить работу. Выпивали по одному литру сливок и уходили в избу-читальню. С этих сливок я чуть не сутки был сыт, дома почти ничего не ел, и сильно пополнел.
Я также часто был у коваля (кузнеца) в кузнице, помогал ему и кое-чему научился у него. Он меня полюбил, и завидовал мне.
Мой Ванюшка был бы таким, как ты, говорил, нет, он никудышный против тебя.
Я забыл, писал ли о случае с сенокосилкой. Ладно, напишу еще раз.
У Суворова была американская сенокосилка (вся штампованная, по весу легкая). Но он замучился с ней. Все время рвется режущая пила, и очень тяжелая на ходу. Она – одноконная, а он запрягает две лошади, и те – все в мыле. Замучился совсем. Коваль мне говорит: ты – человек грамотный, соображаешь лучше меня, посмотри, в чем дело.
Я внимательно посмотрел, и заметил, что пила зубьями не касается вкладышей. Я удивился, как же она могла резать траву. Теперь мне понятно, почему рвется пила.
Нужно все зубья поднимать, - сказал я кузнецу, - до пилы вплотную, а они чугунные, их не согнешь. Придется делать подкладки.
Это чугун ковкий, говорит, он гнется. У меня даже есть ключ для этого.
Действительно, я этим ключом подогнал все зубья к пиле. И после Суворов мне говорил: ох, и легкая сенокосилка стала, под гору сама катится.
Таким образом, я стал авторитетом. Ко мне стали люди приходить с разными работами. Кому починить ходики, кому наточить пилу, починить самовар, граммофон, вырезать и вставить стекло в раму, починить самопряху. Всякую мелочь – и все я делал. И все были довольны.
Но я все же думал об электростанциях. Речка была горная, и всюду была сплошная галька, и она была вся в перекатах с омутами. На перекатах везде ее можно было перейти. Запрудить такую речку просто невозможно. Но горький опыт меня научил, как такую речку можно запрудить надежно. Просто сделать небольшую временную плотину. В половодье вода пойдет через эту плотину, и вода сама вымоет всю гальку за плотиной до плотяка. И вот на том месте можно будет запрудить постоянную плотину. Вот и все. Просто и дешево.
У нас был подъем три метра, а пруд длиной немного больше одного километра. Сколько таких прудов можно сделать на семи километрах? Очень заманчиво. Вот где даровая и надежная электроэнергия, которую можно выполнить не в индивидуальном хозяйстве, а только в коллективе. В этих прудах, кроме всего, можно развести рыбу. Я много прошел по этой речке и видел хорошие места, где можно запрудить речку. И у меня была большая надежда выполнить это, ничего не мешало это выполнить.
Но случилось непредвиденное. Жили все хорошо и надеялись на лучшую жизнь. И вдруг все полетело комом. Выдумали кулаков и объявили их врагами народа, стали арестовывать и расстреливать. Это была, по-моему, самая большая в истории коммунистической партии ошибка.
Потом вдруг все прекратилось, и стали кулаков выселять на север в тайгу в Нарым. Медведев – партиец, ему все было известно. Он хороший человек и друг моему отцу. Предупредил отца, чтобы он все бросал и переезжал в Новосибирск. Отец так и сделал. Сколько было муки. Он все перевез к Толочко, дяде Саше. И нашел квартиру на окраине Новосибирска, пустой плохой дом. Хозяин дома разрешил ему пожить в нем бесплатно. Он боялся, что там без жильцов могут все растащить. И мы стали туда переезжать. Благополучно переехали.
В Каёне остались только я и Лев. Мы дежурили на мельнице, получали за помол, пока нас никто не трогал. А отца голоса лишили, и он в Каен не показывался.
Интересно, как нас лишали. Председателем в это время выбрали Костю Медведева. И на собрании комитета бедноты голосовали, кого нужно лишить. И вот дошла очередь до Сливкина.
Кто за то, чтобы лишить Сливкина права голоса?
Все знали Сливкина, как хорошего человека. По приезду его в Каён за помол стали платить в два раза меньше на всех мельницах. А потом все знали, что мы плохо живем, все дети плохо одеты. Какой же он кулак? Ни один человек не поднял руки. И даже председатель сельсовета Костя не поднял руку. Уполномоченный взбесился. Встал, посмотрел на Костю.
И ты? - говорит. - Подними руку.
Костя поднял. Три руки: председатель, писарь и уполномоченный.
Это что за саботаж?! – кричит. - Кто вас подкупил? Вот у меня список людей, которых нужно раскулачить, лишить права голоса. Список утвержден. Я это должен выполнить, а вы меня подводите.
Как все загалдели, зашумели. Слышны были выкрики.
Утвержден… – Подводите… – Зачем здесь делать эту комедию?.. – Сами написали – сами утвердили, тогда сами и лишайте. – Пойдемте, ребята! Без нас обойдутся…
И все ушли.
Плохо работаете с людьми, - сказал уполномоченный Косте. - Ну, дела…
И уехал в Берск.
Зимой пришел посыльный, сказал, что я должен вместе с ним пойти в сельсовет. Я пришел, и меня сразу арестовали и посадили в гримировочную (она заменяла в это время «кутузку»). Там уже был какой-то незнакомый мужчина. Я с ним разговорился. Он раскулачен и сбежал. Его поймали. Я забыл, как называется деревня, вроде Березовка, недалеко от Берска.
Теперь вас сошлют на пять лет в Нарым, - сказал он мне.
И вот меня вызывает уполномоченный. Не тот, который был.
Фамилия? - Сливкин. - Он понял, что сын Василия. – Из хозяйства что имеете? – спросил.
У нас одна лошадь, говорю, одна корова, две свиньи, дом и тринадцать человек семьи. Я старший, и младший – грудной ребенок.
У вас есть мельница? – Да. Но у нас нет земли. – Какой доход дает эта мельница? – Доход мы не считали. Но нам не хватает этого дохода. Мы живем плохо. Это могут подтвердить все, и даже председатель.
Он посмотрел на Костю вопросительно. Костя подтвердил: это правда.
Работников держите на мельнице? – У нас своих людей лишне. – Сколько налогу платишь? – Восемнадцать рублей в год.
Он удивился: сколько же стоит ваша мельница? – Кому нужна сейчас мельница? Возьмите у нас ее даром. – Ну, сколько-то она стоит… – И на Костю посмотрел. – На сколько она застрахована?
Костя посмотрел: на триста рублей.
Какого черта вы возитесь, тоже мне, нашли кулака! - закричал уполномоченный. - Иди домой!
И я ушел. Не знай, как обрадовался. Выхожу, а там встречает Маруся Бондаренко, и в руках – узелок. Я спросил: что это? – Продукты, на дорогу тебе, говорит. – Меня отпустили совсем.
Потом я встретился с Костей.
Страшно, что делается сейчас, сказал он.
Покажи тот закон, по которому лишают голоса людей, говорю.
Он мне показал. Я нашел статью. Там сказано, кого имеют право лишать голоса. Если человек имеет мельницу с наемным человеком.
Вот видишь, - показал я Косте, – первая часть напечатана жирным шрифтом, а вторая – обычным. Все читают только жирный шрифт – и этим руководствуются.
Уезжайте отсюда поскорее все, говорит Костя. - В наших документах о вас написано, что вы уехали добровольно. А кто добровольно уехал, тех не преследуют.
Мы так и сделали. Что сделали с мельницей и с домом, мы не интересовались, и я не знаю.
Еще до этого я хотел жениться на Марусе Бондаренко. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что Маруся жила со Львом, и сделала от него аборт, неудачный, и болеет от него. А Лев ее не захотел взять замуж. Ох, как я ругал Льва, что он загубил девушку. Он одно твердит, что она – нехорошая девушка, ему никакого не стоило труда переспать с ней. Будто она может с любым человеком так же легко переспать. Какое же глупое суждение. Они ведь всю жизнь прожили в деревне, и культура в то время на много была ниже, чем в городе. Менее начитанная и менее общительная. У них не было никогда свободного времени, все время в работе. Городской – какой-то быстрый, живой человек. А деревенский – вялый, и даже разговор растянутый, тягучий. Это сильно заметно. И деревенские завидовали городским, это тоже было заметно. Просто Маруся, во что бы то ни стало, хотела попасть в нашу семью. Я ей сильно нравился, Лев – меньше. Я ее как-то спросил: как тебе нравится Лев?
Лев хороший парень, но скучноват, - ответила она. - А вот с тобой не заскучаешь, хоть всю ночь просиди.
Но я отвлекся от ихней группы и примкнул к Нине с Ольгой. Потом она упрекнула меня, что я их совсем забросил. Она подумала, что я к ним уже не вернусь, и решила связаться со Львом. И потому так легко ему отдалась. Ведь мы с ними жили, как с родными. И я мечтал на ней жениться. Если бы я на ней женился, у меня бы была жизнь совсем другая. Здоровье у Бондаренко у всех очень хорошее. И значит, дети у нас тоже были здоровые, а это – самое большое счастье человека.
А сейчас я своим детям не позавидую, ихнему здоровью. А внучка Светлана – инвалид первой группы. Это меня сильно огорчает. Но ничего уже не вернешь.
В Новосибирске мы немного подремонтировали квартиру. В Новосибирске в то время не было водопровода. Поэтому было много водовозов, каждый водовоз имел свой район и свои квартиры, куда он возил воду. И зарабатывали они хорошо. Некоторые водовозы по какой–то причине продавали свою бочку другому, со всем районом и квартирами. И вот отец купил такую бочку, и мы со Львом стали возить воду, и за день зарабатывали 8 рублей. Это хорошо. Мы на мельнице столько не зарабатывали.
В Новосибирске были частные кирпичные заводы, на некоторых были нанятые работники. И вот таких заводчиков тоже раскулачили и сослали в тайгу. А заводы остались за коммунальным отделом. И тут, недалеко от нашей квартиры, пустовал такой завод. Мамаша сказала, что она работала на кирпичном заводе, и все знает, как делать кирпичи. Отец сходил в коммунальный отдел и договорился работать – делать кирпичи. И вот всем нашлась работа. Мы стали делать кирпичи. Африкан был рекордистом. Пока все.
Крепко целую, твой дядя Саша. Привет от Марии Александровны.
ВОЛОДЯ – БОРИС
Борис – Володе
Без даты
Здравствуй, Володя!
Вот мое впечатление на этот раз о письмах дяди Саши.
Ответ на письмо дяди Саши от 09.05.86.
Дядя Саша пишет, что «Аркадий и Африкан жили в Колывани у Поти» – может, попросить и других родственников написать о детстве и юности Африкана, что они помнят?
Ответ на письмо дяди Саши от 04.06.86.
Ты успокой дядю Сашу, что письма его ты сохранишь. Пока я изучаю их. Но когда вопрос встанет серьезно, я их скопирую и оригиналы вышлю тебе. Книгу дядя Саша вряд ли напишет, так как дневниковые записи его хоть и подробные, но однобокие и сугубо личные. Какая обстановка была в стране, какие люди жили окрест, природа, нравы, обычаи, портреты, одежда… А, главное – сюжет и идея.
Вот у нас с тобой сюжет: сын ищет отца, познает свой характер, понимает свою судьбу. Но чтобы написать художественный рассказ хотя бы одного дня Сливкина на войне, нужно перевернуть кучу военной литературы, хотя бы той, которая имеется о его дивизии, воспоминаний очевидцев отступления, пленения и т.д. Если дядя Саша не помнит даты – не надо проставлять. Попытаемся воссоздать время по скупым приметам, что творилось вокруг описываемых им событий. Дядя Саша забывает, что некоторые эпизоды уже описывал, в частности эпизод с американской сенокосилкой. Ничего, не упрекай его, второй раз он описывает с новыми подробностями. Володя, дядя Саша, как любой человек будет вспоминать только честные и благородные поступки свои и Африкана, раз ты им интересуешься. Вот про Льва Сливкина он смог сказать, что тот обесчестил девушку – Марусю Бондаренко. А нам бы не мешало знать от дяди Саши и теневые стороны жизни родных людей, чтобы не идеализировать их, а учиться на их ошибках и угрызении совести. Попадая в гнусные ситуации, мы не знаем, как вести себя достойно потому, что никто не делится таким «печальным» опытом.
Пиши. Борис.
Володя – Борису
18.10.86
Здравствуй, дорогой Боря!
Был в командировке в Ленинграде, с 8 по 18 октября, приехал сегодня, лежит твое письмо, есть время, решил сразу ответить. Большое спасибо за книгу и фото – на нем весь ты, по-моему, прическа у тебя ни к черту – у тебя круглое лицо, и твои волосы на уши еще более делают его круглым. Не обижайся на меня, мы должны друг другу говорить все, не боясь, что станем врагами, – это должно быть исключено, не бойся и мне говорить все прямо.
Я учел, когда писал о Болгарии, что я турист, а не житель, поэтому мое мнение осталось прежним – болгары молодцы, нам далеко до них.
На первый мой вопрос твой «неожиданный ответ» – не прямой, фактически это не ответ, а уход от ответа. Я, кажется, тебя спрашивал, что заставило тебя подать заявление в партию, а не результат этого – приняли или не приняли, я хотел знать причину твоего желания. Результат, конечно, неожиданный, но для меня – не особенно. Это просто результат нашей в стране политики, от которой ты бежишь, и для меня в данное время один из основных вопросов – не понимая, что творится вокруг, трудно жить. Сейчас действует принцип: «Я – начальник, ты – дурак» и наборот «ты – начальник, я – дурак».
Райком игнорировал решение собрания, проявив первый принцип, а само собрание – его участники – не заступились за тебя, применив второй принцип.
Вопрос о понимании. Не думал, что у тебя так запутанно его понимание. Люди прячутся за маски – это плохие люди. Честный человек всегда старается не идти на компромисс.
(Это несозревшие юнцы или инфантильные взрослые, кто не умеет искать компромисс, и остаются до старости максималистами.)
А я свое понимание писал тебе по отношению к честным, потому что два честных, не поняв друг друга, могут стать врагами, всех подлецов я исключаю в этом вопросе. Поэтому понимание в отношении двух честных так важно, не стараясь понять другого, можно стать врагами.
(А уж поняв эгоизм и самомнение другого, трудно сохранить дружбу, нужно крепкое чувство терпимости к слабостям друга.)
Я не стараюсь как раз разделить духовное и физическое – они неразделимы, но первое всегда главенствует над вторым. И от того, каково оно, первое, таково будет и второе. Вот почему развитие духовного так важно.
(Как раз может одно от другого не зависеть. Нельзя от поэта требовать такой душевности. Получается обычно донжуанский список Пушкина. Как говорил сам Пушкин по отношению к личным архивам умершего Байрона – не надо копаться в грязном белье. А Сенека говорил – одно дело хотеть, а другое – мочь.)
У многих духовное, как ты говоришь, в зародыше, значит и физическое у них на уровне звериного, а человеческим и не пахнет.
(А все мои неграмотные бабушки! Они были очень душевными, порядочными, добрыми людьми. Володька – еще молодой, в 1986 году ему 46 лет, много о себе мнящий мужик.)
Сейчас был в Ленинграде, еще раз спросил у матери, куда делись документы. Говорит, что все письма лежали в комоде, завернутыми и перевязанными в пачку. Что Рябов никогда не лазил в комод.
(Судя по подготовке ответа на письма Володи, Рябов был скрытный, спокойно мог взять письма и уничтожить, не сказав никому, ради спокойствия в семье.)
Сейчас рылся в книгах у матери, нашел технический справочник Африка, и обнаружил, что в нем вырван первый (обычно чистый) лист. Лист после обложки, на котором обычно пишут фамилию владельца. Показал матери, она удивилась и сказала, что здесь всегда писал Африк свою фамилию. И неужели Валентин Яковлевич вырезал? Мать теперь Рябова в разговоре со мной называет только Валентином Яковлевичем, а для себя зовет его «папочка». Но далее на титульном листе стоит роспись Африка и этот лист не вырезан. Что-то в этом не ясно. Мать еще сказала, что было много справочников, и все их В.Я. унес на работу и не принес.
Обнимаю, Вова.