15.
А вечер удался на славу. Стояла середина лета, самая-самая середина июля. Небо было чистым, без единого облачка и таким глубоко голубым, каким оно бывает в этой полосе России летом близко к закату. Вода в реке была тёмно-голубой, даже синей, листва и стволы деревьев в лучах заходящего солнца отливали золотистыми и жёлто-зелёнными красками, а там, куда не падал солнечный свет, царило тёмно-тёмно-зелёное царство, где лишь изредка поблескивали белые стволы берёз. Там, где река делала изгиб, из тёмных береговых зарослей выглядывала вымостка для рыбалки, и на ней два рыбака, пользуясь предзакатной порой, быстро разматывали свои удочки. Всё застыло перед закатом, ни одна рыбина не производила на водной глади ни единой круговой ряби, неподвижные кувшинки и застывшие кусты и деревья впитывали последнее перед заходом солнца тепло, и только одна чайка медленно парила над водой, лениво пошевеливая крыльями, словно исполняя прощальный танец перед наступлением ночи.
На том берегу почти до самого горизонта, до полоски дальнего тёмного леса, тянулась золотистая чересполосица корнеплодного поля, застывшее золото пшеницы и ярко-зелённые луга.
Среди городской зелени в лучах вечернего солнца светилась высокая белая с пятью голубыми куполами церковь, блестели ярким золотом кресты. Дома также светились каким-то особенным светом, словно старались быть покрасивее, понаряднее в эту предзакатную пору перед уходящим светилом. Даже столбы электропередачи, как-то по-праздничному вышагивали вдоль улиц, натягивая провода, словно струны, наверное, готовясь сыграть на них свою электрическую мелодию.
Вдоль тропинки, ведущей к реке, среди высокой травы ярко голубели на высоких стеблях цветы цикория и золотились зонтики пижмы. Цветы во дворе вечером как-то по-особому пахли, не так, как днём, источая накопленный за день аромат.
А из-за лесного массива, что рос с другой стороны дома за огородом, снопы яркого золотисто-жёлто-розового света устремлялись вверх в небо, и, ежеминутно меняясь, создавали неповторимую игру света.
Вечер был так хорош, что стол для ужина накрыли в саду возле беседки. Как всегда в середине красовались бутылки с домашней наливочкой, с наклеенными бумажками, на которых было обозначено, из чего она сделана. Это создавало неповторимую семейную атмосферу. Раиса Никифоровна и Тамара Ивановна, потрудившись днём, восседали за столом и только расставляли посуду, приборы и блюда, что приносили из дома говоруньи и хохотуньи – Анастасия и Вероника. Да, да, мы не оговорились и Анастасия. То ли вечер так на неё повлиял, то ли что, но она была сейчас более весела и разговорчива, чем обычно.
- Хохотушки, не забудьте рюмки! – кричала им вслед Раиса Никифоровна.
- А вот забудем, из чего пить будем? – смеясь, стихами отвечала ей с веранды Настя.
- Забудем и не будем! – вторила ей сестра.
- Вот я вас, проказницы! – смеялась бабушка.
Стол ломился от домашних разносолов, видно было, что домочадцы любили иногда устраивать застолья. И, действительно в этом присутствовал семейный домашний, по- соседски хороший дух, столь любимый в народе.
- А вот и Иван! – встретил его Пётр Терентьевич широким рукопожатием. – Как прогулялся?
- Очень красивые места и вечер необыкновенный, - ответил тот.- Жалко оставил в чемодане фотоаппарат.
- Непростительно для фотохудожника, - заметила Анастасия.
- Да, уж… как-то… не подумал.
- Ну, ничего-ничего, будет ещё день, будет пища, - сгладила серьёзное замечание дочери Тамара Ивановна.
Наконец, все уселись. Пётр Терентьевич разлил по рюмочкам наливку. И первый тост, по обычаю, прозвучал в честь приехавшего.
Ужин на свежем воздухе, под открытым небом, в кругу своих, вкусная домашняя еда, наливка и доброе, непринуждённое общение сделали своё дело. Создалась та атмосфера внутреннего праздника, какая редко посещает нас в суете дел, в постоянной беготне и заботах. Внутренним взором человек смотрит на это своё состояние и с недоверием думает: «Надолго ли? Но всё равно хорошо!».
Иван всё смотрел на Настю и любовался ею, любовался красотой этой молодой женщины, её жестами, мимикой, позой, всем, что исходило от неё. А она излучала нечто такое, чему он ещё не нашёл характеристики. И это более всего интриговало его.
- Настя, почитай нам свои стихи, - наконец, сказал Бескрайнов.
Анастасия выпрямилась на стуле и, глядя поверх голов куда-то вдаль, стала читать.
Не парИть, не мечтать, не смотреть?
Научиться всего не хотеть?
Научиться сидеть и лежать?
Отучиться бежать,
Отучиться летать,
И страдать, и кричать,
И даже любить?..
Но зачем тогда жить?!..
- Хорошо, очень хорошо! – воскликнул Бескрайнов, - Как это мне близко!
Анастасия повернула к нему голову и внимательно посмотрела на него.
- Ещё, ещё, Настя! – в один голос воскликнули Раиса Никифоровна и Вероника.
- Стихотворение называется «Миражи»:
Весна тонколикая
Зыбкой вуалью
Покрыла всё близкое
Снов пасторалью.
И сладко так грезится
В токе предчувствий,
И нового месяца
Импульс безумствий.
Наверно проклюнется,
Что-то проявится…
Но та же всё улица,
Та же лукавица.
- Да, да, миражи… - Бескрайнов со всё более возрастающим интересом смотрел на Настю.
Ей безусловно нравился его интерес, но в то же время она чувствовала внутри некую незримую преграду, некую тонкую стену, отделявшую её от него. И чем больше он проявлял свой интерес к ней, тем толще становилась эта стена.
- А хотите ещё, вот, про таланты?
- Конечно, Настя, - не отрывая взгляда, сказал Иван.
Вот немножко посижу,
Вот немного подремлю,
Вот немножко полежу,
Вот немножечко посплю...
Иногда, чуть-чуть, подчас,
А порой всю жизнь твердим,
И приходит в судный час
Отрицательный вердикт...
Где бы времени занять,
Хоть немного, хоть денёк,
Повернуть теченье вспять,
Отодвинуть дальше срок?..
Но у времени закон,
Не вернуть уж дней ушедших,
Не поправить дел прошедших.
Нас выводит смерть за кон,
Там Отец ведёт опросы,
По талантам и вопросы...
- Верно, верно, Настасья, - Раиса Никифоровна обняла её за плечи, притянула к себе и поцеловала.
- Ну, а вы почитаете своё? - приникнув к бабушке, спросила Анастасия у Бескрайнова.
- Ой, да я уже… давно… Ну, отчего ж… можно… Только вот, могу сбиться… не обессудьте, - по привычке начал тот.
- Ваня, что ты? Тебя женщина просит, почитай, ты же сам говорил, что пишешь! – не выдержала Раиса Никифоровна.
- Ну, слушайте…
- Не нукай, не запряг! – всё не успокаивалась бабушка.
- Раиса Никифоровна, не смущайте молодого человека! Он и так стесняется… - вступилась за Ивана Тамара Ивановна.
- Нет-нет, всё нормально… Сейчас…
Бескрайнов не смущался и не боялся, нет, он не хотел только одного – зависимости от аудитории, от чьего-то мнения. Он был сторонником чистого искусства, искусства, прежде всего, в себе, искусства для души. Что касается других, то он, как всегда, хотел перепрыгнуть весь процесс, стать уже известным, уважаемым, слово, которого все ловят с нескрываемым вниманием и почтением, и не обсуждают. А тут будут судить, будут оценивать, обсуждать, иметь своё мнение… Вот этого он терпеть не мог! Но, что поделаешь, «назвался груздем, так лезь в кузов»…
Бегу бессмысленно который год подряд
Всё дальше от тебя, всё ближе к краю.
Толкает в спину беспощадно взгляд.
Твой это взгляд?
Наверное...
Не знаю.*
Глаза зажмурив, улетаю тенью
Туда где ночи нет и дня,
И мыслей нет,
И чувств,
И ощущений...
Нет ничего...
Я там - где нет меня.**
(* и ** Стихи Олега Туманова «Взгляд» и «Туда»)
- Куда это ты бежишь, Ваня, и от кого, а? И к какому краю? – испуганно проговорила бабушка. – И куда улетаешь? «…Где ночи нет и дня, и мыслей нет, и чувств, и ощущений...» - это, что смерть что ли?
- Раиса Никифоровна, это такие образы, иносказания, чистая поэзия одним словом, - вступилась за Бескрайнова Вероника.
- А я так скажу. Вот, Настины стихи понимаю, и они ложатся на сердце. А ваши Иван… ну, не обижайтесь… - наконец, подал голос Пётр Терентьевич.
- Да, нет, Пётр, хорошие стихи, чем то напоминают начало двадцатого века, - парировала мужу Тамара Ивановна.
- Это у него лирический герой говорит… Да, Иван? – Настя подняла на него свои до того опущенные глаза.
- Да… конечно… лирический… - Бескрайнов покраснел, произошло то, что он более всего не любил. Он в своём воображении часто прокручивал плёнку, где всё прочитанное им вслух перед аудиторией, воспринималось «на ура», под крики «браво» и «ещё», а тут… - Извините, что-то устал…
Начиналась обычная в таких случаях депрессия. Бескрайнов знал во что это выльется. Неделю-две его будет мутить от одной только мысли о каком бы то ни было сочинительстве. Он встал, и, не прощаясь, пошёл к себе в комнату.