Странно! Всего двадцать лет назад на одной шестой части суши все виды искусства на воспитание «советского человека строителя коммунизма» работали. Лгали? Да, в общем-то, нет... Положительные примеры выбирали, о недостатках умалчивали.
Как народ и в первых рядах творческая интеллигенция обрадовались, когда об этих недостатках говорить разрешили.
Так стали на страницах периодических изданий, в художественной литературе, в кино и театре «правду матку» резать, заигрались, не заметили, как культуру почти зарезали, новые поколения, поклоняющиеся, только золотому тельцу, мат литературным слогом считающие подросли.
Однако остались ещё «мастодонты от искусства», для которых честь, достоинство, совесть, патриотизм, любовь не пустой звук.
Значит не всё потеряно?
Актёр живёт и умирает сотни раз,
На сцене возле рампы напоказ.
Сегодня он мудрец, а завтра хитрый плут,
Любовник иль подлец, царь или шут.
И затаив дыханье, смотрит зал,
И говорят в фойе: «Как верно он сказал!»
Не персонаж, не автор он артист,
Ему цветы, любовь и крики: «Бис!»
Те повторят, а эти переврут,
До дырок эту реплику затрут,
Как поговорку станут говорить,
И в каждом слове он в народе будет жить.
Как разобраться, где он сам, а где лишь роль?
В любви он то фигляр, а то король.
Как не на сцене, в жизни, там, где нет кулис,
Понять, что это не игра? Ведь он артист!
Опять чужие деньги считают! И не дураки вроде, и не бездельники из пальца материал на две газетных колонки высосали: «Актриса «П» за один съемочный день в телесериале «Любовь до горба - дураки оба» тысячу долларов в эквиваленте на национальную валюту зарабатывает!»
А вам завидно?
И обыватель естественно верит, тоже завидует, чужие доходы по сериям: время актрисы «П» на экране плюс репетиции, минус подоходный налог, плюс постельная сцена, минус постельная сцена с режиссёром высчитывает.
Большая сумма получается!!!
Что с него со среднестатистического гражданина возьмёшь, кроме анализа, если его воспитанием последние двадцать лет никто, кроме «родившихся для лжи» не занимался?
Интересно куда те, кто в трясучем трамвае стоя книги читали, Булгакова, Солженицина вручную переписывали, всю ночь в очереди за билетами на «Сталкера» Тарковского и премьеры Таганки стояли, подевались? Вымерли, как мамонты? Воздухом вседозволенности подавились?
Похоже, лишь те, для кого Московский кинофестиваль, «Кинотавр», «Золотой орёл», «Ника» не фильмы: ковровая дорожка, смокинги от Луи Виитона и Кевина Кляйна, платья от Валентино и Юдашкина, залы, люстры, овации, призы – выжили.
И критики видать вместе с цензурой в Лету канули, одни обосреватели культуры остались:
• Вот это шик!!! Их Венецианский, «Оскар» и «Пальмовая ветвь» просто в кустах отдыхают! - рассуждают, - А съёмки на пленэре на Сочинской или Французской Ривьере! И всё не за свои денежки, бесплатно, за счёт продюсера! – слюной исходят, - Светские тусовки! Блеск бриллиантов! Шампанское и веселье льются через край! – смакуют, - Вот это жизнь!!! Богема!!! – народу внушают.
Если этих «фантастов пера» послушать, актёрский талант, умение не в счёт, отбор артистов на фильмы и спектакли исключительно через постель идёт.
Бедный режиссёр! Он ведь обычно один, как Зевс на Олимпе! А один к десяти, ещё и с учётом возраста режиссёра – эта самая фантастика...
Бывают, конечно, братья Васильевы, которые совсем не братья, два талантливых мужика с редкой в России фамилией, или Алов и Наумов, которые тоже не братья, но это нетипично. Ещё бывают и в кино, и на театре женщины режиссёры, но почему-то значительно реже.
Одна дама режиссёр минимум к десяти, не считая массовку... Это не удовольствие... Пытка!
Журносплетники, отцы газетных уток и примкнувшие к ним фотоврепортёры!!! Ненавижу!!!
Нервотрёпка фестивалей. Все друг другу улыбаются, зубы скалят – артисты! Каждый камень за пазухой на соперника прячет, готовиться, как гадость о победителе лгурналистам сказать про себя репетирует, на того, кто уже возразить не может, сослаться:
• Как сказал наш великий, недавно отошедший актёр - или режиссёр, на худой конец кинокритик (критик по должности критиковать должен, ему за это гонорар платят) - этот... всегда побеждает благодаря... - Дальше желательно подобрать деяния, подпадающие под статьи Уголовного кодекса республики, на худой конец те же постельные сцены со всеми членами жюри независимо от пола и возраста.
И выезды на натуру. Одна Ривьера или ссылка Пушкина в Одессу, к ста в лучшем случае поездкам по Ленинским местам в Разлив или Шушенское, в худшем по Сталинским – на Соловки или в город Магадан.
Светские «тусовки» отдельная статья. Попробуй восемь раз перед камерами фотовралей не мелькнуть, в одной паршивой газетёнке распишут, в десяти продублируют. Сообразить не успеешь, бабушки соседки со скамеечки, у которых, при их мизерной пенсии, кроме животрепещущей темы женится ли Блондин Иво из сериала «Дикий Ангел» на Ильиничне из сериала «Любовь как любовь» других проблем нет, в лучшем случае спросят:
• Вас уже из психушки выпустили? – в худшем, в милицию звонить, что государственного преступника, который надысь из «Крестов» сбежал, обнаружили, побегут...
Артём сбил газеты в комок, зашвырнул получившийся мяч под журнальный столик, заварил кофе в большой чашке, обречёно вздохнув, раскрыл тонкую папку – сценарий завтрашней серии.
Просто прекрасно! Играть нечего:
• Вы невыносимы... Меня раздражает Ваш вид... А Вы на себя посмотрите!
Как будто автор мысли мои прочёл. Как она хохотала на всю площадку, когда гримёр мне уши, как у Жерара Филиппа распластал! Жаль только, что господин сценарист о себе в моих мозгах ничего прочесть не сумел. Это у него уши, как локаторы оттопырены. Неужели необходимо выданную лично тебе особенность на всех своих героев экстраполировать?
А, плевать! День снимают, полчаса показывают, на следующий день уже почти никто не помнит, что в предыдущей серии было... Стоит ли на однодневку талант, нервы, мысли тратить?
Выучить текст и спать...
Старенький, верно служащий ещё со школы, будильник зазвонил ровно в шесть.
Пятнадцать минут понежиться в постели, зарядка – нужно держать форму.
А пока вживаемся в роль!
Я зол! Как я зол!!! – на эту дурёху, которая хихикает по поводу и без повода... - Повороты всем корпусом в стороны, - на автора сценария, который от серии к серии всё более полным болваном моего героя выставляет... - Наклоны вперёд, - на режиссёра... на оператора... на гримёра... - Всё! Бег на месте и под душ!
Ешь Артёмушка, ешь, даже злобным, развратным типам, если обед и ужин сегодня два в одном, чёрт знает, когда будет, нужно плотно позавтракать...
Денёк выдался, врагу не пожелаешь! До обеда сериал, потом сразу, репетиция в театре. И чего там репетировать? Всё давным-давно до тошноты знакомо! Если время позволит, обед в забегаловке при театре. Интересно, икру чёрную завезли? Тетя Люся – буфетчица уже месяц обещает. Потом звукозапись предыдущего шедевра. Слава БоГУ, последние кадры. Надоело! Вечером в «Арагви» с Эльвиркой, ночью... кстати, тоже надоела... Пора послать, вежливо, культурно, но далеко и надолго...
В спальне Артём посмотрел в зеркало, грозно свел брови, оскалил в недоброй улыбке зубы, стал медленно одеваться, блуждая взглядом по детским фотографиям, развешенным бабушкой вокруг старинного трюмо.
Он жил в этой квартире всегда. То есть всегда с перерывом.
Когда в семье советских врачей родился мальчик, названный в честь прадеда – известного в Москве дантиста, в этой квартире на Садовом Кольце прекрасно помещались три поколения одной семьи – бабушка с дедушкой, мама с папой и маленький визгливый комочек жизни, вознамерившийся стать великим артистом.
Первая роль Лисы Алисы на утреннике в детском саду не доставила ему никакой радости. Воспитательница недолго думала, по принципу «самый худой» нисколько не заботясь о мужском самолюбии артиста, выбрала единственного в группе четырёхлеток, на ком без проблем застегнулась юбочка, сшитая из одного квадратного фута золотистого шёлка.
В мемуарах конечно можно будет ввернуть: «Первая заметила и стала развивать мой талант воспитательница детского сада Мария Ивановна (или Петровна, у мамы спросит нужно, она точно помнит). Прекрасный педагог, увлечённый театром, знала, что ни одна женщина не позволит себе так ярко и бескомпромиссно изобразить женский порок, как сделает это талантливый актёр-мужчина...»
Дальше вполне уместно вспомнить Табаковскую фрёкен Бок в «Мэри Поппинз», Дастина Хофмана в фильме «Тутси»... как бы нисколько не примазываясь к славе великих, намекнуть, что мы тоже не лыком шиты... Но это лет так через тридцать-сорок, когда ноги от подагры перестанут сгибаться, а пока выгнать «Нисан» из гаража и в воспоминания с головой не уйти. Московские дороги в час пик, это, как говорят в Одессе: «Что-то особенное».
Спектакль «Золотой ключик», в котором были задействованы все возрастные группы детского сада, показывали четыре раза с неизменным успехом.
Оно и понятно. Кто может кричать:
• Браво!!! – и аплодировать громче, чем родные родители?
Так пришла популярность! Первая сладкая, ничем не отравленная популярность, когда детсадовские барышни с детской непосредственностью выставляют указательный пальчик:
• Вот этот беленький! Он Лиса Алиса!
Эта лисица вместе с характеристикой из детского сада притащившаяся за ним в школу, в комплекте с бабой Ягой из сказки «Морозко» и злой волшебницей из «Спящей красавицы», стоили ему и другим мальчишкам не один десяток синяков и разбитых носов, отнюдь не вызывая восторгов у слабого пола. Поэтому Артём был счастлив, счастливее мамы и папы, когда, переехав в новую, ещё пахнущую алебастром и краской квартиру в новом районе, получил в полное владение целую комнату, пришёл в новую, ещё пахнущую алебастром и краской школу.
И сказал он, что это хорошо! Никаких кланов и группировок, никаких общих воспоминаний о прошлых ошибках и просчётах. Пятый класс, собранный из детей, переехавших из разных районов города в восемь, составивших восьмигранную геометрическую фигуру, домов с общим двором.
Мальчишки ещё присматривались, принюхивались друг к другу, приглядывались к притихшим на первых порах девчонкам, когда в класс вошёл высокий мужчина с причёской «Ленин в Октябре» и весёлыми, увеличенными диоптрией очков глазами.
Он внимательно осмотрел ряды лиц, расположившихся примерно на одном уровне от столешниц стандартных парт, сказал:
• Давайте знакомиться! Меня зовут Аркадий Михайлович. Я ваш классный руководитель. Буду преподавать вам физику, - и начал перекличку.
Громко сказав:
• Я! – Артём уже опускался на твёрдую откидную скамейку, и взвился, наливаясь краской стыда, потому что учитель спросил:
• Это ты женские роли в спектаклях играешь?
В голове промелькнуло: Опять! Опять драки из-за презрительного «девчонка», из-за клички «голубой», - губы беззвучно прошептали:
• Играл... раньше... когда был маленьким...
Учитель захохотал, весело, заразительно на весь класс. Ребята захихикали. И уверенный, что смеются над ним, Артём уже собрался убежать, спрятаться, но замер, чувствуя, как что-то разрастается в груди, распрямляя плечи, гордо вытягивая вверх, поникшую голову.
Аркадий Михайлович смеясь, но не обидно, бросил:
• Чудило! – серьёзно, как о силе тока, пояснил, - Ни одна женщина не позволит так потрясающе изуродовать себя гримом, не станет так откровенно выпячивать свои временные, на один спектакль недостатки, не сможет до конца войти в роль, показаться всем смешной и глупой, как сможет, сумеет, захочет, играющий женщину мужчина!
Кто-то, сомневаясь, произнёс:
• Да?
Физик спросил:
• Кто видел «Здравствуйте, я ваша тётя», Александра Калягина в роли донны Розы?
Артём услышал где-то в левом ряду, восторженное ржание:
• Где очень много диких обезьян! - осмотрел не лес, небольшую рощицу, тридцать поднятых рук, удовлетворённо вздохнул: Все!
Мальчишки сосредоточенно изучали ещё не украшенные надписями, оставленными предшественниками столешницы парт, девчонки нерешительно из-под ресниц поглядывали на необычного одноклассника.
Пятый «Д» класс, пятый из пяти пятых классов новой школы пытался свыкнуться с потрясающей новостью: Рядом, за соседней партой сидит мужчина, - Мужчина! - который может, умеет, хочет играть женщин в театральных спектаклях...
Только кличка «Чудило», как жвачка к брюкам, прилипла.
Аркадий Михайлович физик по профессии, в душе неисправимый лирик. Они показывали в своей, и ещё в двух, расположенных по соседству школах, спектакли: «Чиполино» и «Волшебник Изумрудного города», «Алиса в зазеркалье» и «Маугли», и Артём, уже не стесняясь, играл смешную девочку Редиску и злую волшебницу Гингему, странную Чёрную королеву и грациозную чёрную пантеру Багиру. А потом стал хрипеть, ломаться голос и его место в детских представлениях занял мальчишка из пятого класса, который на каждой перемене требовательно дёргал за руку, мешая пойти попробовать с одноклассниками первую сигарету, засып;л вопросами:
• Как должна двигаться королева, чтобы было видно, что она шахматная? А чем ты красил лицо для Редиски? Покажи, пожалуйста, как крутит хвостом Багира!
Мальчик был вежливый, преданно смотрел в рот корифею, запоминая, тут же повторяя каждый жест, каждое слово, и Артём, так и не научившись курить, увлёкся, передавая свой опыт подрастающему поколению, как на работу, приходил на репетиции, совсем не надеясь на продолжение актерской карьеры.
А однажды, когда пятый «Д» уже стал восьмым, перед новогодними каникулами, Аркадий Михайлович присел рядом в кресло в актовом зале:
• А не замахнуться ли нам на великого англичанина?
Заразившийся от учителя, кажется, неизлечимой болезнью, именуемой «театр», Артём уже два года читал только то, что с этой хворью связано. В школьной и районной библиотеке, он уже проштудировал все имеющиеся в наличии мемуары деятелей театра и кино, всё, что смог найти о системе Станиславского, и естественно пьесы советских и иностранных авторов, понял: Шекспир! – промолчал, судорожно отыскивая в прочитанных год назад пьесах классика драматургии, отрицательные женские роли, но учитель сказал:
• «Ромео и Джульетта»! В пятнадцать это актуально! - как продавец, демонстрирующий товар на полках своего магазина, повел рукой по стайкам, суетящихся на сцене девчонок, - Выбирай Джульетту, Ромео! – пояснил смутившемуся:
• Ну, я не знаю... – подростку:
• Опытный актёр может сыграть неуверенность, ожидание чуда, восторг, счастье, любовь, но страсть, жажду, без фальши, по-настоящему может сыграть только мужчина, который по-настоящему хочет обнять, поцеловать именно эту женщину!
Мечтательно щурясь: Если бы все режиссёры это понимали! - Артём толкнул дверь в грим уборную, - Детство вспомнил! Старость надвигается? Не похоже... Просто старые фотографии на стене...
Вслух сообщил зеркалу:
• Всё! Нужно натягивать на себя костюм удачливого ловеласа!
Сценарий простенький. Хотя это и сценарием даже с натяжкой назвать сложно, так сеть из пока ячеек, набросок, диалоги и дополнения на завтра автор каждый день в тоненьких папочках приносит, режиссёру, оператору, артистам раздаёт. В общем, пять тысяч семьсот восемьдесят пятая или седьмая вариация на тему: «Сказка о бедной, но честной Золушке, завоевавшей сердце... чьё пока не известно».
Серия первая.
Старательная отличница едет из уездного городка «Н» в столицу губернии поступать в университет. В шатающемся, подскакивающем на выбоинах и колдобинах: Одна из двух главных бед России. Ну, Вы знаете! - автобусе, она рассказывает случайной попутчице свою нехитрую историю.
Папу-инженера ещё советская власть строить новый завод в областной центр послала, обратно не возвратила. Он, уезжая, трёхлетней дочке на память только один второй томик из трёхтомного собрания сочинений любимого А.С. Пушкина оставил, ни одного письма не написал, но дочь с этой книжкой не расстаётся.
Мама папу всего шесть лет ждала, письма, запросы писала. Официального документа о разводе дождалась, снова замуж, без официального оформления в Загсе, вышла.
Отчим маме изменяет, домой, после своих похождений, возвратившись:
• Я хоть завтра могу к Нинке уйти! – кричит, девочку, и Пушкина не любит, сжечь грозит.
То есть сжечь естественно книжку, падчерицу подзатыльниками воспитывает. Только девушка не просто Мария, она всех детей, чужих и естественно, своих будущих, любит, мечтает выучиться на инспектора детской комнаты милиции, и защищать пасынков и падчериц от злых отчимов и мачех.
На площади девушка пристраивается в самый конец длинной очереди на маршрутное Такси. Тихо двигаясь к заветной цели, она мечтательно щурит спрятанные за тёмными стёклами, поражённые глаукомой, глаза, в сотый раз, читая на маршрутном указателе волшебное слово «Университет», уже поднимает свой чемодан, чтобы протолкнуть среди бесчисленных ног пассажиров, занявших места, устроиться на долгожданном откидном сидении, у окошка, когда какой-то наглец, крикнув ей:
• Посторонись! – без очереди проскакивает в салон, удобно усаживается на мягкой подушке, нахально улыбаясь, машет ей на прощание рукой.
Микроавтобус отъезжает, а она, не отрываясь, глядит вслед машине, поражённая бесцеремонностью и красотой парня.
Вторая серия.
В коридорах университета Мария неожиданно встречает прекрасного наглеца, узнаёт, что его зовут Гаврик, во всяком случае, так называет его, прекрасная спутница-блондинка. Проведя следственные действия, Мария выясняет у принявшей её документы секретарши, что этот Гаврик учится уже на третьем курсе юридического факультета на контрактной основе, не столько постигая юриспруденцию, сколько разбивая сердца университетских красавиц. Ему всё сходит с рук, потому что его папа большой начальник, и Мария тут же выдаёт гневный монолог, бичующий тех, кто меняет девушек ещё до свадьбы, а уж вступив в брак, точно жене изменять будет.
Мария хочет учиться на безконтрактной основе, «то есть даром», ещё и на стипендию рассчитывает, и естественно профессор, злой, что с неё взять нечего, даже внешне абитуриентка совсем неаппетитно выглядит, ставит ей два на первом же экзамене по истории, искусно запутав её в датах битв при Бородино и Аустерлице.
Третья серия.
Бедная, но добрая Мария плачет на скамейке перед Большим, (то есть самым большим в городе) театром, но краем тренированного глаза будущего работника милиции, успевает заметить мальчишку беспризорника, вырвавшего сумочку из рук, зазевавшейся старушки. Она подставляет ногу, отбирает украденное, тут же делится с голодным подростком последними бутербродами, приехавшими в автобусе из городка «Н», и приобретает сразу двух друзей, вместе со старушкой, потерпевшей защищая воришку, от вовремя, когда все припасы уже съедены, подоспевшей милиции.
Старушка безвозмездно «за помощь в прополке огорода», принимает её к себе на постой, а мальчишка, задействовав связи в кругах беспризорных, устраивают на работу курьером в офис злого, разочаровавшегося в людях бизнесмена. Этот бизнесмен не ест, не пьёт, женщин не любит, мужчин не уважает, целыми днями деньги зарабатывает, отрываясь от любимой работы только для того, чтобы обидеть или унизить кого-нибудь.
Он орёт, топает ногами, обзывается, впрочем, цензурно, как шалун из ясельной группы, и девушка, мечтающая о работе в детской комнате милиции, решает пока заняться воспитанием великовозрастного хулигана.
Уже почти пятьдесят серий, Мария воспитывает шефа, ищет семьи потерявшимся детям и работу, не желающим возвращаться в семьи, подросткам, помогает старушке вести хозяйство, посещает подготовительные курсы для поступающих в университет, и, между прочими делами, стыдит ловеласа Гаврика.
Страшилка-отличница успокаивает брошенных красавиц, а одну даже выдаёт замуж за перевоспитавшегося работодателя-бизнесмена, параллельно рисует карикатуры на бабника, обличает его в капустнике по случаю Татьяниного дня – праздника студентов, и ему, в конце концов, приходится искать новые развлечения в педагогическом институте, расположенном в другом конце города...
Жаловаться не на кого. Были ещё предложения. Это не самым интересным, самым удобным показалось. Пока доигрывал жестокого бандита, безжалостного к своим жертвам, напарникам и возлюбленным, эти уже на натуру в город «М» и городок «Н» съездили, широкие проспекты и кривые улочки сняли, только и осталось на воздухе, на остановке, устроенной во дворе киностудии нагло в маршрутку влезть, всё остальное в стационарных декорациях в павильоне.
Очень утешает, что идиотки-киноманки с просьбами дать автограф не пристают, девчонки не пялятся, ребёнки мамашам, пальчиком тыча:
• Посмотри! Это тот дядька, который вчера в беленькую тётю стрелял! Я его боюсь!!! – на всю улицу не ревут.
И работа не пыльная. В одной серии максимум из пяти. Пришёл, свои две сцены по десять минут отыграл, и будьте мне здоровы, бейтесь головой о стену! Меня кроме суммы в ведомости больше ничего не касается. Даже отснятый материал просматривать неинтересно.
Выходя из гримуборной, Артём бросил зеркалу наглый взгляд донжуана:
• Гав! Гав! Гав! Гав! Гав! Гав! – как два кобеля, встретившиеся по нужде у детской песочницы...
Ждём, когда личного пользования Муза нашего автора сценария кончит... блок ругани, к более конструктивным действиям перейдёт.
А что делать? В театре второй год «Преступление и наказание» крутят. Над каждой мизансценой дух Федора Михайловича летает, матом в три этажа ругается. Это где написано, что ему нельзя, если и Раскольникову, и Порфирию Петровичу со сцены в зал можно.
Искусство должно быть ближе к народу!!! Так видать от близости обалдело, интеллигенция хренова, простите овощная – артисты (!!!) между собой просто разговаривают, такие перлы выдают, куда там народу у пивной бочки...
И в кино интеллигентный, ироничный, чуть загадочный герой-любовник нынче не в чести, авторам сейчас, что попроще: провисающие горы мышечной массы, поддерживающие лысую башку, медленно пережёвывающую одну мысль «Кому по балде врезать?», с настороженным взглядом, подавай. Вот и приходится... Жить же как-то нужно...
Правда, ей ещё хуже. Ни один мужчина, играющий женщину, так себя изуродовать не позволит.
Чёлочка, как у пони, который, как написала в стишке для детей Юнна Мориц: «...бегает по кругу и в уме круги считает...»
Под чёлкой очки затемнённые, фасон «кот Базилио». Нос, как нос, непорядок конечно, но видимо, сценаристу большую бородавку на переносице придумать, фантазии не хватило. Во рту штуки эти железные, которыми зубы ровняют. «И лицо, и одежда...» Полуботиночки мальчуковые разношенные, носочки беленькие с голубой каёмочкой почти до колен, юбочка-кофточка фасон «Пионеры вперёд!» Такое впечатление, что, по мнению автора, в ту глушь, из которой она прикатила, торговцы импортным «Секонд Хендом» ещё не добрались. Не Золушка, баба Яга с косичками!
И она ещё всё время смеётся... пока меня не увидит... И чем я этой сопливке не угодил?
Бровочки широкие сдвинет, губочку капризно оттопырит:
• И чаво ента у нашага гаспадина синячки под очами? Всю-то ноченьку не спал, думу думал, али девку красну... - паузу многозначительную сделает, - вспаминал?
Первая захохочет, и эти все ей, как бэк-вокал подхрюкивают:
• Веточка! Веточка! – все от режиссёра до Олимпиады Африкановны, которая ещё у Гардина * в немом кино простушек играла, восторженно блеют.
Посмотрим, как эта Веточка смеяться будет, когда ей на блюдечке с голубой каёмочкой под цвет носочкам, какого-нибудь отличника-очкарика в качестве прекрасного принца поднесут.
Нет! Это не смешно! Лучше одного из громил-охранников её работодателя. Вот потеха будет!!! «Девочка на шаре и мужчина на кубе», как на картине Пикассо. Прижал к себе с любовью... придавил... принёс цветы к изголовью...
Хотя, мне же хуже. Точно своего боксёра или бультерьера на меня натравит. Набрали дилетантов! Такой в каком-нибудь каратэ, а не в кино профессионал, по зубам врежет, на две недели красоту испортит:
• Извини брат! Не рассчитал... – скажет.
А что мне его «извини»? Мне с моего лица не только воду пить, но и что покрепче, а также обед в кафе, ужин в ресторане, одежда, обувь, оплата за коммунальные услуги, и т.д. и т.п. Красивый мужчина всегда в цене.
Всё! Помощник режиссёра на площадку зовёт. Пошли обмениваться цензурными оскорблениями в невежливой форме.
* Гардин Владимир Ростиславович (1877-1965) – режиссёр и сценарист. В кино с 1913 года. Организовал первую кино школу (ныне ВГИК).
Четверг. Время расписано по минутам. До двенадцати в павильоне. Пятнадцать минут кофе с булочкой в кафе проглотить и в театр. Роль небольшая, Бонни Канислау, но репетиции два раза в неделю, это святое.
Всё, всё, всё уже сыграли от древнегреческой трагедии до современной комедии, только и осталось в драматическом театре либретто оперетты без музыкальных номеров ставить! Потом обед и, если повезёт, домой, пару часов подремать. Вечером спектакль.
Артём рассчитывал на роль Эдвина. Амплуа и внешние данные, но придворный сценарист, как всегда всё по-другому увидел. Эдвин небольшого роста, весь в подростковой сыпи и карточных долгах, мама спилась, папа разорился. Сильва актриса со стажем, богатая женщина средних лет, сколотившая состояние на ростовщичестве. Он к ней приходит денег под процент занять, о бедах своих рассказать.
• Она его за муки полюбила, а он её за состраданье к ним!
Настоящий автор – Лео-Соммерсет Штайн-Моэм! * И из Шекспира и прочих великих реплик натаскал.
* Лео Штайн (настоящая фамилия Розенштайн; 1861- 1921) – австрийский драматург и либреттист. Автор либретто оперетты Имре Кальмана «Королева чардаша» («Сильва»).
* Уильям Сомерсет Моэм (1874-1965) - английский писатель, один из самых преуспевающих прозаиков 1930-х годов, автор 78 книг, агент английской разведки.
Накручивая километры по уже сонным улицам Москвы, Артём возвращался домой в очень плохом настроении.
С самого утра всё пошло наперекосяк.
А всё она, девчонка!
Взяли тебя в сериал, сиди себе тихо, опыта набирайся! Будешь себя хорошо вести, может быть, ещё куда-нибудь, например Страшилу в фильме «Волшебник изумрудного города» или Чебурашку играть позовут. Нет!!! Её собачье дело, во что партнёр одет!
• В таком пиджаке не покорителя красавиц, передового комбайнёра в волость на съезд колхозников приехавшего, играть!
Тебе, конечно, виднее! Ты в колхозниках лучше, чем я в покорителях красавиц разбираешься!
Режиссёр точно возиться не хотел, рязанский говорок, деревенскую угловатость (пяточки врозь, носочки вместе) выбрал.
И она старается, Евгения Жарикова в фильме «Рождённая революцией»:
• Мы пскавские! Мы прарвёмся! – копирует.
Интересно! Как они из всего этого принцессу лепить будут...
А впрочем, и не интересно!! Мерзавка! Весь дневной график к чертям полетел!
И костюмер Татьяна хороша:
• Пора гардероб сменить! – знает же, не первый год вместе... и не только... работаем...
А может быть, она мне так мстит? Надеялась, что я, на ней женюсь? Госпожа костюмерша! Впрочем, дело не в том, что костюмерша, дело в том, что дура. Надоела! Пять лет прошло! Замуж вышла, должна успокоиться!!!
Семья врачей? Природная брезгливость? Прекрасно зная, что вещи проходят санитарную обработку, Артём всегда чувствовал себя плохо в чужой одежде, в театре заранее оговаривал свой костюм, запирал на ключ шкаф в гримерке. А в кино, где в закромах «Мосфильма» уже не на тысячи, наверное, на сотни тысяч тряпки считают, как в музее одежды всё от шкуры, прикрывавшей первобытного Сергея Юрского в фильме «Человек ниоткуда» до современных бикини, прикрывающих, что сумели... – складируют.
Выбирая костюмы прожигающего жизнь сына богатых родителей, он, не задумываясь, прихватил и этот единственный, новый пиджак с биркой, ещё никем не обкатанный, по каким-то причинам затесавшийся среди вещей, отобранных художником по костюмам.
И никто бы не заметил, если бы она свой рот с железяками не открыла!
В конце концов, искусство это вообще череда табличек с условными обозначениями.
О «Черном квадрате» Малевича даже думать противно. О нём уже в десять раз больше, чем о «Сикстинской мадонне» Рафаэля сказали.
Возьмём «Семнадцать мгновений весны»!
Завистники до сих пор хохочут:
• Штирлиц присел перед опасной операцией отдохнуть в берлинском парке, а за его спиной в кадре «Жигули» едет.
Ну и что? Вся страна, затаив дыхание, в тоскующие глаза Вячеслава Тихонова через телевизор смотрела, переживала. Настоящий, талантливый актёр, и Татьяна Лиознова режиссёр с большой буквы, дай БоГ каждому.
Сказала:
• Берлин 1943-го! – и зрители поверили, им за прекрасной игрой актёров, великолепной постановкой сцен, занимательными коллизиями некогда было на какую-то дурацкую машину на втором плане смотреть!
Наш зритель привык киноискусству доверять. Сказано покоритель, значит покоритель, а костюм... Ненормальный тип, который вместо того, чтобы десятком статисток артикль Бритни Спирс заниматься, целыми днями с уродливой, как «смертный грех» девчонкой препирается, вполне может по университету в трусах и бабочке гулять!
Пока переодевался в б/ушную одёжку раздражение на «злобомере» зашкалило.
Естественно режиссёр натуральную злость не принял:
• Переигрываешь! – сказал.
Лишний час в студии, как следствие никакого кофе, опоздание в театр с нагоняем, и обед... Лучше бы голодным ходил!
Только бутерброд с икрой откусил, явилась, не запылилась, чтоб ты провалилась!
• Тёма! Здесь свободно?
И природная интеллигентность помешала, как в туалетной кабинке:
• Занято!!! – на весь зал кафе закричать.
Занято!!! Занято!!! Для тебя всегда занято!!! Мармеладная наша Сонечка Мармеладова! Трёхдюймовая наша Дюймовочка! Леди Миледи Крыжопольского уезда!
Вот дурак! Сразу нужно было спросить, как жительницы её родного города Крыжополя называются... Крыжопички, как москвички? - или - Крыжоплянки, как киевлянки? Этот вопрос её ещё со студенческой юности страшно заводит, до слёз доводит. Весь курс тогда географию учил: парижанки –крыжопанки, варшавянки - крыжопянки, вятички – крыжопички, берлиинки – крыжопинки, архангелогородцки – крыжопогородки...
Первый приз тогда Сашка получил. Уж, не знаю, правильно ли жительниц Нью-Йорка нью-йорками называть, но его крыжоп-йорки студенческий коллектив очень порадовало.
Не успел, есть хотел, а Катька:
• Лизонька мне звонила! У неё всё хорошо! В кино сниматься пригласили. Бизнесмен один замуж зовёт... – паузу держит, ждёт, когда расспрашивать начну.
А мне неинтересно, как там Лизонька живёт! И ты «Катюша Маслова» - переходящая жена каждого нового главрежа при живом муже мне неинтересна! Первая от радости визжала, когда Лизка от меня сбежала!!!
«Ромео и Джульетту» репетировали все летние каникулы, обкатали на родной школьной публике первого сентября. Никогда у Артёма не было такого количества восторженных поклонниц, но он был верен своей Джульетте - Лизоньке, и потому что помнил слова наставника, и потому что она Лизонька утоляла его жажду и страсть по настоящему, каждый раз, раздувая в мальчишеском теле настоящий пожар.
По традиции показали спектакль в двух соседних школах, и директриса из тридцать пятой подметила отблески пламени в игре исполнителей главных ролей, не сообразила, что программа партии «секса у нас нет» изменилась, сердце самой партии уже даёт сбои и думать о деятельности других органов отдельных представителей подрастающей молодёжи уже некому.
В общем, Мария Петровна (или Ивановна, у мамы спросит нужно, она точно помнит) подняла крик, побежала в Рай ОНО, по привычке написала в газету, желая «указать на недопустимость...», и сама не желая, обеспечила им прекрасную рекламу.
Пахнущие революцией, как весна сиренью, средства информации прислали репортёров, на весь мегаполис раззвонили о революционной постановке приверженца демократических перемен и его революционно настроенных питомцев.
Отделы образования по привычке ещё считали газеты «выразителем воли», и забыв об уроках, наплевав на беспокойство родителей,
• Экзамены на носу! Всего-то осталось - девятый, десятый класс, и поступление в ВУЗ на подходе! – они показывали своё революционное, с точки зрения сексуальной на рубеже 16 и 17 веков революции, представление в других школах.
И в залах яблоку негде было упасть, потому что начитавшиеся хвалебных рецензий родители занимали места возле своих чад, нашёптывая оным на ухо,
• Эти себе успешную жизнь уже обеспечили! А ты обалдуй, о чём думаешь?
Родители, как всегда были правы, знали, о чём говорят, а исполнители главных ролей ещё не знали, они просто играли, вкладывая в исполнение огонь молодых сердец, доигрались, но даже не сообразили до чего... и кровь у Лизоньки через два дня идти перестала...
По странной случайности городской фестиваль детского и юношеского творчества начался 21 августа 1991 года. Обеспокоенные, растерявшиеся члены жюри, ни о каких постановках кроме «Лебединого озера» думать не могли, только один, оказавшийся деканом факультета «Щуки», которая не рыба, а театральное училище имени Б.В. Щукина, пришёл за кулисы, пригласил учиться.
Последний год в школе Артём, разрывался между театром и секцией культуризма, наращивая мастерство и мышцы, выкраивая время только для того, чтобы очередной раз поругаться с родителями, считавшими, что сын должен по семейной традиции стать врачом, и для Лизоньки, ставшей его постоянной партнёршей на сцене...
Поступив в Театральное училище, он первое время держался особняком, все вокруг чужие, незнакомые и любовь тогда ещё, несмотря на то, что у них уже, кажется, было всё, что может быть у влюблённых, пылала, но месяца через три стал замечать миленьких, хорошеньких, просто красавиц со своего и соседних мастер классов. Может быть, Артём продержался бы ещё какое-то время, но, сразу приметив высокого, красивого парня, будущие актрисы бросали ему томные взоры из-под ресниц, проходя мимо, задевали бедром, завлекали, проверяя на эффектном объекте своё обаяние.
Народный артист, который вёл их к вершинам актёрской науки, считал, что лицедей не должен зациклиться на одном амплуа. Поясняя, что сложнее всего сыграть чувства: гнев, растерянность, нежность, страсть, любовь - он, как карты в колоде перетасовывал своих учеников, каждый раз менял роли и партнёров, но не предлагал, как Аркадий Михайлович, лёгких путей,
• Настоящий артист должен уметь настроить себя, как музыкальный инструмент, в конце концов, переступить через собственное «я», заставить себя на сцене, на полтора-два часа полюбить или возненавидеть навсегда по-настоящему, а, уйдя за кулисы, выбросить из головы весь этот вздор до следующей репетиции...
И высокий, атлетически сложённый Артём, всё-таки зачисленный в категорию «герой любовник», следуя указаниям учителя, влюблялся по-настоящему, только «выбросить всю эту чушь из головы до следующей репетиции» никак не мог научиться.
Он играл любовь, играя в любовь, удовлетворив страсть, быстро охладевал, но сокурсницы, кажется, не были обижены, деля героя-любовника на пьесы, ожидая своей репетиции, и Лизонька вроде тоже не обижалась, что он стал пропускать не только репетиции школьных спектаклей, забывал прийти на премьеру.
Вдохновлённый переустройством привычного мира, Аркадий Михайлович просто с цепи сорвался, выдавая «на-гора» по два совсем не детских спектакля в год, и его любимица была уместна, органична, естественна и в классике, и пьесах современных авторов. Её невозможно было втиснуть в рамки одного амплуа. Школьница Юлька - «Вам и не снилось», старая дама, досаждающая молодому любовнику в «Сладкоголосой птице юности», весёлая подружка Труфальдино из Бергамо, стервозная Верджиния Вульф, и Анна Каренина, страдающая из-за того, что не может видеться с любимым сыном. Она рыдала по-настоящему, сжимая голову по-настоящему дрожащими руками, беззвучно плакала, глядя в зал, и маленькие, прозрачные слезинки выкатывались из чёрных, закипающий настоящей болью глаз, медленно ползли по побледневшим щекам, хохотала, без повода, с места в карьер, оглашая сцену серебристым девчоночьим смехом или ехидным клекотом возмущённой старухи. Только в сценах любви Лиза была скованна, отстранялась от партнёра, и учитель даже предложил Артёму «тряхнуть стариной», сыграть Голохвастого в школьном спектакле «За двумя зайцами», в котором Лиза играла Проню Прокоповну, но у взрослого студента тогда были свои взрослые дела. Правда он пришёл на две репетиции, и Лизонька «пылала и плавилась» на сцене, в его руках, заставляя его забыть обо всём, но, уйдя за кулисы, кажется, выбрасывала весь этот вздор из головы до следующей репетиции... Она ни разу не устроила ему сцену, не упрекнула даже взглядом, просто не выделяла его среди других, отказывалась от приглашений в кино и предложений порепетировать дома, и он, сославшись на плотный график занятий и репетиций в училище, извинился, ушёл из школьного театра, а за одно и от Лизы навсегда.
Студент четвёртого курса почти не заметил, ну, в общем, сделал вид, что не заметил первокурсницу в коридорах родной «Щуки», и она, кажется, специально отвернулась, заговорила с какой-то девчонкой... а потом уже точно было не до неё...
Это был театр! Настоящий театр с мягкими плюшевыми креслами, ложами и райком, с выходами на поклон, аплодисментами, криками,
• Браво! – и букетами цветов не только для исполнителей главных ролей...
С жаром «новообращённого», Артём тогда брался за любую роль, «второго парня», «третьего моряка», а потом произошло чудо. Художественный руководитель, настоящий, живой классик театра, отдал ему роль Тома Феннела в постановке по роману Моэма «Театр».
Партнёрша, великая актриса, знакомая, любимая с детства, ещё потрясающе красивая и желанная в роли великой актрисы. К сожалению, она отвечала на его любовь только на сцене. Однако и этого было вполне достаточно, и каждый раз, выходя из пыльных кулис в тишину гостиной, блеск ресторана или уют и покой загородной английской усадьбы, Артём на миг щурил глаза, перевоплощаясь в другого человека, живущего в другом, не менее реальном мире, про себя произносил,
• Это театр! – и упивался чудом, придуманной кем-то и всё-таки его жизни...
Весной, главный режиссёр пригласил молодых артистов, выпускников «Щуки» в «Альма Матер». Здесь он был учителем, выпуская курс, выбрал в качестве экзаменационного спектакля «Укрощение строптивой», отдал роль Катарины Лизоньке, и сидя в зале, Артём поражался, как, при молчаливом попустительстве преподавателя, извращает она эту роль.
Лизина Катарина была отнюдь не глупа, и злость, строптивость её были вполне обоснованы. Она старше (давно пора замуж), а женихи крутятся только вокруг младшей сестры, которую Катарина давно раскусила. Она прекрасно видит, сестрица настолько хитра, что умеет показаться мужчинам ласковой дурочкой, подмечает все уловки Бьянки, злиться на себя за то, что не умеет смолчать, язык сам высказывает, раздражение на этих глупцов. И когда, (Наконец!) появляется дерзкий, ироничный, настоящий мужчина, она влюбляется с первого взгляда, с первой минуты, бросает из-под ресниц Петруччо нежные взгляды, но он совсем не скрывает, что женится на приданом, развлекается, дразня невесту, и она возмущается, удивляясь, что его фокусы ещё больше привлекают её.
Лизонька была хозяйкой на сцене, планомерно, вопреки автору, вопреки то удивлённо поднимавшему бровь, то хмурящемуся режиссёру, покоряя супруга, и покорилась только, обретя полную власть над ним.
Неукоснительно следуя тексту, безмолвными взглядами, жестами и мимикой, ударениями на другом слове, она смещала акценты, кокетничала, завлекала, заставляла партнёра подыгрывать, ненавязчиво навязывая своё виденье роли. В последнем монологе, отчитывая непокорных жён, Катарина, как бы сама посмеивалась над своими сентенциями, бросала, улыбающемуся мужу взгляды заговорщицы (Как удачно мы с тобой их разыграли!).
И когда парень воскликнул,
• Ай да жена! - приказал, - Кет, поцелуй! Вот так! – все стоящие на сцене, все сидящие в зале сразу поняли, почувствовали, что не герой Вильяма Шекспира, артист, соученик, партнёр по сцене, страстно жаждет этого поцелуя, и, обняв, прижав к себе Лизоньку, просто забыл о роли, о сцене, забыл обо всём...
Не по роли, не нарочно, не имея сил оторваться от губ партнёрши, он подарил автору немую сцену не хуже той, что завершает гоголевского «Ревизора».
Все актёры на сцене замерли, удивлённые нескончаемой лаской, завидуя силе страсти главных героев, приоткрыли рты, сопереживая, зрители затаили дыхание, и, видимо только Артём заметил, как, впившись пальцами в плечи парня, играющего Петруччо, Лизонька не прижимает, отталкивает его.
По окончании спектакля, кажется, уже все: режиссёр, члены экзаменационной комиссии, новоиспечённые артисты, зрители в зале были уверены, что главные роли именно так и задуманы, выписаны великим англичанином.
Кажется, руки себе отбили, аплодируя, глотки сорвали, выкрикивая,
• Браво! Бис!!! - и Артём, скрипя зубами, не посмел выступить против всех.
Вместе со всеми он прошёл за кулисы, как принято в актёрской среде, крепко пожал руку исполнителю главной роли, недоумевая, поймал себя на том, что сжимает долго изо всей силы, стараясь причинить боль, небрежно прижался губами к руке исполнительницы роли Катарины, и, тяжело дыша, очнулся в маленькой темной гримёрной на полу.
Губами услышал стук её сердца, нежный шёпот,
• Тёмочка... Тёмочка... Тёмочка...
На улице, возле двери училища, она спокойно сказала,
• Не провожай меня.
И точно зная, что этого просто быть не может, он удивлённо спросил,
• Тебе было плохо со мной?
Лизонька покачала головой,
• Просто чудесно. Но в чудеса легко верится только в детстве, а детство... Детство уже кончилась... – и ему стало больно, как будто что-то очень важное для него отобрать хотят...
Он промучился всю ночь, потом день и снова ночь, пытаясь понять, разобраться в себе, кажется, так ничего и не решил, но в воскресенье с утра с букетом коралловых роз пришёл к Лизе домой, и сделал ей предложение при родителях по всем правилам...
Всё было по всем правилам: фата, Мендельсон, свадьба, крики,
• Горько! – но после медового месяца, он, с трудом, продержался полгода, так и не смог простить ей эту почему-то задевшую, причинившую боль простую фразу,
• Детство уже кончилась... – может быть потому, что детство действительно кончилось, и все отпущенные чудеса: первый шаг, первое слово, первая овация и крики,
• Браво! – первая любовь и первое познание, уже позади...
А потом у него начался гон, настоящий гон, как у животных, когда инстинкт «плодитесь и размножайтесь» сильнее разума...
Я с тобой, конечно, рассчитаюсь, не в тёмном переулке, белым днём при полном скоплении киношной публики подловлю, без единого бранного слова по стенке размажу!!! Значит так? Хотя сам виноват! Дурной язык враг здоровья! Сам вчера сказал, что пора от скандалов к эротике переходить. В театре опять новый режиссёр. Старый новый классику на новый манер ставил, а новый, кажется, сторонник работы с текстом, сразу намекнул, что Хлестаков за мной. А Хлестаков, это мёчта! Есть где развернуться...
Аркадий Михайлович говорил, что Николай Васильевич писал «Ревизора» специально под мои ехидненькие ухмылочки. Увы, времени тогда не хватило, а жаль...
Всё, кажется, рассчитал. У Марии-Веточки этой роман с каким-нибудь дубом, у меня несколько дней свободных от съёмок, отдохнуть, ещё раз «Ревизора» перечитать, а этот Лопэ де Вега * местного разлива с сардонической улыбочкой,
• Вы просили эротику? Пожалуйста!
Просмотрел текст на завтра, ладони от возмущения взмокли.
«Сгорая от гнева, он бежит за нею в хранилище книг университетской библиотеки. Она выходит из дверей с табличкой «Хранилище». Они сталкиваются, и неожиданно ощутив непонятное, бешенное, неконтролируемое желание, он прижимает её к стене под лестницей, долго и страстно целует в губы».
Подонок! В здравом уме, на трезвую голову долго и страстно целовать девицу, которая тебе изначально неприятна!!! Да ничего страшного и атмосфера располагает. В тишине под лестницей... В двух шагах на своём походном троне режиссёр губами чмокает, трубку потухшую раскуривает. За его спиной главный оператор от камеры слева к камере справа бегает, нужный ракурс подчинённым подсказывает. Осветители софитами полумрак сгущают. Помощник режиссёра с хлопушкой «Кадр 35 дубль 2», сопереживая, губу закусила. Гримёр, костюмер, парикмахер, на всякий случай: подкрасить, подправить, подновить - стеночку подпирают. Интим!!! Время и место для ощущения бешенных, неконтролируемых желаний, долгих и нежных поцелуев.
Да, что случилось? Что я не артист, что ли? Или целоваться разучился? Опыт, кажется, есть. И в кино и на сцене и в жизни...
Как мальчик в старом анекдоте, пришедший в гости к любвеобильным бабушке и дедушке:
• Ромочка! Что ты хочешь?
• Торт!
• Ромочка! Что ты хочешь?
• Торт!
• Ромочка! Что ты хочешь?
• Торт!
• Ромочка! Что ты хочешь?
• Рвать! – Артём передёрнулся от сладких воспоминаний.
На всю жизнь объёлся! Нормальному здоровому мужчине вообще все эти поцелуи, прелюдии-рапсодии до лампочки. Ощутил аппетит даже не от красивого лица, от созерцания пышной грудки, крепкой попки, быстро получил удовольствие, снял напряжение – всё в порядке, а все эти нежные слюни,
• Ты такая красивая! Я люблю! – даже, - Я хочу тебя! – поцелуи, поглаживания, похлопывания – женские штучки! Ни добра, ни радости!
* Лопе де Вега (полное имя – Феликс Лопе де Вега и Карпио, 15621635) – испанский драматург, поэт и прозаик. Автор более чем 2000 пьес, из которых 425 дошли до наших дней.
Иронически улыбаясь, Артём почесал лоб над левой бровью. В общем-то, он был вполне доволен собой.
Ещё В.И. Ленин резонно отметил,
• Из всех искусств, для нас важнейшим является кино! – только почему не уточнил, или уточнил, но никто не запомнил.
Всё дело было в том, что тогда кино было самым новым молодым искусством, и, раскрашенный Эйзенштейном вручную, красный флаг на мачте броненосца «Потёмкин» вызывал восторг даже у тех, у кого под этим красным флагом всё отобрали, лучше миллионов агитаторов, агитируя за советскую власть.
И хотя сто лет с малюсеньким хвостиком, прошедших с того исторического момента, когда братья Люмьер показали Парижу «Приход поезда» это не возраст по сравнению с веками до нашей эры греческого театра, не говоря уже о неучтённых календарём тысячелетиях наскального рисунка, кино уже отошло на второй план, уступив первенство телевидению.
Народ сразу оценил плюсы голубого экрана. Сиди себе на диване, каналы переключай. А сейчас, когда многим зарплаты на то, чтобы коммунальные услуги оплатить, не хватает, на улицу в сумерках выйти страшно, стал для большинства населения распавшейся на государства страны, единственным развлечением. Сплетни, слухи, шоу, и за всё это ничего платить не нужно. Какой дурак будет вместо футбола на электрический счётчик смотреть, киловатты считать? - и ходить, в транспорте толкаться, в очереди за билетами стоять не нужно.
И само телевидение, как всё, что «молодо-зелено», быстрее прочих искусств перестроилось, перешло на коммерческую основу, предлагая народу не только старые, отработавшие в прокате затраты на постановку фильмы, и совсем новые «Новости», но и густо смешанные с рекламой бесконечные сериалы. Чем, как не чужими проблемами забить головы людям, назвавшим лучшей передачей года «Катастрофы недели», потому что в этой передаче показывают тех, с кем жизнь обошлась ещё круче...
Первое время вполне подходили иностранные сериалы, и женщины, забыв о еде, в обеденный перерыв бежали на базар за покупками, отработав восемь часов у станка, сдавали разряд по двоеборью: бег в детский сад с тяжелой корзиной, и дальше домой, добавив для победы в поднятии тяжестей ребенка в свободную руку. Дома они правой рукой ставили рекорд по быстрому приготовлению добытых продуктов, не относящихся к продуктам быстрого приготовления, одновременно левой рукой стирали бельё, вытирали пыль, мыли окна в гостиной. И всё ради того, чтобы после программы «Время» прильнуть к экрану, поплакать вместе с рабыней Изаурой, которую жестокий хозяин заставил вымыть пол на кухне.
Потом эти «барские штучки» стали раздражать. Даже название «Богатые тоже плачут» вызывало у некоторых зрителей нежелательные мысли, и те, кто не заинтересован, чтобы народ мыслил, открыли свои мыловарни, стали быстро и просто варить серии из отечественной жизни.
Сценарий всегда один. Он честный, добрый, обязательно интересный, симпатичный, красивый, такой чтобы любая домохозяйка захотела увидеть себя в его объятиях. Она не обязательно очень красивая, но обязательно очень честная и добрая, с намёком на «Аз воздам!» Они любят друг друга не так, как в советском кино, в котором за слишком нежный поцелуй фильм могли снять с проката, на полку уложить, так, что «Ух!!!». К двадцатой серии появляется друг, который хочет её, или подруга, которая хочет его, тётка, которая хочет выдать за него замуж свою злую дочь или дядька, который хочет... На что у автора фантазии хватит, - примерно серий на десять. Скандал, навет, сплетня, подлог, ещё десять серий. Он в тюрьме, она на воле, она уехала, он остался, он в море, в небе, в командировке, она на причале, на работе, в постели с не любимым. И это уже можно, с включением производственных вопросов, бытовых сцен мытья головы, бритья перед зеркалом, приготовления пищи и выноса мусора во двор растянуть ещё серий на тридцать. Если сценарист задумал переплюнуть иностранных коллег, которые обычно очень трепетно к венчанию в церкви относятся, можно, например его на другой девице женить. И кому, какое дело, что та, другая тоже человек, тоже страдать будет, главное, что главные герои любят друг друга, и их мучения, раскаяния, переживания ещё серий двадцать. Плюс двадцать-тридцать серий на героев второго плана. Мама болеет или выходит замуж, подружка беременна от негодяя, который не хочет жениться... папа... друг... участковый инспектор, который берёт взятки... И естественно «хепи энд» - хороший конец. Порок наказан! Правда торжествует! Свадьба или в постели, но так, чтобы все зрители поняли, что это навсегда!
Народ счастлив, потому что хотя бы в этой истории, ставшей частью его собственной жизни, хороший конец.
Режиссёр, сценарист, оператор, артисты, практически все, кто указан в титрах, минимум полгода заняты. Все, включая, с лихвой окупивших затраты, на рекламе, продюсера и хозяина канала довольны!
Артём оказался в нужное время в нужном месте. Он играл честных и добрых, когда народу надоело однообразие, подлых и злых, но всегда красивых, эффектных, интересных, (таких, в объятиях которых...) и эти роли неизменно приносили приличные гонорары, популярность и любовь представителей народа, которые писали письма, покупали плакаты и календари, украшенные его ликом, а некоторые особо влюблённые добивались аудиенций, скрашивая его одинокую жизнь.
Со временем он стал замечать, что многие его «избранницы на час», мельком взглянув в глаза, которыми так восхищалась Лизонька, переходили к внимательному осмотру других частей тела, бесстыдно, надолго прилипая к участку брюк, под пряжкой ремня, откровенно демонстрируя, что их интересуют не «душа и мысли». Наученный долгими тренировками «держать лицо», Артём не подавал виду, не показывал, что злится, привнося свою злость в любовные игры, и удивлялся, понимая, что его жестокость, слухи о которой расползались, как круги по воде, только привлекает новых поклонниц. Потом и это надоело, и он просто плыл привычным курсом, подменяя качество количеством, всё чаще увязая на зубах театральных сплетниц, попадая на страницы скандальной светской хроники, будоража умы соискательниц. Кажется, совсем разучился чувствовать, когда на горизонте появилась девчонка яркая, как утренняя звезда Венера. Восемнадцатилетняя дочь нефтяного магната, красавица, королева светских тусовок, вожделенная мечта минимум десятка крупных воротил, и неисчислимого множества мелюзги из творческих цехов, казалась неприступной, как Эверест, и он завёлся.
Артём не бежал поднять, оброненный веер, не ласкал пальцем крохотного пинчера, не говорил комплименты.
Утомлённо вздыхая, подавляя, прорывающийся зевок, он покровительственно произносил,
• Детка... – безразлично блуждал взглядом по залу, не задерживаясь на шедеврах кутюрье, иронически, как взрослый ребёнку, улыбался щебету дамы, и уходил, не дослушав до конца её болтовню.
Он уже думал, что выбрал неправильный тон, собирался сменить тактику, когда Кристина стала всё чаще попадаться ему на глаза. Она «совершенно случайно» оказывалась за соседним столиком в зале ресторана, просто проезжала мимо театра или посетила премьеру, увидела знакомого и остановилась поболтать...
Месяца через два они встретились на полулегальной выставке очень скандального современного художника.
Артём уже собирался уходить, но девушка, оставив друзей, заспорила с ним, стала утверждать, что его оценка,
• Порнуха отдыхает! - традиционна для поколения, получившего ханжеское воспитание, выражает мнение обывателей, неспособных рассматривать секс, как одно из проявлений человеческой культуры.
Разъясняя новаторскую идею автора парами и группами, соединившего в «любовном» экстазе политических деятелей прошлого и настоящего времени, Кристина прошла с Артёмом к выходу, без приглашения уселась в его машину.
Юродствуя,
• Спасибо за разъяснения! – он склонил голову в благодарном поклоне, поцеловал её руку, не украшенные маникюром на кроваво-красных, длинных ноготках, пальцы, мягкую белую ладошку.
Он не собирался спешить, увлечённый не столько предметом, сколько процессом завоевания, но современная девушка сама навязала игре стремительный темп. Она была девственницей, только в наше время это ни к чему не обязывает, и он, покрасовавшись перед, бросающими завистливые взгляды соперниками, уже собирался мягко подойти к финалу, когда она «совершенно случайно» познакомила его со своим отцом.
Господин магнат, этакая смесь наследного принца и базарной торговки, не уронив достоинство, не потерять копейку, сразу показал, что не считает актёришку достойной партией для своей дочери, и Артём расстарался, доводя девчонку до умопомрачения. Он провёл её по стадиям: многократно отрепетированное в театре искусство обольщения, богатый опыт, предвосхищающий самые смелые фантазии женщины в постели, продуманная холодность.
Непривычная к невниманию, к отказам Кристина, приученная оценивать всё свободно конвертируемой валютой, пыталась задобрить возлюбленного заманчивыми обещаниями, щедрыми дарами, но Артём только смеялся,
• Я в подачках не нуждаюсь! – и она взяла папашу в такой оборот, что наследный принц сам приехал домой к актёру, добрых три часа торговался, предлагая главные роли в фильмах и сериалах, квартиру в центре и новый автомобиль «Мерседес» в обмен на смену фамилии,
• Дел много было, сына родить не успел, но если у внука фамилия моя будет, это уже династия, как Демидовы или Морозовы!!!
Артём презрительно бросил,
• Вы ошиблись! Я не капитан Ранец! – в двух словах рассказал исторический анекдот о штабс-капитане, который мечтал жениться на аристократке. Папа избранницы, генерал фон Зас потребовал, чтобы молодая чета приняла двойную фамилию, а стряпчий, выдавший документ, естественно, поставил первой фамилию баронессы.
Будущий тесть минут пять изучал старый ковёр на полу, потом сообразил, брызжа слюной, заржал, повторяя,
• Зас-Ранец! Зас-Ранец! Зас-Ранец! - резко оборвав смех, подытожил разговор, - А! Чёрт с тобой! Больше года не протянете! Разбежитесь! – как в воду глядел, рукой по столу постучал, - Брачный договор подпишите! Тебе после развода ничего не положено!
Понимая, что заигрался, обратной дороги нет, Артём женился, но не сумел сыграть любовь, и девочка, получив новый статус, очень быстро остыла.
В общем, не сдержался в ответ на вызывающе-спокойное,
• Ты своё уже, кажется, на двести процентов отгулял! Обожрался? С души воротит? А я молодая, красивая! Прикажешь заживо себя хоронить? – не сумел простить громкие измены, которые щедро отдавала ему, как будто мстя за Лизкины слезы, молодая жена.
Сколько денег репортёры только на его двух разводах заработали! Правда, с первым расторжением брака им пришлось повозиться. Лиза ни одного плохого слова о бывшем муже не сказала, видимо, вообще интервью давать отказывалась. «Падальщики с перьями» тогда только лужей грязи, вылитой брошенными «почитательницами таланта» удовольствовались.
Зато Кристина не скупилась на эпитеты, целый год, выплёскивая в открытые рты читающей периодические издания публики, леденящие кровь истории из их семейной жизни, оговорив в качестве гонорара свои фотографии в фас и профиль на цветных страницах.
Вдохновлённые писаки, добывающие себе пропитание в чужих постелях, не пожелавшие просто так отпускать эффектный объект, устроили охоту возле его дома, хватали за руку каждую, попросившую автограф девчонку, уговаривая рассказать о сделанных ей недостойных предложениях. Прекрасно понимая, что сам спровоцировал этот нездоровый интерес к своим делам, Артём стал прятаться, и отчаявшиеся обличители перешли к инсинуациям. Обычное фото в обнимку с двенадцатилетней дочкой друга Федьки, раздулось до обвинений в педафилии. Рука, поддерживающая локоток престарелой примы, жалующейся, что жизнь не прошла, пролетела в геронтофилии. Уже давно ставший традиционным приветствием у творческих работников и совсем недавно почивших секретарей ЦК КПСС поцелуй от Мишки, того самого мальчика, который отобрал у него в школе женские роли, но не расслабился, не ушёл в искусство, торгует авто запчастями на рынке...
Большая отрицательная роль в большом сериале, небольшая роль в хорошей драме, отмеченная премией «за роль второго плана», полгода добровольного заточения и пресса практически оставила его в покое, упоминая только в комплекте с какой-нибудь новой, особо известной возлюбленной, перешла к восходящим «звёздам». А Артём, получая иногда по два предложения в месяц от режиссёров, «снимающих кино» для телевидения, теперь всё чаще мечтал о театре, настоящем, не отравленном современными «измами» театре, но...
Итак, опыт есть. И великая однодневка... Что тут играть?
Он сделал резкий бросок, изображая порыв, прижал девчонку к стене, наклоняя голову для страстного нежного поцелуя в выемку над подбородком: С каждой в губы целоваться, СПИД мало вероятно, а кариес точно заработать можно... и испугался, чуть не отпрянул... Да что же это такое? Её по-настоящему дрожащие руки, зарылись в его шевелюру, её по-настоящему дрожащие губы, прилипли, нежно лаская его рот, и кровь, проглатывая давно забытый адреналин, быстрее побежала по венам, разогревая губы, сотрясая, сжимающие её тело руки вибрацией страсти.
Услышав привычное,
• Снято! Всем спасибо! – Артём про себя чертыхнулся, проклиная искусство кино, как последний идиот, кивнул, принимая извинения, произнесённые одними губами,
• Простите...
Отвернувшись, она заталкивала в рот свои железяки, которые успела вытащить перед поцелуем, и он не придумав, что можно ответить ушёл.
На сегодня его работа окончена, ей ещё две сцены с другими партнёрами играть...
Посвистывая, он бесцельно бродил по квартире, удивляясь, столь редкому в последнее время хорошему настроению.
Да ничего же не произошло! Уродливая девчонка поцеловала!
Артём с интересом посмотрел на себя в зеркало, стянул футболку, покрутился, сжал кулаки, напрягая мускулатуру,
• Свет мой зеркальце скажи...
• А чаво гаварить! – вслух передразнил он девчонку.
Тридцать пять разве кто даст? И лицо, и фигура... Волосы длинные, волнистые, ранняя седина почти белому золоту дополнительный блеск придаёт. Душа, как выжженное поле битвы, через забрало шлема, из глаз насторожено выглядывает, но это сейчас модно. Не зря же на роль студента пригласили... и девчонка не зря полезла целоваться... Только!?!
Когда она его целовала, ему показалось, что это уже было, но не в кино, не в этой сцене, когда-то где-то... во сне, в мечтах, в другой жизни. Это знание, нахлынувшее, когда она только прикоснулась к его лицу дрожащими пальцами, испугало, заставило отстраниться, но она не дала, сжала его щёки, присосалась к губам, и он вспомнил, что это было, уже было... Желание? Страсть? Что-то другое, настоящее... то, что выше физиологии, слаще секса. Так целовала Лизонька, отдавая себя целиком, не оставляя себе ничего, не прося ничего взамен.
Подумал: Какое-то мальчишеское томление... ожидание чуда... Глупости! И девчонка совсем не похожа, и с Лизкой больше ругались, чем целовались. Просто Катька напомнила... как мальчишка раскис... - и уснул. Крепко. Без сновидений...
Будильник. Зарядка. Душ. Он покопался в шкафу, разыскивая новый свитер, себе пояснил,
• Может быть, в старое барахло переодеваться не заставят! – подумал, - Интересно, как она без грима выглядит? – вспомнил, как во время «сухого закона», который сам для себя установил, чуть в партнёршу по фильму не влюбился.
Актриса она конечно классная, вдвоём на ролях второго плана прокат вытянули, фильм до конкурса дотянули, только всегда некогда. Действительно совершенно случайно, часы, подарок деда, в гримёрной забыл, возвратился, когда она из павильона выходила. Артём улыбнулся: любовь, как ветром сдуло, - и постарался выбросить весь этот вздор из головы.
Ну и чего они так орут?
Автор сценария, как всегда, от скромности не умрёт,
• Это же гениальный ход! Я эту идею с самого начала вынашивал! Мы с Вячеславом Филипповичем и актёров на главные роли, с учётом изменений во второй части, подобрали!!!
И директор картины в своём репертуаре, ёрничая,
• А средства вы с Вячеславом Филипповичем тоже под забором подобрать собираетесь?
Ну, это уже просто свинство, вот это «тоже»!!! Я, между прочим, к ним не сильно рвался, у меня ещё два предложения, правда, такие же «высокохудожественные» были.
Федька уболтал...
• Тебе с Филипповичем пообщаться плотнее, на пользу пойдёт, - сказал.
Только с режиссёром у нас как-то не срослось,
• Я прошу Вас, Артём сосредоточиться! Здесь повернитесь, говорите в камеру! – и всё...
Все друзья, школьные закадычные Севка и Макс, студенческие Сашка и его жена Катька (сплетница), Толик, Вадик, Денис в один день вместе с Лизонькой ушли... Денис, который в «Укрощении строптивой» Петруччо играл, понятно, он в Лизку до сих пор влюблён, никак не женится, при случайных встречах вздыхает, глаза отводит.
Аркадий Михайлович тогда болваном обозвал,
• Иди! Душу не трави! – сказал.
В «высшем свете» вообще друзей не бывает! Соперники, завистники, сплетники, прилипалы... Только Федька и Миша не бросили, не отвернулись, пока в нефти купался, выжидали, близко не подходили, потом вернулись...
Всё! Лимит дружбы, видимо кончился...
Задумавшись, Артём пропустил часть триалога, точнее диалога под аккомпанемент характерного чмокающего звука, выдающего присутствие режиссёра, дёрнул плечом от громкого окрика финансового директора,
• Видеоматериалов достаточно! Обработали, и в Париж, в Иерусалим, хоть в Ледовитый океан вниз головой, не выходя из студии!
Сценарист что-то завизжал, а режиссёр молчит...
Интересный мужик, один из последних могикан, которые в этой коммерческой неразберихе хоть что-то «доброе и вечное» сохранить пытаются. Абстракционист! Шесть лет сериалы снимет и ни одного убийства, изнасилования, похищения, ни один герой, ни разу,
• Реальные пацаны, в натуре, конкретно, - не произнёс, матом не выругался...
Хранитель «великого и могучего», и всё равно своих творений стесняется, глаз не поднимает, из актёров все соки выжимает. Ему бы сейчас классику ставить, чтобы сердце успокоилось, только сейчас чистая классика без новомодных фокусов никому кроме, как сказал политик, «узкого круга ограниченных людей» не нужна...
Войдя в съёмочный павильон, Артём уже собрался присесть на режиссёрский трон, расслабится, пока они собачиться окончат, но в дверь, как всегда боком, протиснулась Веточка, осмотрелась, и неожиданно перевоплотилась из угловатой деревенщины в профессиональную танцовщицу.
Прыжок, тройной пируэт на одной ноге. Гордо вскинув голову, она присела перед ним в изящном реверансе, блеснув толстыми тонированными стёклами очков, кажется без диоптрии, посмотрела в глаза,
• Вы сегодня потрясающе красивы! – быстро отвела взгляд, косолапо загребая полуботиночками пол, проследовала к зашторенному окну, чуть оттянув материал, уставилась в стекло.
И он вспомнил... Вспомнил!
Они уже два месяца репетировали «Ромео и Джульетту» и ничего не получалось.
Когда Аркадий Михайлович приказал,
• Выбирай Джульетту, Ромео! – Артём так и не решился показать пальцем на одноклассницу Галочку, которая ему тогда очень нравилась.
Не потому, что постеснялся. Узнав о постановке, он перечитал трагедию и, с высоты обретённого театрального опыта понимал, что хохотушка Галка, не умеющая сосредотачиваться на одном увлечении, перескакивающая из хора, в танцевальную группу, недолго задержится в театре, и такую сложную роль ей не вытянуть. Он пожалел, что отказался выбрать сам, когда учитель познакомил его с малявкой из пятого класса.
Худенькая, бумажная балеринка из сказки Андерсена, плоскенькая и бледненькая, не произвела на партнёра никакого впечатления даже когда, переодев, обязательные в советской школе, коричневое форменное платье и чёрный фартук, вышла на сцену в пышном, открытом платье синьорины Капулетти. Девочка как будто привычно носила старинные, сшитые женой Аркадия Михайловича из старых портьер, одежды, придерживая, чуть, чуть приподнимая подол при поворотах, на лесенках, всегда «на зубок» знала текст, в нужных местах прижимала к тому месту, где у девушки должна быть грудь, руки.
Учитель величал девчонку на Пушкинский манер Лизонькой, и Артём, слушая комментарии режиссёра,
• Посмотри, как она естественна... как изящно держит голову... Как красиво она идёт по сцене! - злился, выходил из себя.
Он не видел никакой красоты и изящества в этой малолетке едва достающей ему головой до плеча, не мог понять, почему Ромео влюбился в глупенького ребёнка, когда вокруг столько красивых девушек.
В монологах и массовых сценах исполнители главных ролей, по мнению Аркадия Михайловича, были вполне сносны, но, оставшись вдвоём на сцене «врали текст», двигались, «как два деревянных Буратино», и, уходя, на маленькие, всего одна неделя, весенние каникулы получили от наставника приказ вместе пойти в кино, посидеть в кафе.
Преодолевая, ставший вдруг непроходимым, квартал, Артём с ужасом думал о том, что скажут, встретив его с малявкой, одноклассники, живущие в соседних домах. Не станешь же каждому объяснять, что это только ради театра.
На углу, возле гастронома, он купил для мамы этой Лизки букетик фиалок, потому что его мама всегда говорит,
• Некрасиво идти в гости с пустыми руками, - медленно поднялся на третий этаж, изобразив вежливую улыбку, нажал кнопку.
Он ожидал, что откроет кто-нибудь из взрослых, маленьким девчонкам, наверное, запрещают открывать дверь, но тяжёлая створка, как будто ожидавшая соловьиной трели звонка, мгновенно отворилась.
Лизонька повела рукой,
• Проходи! – раскраснелась, когда он протянул ей цветы, пошла вперёд, показывая дорогу.
На ней была шерстяная кофточка, облегающие тоненькие лосины, и он отметил, что с тыла пышное платье Джульетты это не только оборки. В гостиной она на миг прижала фиалки к лицу, быстро отбежала несколько шагов, на цыпочках вернулась к застывшему в недоумении гостю, прокрутила на пальчиках правой ноги тройной пируэт, присела перед ним в изящном реверансе, посмотрела в глаза,
• Вы сегодня потрясающе красивы! Просто чудо!!!
Он уже знал, что нравится девчонкам, но на «Вы и потрясающе красивым» его ещё никто не называл, и смущённо помолчав, он сказал заранее заготовленную фразу. Артём предложил никуда не идти, порепетировать дома, без публики.
Лизонька кивнула, сообщила,
• Маму вызвали на работу. Нам никто не помешает...
Без окриков режиссёра это было ещё хуже. Он не злился, без публики стеснялся говорить живые, полные страсти слова чужой, давно ставшей символом любви и она, такая бойкая на сцене, опускала глаза, никак не могла произнести вслух,
• Моя, как море, безгранична нежность и глубока любовь.
Чем больше я тебе даю, тем больше остаётся...
Они беспорядочно махали руками, отворачиваясь, друг от друга ходили по комнате, путали реплики, бросая не получающуюся, переходили к следующей сцене, и, прочтя ремарку после диалога, он уже собрался сказать, что ему пора домой, открыл рот, но не успел.
Девчонка-малолетка обхватила его голову по-настоящему дрожащими руками, по-настоящему дрожащими губами, прилипла, присосалась, нежно вбирая, лаская его рот, и кровь быстро, быстро побежала по венам, разогревая губы, сотрясая, сжимающие девичье тело руки вибрацией незнакомого, неконтролируемого впервые реально обоснованного мальчишеского желания.
Направляясь к своему дому, Артём еде сдерживался, старался не бежать, не подпрыгивать, как мальчишка, сжав кулаки, шествовал, раздуваясь от гордости. Он смог! Он сумел это, как настоящий мужчина!
А ночью пришёл страх.
Совсем маленькая девчонка! А если она расскажет своей маме, и тогда... её мама... его мама...
Папа вздохнёт,
• Не ожидал, что ты на такое способен!
Дед, (он после войны и лагеря нервный), закричит,
• Это не благородно! Это подло, Артём!
Бабушка заплачет...
Директор школы... учителя... Детская комната милиции...
Он не мог уснуть, всё утро не находил себе места, стал убирать свою комнату, но только расшвырял вещи по углам и бросил, долго решал, заданную на каникулы задачку по алгебре, пока не сообразил, что вместо «икс плюс игрек равно икс игрек», выводит в тетради «Р плюс Д равно А плюс Л» и сотни вопросительных знаков. К одиннадцати, забросив дела, он в сотый раз измерил шагами гостиную и придумал: Может быть, она ещё не сказала своей маме, и нужно пойти и разъяснить, что взрослые девушки не рассказывают о своих взрослых делах никому, даже лучшей подружке.
Лизонькина мама была дома, приветливо кивнула, принимая фиалки, и на сердце снизошла благодать. Еще не проболталась!
Снимая в коридоре куртку, он незаметно вытащил из кармана, почти сжал в ладони ещё один букетик.
В большом плюшевом кресле, обмотанная огромным пуховым платком, девочка показалась ему совсем маленькой, произнесла,
• Извини, что не встретила! - как героиня старой пьесы, пояснила, - Мне что-то нездоровится… - когда её мама вышла, закрыв, за собой дверь, как взрослая актриса, играющая сцену любви, протянула к нему обе руки...
Они не репетировали, устроившись вдвоём в большом кресле, тесно прижавшись, друг к другу они целовались, иногда, оторвав губы, восстановив дыхание, громко, чтобы слышала её мама, гремящая посудой на кухне, декламировали,
• Какой же платы хочешь ты сегодня?
• Любовной клятвы на мою в обмен!
• Её дала я раньше, чем просил ты, но хорошо б её обратно взять.
• Обратно взять! Зачем, любовь моя!
• Чтоб искренне опять отдать тебе... – точно зная, что это о них, потому что они Ромео и Джульетта...
Каждый день на каникулах, и потом после занятий Артём приходил за Лизонькой. Они гуляли, ходили в кино, сидели в кафе, не стесняясь её и его одноклассников, спрятавшись от всех в глухом уголке парка, в парадном под лестницей, за шторкой с надписью «Выход» в кинотеатре во время сеанса целовались, целовались, целовались, ожидая дня, когда его или её мама уйдёт на работу...
Он учился не спешить, наслаждаться, разглядывая, не уставая, удивлялся, что сразу не заметил, принял за оборки и рюши на платье совсем не плоскую нежную красоту, скрытую от всех материалом старых штор.
Убеждённый лежебока Артём, купил будильник, без, уже ставшего традицией,
• Мамочка я сейчас... ну, ещё одну минуточку... – сам просыпался за час до начала уроков, быстро делал зарядку, принимал душ, хватал булочку...
Как маленький, вприпрыжку, он бежал по жёлтой осенней, белой зимней, или нежно-зелёной весенней улице, здороваясь с дворовыми кошками и воробьями на проводах, на ходу подпрыгивал, сбивая сосульки с козырьков подъездов или отрывая первые клейкие листочки с деревьев.
Он бежал к ней, он должен был успеть войти в парадное, прежде чем Лизонька выйдет из дверей, обеспокоено посмотрит по сторонам, потому что, успев, получит в темноте под лестницей сказочно нежный, прекрасный поцелуй.
Выйдя на улицу, она прищурится от яркого света, посмотрит на него с обожанием, скажет,
• Ты сегодня такой красивый, Тёмочка! Просто чудо! – и недописанная контрольная работа по математике, разбитое вчера в спортзале стекло, замечание в дневнике «Разговаривал на уроке биологии» покажутся пустяками, незначительными, мелкими по сравнению с чудом первой любви...
На переменах они не разговаривали, Лизонька говорила,
• Не стоит дразнить гусей! – зато на репетициях, она не уставала, громко, на весь зал, восхищаться им, - Ты чудо Тёмочка! Ты просто чудо!
И Артём старался, дома перед зеркалом дотягивал, отшлифовывал жесты, улыбки, повторял слова, кажется, только для того, чтобы, выйдя на сцену ещё раз заглянуть в лучащиеся восторгом глаза, ещё раз услышать полное гордости за него, самого талантливого, самого любимого,
• Ты просто чудо!
Малолетка Лизонька нежная и страстная стала его женщиной, первой и единственной его женщиной на три года, а потом... потом он узнал, что есть много, очень много других женщин, более красивых, более опытных, более раскованных, обладающих более изощрённой фантазией, но ни одна из них, кажется, не любила его так, как Лизка...
А может быть, и она не любила? Если бы любила, не ушла бы, ругалась, за счастье своё дралась!
Синдром юности – болезнь века, особенно ярко выражена у вида Homo sapiens подвид postsovetikus, в переводе с латыни на русский язык – совок, детство и юность которого прошли в самой большой и счастливой советской стране.
Сидит себе где-нибудь в Ницце в самом шикарном ресторане такой Homo postsovetikus, который сумел, кого-то обманул, кого-то купил, кого-то просто «замочил», чтобы под ногами не вертелся, не мешал миллиарды «раскручивать», в салате из морских гребешков, трепангов и устриц под соусом «Клеопатра», в котором, в белесом от лимонного сока авокадо жемчужины - каперсы утонули, золотой вилочкой с отвращением ковыряет, вино, томившееся в тёмных подвалах двести лет, с водкой перемешивает, на подружку свою – фотомодель, каждая ножка которой стоит столько, сколько пачек сто долларовых купюр от пола до того места, где ноги её кончаются, стопкой уложить можно, полными слёз глазами смотрит. И плачет он не об убиенных, не о стариках, у которых последнее, за всю жизнь скопленное отнял, не о детях его стараниями в канализационных люках постоянную прописку получивших. Память об испечённой в золе картошке, с соседского огорода, о курносой девчонке, обсыпанной веснушками, как кукушкино яйцо, о первой рюмке самогона, от которой мутило три дня, слезу гонит. Не разумеет сей Homo sapiens, что никогда уже не будет в его жизни ничего вкуснее этой, уворованной, съеденной грязными руками с землёй и золой картошки, ничего слаще, желаннее первого познания непонятного с соломенными косичками и веснушками, этого пьяного ощущения взрослой вседозволенности, потому что ничто не сравнится с голодом и жаждой юности...
Не выпросишь! Не купишь за все деньги мира!!!
Ехидно улыбнувшись, Артём поскрёб пальцем лоб над левой бровью.
Дурак ты, Артёмушка! Тебе бы в Канты податься, давно бы уже каким-нибудь Гегелем стал, диссертацию на тему «Вечный кайф возможен лишь в пятнадцать» защитил.
Первую любовь вспомнил, всё по полочкам разложил, а детство уже кончилось...
Лизонька! Она была особенная - жрица, и божеством, объектом поклонения для неё с детства был театр. Она и его Артёма тянула, обращала в свою веру, и отдалась, принесла свою девственность на алтарь, наверное ещё не испытывая желания, для того, чтобы заставить почувствовать и сыграть не чужую, свою настоящую любовь. Как она рыдала, когда через год после свадьбы доктор сказал, что самопроизвольный выкидыш из-за недоразвитости половых органов в тринадцать лет привёл к необратимым последствиям, и детей у неё не будет никогда...
Потом вытерла ладошками глаза,
• Ты ни в чём не виноват Тёмочка! Это я...
Он тогда играл Тома Феннела, беззаботного нахала, напористого и ветреного паренька и она не могла допустить, чтобы даже тень вины сбила настрой на роль, хотя бы одной чёрточкой легла на его лицо.
Разве она бы позволила? Тридцать пять! Амплуа герой-любовник, как тавро в шкуру быка въелось. Герой-любовник – космонавт, герой-любовник – маркиз, герой-любовник – вор, герой-любовник – бизнесмен, герой-любовник – студент, который совершенно одинаково, без долгих прочувствованных монологов может завалить красавицу графиню или уродину курьершу на диван (ну, курьершу пока прижать к стене возле хранилища).
Красивое лицо, красивое тело, нужный ракурс в камеру и,
• Снято! Всем спасибо!
Однодневка! Разве об этом мечтали!
А Лизонька, она бы на такие роли никогда не согласилась! Полы бы в гримёрках мыла, зал подметала, играть пустопорожние вариации на тему любви, не стала...
Всё время, что они были вместе, она восхищалась его дарованием, его красотой, репетировала с ним его роли, забывая о себе, а, уехав в Тмутаракань в провинцию, вспомнила, что и она актриса.
За семь лет: Нина Заречная в «Чайке», Людмила Прокофьевна «Служебный роман», Катерина в «Грозе» Островского, Нора «Кукольный дом» Ибсена, Бланш Дюбуа «Трамвай желание» Теннесси Уильямса, Офелия в «Гамлете»...
Только две статьи, но не в жёлтой прессе, в журнале «Театр»: «Талантливая актриса... по-новому раскрыла образ... фантазия... самоотдача... женское обаяние...»
Такое впечатление, что оба критика от восторга, как собака Павлова, слюной изойдут, а одна, между прочим, женщина. Где же это видано, чтобы женщина критик о женщине актрисе, что у неё обе ножки левые не написала?
А ведь совсем не красавица! По всем современным стандартам «не». Не длинноногая всего метр шестьдесят, не истощённая, и грудь третий номер в противовес килограммам силикона, не блондинка и перекрашиваться не захотела, на фотографии в журнале единственное украшение – длинные волосы на затылке в узел затянула. С такими внешними данными только Джен Эйер играть...
Да Артёмушка... Да ты «блин» совсем спёкся!
Как талантливо озвучил мысль братьев Вайнеров Фатюшин или Шакуров. Какая разница? Оба капитана Тихонова в фильме «Визит к Минотавру» правда, в разное время играли,
• Вы не обычный какой-нибудь завида, а завистник-титан с большой буквы.
Кто бы говорил? Сам от этих внешних данных, от глаз больших чёрных, как колодцы глубоких, от ямочек на щеках, от губ, от голоса её с ума сходил, на сцене ужом выворачивался, чтобы одобрительную улыбку только тебе предназначенную, заслужить, а потом...
В театре Булгакова «Дни Турбиных» ставить собирались. Главреж роль Лариосика обещал. Лизонька плакала, просила на год из театра не уходить, в боевике этом не сниматься.
Заладил,
• Себя уродовать? С моими данными полудурка Лариосика играть? Кино это известность, деньги!!! А театр твой скоро, как динозавры, вымрет!!!
Жене не поверил, хоть бы Апухтинский * «Остров Валаам» вспомнил,
• Высоко ты змея забираешься! - молвил он, - Будешь плакать, раскаешься!
Не поверил. Не вспомнил. Теперь поздно каяться!
* Апухтин Алексей Николаевич (1840-1893) – русский поэт-лирик.
После училища, Лиза осела в театре, с удовольствием играла инженю и субреток, кажется, совсем не претендуя на главные роли, а он хотел большего, оббивал пороги киностудий, и его заметили, сняли в небольшой роли, потом предложили не главную, но всё же значительную.
Видимо, насмотревшись «Конона-варвара» в исполнении Арнольда Шварценегера, в одночасье разбогатевший «малиновый пиджак» с толстой золотой цепью на шее, однажды проснулся с гениальной идеей «Забить Нольдику баки». Он сам написал сценарий, в котором прилетевшие на далёкую от родной Земли планету Вара россияне, застают там средневековый «беспредел», и естественно решают навести порядок. Господин меценат оплатил все расходы, назначил огромные по тем временам гонорары, но, не выяснив ситуацию в цехе, выбрал актёра на главную роль и режиссёра, которые «по понятиям» друг друга терпеть, не могут. Постановщик постарался, подобрал в партнёры невысокому, полнеющему народному артисту двух «конкретных пацанов» от искусства, высоченных атлетов. И художник по костюмам постарался, обрядил всех героев в странные одежды. Смесь древнеримских плащей и касок с плюмажами, цепей из «прикида» металлистов и ещё не изобретенного оружия двадцать пятого века подчёркивала внешние преимущества Артёма и каскадёра Фёдора перед главным героем. Даже автор заметил, прямо на площадке стал сценарий переписывать, отбирая у народного артиста сцены погонь, драк и любви.
Федька спортсмен-разрядник по метанию молота, актёрских университетов не оканчивал, поэтому вся любовь легла на широкие плечи Артёма, прикрывающие от женских взглядов народного командора воздушного корабля.
Пока в кино снимался, роль Тома Феннела прибрал к рукам дублёр, Лариосика и другие роли в новых спектаклях разобрали. И фильм даже коммерческого успеха не имел, проходящий боевик с элементами триллера и мелодрамы, не принёс славы артисту, но принёс исполнителю диковинных тогда для ещё почти советского народа любовных сцен успех у богатых поклонниц, приглашённых на премьеру автором сценария. Эти «почитательницы его таланта», жаждущие не автографа, более тесного знакомства, назло народным и заслуженным артистам, несли Артёму огромные букеты цветов из зала, прорывались в гримёрную, откровенно зазывая, приглашая в ресторан или к себе домой, и он не терялся. Оценив соискательницу, «даму на один вечер», «молоденькую супругу бизнесмена на время выезда мужа по делам фирмы», «богатую наследницу с авто и загородным домом на срок, пока организм адреналин выделяет» заранее продумывал пути отступления, выдвигая в качестве повода для разрыва наличие законной супруги. Играя любовь, он иногда заигрывался, не появлялся дома, в квартире, в которой родился, и которую, переехав к дочке и зятю, отдали внуку и его молодой жене, бабушка и дедушка, по три дня.
Лизонька молчала, ни разу вопрос не задала, прятала от него красные от слёз глаза, отвечала на нарочито развязное, грубое,
• Почему не ешь? Ты, что своим ядом яичницу посолила?
• Я не голодна... – и быстро переводила разговор на другую тему, - Поешь, и будем репетировать. У нас сегодня много работы!
Он рассказывал ей сказки не хуже братьев Гримм, уверял себя, что она верит, а она даже дома, проходя общую сцену, отдавалась целиком, сама, подмечая мелкие огрехи, на которые не посмел указать режиссёр, которые никогда бы не увидели зрители, даже те, что, затаив дыхание, устроились в первом ряду перед сценой.
Во всём, что касалось театра, Лизонька была беспощадна к себе, по десять раз на разные лады, повторяя реплику, выжимая из коротенькой фразы не один, несколько смысловых оттенков. Она и его гоняла, не хуже чем Запашные своих львов, заставляя работать, и уже и коллеги, и режиссёры заметили, что он профессионально растёт.
Артём сам, подсознательно, по выработанной ею привычке, вслушивался в свой голос, пытался со стороны оценить свой жест, отыскать что-то не до конца понятое, в понятной, давно заученной роли... и злился, кричал,
• Жизнь проходит мимо! Вокруг столько забав, а ты, как извозчичья лошадь шоры на глаза нацепила, кроме кулис ничего не видишь, и видеть не хочешь.
Лизонька кивала, соглашаясь, что не хочет, и он искал забавы на стороне, сбегал от условных, написанных кем-то когда-то чувств, из своего дома, превращённого ею в храм Аполлона, совсем не радуясь, что именно его в этом храме, она выбрала на главную роль покровителя искусств.
Так, убегая в яркий, полный реальных удовольствий мир, и почему-то возвращаясь в постылую обыденность чьих-то придумок, он прожил полтора года, но однажды, вернувшись в свою тюрьму-квартиру, нашёл на столе в гостиной заполненное заявление о разводе с нотариально заверенной подписью. Она не написала записку, ни в чём не обвинила, не упрекнула, просто ушла из его жизни, отпустила на волю, дала полную свободу, и видимо потому, что из храма ушла жрица, изменять стало некому, приключения утратили остроту.
Он не горевал, злился на Лизу за то, что она ушла именно сейчас, когда в театре ставят «Анну Каренину» он, естественно, играет Вронского и ему просто необходимы домашние репетиции, и кто, кроме неё сможет загонять его до полусмерти, выжать из него всё, что он может сыграть...
Вронский у тогда ещё посещающих театры настоящих ценителей восторгов не вызвал, и, успокоив себя: Кому же дано переплюнуть самого Василия Ланового? - Артём не ушёл из театра, потому что... не ушёл, только самоконтроль утратил, доказывать стало некому, и режиссёры постепенно перевели его во второй состав, стали предлагать роли второго плана. Его это устраивало.
В одночасье обнищавшему народу театра и в жизни вполне хватало, а те, что всплыли на мутной пене, ещё не знали, что они новая аристократия, что они любят слушать классическую музыку, читать на ночь классическую литературу, ходить в театр, в балет, на презентации выставок. Тогда они ещё не чувствовали себя господами, были просто «новыми русскими», узнаваемыми по смешным пиджакам вишнёвого цвета, золотыми цепям и перстням с огромными камнями, кричащими о легко взятых из «общага» деньгах, говорили на привычном для большинства из них уголовном сленге, и в театральных залах зрителей было меньше, чем артистов на сцене.
Что ни говори, Лизонька была самым требовательным режиссёром, и самой восторженной поклонницей...
• А человек, - как сказал «Буревестник революции» А.М. Пешков * – Артём ехидно улыбнулся, - становится выше ростом, если тянется вверх...
* А.М. Пешков – творческий псевдоним Максим Горький
Устроившись в старом, дедовском кресле, он констатировал,
• Странно!
Грубая, примитивная девчонка не только поцелуем и пируэтами, с самого первого дня съёмок неуловимыми движениями, украшенной дурацкими бантами, головы, плавными поворотами на неловко вывёрнутых к середине носках, растоптанных полуботинок, ещё чем-то, кажется, запахом напоминала артистичную Лизоньку, раздражала давнюю, где-то внутри до срока затаившуюся, ранку.
Как человек, выросший в семье врачей, объяснил себе с медицинской точки зрения.
Живёшь, ешь, пьёшь, совсем не знаешь, что у тебя внутри на желудке или двенадцатиперстной кишке язва образовалась. Не беспокоит и, слава БоГУ! Вдруг съел кислое или солёное, заболело, заныло. Срочно к врачу не побежал, в самый неподходящий момент – прободение, и, пожалуйте в реанимацию...
Найдя тогда на столе придавленное ключами от квартиры, заявление о разводе, он целый год не ощутил ничего кроме радостного чувства свободы. И дело было совсем не в том, что, изменяя жене, он каждый раз испытывал лёгкое раскаяние, задабривая совесть обвинениями в адрес женщины, которую, интересует только театр. В один миг, он избавился от изнуряющих домашних репетиций, от самоконтроля на сцене, от неконтролируемого желания показать, доказать, что он чего-то стоит, что он артист не хуже, во много раз лучше, чем она. Артём жил в своё удовольствие, не задумываясь, выбирал не очень обременяющие роли, требующие не полного раскрытия образа, демонстрации, доставшихся от природы внешних данных. Потом свобода вошла в привычку, он жил как хотел, делал только то, что хотел, не утомляя себя воспоминаниями. И вдруг, так редко возникавшие за прошедшие семь лет и тут же улетавшие прочь мысли о Лизоньке, стали приходить каждый день, с завидным постоянством, непрошеными раздумьями, болезненными попытками разобраться в себе. Сейчас ему уже казалось, что он любил Лизоньку. Ну, если не любил, то хотел, так, как ни одну после. Им было хорошо вместе, и он видимо всегда был обижен, что она просто так, без борьбы сдалась, отказалась от него...
А всё эта девчонка! Ужом на площадке извивается, в очках этих дурацких главное орудие труда актёра – глаза наглухо забаррикадировавших, в тряпки уродливые, в походку шаркающую, как в смирительную рубашку втиснутая, как она умеет шею на голос Гаврика вытянуть, губу, спрятав железяки, закусить. От неё, при моём появлении перед камерой, свет любви разливается, вместе с камерой гаснет. Бедный господин сценарист уже уверен, что сам придумал, что она в меня, то есть в моего героя сразу влюбилась, что она мне своё право на любовь доказывает... Совсем, как Лизка в «Укрощении строптивой» всё с ног на голову переворачивает... И Катька, которая сто лет сквозь зубы здоровалась, неожиданно рядом села, о Лизе заговорила... Но этого просто быть не может!!! Во-первых, девчонка младше, Лизоньке уже тридцать три, во-вторых, совсем не похожа, хотя под этим тряпьём, под этим кошмарным гримом не разглядишь, в-третьих, этот чуть хрипящий голос подростка-переростка, и главное Лиза никогда бы не стала сниматься в этом...
Стараясь отвлечься от навязчивой мысли, Артём открыл довольно пухлую папку. Прочёл на первой странице «Часть вторая «Гаврилиада» (условно)».
Значит так, господин автор сценария? Своей фантазии не хватает, у Александра Сергеевича название, как двоечник на контрольной работе, списали?
Произнёс вслух,
• Между первой и второй перерывчик небольшой! Через две недели снимать вторую часть начнём...
Уже года два практически один... Разве с этими поговоришь? К родителям заехать времени не хватает. У друзей свои дела. В театре и съёмочном павильоне лучше помалкивать, слово скажешь, сплетники из него лавину соорудят, на голову начальства спустят или борзописцам продадут, ещё хуже... Привык сам с собой разговаривать.
Он читал сценарий, поражаясь изощрённой фантазии автора то несущейся к пику зашкаливающего маразма, то опускающейся в бездну беспросветной бытовухи. Целым куском господин сценарист был ещё невыносимей, чем нашинкованный отдельными сериями.
Краткое изложение, рассчитанное на семьдесят серий с прологом и эпилогом, если отбросить ремарки: «Она пожирает его взглядом. Долго расчёсывает волосы перед зеркалом. Страстно целует её в губы», и так далее, и тому подобное, и в том же духе на десять страниц компьютерного текста, в принципе на одном листочке разместить можно:
Окончив университет, Гаврик, благодаря связям отца работает в администрации губернии и очень быстро, по протекции, получившего увесистый конверт московского дяди, мужа тёти, маминой троюродной сестры, становится Гавриилом Степановичем - доверенным лицом губернатора.
А в это время, начальника милиции, при котором преступность в городке «Н» перехлестнула все допустимые рамки, увольняют и назначают директором единственной достопримечательности городка, дворца-музея. Сей господин, насмотревшись по телевизору передач об элитных дачах, строящихся на землях, отведенных ещё советской властью под парки при памятниках архитектуры, решает и себе в заповедной зоне, рядом с местом работы хатку построить. Но боязно, и денег на третий этаж и мраморную лестницу не хватает. Договорившись с давними знакомыми, криминальными авторитетами, которые тоже хотят поселиться рядом с красотой, директор идёт к продажному чиновнику, у которого уже всё есть, кроме музейных раритетов. Тот принимает от нового директора музея, уверенного, что исчезновение мелких вещичек никто не заметит, в качестве взятки несколько бесценных экспонатов – миниатюр из коллекции музея и даёт разрешение на отвод части старинного памятника парковой архитектуры под застройку. Всё в порядке, но искусствоведы замечают пропажу миниатюр, и хитрый директор музея, подсовывает своему выдвиженцу, новому начальнику милиции «козлов отпущения». Сыщики, стараясь быстрее закрыть, будоражащее городок, дело с удовольствием принимают вещественные доказательства, свидетельствующие, о том, что кража дело рук живущих в так и не восстановленной после войны церквушке на территории парка, беспризорных подростков.
Мальчишки в КПЗ. Жители городка перешёптываются, но молчат. Порок торжествует, устраивая в парке банкет для подельщиков, но, окончив обучение, в родной городок возвращается Мария, и, сразу начинает бороться за справедливость, проводит собственное расследование.
Она изменилась, железки изо рта вынула, подремонтировав глаза, сняла очки, сменила причёску, и Гавриил Степанович, приехавший на периферию для проверки сигнала, получивший взятку девицей лёгкого поведения из хорошей семьи, посетив милицию, не узнаёт, затеявшую разоблачение всех безобразий, Марию. Да и времени смотреть на какую-то милиционершу, у него, ведущего разгульный образ жизни, нет. Вместо того чтобы разобраться, он приказывает директору музея написать подробную справку, и, натешившись с девицей, убывает в губернский город.
Красоту и бескомпромиссность Марии замечает состарившийся на службе честный и добрый журналист, тоже борец за справедливость, и, воспользовавшись тем, что старик влюбился, она уговаривает журналиста, на время отпуска начальника, исполняющего обязанности главного редактора, написать и напечатать в газете разоблачительную статью со ссылкой на документы и факты. Он пишет о деятельности коррумпированных структур, в результате чего остаётся без должности, без квартиры, отобранной под шумок корыстной женой, падает духом в бутылку водки, и Мария, чувствуя свою вину, приводит его в свою, доставшуюся по наследству от бабушки, квартиру, в порыве искреннего сочувствия выходит за него замуж.
Несчастная семья из двух безработных счастлива по-своему, радуется единству целей и общности интересов, коротая время за чтением поэм Пушкина.
Единственный повод для разногласий «Гаврилиада». Он считает, что Александр Сергеевич «удачно пошутил», она, что «недостойно посмеялся».
Единодушные в своей борьбе, молодожёны пишут подробное письмо на самый верх, и губернатор, испугавшись гнева самого (ну, Вы понимаете, кого) присылает «санитаров» в ОМОН-овском камуфляже во главе с Гавриилом, которые быстро очищают городок от скверны, заслужив благодарность и любовь местного населения и, конечно, Марии.
Счастливые беспризорники, за пластмассовым бокалом вина празднуют своё освобождение в разваливающейся церквушке.
Все довольны, только у Марии на сердце неспокойно.
Она пересматривает своё отношение к бабнику, но поздно: «Она другому отдана!» - и этот другой, заподозрив неладное, требует сына. Увы, у него проблемы, и, как большинство мужчин, стараясь сохранить хорошую мину при плохой игре, он обвиняет в бесплодии молодую жену.
Бурная семейная сцена завершается выездом в столицу губернии на совещание, «По итогам зачистки», которое проводит грозный губернатор.
Всесильный владыка не на шутку заинтересован Марией. Он вызывает её к себе через месяц и, уединившись с нею в своём кабинете, задаёт странные вопросы.
Мария, рассказывает всё, продавшему единственное достояние - поддержанный автомобиль «Ауди», купившему разваливавшуюся газету, прогоревшую на рекламе плохих товаров, и моментально разбогатевшему на рекламе хороших товаров, мужу.
Зная, что губернатор не сдвинется с места, пока не пройдут выборы в местный совет, журналист уговаривает жену уехать на время, от греха подальше, на курорт, лечится.
В чужой стране, растерявшаяся от обилия впечатлений и заморских фруктов, Мария, знакомится с соотечественником, который выпытывает всё о её семейном положении после чего, аки змий, нашёптывает ей на ухо всякие гадости, о том, что если всё продумать, старик примет, объявленного семимесячным, ребёнка, как своего, ни о чём не догадается. Он сообщает, что готов, совершенно бескорыстно, оказать помощь, не требуя денег за оплодотворение, и уже почти уговорил её, но тут появляется Гавриил, который приехал от всесильного губернатора с деньгами «на булавки» и подарком, трёхтомником А.С. Пушкина, в котором второй том новее первого и третьего.
Увидев Марию на балконе в чужих руках, Гавриил уже уведомлённый, чья она дочь, бьёт соперника коленом, (сами знаете по какому органу), и посылает на тот же орган для длительного лечения.
Полторы серии в кровати, под одеялом Мария рассказывает Гавриилу об отце и трёхтомнике Пушкина, говорит о том, что не может переехать в столицу губернии, поскольку без неё в городке всякое случиться может.
Возвратившись на Родину, она заезжает к губернатору, и они вместе решают, что не стоит раскрывать тайну родства за полгода до выборов.
Муж, который больше хочет, чем может, с радостью принимает родившегося сына, и очень доволен.
Губернатор не очень доволен, потому что собрался снова жениться на молодой певичке из ресторана, и статус дедушки ему ни к чему, а за сохранение тайны нужно платить щедрыми подарками.
И генетический отец очень доволен, губернатор повысил его в должности, поручил ему курировать городок, и он на законных основаниях вызывает к себе в город «для отчёта» нового начальника (начальницу) милиции.
Никаких проблем и обязательств, одни удовольствия...
Каков наглец! Не только название, приличный кусок сюжета у Пушкина слямзил, перелицевал, по ролям расписал, но он не плагиатор, он человек приличный Александра Сергеевича в соавторы пригласил!!!
Там на курорте, ещё не получив привет от папы, Мария перечитывает заветный томик Пушкина, споря с супругом, штудирует «Гаврилиаду», и видит в своих снах мужа Иосифом, нового знакомого – бесом, Гавриила – Гавриилом с крыльями, а губернатора, она же ещё не знает, что он её отец, губернатора, (даже про себя произнести страшно, но кто читал Пушкина, тот поймёт).
Разыскивая режиссёра, чтобы сказать ему, что этот вздор, этот бред сумасшедшего, невозможно играть в здравом уме, Артём прошёл в павильон. Вместо обычных декораций, камер и софитов, здесь сегодня были расставлены складные кресла. Не съемочный день, совещание перед началом нового этапа работы.
У окна, чуть отодвинув плотную штору, стояла женщина в тёмно-синем костюме.
Она повернулась, весело сказала,
• И чаво уставилися? Али не признали?
Артём потёр ладонями щёки, стараясь прийти в себя.
Лизонька – мастер перевоплощения, но почти три месяца рядом... Это же маразм круче того, что придумал этот сценарист. Не узнать свою жену, первую любовь, женщину, которую...
Быстро придумал себе оправдание. В это просто невозможно поверить! Лизонька, сто раз бранившая за то, что променял высокое искусство на никчёмный ширпотреб, в этом низкопробном сериале.
Прошептал,
• Ты?
Она улыбнулась,
• Не узнал?
И он сказал вслух,
• Никогда бы не подумал, что ты сможешь опуститься... из театра уйти...
Лиза чуть нахмурилась, сказала,
• Понимаешь, Тёма... – замолчала, кажется, пытаясь сформулировать...
Артём подумал, что она потрясающе держит паузу, мороз по коже бежит, когда слушаешь эту многозначительную тишину. Постарался сосредоточиться, предвкушая: Понимаешь, Тёма... в театре платят мало, а жить нужно... - но она пояснила,
• В театр сейчас не спектакль посмотреть, себя показать ходят. Каждую реплику музыка мобильных телефонов или храп в первом ряду прерывает. В пустой зал играть, живые, заинтересованные глаза среди бритых голов и блеска бриллиантов искать устаёшь. И пьеса чем хуже, тем лучше! Не мне тебе рассказывать. Толстой Чехов, Достоевский, Гоголь от текстов, которые их герои в пьяном угаре бормочут, в гробах вертятся... Иностранные классики русских идиом, которыми их герои выражаются, понять не могут.
А сериалы это сейчас, кажется единственная связь со зрителем... но... Ты сценарий прочёл? Ни одного нормально порядочного человека. Губернатор пока сверху гром не грянет, не почешется. Милиция – одни подонки. Чиновник – взяточник. Музейные работники – все струсили. Полубезумная старушка соседка Марии. Мальчишки-беспризорные, ещё до того, как первый раз ударили, друг на друга клевещут, показания дают. Журналист – пьяница... Мария? Она у автора какая-то блаженненькая получилась, как князь Мышкин у Достоевского. Вывод напрашивается: в наше время приличным человеком только идиот быть может!
Артём улыбнулся,
• Зеркало жизни!
• Да нет! Около 200 миллионов зеркал души свет телеэкранов отражают, как от Кашперовского, установку «на добро» принимают.
Мне Вячеслав Филиппович весь набросок сценария прочесть дал, когда сниматься приглашал... - опустила глаза, как будто стыдясь недостойного желания, - вот и решила попробовать, может быть... - хотела продолжить, но дверь открылась, пропуская в комнату всю съёмочную группу.
Занимая место в первом ряду, на которое помощник режиссёра заранее положила бумажку с его фамилией, Артем повернул голову, поймал ласковый взгляд чёрных глаз, и испугался, подумал, что свобода позади, еле заставил себя сосредоточиться на информации режиссёра, о том, что деньги получены, и съемки частично будут проходить на натуре. Двадцать серий, не в центральной полосе России, как требовал вначале автор, в соответствии с новым гениальным ходом, в городке Пушкин, Ленинградской области, где в свете недавно вскрывшегося факта хищения экспонатов из Эрмитажа можно будет обыграть аналогичное преступление, совершённое местной властью, списанное на беспризорных подростков и талантливо раскрытое Марией. И четыре, отражающие сны Марии, на Земле обетованной, в видах святынь трёх религий.
Директор картины сообщил о затратах и путях экономии, (естественно на проезде и проживании съёмочной группы), а также предупредил о санкциях, которые будут применены к тем, кто станет нарушать плотный график съёмок за границей, мечтательно щурясь на снижение провинившимся суммы гонорара прозрачно намекнул.
Автор долго скромно говорил о своей гениальности при слиянии своей прозы с поэзией Пушкина.
Артём почти не слушал, готовился к долгим разговорам, упрёкам, но Лизонька просто спросила,
• Подвезёшь? – по дороге попросила, - Заедем к Феде.
Потом он отвёз её в гостиницу, где она жила все три месяца, пока снималась в первой части сериала.
Выходя из машины, она легко прикоснулась губами к его щеке, сказала,
• До завтра, Тёма!
Дома, он долго сидел в кресле, в голове, как в растревоженном улье, жужжали, носились, сталкиваясь и разлетаясь в стороны обрывки мыслей, воспоминаний, постепенно приобретая угрожающие для настроенной на удовольствия жизни формы. Они не виделись семь лет, и за это время Лиза очень изменилась.
Похорошела? Скорее сформировалась, как женщина и как личность, и эта новая Лизонька, кажется, не на шутку заинтересовала его, во всяком случае, вывела из равновесия.
С первой школьной репетиции, Лизка умела показать, что восхищается его талантом, его красотой, намеренно уходила на второй план, уделяла его роли больше внимания, чем своей, ни разу не позволила себе командовать им, мягко навязывая своё видение роли. Может быть, именно поэтому он никогда не чувствовал спокойной уверенности в себе, когда она была его партнёршей в спектакле. На сцене он всё время доказывал, что достоин её восхищения, старался не разочаровать, боялся маленькой, чуть заметной морщинки неудовольствия над переносицей больше чем криков режиссёра, ехидных ухмылок коллег.
Он точно знал, что не хочет этого, не хочет начинать всё с начала...
Встал, налил в хрустальный бокал «Кахетинское», купленное в супермаркете за углом, прорычал,
• Каков подлец!!! – имея в виду друга Федьку.
Они, оказывается, поспорили, что Артём жену не узнает, и об этом споре, кажется уже пол Москвы, во всяком случае, все друзья знают, не зря же Катька, которая Федю терпеть, не может, подсказать пыталась.
Обозвав Федьку скотиной, он удовлетворённо хмыкнул, смакуя рассказ друга,
• Гиви, мой ученик, бросающий нынче молот под флагом Испании, возвращаясь с побывки на работу, провёз через две границы, привёз три бутылки «янтарных слёз Кахетинской земли». От сердца отрываю!!!
Захохотал, вспоминая Федькино горе, когда он, Артём специально уронил на лестнице, предупредительно отобранный у Лизоньки пакет, разбил вдребезги бутылку натурального «напитка горных богов».
Часы на камине брякнули семь раз. Значит, Вика уже ждёт за столиком в ресторане гостиницы «Метрополь». Плевать! Фотомодель! Ноги не от горла, от макушки начинаются! Ни мозгов, ни чувств! Ноги, ноги, ноги, ягодицы, грудь и опять ноги! Неужели снова, что беременна, станет рассказывать, деньги второй раз на аборт требовать... Интересно, это она так подрабатывает или женить меня на себе пытается. Давно пора эту волынку заканчивать!
Представил себе возмущенный взгляд, злую улыбку «королевы Виктории», подошёл к зеркалу, развлекаясь, придал лицу злобное выражение, скопировал негодующий голос,
• Ты тварь Артём!!! Тварь!!! Тварь!!! Тварь!!! – и тут же забыл об этом.
Дурацкий сценарий, выматывающий из актёров все кишки режиссёр, ещё и Лизка в придачу...
Придумал, что, уехав на неделю за границу, пропустит распределение ролей в «Ревизоре», решил, что завтра же откажется от роли в сериале, за одно и бутылку «Кахетинского», купленную в возмещение разбитой, ей отдаст, успокоился и лёг спать.
В коридорах большой киностудии, как инфузория размножившейся за эти годы делением на частные кинофирмы, изготавливающие продукцию, озвучивающие доступным русским языком иностранные фильмы, пекущие рекламу, отпочковавшиеся и всё-таки не утратившие корни великого предка царила атмосфера большой семьи. Здесь все от седых ветеранов, до только вчера родившихся сосунков, знают и любят друг друга, сталкиваясь в просторных пространствах, ругаются, сеют на благодатную почву, взращивают и культивируют сплетни, дружат не с кем-то, против кого-то, собираются в стаи, выполнив миссию, разбегаются в разные стороны.
Пожимая руки, прижимаясь губами к подставленным щекам и ухоженным ручкам, Артём, наконец, добрался до нужного кабинета, но режиссёр заболел.
Неприятно! Но может быть это к лучшему... Со сценаристом говорить как-то легче, при всей своей гениальности, интеллектом не давит. Только где «великого автора» искать? Он на месте никогда не сидит, по студиям ходит, своих с музами Талией и Мельпоменой * детей продаёт...
Артём ещё чесал пальцем лоб над левой бровью, соображая в какую сторону повернуть, а навстречу ему уже, как девчонка, вприпрыжку бежала живая легенда киностудии. Эта так и не утратившая за годы детский задор, женщина, окончив училище, ещё в период застоя пришла работать в студию звукозаписи самой большой в самой большой стране киностудии, сразу взялась за дело, и сразу, на первой неделе своей трудовой деятельности, стала известной всем.
Четверть века пролетело, но и сегодня кто-нибудь покажет новичку,
• Вот она! – полушёпотом, расскажет историю.
Как известно секса в СССР тогда не было и, следовательно, «постельные» сцены были советскому народу ни к чему, их и не озвучивали, ещё до дубляжа вырезали.
Когда Олечка пришла на работу, американский фильм уже продублировали, только и осталось подклеить плёнку со звуком к плёнке с изображением.
В общем, фильм был достаточно революционным. На демонстрации, в защиту чего-то или кого-то, знакомятся молодые герои фильма. Потом между ними возникают политические разногласия, и они расстаются.
Проходят годы… Он, преуспевающий бизнесмен, видит демонстрацию, в которой участвует не только его любовь на всю жизнь, но и их дочь, и скупые мужские слёзы раскаяния текут из его глаз. Очень правильный фильм прогрессивного американского режиссера реалиста, только одна проблема: захотелось этому режиссеру с точки зрения реализма, показать, как появилась дочь, причем во всех подробностях.
Начальник монтажного цеха, поручил совсем не сложную детскую (резать - клеить) работу Олечке, совсем не подозревая, что по чьей-то небрежности, давно отрезанные, подлежащие сдаче в архив куски плёнки, оставлены в круглой металлической коробке. Девочка, засмотревшись, на то, что советскому зрителю неинтересно, все плёнки перепутала, звук из сцен, в которых слов никаких нет, одни стенания, в работу запустила. И ничего бы не случилось. Ошибся молодой сотрудник, бывает, ветераны бы подправили, только высокое кинопрокатное начальство неожиданно приехало, посмотреть только что смонтированный фильм пожелало. И когда во время просмотра герой Роберта Ретфорда, на митинге сладострастно завыл женским голосом, а в случайно затесавшемся кусочке «постельной» сцены, Барбара Стрейзанд голосом советского дублёра, призвала к защите того, что они там защищали, начальство вышло, возмущенно хлопнув дверью.
Вот эта самая Олечка, совершенно случайно не вылетевшая тогда с работы, не пополневшая, не постаревшая, улыбаясь, бежала навстречу Артёму, не останавливаясь, ответила на вопрос об авторе,
• Он у нас в студии звукозаписи! Идите быстрее! У них перерыв заканчивается!
* Талия Фалия (др.-греч.(«цвету», «разрастаюсь») - в греческой мифологии муза комедии и лёгкой поэзии, дочь Зевса и Мнемосины.
* Мельпомена в древнегреческой мифологии муза трагедии. Дочь Зевса и Мнемосины.
Вспоминая старую историю, Артём завернул за угол с широкой аллеи главного коридора в переулок-тупик, вход в студию звукозаписи, где в перерывах между муками творчества, господин сценарист подрабатывал на ниве основной специальности – авторские переводы англоязычных фильмов и столкнулся с Лизонькой, которую, кажется, сейчас желал встретить меньше, чем кого-либо из брошенных возлюбленных. Затравленно огляделся по сторонам: Спрятаться негде! Перерыв уже окончился. Всего одна дверь в самом конце тупичка, украшена ярко-красной, сверкающей короной «Тихо! Идёт запись!!!» Даже если прикинуться танком, применить приём ведения боя, именуемый «таран», пасть смертью храбрых под кулаками операторов звукозаписи, для того чтобы упереться носом в дверь нужно пройти мимо Лизы.
Оторвав его от поиска путей достойного отступления: Поздороваться. Сказать, что спешу. Развернуться. Уйти... - она сказала,
• Здравствуй, Тёма! – просто улыбнулась, как улыбаются, встретив старого знакомого, и от её спокойного голоса, от этой улыбки пересохло во рту, заныло, как от запрещённого удара ниже пояса.
Нестерпимо, до боли захотелось завалить её на пол под надписью: «Тихо! Идёт запись!!!» и: Мучить? Ласкать? Какая разница? - главное, снова почувствовать, что она в его руках.
Только для себя, по секрету, так чтобы никто не знал, Артём давно понял, что рядом с Лизонькой он чувствовал себя хозяином положения, только в постели, когда, забыв обо всём, она покорно отдавала себя целиком, и тело, и душу, и талант и мастерство артистки...
Напрягся, чтобы изгнать желание, окинул взглядом строгий до неприличия костюм деловой женщины, перечислил в порядке убывания: Вика – фотомодель, Эльвира – дочь заместителя министра, Анна – модельер дизайнер женской одежды, Мила – манекенщица, это она его со своей подругой Анной познакомила, дальше Груша – Аграфена жена председателя уездного дворянства из провинции. Нет!!! Сначала была Муза... Или Нина? А... в общем, всё равно! Стильные, эффектные, элегантные... А у Лизки к пиджаку на груди бумажка прицепилась...
Он собрался сбить пальцем малюсенький полумесяц, вылетевший из какого-то дырокола, но она уже пошла через большой коридор к выходу, и, опустив голову, сжав в карманах кулаки, Артём покорно последовал за нею, предложил,
• Подвезу!
Лиза кивнула, позволила усадить себя в машину, сообщила,
• Хотела со сценаристом поговорить, а он какой-то американский боевик озвучивает, раньше трёх не освободится...
И он не раздумывая, на автомате, приказал,
• Поедем ко мне, перекусим! К трём возвратимся. Я тоже хочу со сценаристом поговорить...
Уже целый час, они пили кофе с миндальным печеньем, беседовали...
Артём просто кипел от ярости, потому что Лиза, без эмоций приняв информацию о том, что он собирается отказаться от роли, не спросила о причинах, кажется, сразу выбросила не касающийся её, факт из головы.
Она вела себя совершенно естественно, но ему всё время казалось, что она играет написанную кем-то роль: Женщина пришла в гости к сослуживцу, который безразличен ей как мужчина, уверена, что и он интересуется ею только как собеседницей, и поскольку они коллеги, то говорят о работе.
Лизонька ругала авторов, превративших кино в трибуну, для обличения пороков, и язв родной страны:
• Ничего хорошего, доброго, светлого! В лучшем случае «одинокий волк», который в отличие от аналогичного американского «волка», не находит во власти ни одного приличного человека, готового помочь, ни одного преданного друга, готового подставить плечо. Вместо положенной по законам жанра любви, получает продажную девку, сдающую его мафии, и умирает в тюрьме или под забором, как одинокий волк...
Артём презрительно бросил,
• Пост социалистический реализм! Многим твои розовые очки идеалистки противопоказаны!!!
Она встала в знакомую с детства боевую стойку: упёрлась в бока кулачками, вскинула голову,
• Я не идеалистка! Я хочу, чтобы у людей были идеалы! – и он подумал, что с удовольствием закрыл бы ей рот... губами, - но она быстро сообщила, - В Белом доме портреты всех президентов от первого, до последнего, нынешнего, висят. Как же! Двести лет без войн на своей территории! Я не большой знаток истории Штатов, но индейцы в резервациях, рабство до середины девятнадцатого века, мафия, бомбы на Хиросиму и Нагасаки... А войны: Гватемала, Корея, Вьетнам... Сколько своих и чужих людей калеками сделали? Сколько солдат домой не вернулись? И несмотря ни на что, они патриоты!
Привычно скинув один туфель, Лизонька устроилась в дедовском кресле, подложив ногу под себя, откинулась на широкую подушку. Именно так, она усаживалась в это кресло, собираясь обстоятельно, но ласково, ненавязчиво разъяснить мужу его огрехи, своё видение роли, разобрать по микронам сыгранный спектакль. Она умела сделать всё так, что к концу разговора, он уже был уверен, что это он сам заметил, подсказал ей свои ошибки, он именно так увидел, пытался донести до зрителя свою роль, а потом он на руках нёс её в спальню... но это было семь лет назад...
Артём встал со стула, думая совсем о другом, механически произнёс,
• Ты уверена?
Она сказала,
• Михаил рассказывал...
И не вспомнив ни одного знакомого Мишу, кроме друга продавца запчастей, он спросил,
• Наш?
Лизонька возразила,
• Турецкий! – улыбнулась нечаянному каламбуру, - Хор в Нью-Йорке на гастролях был, когда небоскрёбы-близнецы взорвали. В аэропорту суматоха, рейсы отменяют, досмотр с пристрастием, пассажиры из города в один миг страшным полем битвы ставшего, вырваться хотят, авиационные службы от потока людей обалдели. Билеты на руках, на завтра концерт в Европе назначен, а с ними никто говорить не хочет. По наитию, не раздумывая, встали в центре большого зала аэропорта: «Америка! Америка! Прекрасная страна!» - а капелла исполнили. Пассажиры, работники авиакомпаний плакали, их без досмотра на первом самолёте, в Европу улетающем, отправили...
В Германии, после такой войны из гимна только одну фразу «Германия, Германия превыше всего!» убрали... А мы? Ты слова нового гимна наизусть знаешь? Нет! И депутаты не знают! В Думе под фонограмму себе под нос,
• Союз нерушимый республик свободных... - бормочут!
Она замолчала, наморщила лоб, пытаясь, что-то понять, сообразить, и он подошёл, нагнулся, взяв на руки, понёс её в спальню...
Семь лет... она стала совсем другой... уверенной в себе...
Не он, она брала его целиком, как награду даря долгие нежные поцелуи, прижимала его голову к своей груди, дрожала, как девчонка в объятиях первого возлюбленного, и слаще этой дрожи несмелого желания не было ничего в его жизни, обвила его бёдра ногами, прошептала,
• Тёмочка... Тёмочка... Тёмочка... – и он впервые в жизни не вознёсся, чувствуя себя повелителем, взлетел к небесам...
В машине Лизонька проинформировала,
• Я поеду к сценаристу завтра, - у дверей гостиницы прошептала, - Прости... Я должна была тебя оттолкнуть...
И он решил, что сделает всё, чтобы пережить этот взлёт ещё один... или два раза...
Придя на вокзал за сорок минут до отправления поезда «Москва-Петербург», Артём занял место в мягком «самолётном» кресле, устроил на соседнем сидении свою сумку с вещами. Он смотрел в окно, за которым служащие среднего звена, отправленные в командировку жадным начальником, студенты, возвращающиеся домой на время каникул, прочий люд, со средним достатком, не позволяющим оплатить купейный вагон, докуривал последнюю, перед отправкой поезда, сигарету, потом пассажиры проходили в вагон, занимали места согласно купленным билетам.
Его никто не беспокоил. Шестнадцать мест в правом ряду за съёмочной группой. Киношники появились кучно минут за десять до отправления. Вслух проклиная скаредность директора картины, скудный бюджет, народный и два заслуженных заняли единственное «купе визави» на четыре персоны со столиком посередине, дождались оператора с новенькой колодой игральных карт, не обращая внимания на заинтересованные взгляды, узнавшей родные лица публики, расписали партию, чуть слышно переговариваясь, начали игру.
Автор сценария устроился возле режиссёра, что-то громко зашипел, судя по долетающим до Артёма фразам,
• Вы понимаете, какой это ловкий ход!?! А в этом месте я планирую добавить ещё одну интересную фразу! Высокий рейтинг, нам обеспечен!!! - видимо как всегда о своей гениальности.
Лизонька прошла мимо окна, когда искажённый динамиком механический голос объявил,
• Поезд Москва-Петербург отправляется с третьего пути через пять минут. Провожающих просим покинуть вагоны.
Важно выступающий рядом с Лизой Денис с чемоданом в руке и громкий шёпот расположившейся сзади, только что хихикавшей над анекдотом, рассказанным гримёром, костюмера Татьяны,
• Хороший мужик Денис Яковлевич! Не такой злой, как... – костюмер сделала многозначительную паузу, и Артём почувствовал затылком неодобрительный взгляд, - Киностудию открыл. Работать к себе приглашает... - подпортили настроение.
Вот он бизнесмен от кино, который, если верить Катьке, замуж зовёт!
Прижавшись носом к стеклу, поблагодарил Министерство железных дорог, не делающее исключений для бизнесменов и актрис желающих попрощаться возле вагона. Чувствуя, как от злости сжимаются зубы, подумал: Они, наверное, дома попрощались...
Лизонька вошла в вагон, когда поезд уже тронулся, позволила кому-то, Артём не видел, глаза прикрыл, устроить чемодан на багажной полке, опустилась на единственное свободное, за миг до её появления освобождённое от сумки место, произнесла,
• Здравствуй Тёма!
И он вроде натурально сыграл неудовольствие оттого, что его оторвали от важных мыслей.
Она поняла по-своему, улыбнулась,
• Ты злишься, что мы тебя разыграли?
Не поворачивая голову, пробурчал,
• Я тебя сразу узнал... только поверить не мог, что ты... – и Лиза положила свою тёплую, несмотря на мороз на улице, ладошку на его руку, кажется, радуясь возможности переменить тему, сказала,
• Люди отвыкли от театра, от качественного кино. Нельзя проповедовать тем, кого хочешь обратить в свою веру на незнакомом им языке. В лучшем случае прогонят, в худшем съедят.
Ехидно хмыкнул,
• Точно съедят! – и поразился, как непривычно зло зазвучал Лизонькин голос,
• Не ёрничай! Не ты ли в прошлом месяце возмущался, что зеркала с машины сняли? «Почему?» себя не спросил? Ты же их сам, столько лет убивать, грабить, поедать себе подобных учил! Руки по локоть в томатном кетчупе!
Смутился,
• Ну, уж и по локоть... – и вспомнил толпы аборигенов планеты Вара, падающие под лучом смертоносного, ещё (слава Богу) не изобретённого лазера, ставшую обузой жену чиновника, беременную любовницу киллера, жертвы и двух ставших ненужными подельщиков бандита... Даже не задумывался никогда, сколько народу томатным кетчупом «замочил».
Пожал плечами, услышав,
• На экранах десять лет каждый день: подкуп, насилие, извращения! Может быть, если сто раз сказать «халва», во рту сладко не станет, только потом от одного слова «халва» стошнить может, и точно на всю жизнь запомнится! – приметил, как Лизонька, удивлённо подняла бровь, - Прекрасный принц – фальшивомонетчик! Благородные господа офицеры в тюрьме сидят! Честные сыщики матом ругаются, победы, и поражения стаканом водки отмечают! Девчонки мечтают не за любимого, за олигарха, пусть и потрёпанного замуж выскочить! – огрызнулся,
• Но это же, правда! Правда!!! – язвительно напомнил, - Катька поведала, что, и ты замуж за бизнесмена собралась!
Лизонька сделала вид, что не услышала обвинение, ехидно спросила,
• Правда? Неужели в России ничего разумного, доброго, вечного, не осталось? Кому выгодно, чтобы поколение на идеалах: убий, укради, предай, выросло?
Улыбнулся, приказал,
• Не сгущай краски! – и вздрогнул, потому что она совсем тихо, не желая привлекать внимание, усыпающих под мерный стук колёс пассажиров, закричала,
• Писатели, журналисты, телевизионные документалисты, как с цепи сорвались! И Пётр Первый был у Екатерины Первой не первым, и Пётр Третий у Екатерины Второй не вторым. И цари, и министры, и Николай Второй не сумел, и Керенский струсил. И большевики все в лучшем случае сифилисом болели. Дальше вообще полный мрак! Одни бандиты! Помнишь, как герой Тихонова в фильме «Доживём до понедельника» сказал? «Создаётся впечатление, что историю компания двоечников делала!»
Писатели шизофреники, художники неврастеники, музыканты сексуальные извращенцы! Это же наша культура!!! Вульф слёзы в три ручья льёт! Его послушать, в актёрской жизни вообще ничего хорошего, светлого нет, все или спились, и молодыми сгорели, или за границу сбежали. Недооценила их советская власть. Ну, зачем Высоцкому, Миронову, Краморову признание от советской власти? Их вся огромная страна своими народными считала, цитаты из их ролей наизусть знала. Кому это нужно личную жизнь талантливых людей, как грязное бельё, на всеобщее обозрение выворачивать, на мученическом кресте их после смерти распинать?
Перебранка, стала раздражать, Артём зло бросил,
• У каждого свой крест!
И Лизонька засмеялась,
• Для актёра всего себя до последней капельки людям отдать, не в кровати, на сцене умереть не крест – счастье!
Она уложила голову на подголовник, закрыла глаза, показывая, что разговор окончен. Он тоже почти задремал, но тут же проснулся, потому что поезд наклонился, и её голова сползла, удобно устроилась на его предплечье. Ещё в Москве Артём убрал подлокотник, разделяющий соседние места: только руку ей под спину продвинуть, обнять, прижать... но она может проснуться... - Он чувствовал, знал, что нельзя спешить. Она должна прийти к нему сама, только тогда он сможет снова до конца насладиться победой, получит полное удовлетворение за годы рабства на сцене, за обидное «Прости» у дверей гостиницы, за то, что она так мила и естественна с ним, как с чужим человеком...
Стараясь не дышать, он сидел в почти тёмном, подскакивающем на стыках вагоне ночного поезда «Москва-Петербург», наклоняя голову, прижимался губами к чуть растрепавшимся, даже в полутьме блестящим чёрным волосам, вдыхал запах, не парфюмерии, с детства знакомый запах её кожи, запах первой женщины... всё-таки прикрыл глаза, убаюканный мерно постукивающей тишиной ночной дороги, и проснулся в суматохе выгрузки из вагона.
Лизонька на перроне беседовала с помощником режиссёра, весёлой девчонкой Алёнкой, которая всё знает о современном кино. Удивительно, как эта миленькая головушка в мелких кудряшках, как компьютер аккумулирует данные, сплетни и слухи о каждом артисте, режиссёре, операторе, по первому требованию, не задумываясь, выдаёт,
• Он снимается у Михалкова.
• Её Нахапетов в Америку в сериал пригласил.
• Он у себя на даче уже сто лет сидит, картошку копает... Можно попробовать, пригласить, но изменился... и зрители лицо забыли...
• Да что Вы говорите? Он на такую высоту забрался. За весь наш бюджет не купишь!
Алёнка что-то быстро говорила Лизоньке, и, проходя мимо, Артём услышал,
• Денис Яковлевич голова! Если приглашает, не задумывайтесь, соглашайтесь. У него, кроме массовки, все роли главные! – широко шагая, двинулся к автобусу с табличкой «Киногруппа».
Денис Яковлевич! Денис Яковлевич! Ввернуть бы им, что хороший товар в рекламе не нуждается. И чего это они его на все лады расхваливают? Может быть, он им заплатил или работу пообещал?
Пока вокзальные грузчики и рабочие студии под вопли оператора переносили оборудование из багажного вагона в трюм автобуса, Артём быстро прошёл по узкому проходу, подальше от веселящихся коллег, старательно вежливо ответил на предложение вместе позавтракать,
• Спасибо! Я не голоден, - пояснил, - в поезде укачало, - поймал удивлённый, чуть встревоженный взгляд Лизоньки.
Ей лучше всех известно, что здоровый, тренированный организм не даёт сбоев, после бессонной, всё равно ночи работы, ночи любви, требует дополнительных калорий.
Подложив под голову дорожную сумку, улёгся на заднем сидении спиной к салону, задобрив, забеспокоившийся при упоминании о еде желудок куском шоколада, подумал: И этот скоро великим станет! В стране, в которой так много умных людей, совсем мало таких, которые не постесняются вслух сказать: «Не понимаю», - наверное, поэтому уже в другой стране ещё живо понятие «элитарное искусство», искусство для избранных, для тех, кто понимает, или делает вид, что понимает. Мрачные тупики метущегося сознания, закоулки страха и бурное веселье над бездной, предвкушение ужасного конца, фотография мадонны с пробитыми кинжалами глазами, а уж если об ушедшей стране: бей, режь, калечь, благодарная публика всё на НКВД-КГБ спишет. Лизка права! Ничего доброго, светлого, кроме отдельных фрагментов глупеньких сериалов вспомнить не могу. Только в фильмах о войне пока не все, отдельные индивиды из руководящего состава сволочи.
Дед со второго курса Медина на фронт удрал, три года воевал, раненых солдат штопал, в плену три месяца был, восемь лет в ГУЛАГе лес валил, каждый день, как «Один день из жизни Ивана Денисовича» помнит. Только нет в его рассказах этой злобы, этой показной жестокости, которую господа доморощенные обличители на головы народа ушатами выворачивают. И Денис свет Яковлевич туда же в обличители подался.
Алёнка сказала,
• У него, кроме массовки, все роли главные!
Истинная правда! Главный подонок, главный предатель, главный мерзавец, два главных палача и три главные падшие женщины... Я-то думал, что он просто одного из главных играет, жить же как-то нужно, а он оказывается, в эту «подливу» свои деньги вкладывает, купоны с этой мерзости стрижёт... Интересно. Лизонька его шедевр, за который ему чуть «Нику» не вручили, видела? Нужно будет, её в кино пригласить... или лучше домой и видеокассету купить. Там одна сцена в бане... не душу, но будоражит... Нет! Лучше в кино! На Лизу эти сексуальные изыски, как красная тряпка на быка действуют. Пока домой доедем, поговорим, дёргаться от отвращения перестанет...
Автобус мерно заурчал, как сытый кот, мягко покатился по городскому асфальту, свернул на повороте, и мысли повернули, поползли в сторону.
Кажется успешный, популярный актёр, красивый, в первой десятке секс символов страны, не девчонки-соплюшки, светские дамы, как девки на панели, себя предлагают. И, талантлив! Количество предложений превышает возможности. Даже с моим богатырским здоровьем в двух, максимум в трех сериалах за год сыграть можно. Не тысячи в день в эквиваленте, но... Кажется всё хорошо, лучше не бывает, некоторые коллеги от зависти бесятся, только зол, неудовлетворён, раздражён постоянно. Постановщиков и сценаристов бесталанных, баб наглых, себя самого порой ненавижу...
Если Владимир Семёнович в своей песенке о переселении душ ничего не перепутал, быть тебе Артёмушка в соответствии с индийскими верованиями в следующей жизни не баобабом, собакой Баскервилей или Джеком Потрошителем.
И, чего на парня окрысился? Денис даже не Ромео, ещё не известно, что бы мальчишка вытворять лет через пять семейной жизни, стал, если бы его мистер Шекспир предусмотрительно не угрохал... Денис по натуре Тургенев... О таком нежном и преданном платоническом поклоннике, наверное, не одна замужняя женщина мечтает.
Иронически улыбнулся. Ну, почему же платоническом?
Это было очень сложно себе объяснить, но Артём был всегда почему-то уверен, что Лизу связывает с Денисом только давняя студенческая дружба.
Она всегда была рада посещениям однокашника, мила и приветлива с ним, но как-то совсем не так, как радовались приходу Артёма, его многочисленные замужние пассии. Лизонька не опускала глаза, не вздыхала, не принимала красивые позы, наливая мужчинам, устроившимся у журнального столика, кофе, просто рассказывала о работе, как всегда, чуть отходя на второй план, восхищалась успехами супруга.
Денис приносил ей первые весенние фиалки, и большие букеты на сцену в день премьеры, которые забывал купить для жены Артём, не лез, как большинство коллег губами в лицо, церемонно целовал её руки. В каждом его взгляде, в каждом жесте была тайна, тайна поклонения, и Лизонька взглядом, жестом умела показать, что эта тайна, тайна для неё. Она не видела, не замечала то, что видели все, все кто работал рядом или просто проходил мимо, не могла или не хотела рассмотреть друга в другом качестве. И вчера вечером, когда Денис провожал Лизоньку, они шли к вагону, прощались, как друзья, и специально заводя, накручивая себя, Артём не верил, не мог поверить, что это что-то большее, большое и прекрасное, точно зная, что Лизка иначе не может...
Он вспомнил: Катька сказала, «бизнесмен сватается», - подумал - А если правда? Если они решили пожениться? - Что он может противопоставить преданной нежности Дениса? Страсть? Желание? Игру в любовь? Денис богаче и дело совсем не в деньгах... Он любит давно, верно, сможет дать Лизоньке счастье покоя, уверенность, дом-крепость, семью... Может быть, и ребёнка усыновят... Она всегда хотела... Спросил себя: Зачем же мешать? – решил, - А я и не собираюсь мешать. Только один раз...
И провалился в сон, в котором он был Гавриилом, а она Марией.
В той стране, которой уже нет, звания всё-таки не просто так давали!
Народному, лет шестьдесят пять, но не старик – высокий, интересный пожилой мужчина, спину, как будто аршин проглотил, держит, голову с достоинством несёт, а глаза прячет, как подарок в камеру поднимает. Неужели они с Лизонькой договорились, или прочли между строк то, что не для всех написано...
Первая встреча. Умудрённый жизнью, повидавший всякое журналист, заместитель главного редактора самой большой в городке газеты, с чуть заметной иронической улыбкой рассматривает ничем не примечательную девочку лейтенанта милиции, в обезличивающей новенькой форме, которая пришла в редакцию, размахивая удостоверением, добилась приёма в неурочное время.
Он взял из стопки только один пластиковый стакан, налил только себе минеральную воду из бутылки, мельком взглянув на присевшую, на уголок стула Марию, лениво развалился в кресле, опустил глаза, отдыхает. Ему всё понятно. Общежитие не дали... на должность не назначили... начальник за задницу ущипнул...
Она тихо рассказывает об избиениях задержанных подростков, о взятках и подлоге, и ленивая ирония на лице собеседника, уступает место просыпающемуся интересу репортёра – охотника за сенсацией. В глазах ещё плавают льдинки недоверия, но чуть раздувающиеся ноздри крупного орлиного носа уже чуют, наклёвывается интересный материал для журналистского разоблачения.
Мария увлекается, говорит страстно, веско, её, только что стандартное лицо нервно подёргивается, чёрные глаза мечут молнии, щеки покрываются румянцем возмущения. Она волнуется, переживает, глотает окончания слов, совсем не замечает, мгновенный, мельком брошенный, и тут же спрятанный в стол взгляд, не журналиста, мужчины.
Всё совсем не так, как выписал сценарист! Совсем не тихо спивающийся старик, интеллигент, профессионал, потерявший веру в привычные с детства идеалы, увлечён не наивной до глупости девчонкой, разумной женщиной, которая смеет сказать вслух о том, о чём все в городке, и он сам знают, но молчат. Он восхищён, и его пробуждающаяся любовь, совсем не похоть отца Сергия, совращённого юродствующей девахой, поклонение женщине не побоявшейся взвалить на себя крест, который большинству мужчин не по плечу.
Они встречаются в дворцовом сквере, у памятника Пушкину-лицеисту и она передаёт ему сфотографированные камерой, вмонтированной в мобильный телефон, материалы следствия, записанные на магнитофон свидетельства работников музея, двух сбежавших от милиции беспризорных. Мария увлечена расследованием, рада, что нашла единомышленника, а журналист влюблён, как мальчишка, стыдиться, вдруг вспыхнувшего на старости лет чувства, понимает, что она не в дочери, в внучки ему годится. Он старается скрыть, спрятать запретную любовь, но она прорывается, показывает себя в потянувшейся к локтю Марии и быстро отпрянувшей руке, в нежном взгляде из-под ресниц, в чуть заметно подрагивающем, напоенном лаской голосе.
Она рассказывает ему о приезде Гавриила, возмущаясь, говорит, что губернское начальство не хочет видеть, творящихся безобразий, а журналист, обострённым чутьём влюблённого, слышит, видит, скрытую ею даже от себя любовь. И женится он на Марии только потому, что хочет защитить, уберечь чистую душу от страшного мира, и в бесплодии обвиняет, обижает, потому что не знает, как отпустить, заставить уйти к другому любимому.
Они играли совсем не однодневный, обречённый на забвение сериал, талантливо, ярко, и Артём, давно позабывший домашние репетиции, часами стоял перед зеркалом в номере уснувшей гостиницы, вспоминая уроки учителей, отрабатывал тусклый взгляд пресыщенного дешёвыми удовольствиями, тоскующего о настоящем чувстве человека, мучительно вспоминающего,
• Где? Когда? - он уже видел эту милиционершу, жену журналиста, пытающегося понять, почему эта женщина так привлекает, так волнует его.
А потом, это кино, а не театр, где после первой сцены всегда идёт вторая, приступили к съёмкам последних серий, и, пристроившись у дворцовой стены, Артём любовался Лизонькой, которая тянула вверх сцену, заставляя подыгрывать «деревянного» - заслуженного артиста, исполнявшего роль губернатора, который в соответствии с «новым гениальным ходом», сам приехал с ревизией, заявив, что желает осмотреть место преступления, вывел Марию в парк, чтобы никто не подслушал их разговор.
Давняя детская мечта о возвращении папы, обида и страстное желание найти ему оправдание, простить, понять. Заслуженный, видимо не заслуживший, выслужившийся, механически отрабатывал заученный текст, и Лиза специально злила не губернатора, артиста, затягивала паузы, меняла ударения, обыгрывала его удивление, его злость, показывала, что очень хочет и никак не может простить сухого чинушу, пожертвовавшего семьёй, своим ребёнком ради карьеры. Она давала ему шанс оправдаться, расстраивалась, глядя на предлагавшего ей по сценарию должность и деньги, перевод в большой город и квартиру, губернатора полными слёз глазами, и все понимали, что она ничего не хочет принять от этого совершенно чужого человека, не может, боится обидеть свою мечту о добром, ласковом папе.
Алёнка спросила,
• Вы готовы?
Артём кивну, вышел из автобуса на моросящий, как по заказу дождик, поднял голову, посмотрел в глаза Марии-Лизоньке, и понял, это уже не Александр Сергеевич Пушкин, Антон Павлович Чехов «Дама с собачкой».
Горчащее от раскаяния несчастное счастье соединения, стыдящееся своей силы желание, неловкая, жгучая, запретная любовь.
Забыв о камере, обо всём на свете, он целовал её, прижав к дереву у дороги, в Такси, везущем их в захудалую гостиницу на окраине города, лаская, валил на кровать, и, стеснительная в жизни Лизонька, подчинялась, демонстрируя камере, съемочной группе, всей стране крепкую, нормальную, не испорченную силиконом, грудь, подставляла для поцелуев губы, шею, прижимала к себе трясущимися руками его голову.
Они сумели, сыграли эту мучительную, страстную, жертвующую собой ради другого любовь, и автор сценария долго целовал руку Лизоньки, уверенный, что это он всё так гениально написал, поднимаясь на один уровень с великим соавтором, а режиссёр просто пожал Артёму руку, сказал,
• Спасибо! – и это, – Спасибо! – очень сильно отличалось от обычного, сухого, - Снято! Всем спасибо! – было знаком искренней благодарности художника, художнику...
В Москву возвращались автобусом студии. Директор картины, назло автору, устроивший «железнодорожное аутодафе», видимо решил не обострять отношения, и Артём по инерции злился на себя: Какого чёрта! Как мальчишка! Вполне мог приехать на пятый день своей машиной, и дома бы за три часа был. Зачем девчонку, Алёнку послушал? Прекрасно понимая, что никогда не сыграл бы так, если бы не увидел, как ведут свои роли народный и Лизонька, он ругал себя за то, что надувался, как индюк, общаясь с Лизой, не сумел сыграть нормальные деловые отношения двух коллег, которые она ему всё время ненавязчиво предлагала. Он ругал девчонку Алёнку, совсем не бескорыстно уговаривавшую его ехать с группой, бросавшую ему томные взгляды, демонстративно обиженную на его невнимание. Подумал: А может быть, нужно было закрутить маленький романчик с девочкой, чтобы Лизонька поняла... - сообразил, что не понимает, что должна понять Лизонька, он приехал домой в поганом настроении, с кем смог разругался в театре, сообщил режиссёру, что ставить «Ревизора» на материалах нынешних газет чистое свинство. Наплевав на субординацию, Артём орал на весь театр, что нельзя поддерживать тех, кто, называя себя авторами, списывает идею у великих, как утку яблоками, фарширует классическое произведение, кусками однодневных изданий. Ехидно улыбаясь, он читал отрывки из сценария о коррупции в высших эшелонах власти, об оборотнях в погонах, о перекупщиках на рынках очень напоминающие сухие газетные репортажи. Он ерничал, язвительно вопрошал, воздевая руки к потолку, и неожиданно без проб получил роль современного Хлестакова, приехавшего в провинцию продавать товары «канадской фирмы».
Режиссёр, примерно ровесник, хлопнул Артёма по плечу, захохотал,
• Ну, ты брат силён! Могу поспорить на ящик «Шантрэ», что ты родился для того, чтобы Хлестакова сыграть! – взяв под руку, увёл к себе в кабинет, - Я с тобой на все сто согласен, сценарий дрянь, но давай, посмотрим на всё это с другой стороны. Кто у нас в зале сегодня сидит? Они, эти самые... Ты можешь подойти: «Ты вор!» - в глаза сказать. Страшно? Да, нет... промахнуться боязно, может быть, именно этот своим трудом заработал, а так... Кто-нибудь себя узнает, устыдиться, задумается... Глядишь, стольник не в казино выбросит, детдомовским отдаст, пенсионера у себя на базаре не обвесит... ну, я не знаю... - грустно улыбнулся, - старушку через улицу переведёт... Так что давай, брат, учи роль!
Хитрый мужик, и умный, а с умным потерять лучше, чем с дураком найти... Может быть... Может быть... и мы «разумное, доброе, вечное»... Бросить бы этот сериал... пасть смертью храбрых и пусть эта Машка пятьдесят серий плачет, локти себе кусает, что не оценила, на героя карикатуры рисовала. Без проблем! Распить со сценаристом бутылку «Наполеона», быстро сетку свою перепишет, звездой героя посмертно наградит, другого архангела задействует, но Лизонька... и Филиппович, как он тогда,
• Спасибо! – сказал, как звездой героя наградил...
Он не был в претензии, но эти серии вполне можно было сыграть дома, построив лачугу Иосифа прямо во дворе киностудии под пальмами в кадках.
Чемоданы на длинном полукруглом конвейере через дыру в потолке спускаются. Хотел Лизе помочь, а она уже откуда-то тележку подкатила, свою и мою сумки уложила. Пограничники в стеклянных будках паспорта проверяют, таможенники молодые девчонки и ребята в форме с короткими рукавами и, зачем-то в резиновых медицинских перчатках багаж досматривают. Журчание фонтана на выходе с быстрыми переливами питьевых фонтанчиков переговаривается, «Посетите туалет» напоминает. Обычный международный аэропорт? Ан, нет!!! Поле чудес.
Два часа назад в Москве восемь российских работников кино с исконно русскими именами и фамилиями в самолёт сели. Ты смотри! Режиссёра тётка встречает, оператора племянница с мужем, сценариста почти до смерти зацеловали, весь в помаде.
Вокруг Лизоньки три дамочки похожие, точно мама, дочка, внучка, щебечут, на двух подпирающих микроавтобус здоровяков показывают... Того, что моложе где-то уже видел...
Мужчина поймал пристальный взгляд, набычился, и Артём вспомнил. Этот рыжий у них на свадьбе «За победу демократии в России!» тост поднимал, под конец напился, в драку полез. Всё понятно! Дама-мама Лизонькиной матери кузина, дама-дочка сестра «трёхуродная» (ух, как изменилась) на пятьдесят процентов похудела, девчонку вообще не узнать. Даже не ожидал, что из пухленького ангелочка, который всю свадьбу за фату новобрачной, как пришитый, держался, такая горная лань на стройных ножках вырастет.
Чтобы не привлекать внимания бывших родственников, отвернулся, а там...
У заслуженного артиста СССР, мальчишка на руках сидит, на весь Тель-Авив,
• Деда приехал!!! – орёт.
Народного два мужика обнимают, по плечам колотят. Тот, что поменьше ростом с усами... Ну, конечно! Леонид Семёнович *!!! Любимец бабушки.
Посмотрев очередное разоблачение, она каждый раз вздыхает,
• Вот когда «Знатоки» были... – на внука, осуждая, поглядывает, совсем как Лизка, - Вы этим оборотням в погонах сами подсказываете, что делать! – говорит.
Заслуженный артист России с кем-то обнимается, руки пожимает...
Это что же получается? Я один на Земле Обетованной ни родных, ни друзей не имею...
* Каневский Леонид Семёнович - советский, израильский и российский актёр театра и кино, телевизионный ведущий. Заслуженный артист РСФСР. Известность актёру принесла роль майора Александра Томина в телесериале «Следствие ведут знатоки». В 1991 году репатриировался в Израиль, где совместно с режиссёром Евгением Арье создал в Тель-Авиве драматический театр «Гешер».
Гостиница заказана в городе Зихрон Яков.
Водитель сказал,
• Далеко! Часа два с половиной - три ехать.
Три часа это далеко? Странная страна! Пальмы в три охвата, кроны – юбки для великанши, а три часа далеко...
Водитель Боря, три года назад из Минска прибыл, там ведущим инженером в конструкторском бюро МАЗа работал, здесь сел за руль автобуса, но совсем не выглядит обиженным на судьбу. Странно!
Они ехали в автобусе по белой дороге, и прозрачный, струящийся от зноя воздух висел перед ветровым стеклом, медленно огибал, обнимал маленький мирок, укрытый от жары кондиционером.
А за окном горы и равнины. Камни? Камни! Камни!!! Рощицы, не таких больших, как у дороги, низкорослых пальм. Колючие заросли кактусов. Длинные лианы, спускающиеся с вершин, кажется, с самого бледно-голубого от жары неба, расцвечены яркими пятнами соцветий. И нигде ни единой речушки, ни одного ручейка.
Чуть скосив глаза, Артём посматривал на уткнувшуюся в стекло Лизоньку, удивлялся, что эта знакомая во всех подробностях, как когда-то любимая, в юности до дыр зачитанная, давно пылящаяся в шкафу книга, женщина, вызывает у него, до тошноты объевшегося любовью, странное, жгучее, как Солнце этой страны, желание.
Он давно забыл это ощущение, просто выворачивающее наизнанку, изматывающее, лишающее сна и сил, старался уверить себя, что это от перемены климата, но ничего не получалось. Он знал, что хочет её, и сделает всё, чтобы добиться своего...
Трёхэтажная гостиница в лесу. Высоченные деревья, наверное, ещё Адама с Евой помнят, запахом хвойным терпким и каким-то сладковатым, незнакомым воздух пропитали. Душ, неожиданно крепкий сон-отдых под тихий гул кондиционера, зарядка, снова душ. Он вышел на балкон, вдохнул ещё свежий, напоенный ароматами сада воздух, осмотрелся. По дорожке в шортах и тонкой футболке бежала Лизонька. Артём только посмотрел на неё, одними губами произнёс её имя, и она остановилась, рассматривая фиолетовые плоды смоковницы, подняла глаза, на миг замерла, когда увидела его.
Он сжал кулаки, напрягая мышцы, демонстрируя себя, развернулся к ней лицом, но она уже помахала рукой,
• Привет Тёма! – побежала дальше, только этого мига было вполне достаточно.
Он не мог ошибиться, её глаза ласкали, просили, и это безразлично-приветливое, как любому коллеге,
• Привет Тёма! – не имело никакого значения.
Она в его власти больше чем в тринадцать лет...
После завтрака поехали смотреть натуру. Именно здесь на каменных плитах акведука, построенного по приказу царя Ирода, на высоте между морем и небом задумал автор сцену любви.
Оператор бегал по уже раскалённому берегу, старался выбрать место, с которого не виден новый под старину, построенный из того же белого камня, что и старинная постройка, ресторан, украшенный фигурами, совсем уж непонятно зачем поставленных здесь древнегреческих гимнастов, уговаривал сценариста перенести съёмки в более тихое место. Потом, прихватив водителя-переводчика, они пошли выяснять, когда закрывается ресторан, уходят вездесущие туристы, за ними лениво переговариваясь, потянулись исследовать древнее строение артисты.
Артём уселся на песок, в который раз ругая себя, что согласился принять участие в этой безумной затее.
Человек Гавриил Степанович с нормальными руками. Да никаких проблем. Они с Марией будут ужинать в этом ресторане, обнявшись бродить у моря, целоваться... Но архангел!!! Чистая пантомима, стихи Пушкина - голос за кадром потом подмонтируют и ещё эти дурацкие крылья, куча перьев нашитых на тонкий капрон, как смирительная рубаха. Он уже примерял этот ужас в комплекте с юбкой римского легионера в Москве. Ночью точно с моря ветер будет. Небо, звёзды, рот на замке, и дилемма, любовь играть или крыльями юбку держать. И кто это сценаристу нашептал, что архангелы, как шотландцы под юбкой ничего не носят?
В арабской деревне, похожей на дачный посёлок добротными двухэтажными домами с большими верандами-балконами на втором этаже, чумазые мальчишки на международном языке жестов учили народного журналиста Иосифа управляться с козами. Женщины показывали Лизоньке, как набрать, пронести по пыльной дороге на плече кувшин, так, чтобы не только не разлить воду, но и привлечь внимание архангела.
Облокотясь о горячий бок автобуса, Артём вспомнил репортажи о взрывах, ракетах, о только недавно окончившейся войне.
Население всей страны по численности меньше чем в Москве, но совсем не столичное, медленное, и, наверное, потому что жарко, все даже на ходу что-то жуют, водой запивают.
С арабами всё время воюют, а арабская деревня в двух шагах от каких-то городков, ближе, чем от трёх вокзалов до Красной площади, не только высотки, трёх - чётырёхэтажные дома справа за низкорослыми банановыми пальмами и слева за полем кактусов видны. Странно!
Спросил водителя Борю, который после завтрака уже, наверное, килограмм чипсов схрустел, бананами закусил, орешками полирует,
• Здесь не опасно? – улыбается,
• А куда везти? У нас в кибуцах крестьян нет, одни программисты. Сидят в комнате с кондиционером, на кнопки нажимают, всю работу техника делает! Целый день пасут, моют, кормят, доят, скотину только на мониторах своих компьютеров видят, к живой корове подойти боятся! - видимо уловил настороженность в глазах московского артиста, пояснил, - Эти лояльные! Овощи выращивают, на шуке, извините, на базаре продают, – пожаловался, - Дома по-русски, на работе, в основном на иврите, языки, как по воле Всевышнего на Вавилонской башне, смешиваю.
Парень смущённо улыбнулся, одними губами прошептал молитву, и Артём сообразил: Весь на нервах не из-за жары, просто играть здесь творение Александра Сергеевича, который, кажется, всё-таки не «удачно пошутил», «недостойно посмеялся» не боязно, неприятно.
В сериалах принято всё по порядку снимать, в кино, как режиссёр решить, но здесь, и пишут наоборот, и съёмки, естественно, задом наперёд.
Мария и Гавриил сидели в ресторане, целовались у моря, чтобы не сбить настрой, навеянный романтической прогулкой, занимались гимнастикой, эффектно вздыбливая одеяло, выставляя окуляру кинокамеры, колени и локти, говорили о любви, и только после этого она одна в купальнике, устроившись в шезлонге у самой кромки Средиземного моря читала томик Пушкина, и усыпала под тихое шипение прибрежных волн...
Потом...
Народный артист в белом хитоне, загримированный под библейского Моисея, вспоминая своё деревенское детство, загонял коз в хлев.
Лизонька, почему-то одетая художником по костюмам в синее платье российской барыньки восемнадцатого века, очень натурально доила козу, лепила лепёшки, несла воду в кувшине из колодца, и местные абреки по пояс высовывались из окон своих домов, провожая её взглядом.
На спускающейся к берегу зелёного моря огромной, как колоннада Большого театра, веранде дачи «нового русского» еврейского происхождения, любезно согласившегося приютить на время съёмки кино-соотечественников, Лизонька ехидно говорила,
• Да!?! – в ответ на предложение случайного знакомого обмануть старика-мужа, подсунуть ему чужого ребёнка, - хмурилась, задумывалась, и становилось ясно, что, совсем не желая обманывать, Мария размышляет, не будет ли подлостью, всего один раз изменить, чтобы подарить не любимому, но близкому, уважаемому человеку долгожданную радость отцовства.
Мимолётным, оценивающим взглядом из-под ресниц, незначительным жестом, расстегнув, и тут же быстро застегнув дрожащими пальчиками пуговку кофточки, во время диалога, она играла сомнения, метания порядочного человека, не готового решиться на зло во имя добра, кажется, уже выбрав, в последнюю минуту отталкивала, сопротивлялась. И когда в номере появился Гавриил, она смотрела на драку мужчин огромными от страха глазами. В этом страхе было раскаяние, презрение к себе, и любовь, любовь, которая, спрятавшись глубоко внутри, терзала её все эти годы. Только сейчас в минуту опасности, когда бес-искуситель бровь Гавриилу разбил, томатный кетчуп по лицу побежал, на белую рубаху очень живописно закапал, она поняла, что это любовь. Любовь заставляла её настраивать против Гаврика девчонок в университете, открыто вступать в борьбу с ловеласом, выйти замуж за старика, чтобы обрубить крылья своей мечте, а сейчас лучилась из прекрасных глаз, изливаясь мощным потоком на, выдворяющего обольстителя, Гавриила.
Она отдавалась, сгорая от стыда, чуть заметными штрихами показывая, что хочет и не может укротить, сжигающую её страсть, горько рыдала, рассказывая Гавриилу, о муках совести, о том, что не может бросить, убить предательством старика-мужа...
Губернатор, восседал на троне, на высоченном – партикабле*, пристроенном на крыше дома в видах горы Кармель над кучевыми облаками, сотворёнными местным пиротехником. Он страшно боялся свалиться, сжав зубы, всё время старался схватиться руками за подлокотники, не обращая никакого внимания на преданно смотрящего в сведенный страхом рот архангела, на грациозно набирающую воду из ручейка, дефилирующую под ними по тропе Марию с кувшином.
Режиссёр орал на заслуженного, запрокинув голову, обзывал, бездарью, трусом, сказал,
• Лучше не получится! Придётся запустить эту карикатуру, если... – после долгой ругани со сценаристом, приказал «подпустить пару», попросил Артёма более активно жестикулировать, а оператора снять дальний план, так, чтобы потного, испуганного лица среди туч никто не увидел.
* Партикабль (спец., кино) – высокий помост с платформой, предназначенный для укрепления на нём съёмочной камеры и/или осветительной аппаратуры.
Трое суток, изнывая от жары и безделья, Артём днём уже совсем не думал о Лизоньке, прикидывая, соображая, как сыграть эту сцену без слов, видимо оставленную режиссёром «на закуску», но ночью, стоило только закрыть глаза, старые воспоминания и новые болезненно-острые желания проникали в мозг, лишая сна. Он часами метался на взмокших, не от жары, кондиционер прекрасно исполняет свою работу, от томления, простынях, зачем-то вставал спозаранок и вместе со всеми ехал на натуру, подпирая плечом автобус, сидя на песке, красными от бессонницы глазами наблюдал за игрой коллег. Он ненавидел этот номер, эту гостиницу, чтобы унять раздражение изматывал себя вечерними прогулками. По перечёркнутым красной полосой надписям, напоминающим не буквы, восточный орнамент на дорожных указателях понимал, что забирается в соседние городки с высотными по тридцать этажей домами, или одно-двухэтажными беленькими домиками, стыдливо выглядывавшими из густой листвы.
Странная страна! Полчаса широким шагом и ты уже в соседнем городке, который совсем не похож на ближайшего соседа.
Последняя ночь в Зихрон Яков. Завтра, нет послезавтра, то есть после двенадцати ночи, когда закроется ресторан, уйдут спать туристы, погаснут огни, они автобусом приедут к акведуку, на него наденут эти идиотские крылья, и он будет играть любовь... Но как?
Стараясь приманить долгожданный сон, он очень быстро дошёл по вытоптанной ногами тропе, до, кажется, очень старого, настоящего римского театра, где вместо кресел были расположенные ярусами лежанки из белого пористого камня, ещё прогретые заходящим солнцем, манящие прилечь, отдохнуть. Но всего километр, разве это нагрузка для мощного организма? За театром в небольшом парке фонтан их целого куска розового камня фаллический формы. Из маленького отверстия в гордо обращённой вверх шишке-голове медленно струиться вниз тонкая струйка воды. За врытыми в землю столами молодые ребята, почти подростки что-то из бутылочек пьют, разговаривают.
Ещё примерно два километра. На полукруглой площади, окружённой высотками, ничем не уступающими московским новостройкам, все надписи на родном русском языке: «Прачечная», «Прокат видеокассет», «Кафе».
Присев чтобы потянуть время до возвращения в опостылевшую гостиницу, Артём побеседовал со стариками, отдыхающими на лавочке, удивился, когда весёлый дедушка в футболке с Микки Маусом повторил его слова,
• Странная страна! – вздохнул, - Я всю жизнь был евреем, в школе, в армии, на заводе. Приехал сюда, на Родину предков, и понял, что я русский. Я говорю по-русски, смотрю русское телевидение, и сосед-израильтянин, когда ругаемся, всё время русским обзывает...
Он опять не мог уснуть, вспоминая, как без слов, жестами гениально изображали любовь артисты немого кино Чарльз Спенсер Чаплин, Иван Мозжухин, Рудольф Валентино. Они любили, и завсегдатаи иллюзионов верили, вздыхали и плакали от восторга, поражаясь возможностям нового искусства. Только сейчас, качающейся веткой пальмы, въезжающим на экран автомобилем, полными слёз глазами, на весь экран никого не удивишь. Привыкли к деталям, им сейчас подавай настоящие чувства, страдание, счастье...
Выбравшись из постели, принял контрастный душ, обтираясь махровым полотенцем, подумал, что показалось, подошёл к двери.
Кто-то чуть слышно, одним пальцем постучал, знакомый голос тихо спросил,
• Ты не спишь? – и он широко распахнул дверь.
В ситцевом сарафанчике, с глиняным кувшинчиком в руках, Лизонька показалась ему совсем девочкой. Она нерешительно застыла на пороге, разглядывая одеяние египетского фараона, полотенце, обмотанное вокруг бёдер, знакомо дёрнула головой, показывая, что приняла решение, вошла, поставила свой кувшинчик на журнальный столик,
• Не спиться? Хочешь чаю?
Они говорили, ни о чём, так о цветах и листьях. О том, что Вячеслав Филиппович прекрасный режиссёр. Что народный очень талантлив. Что заслуженный действительно бездарен, но хитёр или удачлив, недавно женился на дочери хозяина рекламного агентства, который был замом по снабжению самой большой в стране киностудии, а когда страна рассыпалась, как шарики из ладони, из снабжения в реализацию перешёл, чужой товар рекламирует. Тесть и любимого зятя очень удачно рекламирует, уже в четвёртый сериал пристроил. О том, что он Артём интересно обыграл свою собственную привычку потирать пальцем лоб... Вообще-то говорила Лизонька, Артём развалился в удобном кресле, положил ногу на ногу, поддерживал беседу ничего не значащими междометиями, просто не вникая в смысл, вслушивался в мягкий, ласкающий голос, и тревога, неуверенность рассасывались, уступая место уже давно забытой вере в то, что он может сыграть талантливо, по-настоящему...
Потом она сказала,
• Тёма? – и подумав, что сейчас начнётся воспитательный процесс, он напрягся, собрался дать отпор, сообщить, что она давно не главный режиссёр его спектаклей, грозно спросил,
• Что?
Лизонька прошептала,
• Ты меня специально смущаешь? – когда он, недоумевая, дёрнул плечом, бросила, - Я лучше пойду! – встала, неловко развернув от него голову, боком двинулась к двери.
Он поднялся проводить, увидел, что полотенце сползло, осталось в кресле, и замер, остановился посреди комнаты, от смущения напрягая мышцы плеч, груди, живота.
Дёрнул головой, стараясь превратить неловкость в шутку, хмыкнул,
• Давно не видела?
И она повернулась, посмотрела ему в глаза, сделала шаг, другой в его сторону. Как кролик, загипнотизированный взглядом удава, Лиза медленно возвращалась от двери, и эти два-три метра были дорогой длинною в семь лет, странной, мучительной и светлой дорогой, по которой побледневшие губы, ломаясь улыбкой слёз, ползли на Голгофу, а большие чёрные глаза, прильнув, прижавшись к его взору, манили, обещали Рай. Он забыл о своей наготе, потому что Лизонька совсем не смотрела туда, где уже рвался вверх, вздымался, указующий в небо фонтан из парка за римским театром, она, не отрываясь, смотрела в его глаза и этот, наполненный нежностью зрительный контакт был слаще фантастических ласк, желаннее самой жаркой страсти...
И не было хозяев и рабов, они были равны, два партнёра медленно ведущие сложную сцену, наполненную многозначительными, доведенными до совершенства прикосновениями, имеющими явный и десятки скрытых смыслов вздохами, дарящими болезненно-острое наслаждение поцелуями, тихим шёпотом,
• Сейчас, моя радость... сейчас, - и сдавленным криком,
• Тёмочка! Тёмочка! Тёмочка!
Она, кажется, изнемогая от счастья, усыпала на его плече, в полусне шептала о нём, и в каждом из этих знакомых, десятки раз слышанных из других уст слов, было столько восторга, столько поклонения, что, сгорая от стыда, он закрывал ей рот губами, снова и снова проваливаясь в бездну наслаждения, снова и снова взлетая к небесам...
Прохрипел пересохшими губами,
• Моя радость... – увидел огромную, несущуюся из чёрного неба навстречу зрачкам звезду и проснулся от залившего комнату солнечного света.
В ресторане гостиницы, Лизонька беседовала с оператором.
Артём услышал,
• Я думаю, сцена пойдёт нормально! Мы всю ночь репетировали! Он просто потрясающий актёр! – и сжал в карманах кулаки.
Еле сдержался! Так захотелось подойти, отхлестать её по щекам.
Мы всю ночь репетировали! Репетировали, когда Ромео и Джульетту играли, и потом, когда поженились, не любили, не жили... Репетировали! Репетировали! Репетировали!!!
Корчась от злости, прошёл в дальний угол, уселся спиной к немногочисленным любителям подольше поспать. Сони! Или не сони, тоже всю ночь репетировали!
Мстительно щурясь: Да, в конце-то концов, сколько же она будет надо мной издеваться? - заказал, удивлённо приподнявшей аккуратно выщипанные брови, официантке, видимо прибывшей ещё из Советского Союза, банку пива и два стакана сметаны, попросил уложить «завтрак» в пластиковый пакет.
Подошёл к столику, за которым пили кофе бывшая жена и главный оператор,
• Лиза! У меня вопрос во второй части! Зайди ко мне, пожалуйста, когда позавтракаешь!
Алкоголь с самого утра против всяких правил. Рождённый пить взлететь не сможет, но сегодня особый случай!
За неимением лучшего бокала, Артём быстро обработал кипятком из-под крана вазу для цветов, смешал и залпом выпил и по цвету, и по запаху, и по вкусу - пойло для скота. Хотя, такую гадость ни одна скотина пить не станет! Ещё раз ополоснулся под душем, чуть замедляя процесс брожения соков в организме, потуже, но на бантик, который развязывается «лёгким движением руки», завязал пояс банного халата.
Лизонька постучала, застыла на пороге, рассматривая новый маскарадный костюм, халат персидского шаха.
Не давая ей сказать слова, он втащил её в номер, поворачивая ключ в дверях, прорычал,
• Репетиция!!! – и зажав ей рот ладонью, протащил несколько метров по комнате, повалил на кровать, придавил тренированными пластами мышц.
Привычно, по давно отрепетированному сценарию, он играл жестокого, беспощадного героя-любовника, без слов, без поцелуев, выгибая, заламывая её тело, продуманно кусал, больно засасывал нежную кожу груди возле подмышки, внутреннюю часть бёдер в тех местах, куда точно не доберётся кинокамера. Желая причинить боль, как гуттаперчевую куклу, сложил втрое, прижимая колени к плечам, навалился, и, уловив кожей ключицы беззвучное, одними губами,
• Тёмочка! Тёмочка! Тёмочка!!! – взлетел к небесам.
Старый дедовский рецепт лучше всякой «Виагры». Он терзал её, пресекая попытки ответить нежностью, лаской на жёсткую, как истязание, любовь, усыпая, обвил её тело руками, сковал, чтобы не вырвалась...
Артём проснулся в сумерках, полежал, бессмысленно, со сна, разглядывая чёрные знаки карты «Пик» - листья смоковницы под окном на фоне быстро темнеющего неба, услышал рядом чье-то дыхание, быстро дёрнул верёвочку-выключатель ночника над кроватью.
В кресле у журнального столика, сжав ладонями чашку, тихо сидела Лизонька.
Она улыбнулась,
• Отдохнул!
И он встал: Чего стеснятся? - направился в ванную комнату.
Принимая душ, обтираясь полотенцем, одеваясь, Артём посвистывал, очень довольный собой, подмигнул своему отражению в большом зеркале. Входя в комнату, отметил, что на Лизе не то платье, которое он легко разорвал утром, другое, более закрытое, нарядное. Щёки раскраснелись, губы коралловые без всякой помады, и глаза, кажется, от счастья светятся. Подумал, что она не выглядит утомлённой, замученной, несчастной. Как кошка семь жизней про запас имеет! - и настроение сразу испортилось.
Наливая кофе во вторую чашку из своего кувшина, она опять улыбнулась,
• Мне сегодня приснилось чудо... – вздохнула, - Только это было бы слишком прекрасно...
Он собирался обсудить совсем другой вопрос, перебил, язвительно бросил,
• Чудес не бывает! Пора повзрослеть! Детство уже кончилась!
Удивлённо глядя в наливающиеся злобой глаза, Лизонька не комплимент сделала, проинформировала,
• Ты сейчас просто потрясающе красивый!
И Артём зашёлся от ярости, не имея сил сдержать раздражение, заорал,
• Зачем? Зачем ты отдаёшься мне из-за роли, ради театра?
Она грустно, но ласково как непонятливому ребёнку, пояснила,
• Ты дурачок, Тёма... – тут же извинилась, - Прости! Учёные говорят, что девяносто пять процентов мозга человека отвечают за обычные, необходимые для жизни функции: ходить, есть, спать, руку поднять, - его привычку вспомнила, - лоб пальцем почесать... На умение, талант, гениальность только пять процентов остаётся. У нормальных людей эти пять процентов по полочкам: работа, хобби, любовь разбросаны, а у нас с тобой ненормально – твои пять процентов талант артиста, мои – любовь к тебе...
Опустив голову, чтобы она не видела, его глаз, прохрипел,
• Ты от большой любви ушла, меня бросила? - настроился на обвинения, но она только пожаловалась,
• Мне было так больно... Я молчала, думала, что ты энергией любви для роли питаешься, себя, что не могу, не умею тебе всю себя, всю свою любовь отдать, винила... а потом поняла – баловство... и уехала навсегда, все концы обрубила...
Пробурчал,
• Даже имя сменила!
Она улыбнулась,
• Почему? Елизавета – Лиза и Вета, меня Веточкой бабушка называла...
Сам не понимая почему, опять завёлся, зло перебил, приказал,
• Пошли! Уезжаем!!!
Хитрый старик Сергей Матвеевич – художник по костюмам! Всё в последний момент переделал! Крылышки - дельтаплан сам, небось, смастерил.
Нам и это не впервой!!!
Молодая жена, от скуки, одно время увлекалась дельтапланеризмом, два аппарата в Германии заказала, друзей спортсменов завела, мужа к прыжкам приобщала, потом ногу сломала, тут же к забаве, а за одно и к друзьям, которые правилам политеса высшего света не обучены, охладела, японские нэцкэ коллекционировать начала.
Артём улыбнулся, вспомнив, как Кристина, распродавая быстро надоевшую коллекцию, подарила одну из жемчужин «мальчик созерцающий рыбу Луну, упавшую в море с небес» (так гласил перевод, сделанный профессором факультета Востоковедения МГИ МО) своей подружке Ленке. А та приказала просверлить в голове мальчика, стоимостью в десяток тысяч у.е. отверстие, прицепила творение японского скульптора-миниатюриста вместо брелока к ключам от машины.
Господин автор смилостивился, любовь на песок перенёс, плавки вдвоём с Филипповичем выторговали...
Проверил крепления.
Не с горы, с акведука прыгать! Какие здесь воздушные потоки? И целых три лонжи на поясе... Одно баловство...
Уже сняли два дубля, на которых Гавриил взирает с небес на земную красавицу. Мария уже вышла из хижины, сооружённой местными рабочими прями на берегу, посмотреть на луну.
Прыжок! Довольно сильный порыв ветра, прорвавшийся между квадратными быками водоотводной эстакады, подхватил, понёс к морю ставшее невесомым тело, наполняя душу волшебным чувством полёта. Артём принял неожиданный подарок, расправил руки-крылья, не испугался, потому что это уже было не когда-то давно в горах, сегодня, то есть уже вчера, в гостинице в городке Зихрон Яков. Он спланировал к застывшей у линии, проченной на песке оператором, Лизоньке, почувствовал ощутимый толчок под рёбра, завис на лонжах в метре над землёй, молча, вглядываясь в обращённое к нему лицо женщины, которая без всяких прыжков и крыльев всю прошлую ночь, весь прошедший день дарила ему полёт, полёт в небеса.
Она смотрела на него снизу вверх с таким восторгом, с такой любовью, и пока устроившиеся на эстакаде рабочие, медленно отпускали верёвки, чтобы не только мягко поставить его на твёрдую землю, как куклу-марионетку, неспособную лечь без помощи кукловода, опустить скованного крыльями Гавриила на готовую принять его Марию, Артём успел подумать, что такой восторг, такую любовь сыграть невозможно.
Придерживая руками-крыльями за плечи, он увлёк её на песок, удачно не придавил, опустился рядом, почувствовал знакомый запах её кожи, её руки на своей груди, чуть сдвинув крылья, нашёл губами губы...
Забыв о киногруппе, о рабочих, взирающих с высоты, он целовал, отдавая всю нежность всю ласку, которые жадничал, сдерживал утром, днём. Лишённый речи, скованный в движениях по замыслу автора, одними губами просил прощения за её боль, за её страдания, за всё, всё, что было вчера, семь, десять лет назад... и она прощала, гладила руками его лицо, его шею, подставляла, отдавала ему себя.
Режиссёр не крикнул, тихо сказал,
• Спасибо.
Лизонька прошептала,
• Всё... – откатилась, встала, поправляя одежду.
Артём, тяжело дыша, опустил голову, прижался лбом к остывшему, прохладному песку, подумал, что умрёт или убьёт режиссёра, если тот потребует сыграть второй дубль, но его уже поднимали с песка, стягивали крылья.
Всеволод Филиппович обнял его и Лизу за плечи, сказал,
• Вы так любовь сыграли!!! – замолчал, не находя слов, опустил глаза, и вдруг захохотал, показывая пальцем на усыпанный перьями песок, - Так, что перья летели!!!
За все дни выспался! Автобусное кресло пуховыми перинами показалось. Присел и сразу в какой-то блистающий мир провалился, даже не заметил, что автобус уже не стоит, едет, и проснулся, от режиссёрского крика,
• А я Вам говорю, что все прекрасно отработали!!! Ай, бросьте!!! Да!!! Разговаривать с шефом, я буду сам!!!
Всеволод Филиппович сунул в карман мобильный телефон, прошипел себе под нос,
• Подонок... – улыбаясь, громко сообщил, - Сюрприз!!! Грех Иерусалим не посмотреть...
Без грима Лизонька выглядела сегодня совсем бледной, измождённой, и глаза припухли, - как будто плакала. Артём присел рядом, покаянно опустил голову,
• Прости! Я вёл себя по-скотски! Перед съёмкой тебя замучил...
Она улыбнулась одними губами,
• Дело не в съёмках... – закусила губу, помолчала, - Как ты мог подумать, что я из-за роли?
И впервые в жизни, не на сцене, здесь в автобусе захотелось встать перед женщиной на колени, целовать руки, просить прощения.
Скрывая, раскаяние, наигранно весело напомнил,
• Ты же сама оператору «репетировали» сказала!
• А что!?! Что я должна была ему сказать!?! – она говорила очень тихо, но ему казалось, что она сейчас закричит, заплачет, - Что я провела ночь с чужим человеком!?! - и первая слезинка медленно поползла по бледной щеке, - Ты меня уже давно не слышишь!
Пробурчал,
• Слышу...
Лизонька вытерла глаза ладонями, прошептала,
• Я хотела рассказать тебе сон о чуде, которое ждала, ждала с первой минуты, когда увидела тебя!
И не придумав, как должен среагировать на эту потрясающую новость, он сказал,
• Да?
Она приказала,
• Не перебивай! – заговорила быстро, как будто действительно боялась, что он не дослушает, перебьёт, - Никто не обрадовался, когда учительница Вера Тихоновна сказала, что вместо Новогоднего утренника с Дедом Морозом и Снегурочкой нам покажут спектакль «Чиполино», и приказала прийти в школу ко второму уроку. Я расстроилась больше всех. Папа к восьми на завод уходил, и у мамы тогда только первая смена была, а в школу через две дороги идти. Меня, как всегда в семь тридцать привели, у дежурной, тёти Нины оставили. Целый час она мне о своём муже что-то рассказывала, в девять, когда дети стали во дворе собираться, отпустила. Вышла я на улицу, из нашего третьего «Б» никого нет. Стала возле двух девочек, они сначала о какой-то Таньке, что она зазнаётся, говорили, потом одна сказала,
• Смотри! Чудило идёт, торопится. Он в спектакле Редиску играет.
Лизонька улыбнулась, и недавно закипавшие гневом чёрные глаза, мечтательно расширились, принимая, льющийся из окна солнечный свет,
• Я сидела в первом ряду, и ругала Джанни Радари, когда на сцене не было смешной девочки Редиски, - замолчала, повела головой, и Артём узнал этот жест. Она всегда так головой поводила, когда решала, стоит ли говорить, - Папа меня с трёх лет на художественную гимнастику водил. Тренер кричал, что мне никак нельзя бросать спорт, что из меня чемпионка получится... но я ушла... не в театр... я ушла к тебе... Это было чудо, настоящее чудо, сидеть в зале, смотреть, как ты объясняешь Мишке, как Багира крутит хвостом. Ты не замечал меня, а Аркадий Михайлович заметил... заметил, как я смотрю на тебя, и опять случилось чудо, он сказал, что я буду играть с тобой...
Ты! Ты стал творить чудеса!!! Театр! Фиалки! Поцелуи! Любовь! Театр! Ты сам был для меня чудом! А потом ты стал чужим, чужим человеком... Тебе надоело творить чудеса на сцене, - зло прищурилась, - фиглярствовать легче, - тяжело вздохнула, - и в жизни...
Не придумав, что ответить, Артём пересел к оператору, зачем-то спросил,
• Когда улетаем? – но ответ не услышал.
Он смотрел на улицу облицованную белым камнем, на солнечных зайчиков, весело скакавших от окна к окну, и ему очень нравился этот город, потому что где-то в левой груди нежно звучало эхо,
• Ты сам был для меня чудом! Ты чудо, Тёмочка! Ты чудо!
Старый город. Улочки узенькие, руки свои длинные распрямить не могу, в обе стены ладонями упираюсь, в некоторых местах голову пригибаю, чтобы об потолок крытых тоннелей не треснуться. Люди раньше, что ли короче были? Интересно, как местные жители тут ходят. Жириновский в книжке своей написал, что все евреи маленькие, хилые, а тут по улицам такие экземпляры идут, я с моими метр девяносто пять и почти сто кг. мышечной массы, человеком совсем среднего роста кажусь.
Страшный, не для неё, для него страшный злобой и жестокостью день в номере трёхэтажной гостиницы в городке Зихрон Яков, утомительная, волнующая и прекрасная ночь у акведука, разговор, скорее монолог Лизоньки в автобусе…
Она сказала,
• ... ты стал чужим, чужим человеком... – но её глаза, её голос не сумели солгать...
Она любила меня всегда! Она меня любит!!!
Сто лет уже не было такого хорошего настроения!
Вспомнил старый анекдот,
Приехал Ельцин в США. В кабинете у Клинтона на столе куча телефонов.
Решил блеснуть чудом русской техники,
• У меня один коммутатор!
Клинтон объясняет,
• Дел много. Кнопки нажимать, время зря тратить. А так красный – Москва, зелёный – Лондон, жёлтый – Пекин,
• А белый?
• Белый – связь с Всевышним. Очень дорого!!! Тысяча долларов в минуту!!!
Приехал Ельцин в Израиль. В кабинете у Нетаньяху на столе куча телефонов.
Решил блеснуть глубокими познаниями,
• Белый – связь с Всевышним. Очень дорого!!! Тысяча долларов в минуту!!!
Нетаньяху улыбается,
• Десять агарот *. Местная связь.
Странно! В этом маленьком, как декорация фильма, очень старинном, сказочном городке в центре цивилизованного города двадцать первого века с авто только что сошедшими с конвейера, высотными домами, мобильными телефонами, минимум по два в одних руках, солдатами и полицейскими с современным оружием, действительно постоянно кажется, что местная связь. На каждом шагу степенно вышагивают раввины в шляпах и чёрных, по жаре, длинных сюртуках, прижав к боку свёрнутые коврики, шествуют на намаз мусульмане, православные священники из миссии, проданной Хрущёвым за несколько тонн апельсинов, с достоинством спешат по делам. Женщины в чёрных, и цветастых платках, мальчишки и взрослые мужчины в ермолках всех цветов спектра...
* Агора (множественное число - «агоры» на иврите - «агоро;т») – израильская разменная монета, дословно переводится как «мелкая монета», «мелочь», «грош».
От такой жары асфальт в Москве давно бы в болото превратился, а здесь ничего, держится.
Экскурсовод говорит,
• Секретный рецепт! Наши учёные разработали. Даже американцам не выдают! – каждые пять минут рассказ прерывает, требует, чтобы воды из бутылок глотнули, - Градус на Солнце, как у водки в стакане. Здоровый человек может в обморок упасть, а если сердце пошаливает, просто катастрофа. Машину «Скорой помощи» только за стенами старого города припарковать можно, и на носилках по этим кривым улочкам человека не пронесёшь. Санитары страшно ругаются, им и с терактами работы хватает.
Храм гроба Господня. Величавое строение и очередь крестик, ладанку посвятить, как в мавзолей Ленина в его лучшие времена. Гид, бывший соотечественник, поведал, что одна «ново-русская» дама колье бриллиантовое святить притащила.
Не подумали господа киношники? Плёнку в автобусе оставили. А могли бы в титрах «Освящено в храме гроба Господня» указать. Красиво и современно. Сейчас религиозность, как одежда от «кутюр», у тех, кто от кутюрье одевается, в большой моде. Вместо нательных крестиков трёхкилограммовыми крестами с колоколен, как веригами, грудь украшают, чтобы издалека видно было, что не просто так, с Богом в душе погулять вышли.
Метры по узенькому проходу, в три погибели согнувшись. Заслуженный парторг театра имени партийной смены хрипит, задыхается. Интересно, ему жара или атеизм на позвоночник давит? Можно было бы и не ползти, сделать вид, что разглядыванием убранства, икон увлёкся, но дело совсем не в том, что перед коллегами неудобно. Им, видимо партбилеты до срока в дальних ящиках стола запрятанные, годы отрицания религии, как таковой, сейчас креститься, поклоны бить, что-то просить не мешают.
Родители до сих пор в душе коммунисты, за Зюганова голосуют. Пионерские костры... комсомольская юность... Никогда ни во что кроме Фортуны, обычного актёрского везенья, приводящего в нужное время в нужное место, не верил, а здесь...
Так и хочется поверить в чудо, попросить,
• Прости меня за все грехи мои Господи! Помоги Господи!
Доползли, а гроба нет! Экскурсовод иронически улыбается,
• Религиозные евреи и сейчас не в деревянных коробках, в саване хоронят, а Иисус, как это многим не неприятно, был евреем, во всяком случае, по матери, иудаизм, как Кальвин * или Лютер * католицизм, реформировал, главных догматов монотеизма не отрицал, и ученики его... Не всякий Ян, Жан, Ганс, Джон, Иван знает, что его тёзку, именуемого в православии Иоанном Крестителем, при жизни, по-еврейски Иохананом звали...
Никогда об этом не думал. Это что же получается? - Артём почесал пальцем лоб над левой бровью, - А так и получается, как в старой песенке: «Евреи! Евреи! Вокруг одни евреи!»
Полицейские за порядком следят, тоннель, ведущий к «Стене плача», как атланты широченными плечами подпирают. Старец высоченный весь в чёрном, молитвенник закрыл, по самому солнцепёку, чтобы к святыне спиной не повернуться, медленно пятится. В тень вошел, обернулся, вовсе не старец. Под широкополой, чёрной шляпой, лицо белое без единой морщинки, щёки над седой длинной бородой, как два розовых персика на картине Серова, и глаза яркие, голубые молодым задором светятся. Улыбнулся, рукой на стену указал, что-то персонально мне сообщил. Экскурсовод перевёл, что раввин меня благословил, записку с пожеланием в щёлочку между камнями положить наказал. Ну, и чего он ко мне прицепился? Народу вокруг тьма, именно я, с моей православной рожей ему приглянулся! А у меня даже карандаша нет.
Вот сволочи! Все знали, а никто не подсказал, что здесь заявки на счастье вне зависимости от отсутствия вероисповедания принимают. Только что крестики святили, уже кепки на лбы натянули, и здесь хороший прокат просить поползли.
Лизонька с утра в длинное тонкое, белое, как рубаха бедуина, обрядилась, шарфик шифоновый, цветастый ещё у входа в храм повязала, ничем от местных красавиц не отличается.
• Бровь тёмная, двух девственных холмов
Под полотном упругое движенье,
Нога любви, жемчужный ряд зубов,
Зачем же ты, еврейка, улыбнулась,
И по лицу румянец пробежал? *
Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!!! На Лизку посмотрел, экспромт выдал!
Только местная женщина не станет в видах святыни хоть и чужой религии к чужому мужику приставать, а эта, сам почувствовал, как ироническая улыбочка губы мои тянет, от листика своего кусочек оторвала, ручку шариковую мне протянула, слова не сказала, к стене поплыла.
Что же мне такое попросить? Хорошую роль? Удачу в любви? Много денег?
* Кальвин Жан (1509-1564) – деятель Реформации, основатель кальвинизма. Реформация – общественное движение в Западной и Центральной Европе 16 в. приняло форму борьбы против католической церкви.
* Лютер Мартин (1483-1546) – деятель Реформации в Германии. Перевёл на немецкий язык Библию, утвердив нормы общенемецкого литературного языка.
* А.С. Пушкин «Гаврилиада».
Глядя вслед Лизоньке, Артём пытался понять, о каком чуде, она так страстно говорила вчера вечером, сегодня утром. Она уже подошла к стене, у которой, отделённые друг от друга тонким забором, стояли и сидели на солнцепёке мужчины и женщины. Одни молились по всем правилам, кланялись, сжимая в руках книжки-молитвенники, другие тихо шептали слова, кто - опустив глаза, кто - подняв голову, к украшенному горячим Солнышком небу.
Что же мне такое попросить? Хорошую роль? Удачу в любви? Много денег?
Совсем рядом в тени белого строения, на крыше которого днём и ночью горят шесть факелов, память о шести миллионах людей замученных, убитых в страшной войне, остановились военный в берете, и тяжёлых, несмотря на жару, ботинках и мальчишка лет десяти в белой американской кепке. Мужчина что-то говорил, показывал рукой на факелы на крыше, на стену, сложенную из белых камней, и обращённая вверх детская мордашка светилась верой, надеждой, любовью... Отец и сын...
Нестерпимо, до боли захотелось, вот так с сыном прийти к Вечному огню, к Минину и Пожарскому, к Пушкину, к Гоголю, к Юрию Долгорукому, рассказывать не о садистах и предателях, не о том, что Достоевский болел шизофренией, а Высоцкий спился, не об ужасах ГУЛАГа...
Он рассказывал бы своему сыну о победе на Чудском озере, о Денисе Давыдове и Александре Матросове, о Чкалове и Гагарине, о картинах Врубеля и музыке Чайковского, потому что и его мальчик, как этот маленький израильтянин, должен гордиться своим народом, своей страной...
Подумал: Лизонька права!!! Хватит!!! Хватит лить кровь и грязь на головы наших детей!!! Может быть, об этом она пошла просить? А может быть...
От мелькнувшей, ещё не сформировавшейся в слова мысли, больно и сладко сжалось сердце. Только как, как об этом написать?
Артём, топтался на месте, потирая потным пальцем, лоб над левой бровью, мял в руке крохотный клочке бумаги, но когда экскурсовод громко сказал,
• Через пять минут идём дальше! – быстро нацарапал: «Я люблю её! Помоги ей, пожалуйста, Господи!» - широко зашагал к стене...
Возвратясь в Москву, Лизонька снова жила в гостинице.
Они месяц работали в студии звукозаписи, гуляли по городу, говорили о театре, о кино, заходили к Артёму в квартиру перекусить, и...
Потом она уехала, а он долго думал, спорил с собой, перечисляя в уме: самоконтроль, домашние репетиции, вечный бой, чтобы доказать не ей, себе, что он не фигляр - он артист.
Через четыре месяца, в своей московской квартире, Артём, устроившись в дедовском кресле, включил телевизор.
Сегодня серия, снятая у акведука. А пока диктор с постным лицом об авариях на московских дорогах рассказывает, можно глаза прикрыть, расслабиться...
Устал до смерти! Новый главреж совсем замучил, как будто это Отелло или князь Мышкин, а не современный аферист, волею случая повторивший судьбу гоголевского Хлестакова. От всех этих Бонни и прочих «ролей второго плана» освободил. И на том, спасибо!
Отказавшись от очередной «мыльной оперы», Артём каждый день репетировал роль, ловил себя на том, что режиссёрское,
• Ну, ты силён, брат! – почти, как Лизонькино,
• Ты просто чудо, Тёмочка! – заставляет работать до изнеможения, оттачивая каждую реплику, доводя до совершенства каждый жест.
Сериал сразу в прокат запустили, и конечно тут же откликнулись «жёлтопёрые», статью на полстраницы со старой фотографией из спектакля «На всякого мудреца довольно простоты», и новой с эротической сценой в гостинице губернского города «М» выдали: «Секс символ... страстно... муж и жена... развелись... – ведёрко грязи о его похождениях, и в завершение, - Старая любовь не ржавеет...»
После тридцатой серии, кажется, все бывшие пассии отзвонили, отметились,
• Как дела? Куда ты пропал, Артём? Давай в ресторане встретимся, посидим... выпьем...
Только на всякие глупости времени нет! Не пропал, весь вышел! И от одного запаха алкоголя после пива со сметаной выворачивает... Душ утром и вечером, а лопатки чешутся. Не иначе крылья, как у архангела потихоньку растут...
Иронически улыбаясь: До олимпиады ещё почти пять лет, а «Новости спорта» на полчаса с демонстрацией сочинских красот... - протянул руку к «Вечерней Москве», - Посмотрим, чем нас серьёзная газета порадует... - надел очки, - Переговоры... Заседание Думы... Встреча мэра Лужкова с жителями города...
На третьей странице Артему бросилась в глаза фотография, не эротическая и не из сериала, давняя: они с Лизонькой выходят из здания театра, разговаривают...
Ага! Серьёзный критик! «Автор уместно вставил в текст отрывки из поэмы Пушкина... полезно для не читающего поколения... - Нужно будет новоявленному драматургу Александру Николаевичу, но не Островскому намекнуть, чтобы не зазнавался, - Талантливая постановка, - четверть столбца о работе народного, двадцать слов о Лизоньке, - интересно сыграла... раскрыла образ неравнодушного человека... »
Ты смотри! «Наконец порадовал... Хочется вспомнить... в роли Тома Феннела в спектакле «Театр» поставленном великим режиссёром...» – и ни одного скандала не упомянул...
Доброе слово и кошке приятно!
Серия уже подходила к концу, когда Артём увидел ляп не меньший чем «Жигули» за спиной Штирлица.
Удивился, что режиссёр, оператор, сценарист, актёр, читающий поэму Пушкина за кадром... Он и сам не заметил, не услышал...
Снятая крупным планом, Мария, подставляя горло, лобзаниям крылатого архангела Гавриила, прикрыв глаза, одними губами, шепчет,
• Тёмочка... Тёмочка... Тёмочка...
Усыпая, он почему-то вспомнил большие белые камни, даже не храма, противооползневого сооружения, пережившего века, зазоры между этими камнями, плотно нафаршированные маленькими, свёрнутыми в трубочку клочками бумаги – заявками на счастье, старика с молодыми глазами и белой бородой...
А утром, никому ничего не сказав, он поехал в Аэропорт, и удобно устроившись в мягком самолётном кресле, пролетая над Землёй, думал совсем не о том, как дороже себя продать, о том, как быстрее продать себя в рабство.
Лизонька, ничего не спросила, просто поцеловала, как всегда, отдавая всю себя целиком, без остатка.
Прикрывая, аккуратно торчащий огурцом живот руками, улыбнулась светло, радостно, прошептала,
• Тёмочка это чудо! Почти пять месяцев... – и он не стал считать, он считал каждый день, как солдат перед дембелем, просто поверил, поверил, что не только в детстве бывают чудеса...