Глава шестнадцатая.
В аул входили молча.
Осторожность соблюдать больше не требовалось, да и смысла особого не было. Всем оркам уже было ясно, что победа за ними, но необычайная тишина давила на всех.
Даже Буба и Монсеньер заметно сникли. В ауле не было слышно ни звука. Ни людей, ни животных, ни даже насекомых. Ничего. Полная, густая, как смола, тишина окутывала со всех сторон.
Их осторожные шаги звучали в этой тишине оглушительно, как раскаты грома. Еще громче стучали сердца. От этого должно было быть очень страшно, но, очевидно, ресурс страха в организме за сегодняшнюю ночь все исчерпали полностью. Вместо страха в сердце вошла тупая ледяная игла отвращения.
Внешне все было в порядке. Чистый, и, по здешним меркам, зажиточный аул. Несмотря на полное безмолвие, он не казался брошенным. Наоборот. Каким-то доселе неведомым, чисто орочьим чутьем ощущал Леха присутствие рядом чего-то отвратительного и опасного. И все остальные чувствовали то же самое.
Главную и единственную улицу они прошли всю. Ничего не произошло, но легче не стало.
Перехватив поудобнее секиру, Мамедов пробормотал что-то себе под нос — то ли выругался, то ли помолился особенно затейливо. Приготовления помогли ему собраться с духом и он, отворив пинком калитку, нырнул перекатом в ближайший от себя двор. Раздался грохот, который издают обычно крадущиеся в темноте по чужому двору десантники, потом все стихло. В этой, уже совершенно невыносимой тишине, казалось, слышно было, как падают на землю прошедшие навсегда секунды.
Первыми ожидания не выдержали, естественно, Буба и Сытин. Оба с трудом протиснулись в нерасчитаный на их габариты дверной проем, готовые спасать и сокрушать. Спасать, естественно, Мамедова, сокрушать, соответственно, все, что Мамедовым не является.
Раздался чудовищный хруст, скрип и грохот, который обычно производят два крупных десантника, скрытно спешащие на выручку товарищу по груде неизвестно кем оставленных на их пути обломков сельскохозяйственного инвентаря. Потом стало тихо.
Монсеньер, желая получить информацию из-за забора, начал тихо насвистывать мелодию. Гном мудро рассудил, что ответить могут только свои. Местные точно не знают песню «Взвейтесь кострами». Во всяком случае, Леха опознал в мелодии именно этот гимн.
Вместо ответного музицирования из-за глинобитного забора раздался знакомый голос. Если пропустить весь текст через строгую цензуру, то сказал Буба следующее: «Уважаемый гном, мать ваша магма, не могли бы вы прекратить выпячивать свою индивидуальную музыкальность и противопоставлять себя коллективу любым иным способом, то есть не выламываться? Гораздо более уместно будет для добропорядочного гнома собрать в кулак седалище и волю и присоединиться к уважаемому орку, дабы вместе лицезреть нечто, повергающее всех в шок и недоумение»
Только лорд смог уложится в девять слов, не разу не повторившись и не использовав ни одного цензурного. Речь его, несмотря на абсолютную непечатность, нашла свой отклик у всех.
Во дворе действительно находился объект, легко могущий повергнуть в шок и недоуменнее и менее впечатлительную личность, чем лорд Буба.
На столбах, поддерживающих крышу летней кухни, на гвоздях-двухсотках был распят обнаженный мужчина. Тело его уже почернело, вздулось и издавало зловоние. Во многочисленных язвах шевелились мелкие белесые черви. Леха не смог разобрать, те же это твари, что были на теле Игумнова, или нет, но то, что это не мотыльки, он понял сразу. Глазницы и уши покрывались шевелящиеся от червей заскорузлые струпья.
— Ну, и что это за нафиг? — спросил с вызовом Монсеньер.
Обращался он сразу ко всем, но общее мнение выразил, естественно, Буба. Видимо, в орочьем коллективе существует обычно только одно мнение:
— Блин, ты у меня спрашиваешь? Это ведь ты у нас служитель антинаучного культа! А здесь на лицо явно какая-то религиозная фигня. Это же, типа, распятие! Кто-то тут на религиозной почве лютует. И давно, похоже. Этот уже дня четыре висит!
В запальчивости Буба ткнул стволом автомата в распятое тело излишне эмоционально. Тело, видимо, под воздействием тычка, издало тихий протяжный стон и медленно подняло веки. Глаза его, полные боли и скорби, были осмысленны и живы. От неожиданности Буба нажал на спуск. Раздалась короткая очередь. Глазные яблоки распятого медленно закатились вверх, струпья век медленно сползли вниз. Жизнь медленно покинуло тело. Черви не обратили внимания на выстрел и продолжили свое дело. Остальные были в шоке. Лорд, видимо, тоже почувствовал себя не очень комфортно. Он откашлялся.
— Да ладно! Ему уже не помочь было. Так даже лучше. Отмучился. Пошли отсюда на фиг. Не хрен тут больше делать. А некромант сам себя не убьет. Кроме нас некому!
Все вышли обратно на улицу и встали там в молчании и замешательстве. Вдруг рядом хлопнул пистолетный выстрел. Взвинченные нейроны с большим трудом удержали людей от того, чтобы начать беспорядочно палить вслепую куда попало. Встав в круг, спиной к спине, вскинув к плечу автоматы и секиры, ждали они дальнейшего развития событий. Оптимизма по поводу будущего никто не испытывал.
Дверь в дувале напротив открылась вовнутрь. При этом она издала такой страшный и зловещий скрип, что все морально приготовились к встрече с опасным и свирепым существом. Но в дверном проеме показался Девяткин. Одной рукой он засовывал в карман разгрузки пистолет, в другой держал надкушенное яблоко. Он с удовольствием отломил зубами огромный кусок и теперь, захлебываясь соком, оглушительно жевал его.
Заметив на себе вопросительные взгляды товарищей по оружию, он небрежно махнул надкушенным яблоком себе за спину и произнес с набитым ртом:
— Да там такая же фигня!
-— А? — только и смогли ответить хором товарищи по оружию. Девяткин, чувствуя, что ситуация не до конца прояснилась, кивнул на яблоко.
— Там этих яблок — завались. Урожай созрел. Хотите?
На его огрызок претензий заявлено не было. Так же не было желающих угоститься яблоками из пристегнутой к поясу каски.
— Знаете, юноша, —словно размышляя, произнес Монсеньер. — Это очень вредная и отталкивающая привычка. Со временем она может перейти в неуправляемую манию. А в вашем юном возрасте такие привычки просто неприличны! Вам ведь домой скоро. Не уверен, что вы сможете рассказать об этом своей маме.
— Да, ладно, батюшка. Я взял-то всего несколько яблок. Подумаешь, все равно бы сгнили. Как любил говаривать, прибери его Вадим, мой бывший бур Резец, «сие не мародерство, сие военный трофей». А книгу я и вернуть могу, она без картинок!
После этих слов Леха заметил, как оттопыривается левый набедренный карман его бывшего ординарца. Учитывая местную специфику, это мог быть только Коран. Другой литературы в доме крестьянина просто не могло быть.
— Тьфу, ты, блин, прости меня, мать моя Магма! Вразумить бы тебя по-свойски, балбеса, да нас и так мало осталось! — подвел итог воспитательной работой священнослужитель и отвернулся.
Добытую неправедным путем литературу он у Девяткина изъял и мгновенно спрятал. Леха опять не понял, куда. В рясе карманов не было. В кольчуге, тем более.
Раздался выстрел. На этот раз это был не пистолетный щелчок, не сухой лай Калашникова, Леха отчетливо ощутил подошвами вибрацию почвы. Шарахнуло, как из пушки.
На совершенно пустой, с обеих сторон стиснутой глинобитными белыми стенами улице мгновенно нашлось место для укрытия каждому. Даже Монсеньер и Буба легко втиснули свои немалые тушки в шероховатости на стенах. Сытин, понимая, что у него этот номер не пройдет, рухнул прямо на землю, судорожно вглядываясь в пространство сквозь прицел автомата. Верный Мамедов плюхнулся сзади и левее от великана, повторив его жесты и внезапно понимая, что на трофейной секире напрочь отсутствуют даже примитивные прицельные приспособления.
За ними неестественно медленно оседал на землю Девяткин с головой, превратившейся в кровавую кашу. Вместе с тем, как его тело приобретало все больший крен, из каски вываливались восковые яблоки и, быстро набирая скорость, укатывались вниз по улице, к дому муллы.
Отряд оказался в очень незавидном положении. Даже в полной темноте самый плохой стрелок мог легко перечеркнуть их жизни парой длинных очередей, но их почему-то не последовало. Через несколько бескрайних секунд ожидание и неизвестность спалили все нервные окончания. Ожидание последнего в жизни выстрела отзывалось холодной болью в каждом ударе пульса, в каждой клеточке, ставшего внезапного таким заметным и уязвимым, тела.
— Откуда эта падла стреляет? — спокойно и строго спросил Монсеньер.
Леха даже расстроился, что не может качественно удовлетворить любопытство уважаемого гнома. Никогда еще раньше Леха не испытывал неудобств из-за гномов. Похоже, в новой его жизни это будет случаться сплошь и рядом. Гномы, похоже, обожают задавать провокационные вопросы и ставить всех в удобные только для гномов позиции.
— Да, вон, видишь, дом двухэтажный, с балконом? Там она, там, тля нестроевая, больше негде! Что, бойцы, а, гранатомет-то никто сам прихватить не догадался? Все мне, старику за ваши тараньи головы думать надо! Мне что, больше делать нечего? — Буба спрашивал еще строже. Леха очень расстроился, что подвел и второго Великого Воителя.
— Да ей гранатомет до одного места! Это же эльфа, она, хоть и мертвая, а убивать ее глаза в глаза, как обычного эльфа. Потому что…
Монсеньер так и не успел объяснить, почему капризные эльфы брезгуют умирать при иных методах воздействия. Нравоучительная речь служителя культа была грубо прервана недовольным воем гранаты, выпущенной из «Вампира» .
Взрыв мгновенно превратил богатый двухэтажный дом здешнего муллы, ныне, скорее всего, распятого, как и все прихожане, в полуразвалившийся одноэтажный сарай, к тому же очень быстро теряющий остаточную стоимость из-за сильного пожара. Взрыв произошел очень близко, метров пятьдесят, не больше.
Ударной волной Леху сильно подбросило и ударило о грунт так, что он оцарапал верхнюю десну нижними зубами. Слышимость стала такая, как будто ему натолкали в уши холодную вату. Обернувшись, он увидел бывшего пулеметчика с высоты Слепой, утратившего в ходе последних бурных событий фамилию. Тот стоял прямо на дороге на одном колене и торопливо, но уверенно перезаряжал гранатомет. Он, очевидно, без должного внимания выслушал нравоучения Монсеньера, типа, глаза в глаза и прочие теоретические выкладки, не подтвержденные опытным путем. С присущей оркам тягой к сложным технологиям он прибывал в блаженной уверенности, что лишняя ракета еще никому не повредила. Особенно тем, кто их пускает.
Не понятно, что в произведенном первом пуске его не устроило, но он очень спешил произвести еще один, то ли для закрепления эффекта, то ли для исправления ошибок. С садистски-счастливым видом он еще раз достиг высший точки наслаждения, выбросив в ночь еще одну комету. Сильный пожар, вопреки направлению ветра и законам физики, перекинулся сразу на несколько домов вокруг бывшей резиденции бывшего муллы. Вокруг вспыхнуло очень много домов. Мощные очаги пожара возникли достаточно далеко от места взрыва. Взрыв на этот раз был даже мощнее первого. Леху еще раз, очень сильно ударило об грунт. От удара у Лехи просветлело в голове и он вспомнил фамилию бойца. Зомберг. Фамилия этого пулеметчика была Зомберг.
Выстрелить еще раз Зомберг не успел. В воздухе мелькнула легкая тень, и во лбу у него появилась длинная палка, украшенная на конце перьями. Прежде чем Леха понял, что это такое, еще одна стрела пробила висок Говорова.
— Ну, блин, мать моя Магма, теперь-то мы ее точно разозлили! — с восторгом воскликнул Монсеньер и понесся по направлению к руинам дома муллы. Ряса, удивительно черная на фоне моря огня, разливающегося по аулу, развивалась, делая его похожем на гусеницу, едва не превратившуюся в бабочку. Поднятая над головой секира отсвечивала на лезвии багровым. Леха бросился за ним, торопливо сожалея на бегу о своем дурацком героизме. В голову Лехе пришла мысль, что зря он не слушал маму и сменил в шестом классе занятия по классу фагота на секцию бокса. Сытин и Буба пыхтели и бухали сапогами чуть позади.
— Попович, внутрь не лезь! — рычал на бегу Буба. — Нельзя тебе с ней воевать. Она баба, а ты гопотырь!
Леха внезапно проникся идеями феминизма и равноправия полов. Он очень сожалел, что гвардии старший сержант не может выдать кому-то свой коронный прямой с разбега берцем в голову только на том основании, что его оппонент баба. Это было унизительно по феминистическим меркам прежде всего для самой бабы. И еще ему показалось глупо не использовать отпущенные щедрой природой Сытину габариты по прямому назначению. Если не как самоходный стеноломный агрегат, то, хотя бы, как передвижной стрелоулавливатель. Хотя, если вспомнить, что сделала стрела с каской Говорова, надежды мало… Как-то очень много передумалось Лехе на бегу.
Тем временем Монсеньер достиг своей заветной цели. По какой-то нелепой случайности из всего забора вокруг дома муллы уцелел участок метров семи в длину с дверным проемом в середине. Им он и решил воспользоваться. Странно, но все местные жители были не только значительно ниже гнома ростом, но и уже в плечах. Одну часть дверного проема он обрушил плечом, другую лбом. А через мгновение разрушительное общение с дверным проемом повторилось в обратном направлении. Как пробка из шампанского, вылетел из двери Монсеньер, только притолоку в этот раз он разломал каблуками. Пролетев несколько метров, тело в рясе воткнулось головой в каменистую почву и рухнуло ничком. Потом поднялось на четвереньки, совершило несколько бросков по направлению к заветной двери и только после этого потеряло сознание. Вслед за гномом невидимая сила небрежно перебросила через дувал его погнутую секиру. На полном ходу Леха споткнулся об нее и с размаху врезался в грунт.
Лехе очень повезло. Мимо него пронеслись, сотрясая землю ботинками, Буба и Попович. Неизвестно, слышал ли Сытин распоряжение лорда, но, очевидно, что исполнять его он не собирался. Для того, чтобы оказаться в руинах дома муллы первым, он совершенно неспортивно и невежливо толкнул Великого Воителя задницей.
Было заметно, что смена заурядной фамилии Сытин на громкое прозвище Попович не сделало товарища гвардии сержанта более покладистым и управляемым. Но лорд, он потому и лорд, что его приказы, просьбы, распоряжения выполняются по счету «раз», не взирая на то, что там и кто собирался или не собирался делать. Грубо оттесненный более тяжелым и молодым, лорд мгновенно навел статус кво. Для этой цели он провел простую подножку. Попович, утратив опору, сильно вильнул корпусом, потерял равновесие, завалился на бок и, по инерции, с диким лязгом, врезался каской в остатки дувала. Этим была поставлена точка в существовании ограды резиденции муллы. Остатки дувала рассыпались и опали.
В свете ревущего пламени, все более и более мощного, видна стала гибкая, явно женская фигура. Стоя вполоборота к набегающим на нее оркам, женщина натягивала лук. Серебристый металл ромбовидной зазубренной стрелы отсвечивал в языках пожара. Что особенно удивило Леху, одета она была в самые обычные джинсы и белую футболку, волосы были стянуты назад. Только сложной пластинчатой формы перчатки, очевидно, изготовленные специально для стрельбы из лука в таких непростых условиях, и черная кожаная перевязь делали ее похожей на грозного и опытного воина. Самым непонятным и неуместным предметом экипировки ночной убийцы были дурацкие темные очки в стиле короля Элвиса — большие круглые консервы, осыпанные по ободу звездами и фальшивыми бриллиантами. Стрела уже почти сорвалась с легких изогнутых прутьев, служащих ей луком, но лорд, издав совершенно нечленораздельный рык, бросился на нее и смял. Заслуженный и уважаемый орк повел себя как уличный хулиган и просто ткнул в эльфу, а это была именно она, стволом автомата, зацепив, правда, только лук. Стрела сорвалась и, зло шкрябнув Бубу по каске, светлой молнией умчалась куда-то за спины орков. Судя по неправославной и непарламентской ругани, Мамедов с ней все же повстречался.
На первый взгляд Буба был раз в пять больше лучницы, поэтому совершенно непонятно, как она так просто свалила его, легонько ткнув верхним концом лука в горло. Буба опал, как ядерный гриб после взрыва. Леха, сократив дистанцию до пяти метров, решил судьбу не испытывать и вскинул автомат к плечу. В следующее мгновения эльфа, сделав перекат вперед, захлестнула его левую руку на цевье между луком и острой, как бритва, тетивой. Было очень больно, но Леха, едва не оставшийся без руки, все же попытался опустить ствол до уровня ее дурацких очков и разнести ее череп длинной очередью в упор. Можно ли убить эльфа таким способом, он наверняка не знал, но нутром своим багровым, орочьим, понимал, что это, во всяком случае, не повредит.
Хрупкая бледнокожая девушка, худая, как фотомодель, суставы прямо под кожей, оказалась на удивление сильной. Он не смог опустить автомат. Она вздернула его руку вверх одной рукой, а сама с ходу вкатила ему локтем другой руки в солнечное сплетение и коленом в мошонку. Локоть бронежилет отразил, а колено нет. Леха почувствовал себя бабочкой, живьем насаженной на ржавый гвоздь. Он поплыл и вглухую прозевал удар ребром ладони в кадык. Обессилив, он почувствовал, что очередь он все же дает, в белый свет, как в копеечку, и еще он почувствовал, как женское тело под ним, напрягая мышцы таза и спины, медленно, но верно, не смущаясь грохота автомата, раскручивает его, чтобы метнуть подальше, переломив на прощанье хребет.
Его последнее вращение грубо прервал Мамедов, с диким хрустом опустивший секиру на голову врага. За эту ночь Леха еще не привык к звуку крушащего череп топора, а Мамедов, похоже, вполне с ним освоился, даже, наверное, полюбил. Уж очень лицо у него было блаженное, когда он девушку топором. Но, увы, сказалось, отсутствие серьезной практики до сегодняшней ночи, не доводилось как-то раньше ему людей топорами, да и нелюдей тоже. Промазал Мамедов. Снес девушке ухо, половину прически, одну щеку. Лезвие секиры увязло где то в ребрах. Леха, стремительно приближающийся к земле, уже было решил, что и топором их, нелюдей, не возьмешь, но тут из рукава футболки выпала маленькая хрупкая девичья рука, из которой торчала еще более маленькая и хрупкая ключичная кость. Видимо, для противника такая утрата оказалась значительной. Эльфа, бросив зажатый в отрубленной руке лук, бросилась бежать. Отскочив шагов на пять, она вырвала из ребер секиру и запустила ее, умело замахнувшись одним запястьем, во владельца. Мамедов оказался не особо ловким, но очень везучим парнем. От секиры он увернуться не успел, но под удар подставил самую подходящую для этого деталь организма с точки зрения орка, голову. Удача же заключалась в том, что в лоб он получил не лезвием, а обухом. В результате чего приобрел залихватскую вмятину на каске и свалился на пыхтящего от натуги и пытающегося встать лорда. Учитывая бессознательное состояние бойца, лорд такое грубое нарушение субординации проигнорировал. Занят он был тем, что, не собираясь повторять ошибку Лехи и не палить порох зря, тщательно целился в эльфу из Стечкина.
Освободившись от секиры, однорукая эльфа не собиралась сдаваться. Вскинув над головой странным образом переплетенную кисть уцелевшей руки, она выкрикнула нечто похожее на вопль сатанистов, понявших, что вместо дьявола они вызвали на свою голову целый взвод сильно поддатого ОМОНА . После этого она резко сбросила руку вниз движением, похожим на взмах крыла или удар бича.
Что-то разверзлось под орками, что-то с грохотом лопнуло и рвануло. С неба обрушился дождь из огненных хлопьев, пламенных стрел, и гул, ужасный гул сотряс всю землю.
Резкая боль скрутила орков в пружину. Ни в одном не нашлось силы открыть глаза. Сквозь боль и страх они чуяли, как могучая вибрация земли стекается к ним, копится на кончиках пальцев их противника, чтобы через пару вздохов обрушить на них последний, все испепеляющий удар.
Какими долгими, какими тугими, сладкими и непереносимо долгими были эти вдохи. Как жадно и сладостно старались дышать орки. Вот когда сила, ощутимая, как речное течение, достигла максимальной плотности, такой, что вот-вот и она сама собой рванет и испепелит тут вообще все, вот когда удар стал неотвратим, сквозь ужас и тьму услышали орки звук.
Сначала раздался оглушительной силы выстрел. Потом ехидный и злой голос, произнесший: «Что, мля, не нравится?». И тут же словно замыкание произошло в схеме бытия. В этот миг неуправляемая и непреодолимая сила пошла в разнос. Грохотало и рвало довольно долго. С неба ссыплись молнии. Само небо полыхало и рвалось на куски. Вместо снега валил из алых расплавленных туч пепел.
Леха лежал, так и не распрямившийся, скрученный, как зародыш самореза. Его кожа вздувалась и лопалась от жары. На него валились хлопья пепла, мешая дышать, а он лежал, и что было сил, а было их, прямо скажем, меньше чем мало, и изо всех сил ликовал. Радовался так, как может радоваться победе только орк.
Теперь вместе со сгоревшем небом осыпалось на него пеплом все, что было раньше его миром. Миром капитана Колесникова, в котором хитрые толстые дядьки, деля добычу, пугали друг друга военной машиной, в которой он, Колесников, был бесчувственной гайкой. Теперь он понял, что всегда, даже раньше, чем стал себя помнить, был орком. Свободным и яростным орком — победителем всего на свете. И понял он, что орком быть для него — самое приятное ощущение.
Он еще не осознал своим ушибленным разумом, что произошло, что за неведомые, невиданные силы природы, и природы ли, прошлись по нему, но то, что вот это и есть настоящая, заветная правда, ранее ему не доступная, понимал, если не разумом, то чутьем. Орком быть оказалось очень уютно, особенно в те редкие минуты, когда тебя не пытаются убить.