Глава семнадцатая.
Не ясно, сколько времени лежали орки без движения. Теперь, когда с ума сошли не только все поголовно обитатели высоты Слепой, но и окружающая эту несчастную высоту природа, такое понятие как время, стало очень неточным. В новом, совершенно параллельном ко всему прежнему, мире, делить время жизни на годы, дни, секунды было просто глупо, да и невозможно.
Теперь каждый свободолюбивый орк сам для себя определял течение времени.
Позднее Леха узнал, что орки делят время на несколько понятий. «Сейчас» — это сейчас. «Давно» — это не сейчас, это уже кончилось. «Скоро» — в обозримом будущем. «Завтра» — в будущем необозримом. «Всегда» — это всегда, даже если не сейчас, то только что или совсем скоро, но всегда. А привязывать события своей жизни к придуманному гномами для неясных целей хронометру орку всегда кажется просто бессмысленным.
Просто лежать и не участвовать в спасении мира или еще в какой-нибудь, столь же вредной для здоровья операции, было очень приятно. Распластавшись на земле, Леха чувствовал, как вибрирует под ним почва. Это успокаивало. Меньше всего ему хотелось сейчас услышать над собой голос Великого Воителя, вновь понукающего всех окружающих к подвигу. Он уже чувствовал в себе достаточно сил, чтобы открыть глаза, и даже, наверное, встать, но пока он этого не делал, испытывая надежду, что его посчитают трупом и на этом основании оставят наконец в покое. Или, если повезет, он полежит еще немного и окоченеет, и тогда сможет считать себя полностью свободным.
В себя Леху привел шум происходящей рядом борьбы.
С завидным упорством кто-то не хотел пребывать в покое и продолжал выискивать себе возможность посражаться. Рядом кого-то душили. Хорошо так, со знанием дела и с удовольствием прекращали чью-то нежелательную жизнь. При этом процесс сопровождался размеренным металлическим лязгом. Это каска стучала о камень. Звук, издаваемый каской, позволил с большой степенью вероятности предположить, что, по крайней мере один из участников процесса является орком. Из тех, кто остался жив, каски имелись только у орков. Да и кто еще, кроме его неугомонных новообретенных родственников, мог затеять драку после того, что было этой бесконечной ночью? Заботливый разум выдвигал самую беспокойную кандидатуру. И кандидатуру эту Леха сейчас ненавидел каждой клеточкой избитого организма.
В отличии от всего организма разум уже оправился и настойчиво предлагал не высовываться. Не высовываться, пока хотя бы его, Леху, конкретно не пригласят, во избежании того, что в него, организм, опять больно настучат. И еще, проникновенно, убедительно предлагал просто полежать еще в такой удачной позе, пока, если повезет, не окоченеешь и не превратишься в самый настоящий труп. Тогда уже поневоле тебя все оставят в покое.
Леха был бы плохим орком, если бы прислушался к доводам разума.
В повседневной жизни и в быту орки пользуются для анализа ситуации совсем другими инструментами. Тем более ни один орк никогда не слушал надоедливые вопли, издаваемые инстинктом самосохранения. В экстремальных ситуациях выжить орку помогал отнюдь не разум. Прочно угнездившееся в нем со вчерашнего вечера чувство долга по отношению к своим решительно отвергло все доводы паникера-разума, собрало тело в пружину и швырнуло в гущу событий.
Уже в рывке к сознанию и жажде деятельности постепенно подключились несколько органов чувств. Например, зрение. В мгновение заметил Колесников, что ландшафт вокруг резко изменился. Вместо горящего полуразрушенного аула вокруг образовалась черно-серая, до рези в глазах ровная под ярким светом Луны пустошь, посреди которой судорожно дергались два человеческих тела.
К удивлению Колесникова, дрался Буба не с Монсеньером. Лорд лежал на спине, а на его огромной груди прыгал рыцарь и двумя руками давил Бубе на кадык очень странным предметом. Этим предметом был обычный обломок черенка от какого-то сельского инвентаря, опутанный хаотично витками ржавой колючей проволоки. Шипы проволоки проткнули в нескольких местах ладони рыцаря и шею лорда. Ручейки крови из их ран смешивались, стекая Бубе за ворот и на грудь. При каждом новом прыжке рыцаря Буба подавался назад, бился затылком каски об камень земли и слабел. Глаза его мутнели, дыхание становилось все более сиплым и булькающим. Тем не менее, он продолжал втыкать нож в бок рыцарю. Правда, с каждым разом удары его становились все слабей и медленнее. Нож входил уже только на треть лезвия.
Когда-то, в далекой юности, государство в лице майора Удовиченко по прозвищу «Удав» вложило в молодой, растущий организм курсанта Колесникова огромное количество приемов рукопашного боя. Приходилось ему до инстинкта, до хруста в позвоночнике, до алых слез заучивать комплексы рукопашного боя. Будущего офицера научили атаковать из любого положения, любым оружием. Все эти знания, несомненно, пригодились бы ему, будь у него лишних полмига подумать. Но думать было некогда. Леха как мог на четвереньках ускорился и врезался каской в голову рыцаря, сорвал его с лорда, подмял под себя, с удовольствием, ощущая как лопаются под коленом ребра и начал почти в слепую наугад молотить тамплиера сложенными в замок кулаками.
Большую часть ударов Боря легко отразил, а через секунду и сам пошел в нападение. Рыцарь резко выбросил вверх сложенную «медвежьей лапой» ладонь и попал Колесникову в челюсть. Леха тут же поплыл. Стряхнув его с себя, рыцарь легко вскочил на ноги. Сквозь оранжевые круги и фиолетовые звезды, кружащиеся в голове, увидел Леха, как быстро и упруго двигается рыцарь. Весь израненный, но по прежнему слишком быстрый для кого бы то не было.
Взгляд рыцаря был яростен и светел, как у уверенного в своей правоте победителя. И по взгляду этому стало Лехе понятно, что делает он сейчас свой предпоследний в жизни вдох. Боря хищно глянул на лежащего у своих ног орка и с сладострастным наслаждением замахнулся на Леху палкой, целясь проволочным шипом в глаз.
В самый последний момент Леха чудом успел подставить под удар ладонь вместо глаза. Шипы пропороли ладонь и в этот самый миг Леха ощутил чутьем своим новым, орочьим, утробой своей пылающей алой, присутствие рядом своих, которые нипочем в беде не бросят. Он не видел, но, захлебываясь злорадством, чувствовал, как набегает на рыцаря, словно танк на пляжный грибок, гвардии старший гопотырь Попович, ликующий от представившейся наконец возможности выдать кому-то свой коронный с разбегу растоптанным сорок девятого размера берцем по «куда попало». Колесников с облегчением начал валиться в темное ледяное забытье.
Но и в забытьи его настиг звук удара. Удар был такой силы, что Леху вышвырнуло обратно в сознание. Звук напоминал удар по футбольному мячу, такой же гулкий и звонкий.
Лежа на спине, Леха наслаждался замедлившимся в его сознании зрелищем: над ним медленно пролетал изумленный рыцарь, проворачиваясь в полете, как идущая на вынужденную посадку кошка.
И с сожалением тут же констатировал Леха, что, будь он не ладен, тамплиер не только жив, но и прибывает в полном сознании. И выражение лица рыцаря не обещало никому ничего хорошего уже никогда. Из ран, нанесенных Бубой, обильно сочилась кровь. Ярко-алые даже в темноте лоснящиеся капли тяжело падали вниз. Несколько упало на Леху, и он, инстинктивно не желая получить шлепок Бориной крови на лицо, отвернул голову в сторону.
Рядом с собой он увидел огромную тушу лорда Бубы. Туша агонизировала. Она сучила ногами, хрипела и продолжала судорожно выбрасывать по плечо окровавленную руку с зажатым в ней ножом в то место, где совсем недавно был Борин бок. При каждом новом рывке руки рукоятки Бориных топоров, глубоко утопленные в широкой груди лорда, стукались друг об друга.
По гулким ударам сапога стало ясно, что энтузиаст Сытин-Попович решил безвозмездно повторить свой коронный для рыцаря на «бис» и, видимо, не один раз. Самого Сытина Лехе с земли не было видно, но даже звукам ударов было легко понять, что пребывает их автор в крайне приподнятом настроении. Через несколько секунд на подмогу разошедшемуся гопотырю промчался, сильно припадая на левую ногу, неизменный его спутник Мамедов.
— Стой, Ваня, стой! — истошно орал Мамедов. — Не убивай его пока! Он последний, кроме нас, живой! Больше языков нет!
Ответом ему были повторяющиеся глухие удары.
— Стой, шайтан! Стой, баранья башка! Убьешь! — голосил Мамедов совершенно без акцента.
Сытин отвечал ему степенно, размеренно. Слово — удар, слово — удар. Слово на вдох, удар на выдох.
— Нет, бум, Мага, бум, не убью, бум, его, бум, фиг убьешь. Бум, бум, бум. А надо бы! — Сытин остановился перевести дух. — Сам-то ему пару раз вломить желания не испытываешь?
— Дикий ты, Ваня, человек! Что толку его бить?
— А я его не ради толку, я его так, для души!
— Вот так, для души, опять убьешь и все! — рассудительно сказал Мамедов. — Скажут, совсем дедовщину развел. Ты сам-то прикинь! Если за поганую собаку прапора тебя на Слепую заслали? Этот-то вообще иностранец! Ты думаешь, они не придумают, куда тебя еще хуже заслать? Да у них весь глобус в распоряжении!
— А кто доложит? — резонно возразил Сытин.
— Дурак, да? Совсем дикий дурак? Курдюк у тебя между ушами, чтобы каракулевую папаху носить! А со спутника, ты думаешь, не видно? Ты думаешь, им не интересно, что это здесь так бабахнуло, и они спать дальше пошли?
— Во, блин, техника на грани фантастики, — сказал задумчиво Сытин и запрокинул голову в небо.
Космонавты в небе себя никак не проявили, но он все равно, на всякий случай, оскалил показательную дружелюбную гримасу и даже поприветствовал их ладонью. Мамедов наставительно погрозил космонавтам пальцем. Они долго глядели в ночное, совершенно бездонное, переходящее в космос, небо. И каждый видел там что-то свое.
Первым отвлекся гопотырь.
— О, смотри, Мага, пополз опять, сука протокольная! — рыцаря еще раз приложили ботинком, судя по сухому хрусту, в череп.
— Блин, Ваня, как ты всех задолбал уже! Особенно его! Свяжи уже и успокойся совсем. А потом еще надо в офицеров палкой потыкать, вдруг кто живой? А этого свяжи. Очень интересно, что это за палка такая, что они ее поделить не смогли? Может, она и нам пригодится потом? Вот мы его и спросим…
— Да хрен он тебе чего скажет! Вон, рожа какая недобрая.
— Не удивительно, — согласился Мамедов. — Может, он и сам человек недобрый. Не все же такие обаятельные как ты, Ваня. На свете есть и плохие люди. Потом, если так бить, у кого хочешь лицо недоброе станет. Перестань его бить, говорю! А то неудобно как-то. Он же союзник был. Нет! Мы сейчас подождем немного, пока пыль поуляжется, а потом, в сторонке, поговорим с ним. Узнаем, что это за палка такая. И ботинки у него моего размера.
— Ну, раз ботинки ему уже не к чему, я его мотоцикл покататься возьму! У него байк еще круче, чем у ротного был, — решил Сытин.
— Вот на этом байке в дисбат и поедешь! Он же с номером! Найдут — докажут.
— Ну, ты, Мага, голова! — уважительно сказал Сытин. — Сразу видно, у кого мама профессор-геронтофил!
— Сам ты геронтофил пассивный! Геодезист! Однако, тихо! Кого еще на нашу голову шайтан несет? Сильно похоже, что вертолет, — все это время Мамедов стоял, запрокинувшись в небо.
— Блин, Мага, — недовольно протянул Сытин, — вертолет явно к геморрою! Примета верная, жди беды. Если один подпол на уазике такой кипиш навел, чуть не опухли, пока ухайдакали, то, прикинь, это какая шишка летит! Волдырь Волдыревичь из штаба группировки в упаковке не меньше полковника! Это будет вообще полная…
— Чтоб ему палец на лоб вырос! — перебил его Мамедов. — Точно вертолет, да не один!
— Ну, накрылись, Мага, твои новые ботинки…
— Да хрен бы с ними. Как бы мы сами не накрылись!
— Это да, — со вздохом согласился Сытин. — У нас так… Свидетели даже на свадьбе через раз табуреткой в грызло получают, а тут…
— Какая свадьба? О чем ты, Ваня? — удивился Мамедов.
— Тут баш на баш, — продолжил размышлять вслух Сытин. — Если живы остались только мы, то мы либо обдристаться на бегу какие герои, либо свидетели. Это все зависит от того, чья это была свадьба. Вот ты, Мага, знаешь, кому мы свечку держали? Я лично даже отгадывать не буду. Один хрен фигня какая-то приключится! — Сытин сложил руки на груди, расслабился и начал лениво выискивать в темном небе вертолет.
— А, шайтан! — Мамедов судорожно оглядывал начинающие сереть окрестности. — Все равно бежать некуда! Я-то еще кое-как за правоверного сойду, пока говорить не придется. А вот ты, Ваня, с твоей штрафной рязанской будкой нигде за местного не сойдешь! Ладно. Раз бежать некуда — стоим, ждем. Действуем как всегда. Я — чурка завоеванный и по русски «сорри, донт андестенд, сэр» и вообще «моя твоя не понимай», а ты — контуженый. У тебя лицо такое — тебе поверят!
— Может, пойти капитана за пульс потрогать? Может, жив? Пусть сам с начальством рулит, ему привычней, — предложил Сытин.
— Да стой где стоишь! За пульс он потрогает. Ты кого потрогаешь, потом месяц с костылем на изготовку ходят. Потрогает он! Пусть его начальство трогает, а нам с тобой надо всех убедить, что мы с тобой тупые, как пуговицы оловянные! Понял?
— Да, блин, все я Мага, понял! Только я не понял, прилетел-то кто?
— Ох и любопытный же ты, Ваня, человек! — вздохнул Мамедов. — Ну, не все ли тебе равно?
— Ну все-таки! — упрямо повторил Сытин. — Жалко ведь, что так все кончилось! Как-то не так должно было кончиться. Может, еще не кончилось, а?
— Да, вроде, совсем всех убили уже, — Мамедов огляделся.
— И, все равно, чего-то не хватает…
— Мне одного не хватает…А текилу у нас всю этот боров выжрал? — Мамедов кивнул в сторону затихшего уже лорда Бубы.
— Так, это, Мага, — Сытин воровато оглянулся, — а запах?
— Дите! Кому страна оружие доверяет! От нас и так фонит дай Бог, то есть, наоборот, не дай Бог! Нюхать нас добровольно никто не захочет! Однако, полковник, ночью, по тревоге, над нейтральной, и трезвый? Он же тоже человек, не железный совсем, однако!
Сытин кивнул, соглашаясь, и вынул из-за пазухи початую литровую бутыль текилы. Бойцы быстро сделали по глотку. В бутылке осталось пальца на три. Они переглянулись, а потом взялись за дело.
Сытин помог Колесникову принять сидячее положение, просто привалив его спиной к туше лорда. Мамедов влил ему в рот остатки текилы. Леха закашлялся, но все же смог проглотить обжигающий напиток. Вкуса он не разобрал.
— Воды! — просипел Леха.
— Воды нет, — с притворным сожалением сказал Сытин, — есть коньяк. И коньяка у нас много!
Быстро, как всегда в горах, светало. Кончилась ночь. Над перевалом поднимался рассвет. Стало видно, что аул исчез не весь, за пределами ровной площадки вокруг выживших проступили из мглы руины домов и заборов.
Прислонившись спиной к туше лорда, Леха выдернул из ладони шипы колючей проволоки и положил палку возле себя. Мамедов подал ему его автомат. Леха отстегнул пустой магазин и зашвырнул его подальше. Вставив новый магазин и с наслаждением, не спеша, взведя затвор, Леха стал прислушиваться к своим внутренним ощущениям и вдруг понял, до какой же степени ему по фигу все на свете. Дальнейшее развитие событий больше не волновало его ни в малейшей степени.