Глава шестая.
Разбудил Леху матерный подполковничий рык. Он захотел застрелиться и повесить трубку. Потом сообразил, что пистолет его валяется под койкой второй или третий день не заряженный, и голос он слышит не через провода.
Сам грозный начальник штаба полка подполковник Кирилл Романович Гнедых явился лично засвидетельствовать свое неудовольствие. Колесников в ужасе вскочил.
Слава Богу, следы их вчерашней беседы уже убрал исполнительный и тихий ординарец Девяткин. Он же, больше некому, привел в порядок капитанскую форму. Леха быстро оделся, пообещал мысленно поощрение Девяткину, и пулей выскочил из штабного блиндажа.
На свежем воздухе ему стало нехорошо. Но не от похмелья. Грозный начштаб явился не один. С ним прибыла целая делегация. Особенно насторожил Леху тщедушный бледный старший лейтенант с лычками военного прокурора.
Почти все приехавшие, кроме прокурора и православного батюшки, были явными иностранцами. Фотоаппаратов и камер заметно не было. Значит, не журналисты. Иностранцев было двое штатских и двое военных.
Штатские были похожи друг на друга, оба низенькие, плотненькие, с бегающими глазками и ручонками.
Из военных один был явный француз. Десантная форма сорок второго размера, рост метр с кепи, задиристый и надменный вид. Общее впечатление портило только лицо.
Вместо лица был у него огромный кровоподтек, по форме и размеру напоминавший рисунок подошвы российского прыжкового ботинка сорок девятого растоптанного размера. Колесников интуитивно обрадовался, что гвардии старший сержант Сытин не попадет в поле зрения высоких гостей.
Леха напустил на себя уставной вид, исполнительный и придурковатый. Высокого начальника глазами ел, как первогодка пирожное.
— Товарищ подполковник, разрешите доложить!
— Да пошел ты в жопу! – поприветствовал его в свою очередь подполковник. – Можешь не докладывать, и без тебя знаю.
Отвернувшись, он обратился к прибывшим, вернее, к переводчику:
— Познакомьтесь, господа, вот он наш скромный герой – капитан Колесников.
— Товарищ подполковник! – бодро повторил Колесников для приезжих и тихонечко в сторону для Гнедых: – У нас тут снайпер озорничает. Как бы союзников ненароком не завалил.
— Хорошо, с тобой, урод, я после пообщаюсь. А пока веди всех в столовую и улыбайся, улыбайся, делай вид, что я тебя, гниду, хвалю, – прошипел подполковник.
— Нельзя в столовую, у меня там труп лежит! В полк отправить не успели.
Подполковник вздохнул и тихо сказал.
— Вот когда меня ротным на твою высоту сошлют, я добьюсь, чтобы тебя ко мне взводным поставили. Это если не посадят обоих. Но я и в тюрьме тебя найду. Давай, веди их уже куда-нибудь, видишь, хабир, сука, прислушивается.
Колесников начал лихорадочно соображать, куда ему пристроить такое количество пришлого народа. Единственным подходящим местом оказалась импровизированная беседка на крыше штабного блиндажа.Она была надежно прикрыта бруствером из железобетонных блоков и мешками с песком. Местные поклонники Джа оборудовали место для курения сидениями и столом из старых ящиков. Поверх заботливо натянули от жары маскировочную сеть.Он пригласил гостей следовать за собой. Те шли, оглядываясь, как школьники на экскурсии.Ногами они то и дело цеплялись за гильзы, оставшиеся после ночной бестолковой пальбы. Получаемый при этом звук приводил их в заметное возбуждение. Особенно француза. Ему нравились следы стрельбы, наверно он ощущал себя от этого заправским воякой.
Гости расселись. Место во главе стола, затылком к противнику, занял второй военный иностранец. Это был приземистый круглый старикашка средиземноморского вида. Ширине его фуражки позавидовал бы самый главный на планете Начальник Склада ГСМ всех времен и народов.Количество витых шнурков с кистями, галунов, кантов, аксельбантов и прочей бижутерии, так милой сердцу старших офицеров в начальной стадии маразма, заставили бы самого лихого дембеля вынуть из петли начальника склада ГСМ и удавиться в ней самому.
Тем временем верный Девяткин подал в алюминиевых кружках чай из личных запасов раскулаченного по такому случаю Стаканюка, ротный чай давно кончился. Гнедых настоятельно порекомендовал всем угоститься напитком, однако сам пить не стал. Побрезговал. Подполковник начал говорить.
— Как вы все знаете, вчера ночью рота капитана Колесникова вела неравный бой с неустановленной бандой численностью до двухсот стволов. Бандиты пыталась пробиться на ту сторону, но все были уничтожены. Это очень большая победа!
Иностранцы и переводчик загалдели между собой.
— Господин министр спрашивает, – занудно спросил переводчик, – где тела бандитов?
Подполковник, не моргнув глазом, ответил.
— Тела они забрали с собой.
Переводчик перевел и тоже не покраснел.
— Месье Фернадес может считать себя отомщенным, – продолжил подполковник, стараясь сохранить серьезное лицо. – Злые, страшные бандиты, разграбившие гуманитарный караван, который он так мужественно защищал, получив ранение, все уничтожены. Необходимость в очной ставке отпала. Участок границы, охраняемый российскими миротворцами, остался закрыт. Российские войска умеют держать границу на замке в любой географической точке земного шара.
Это были местные бандиты, и ответственность за их действия полностью лежит на местном министре внутренних дел, господине Спандаки.
Леха мысленно присвистнул, оказывается, этот похожий на Пиночета средиземноморец аж целый министр. Переводчик перевел слова Гнедых. Иностранцы стали вежливо переругиваться между собой. Подполковник воспользовался моментом и обратился к Лехе:
— И попробуй только не подтвердить. Две сотни стволов! А то мы француза подведем. Он в рапорте так написал.
— Господин Спандаки спрашивает, – опять занудил переводчик, – почему российские миротворцы допустили такую концентрацию бандитов.
— Передайте господину Спандаки, что за сезонной концентрацией своих бандитов он пусть сам наблюдает, российским миротворцам до них нет интереса.
— Ты, подпол, не гони волну! – на чистейшем русском заявил Спандаки. Челюсть отпала не только у Гнедых, но и у хабира. – Я местных всех бандитов как свои пять пальцев! Они бы не тронули мой караван. Тем более, что все в доле.
— Ой! Чей караван? – вмешался в разговор батюшка.
— Святой отец! Груз, базара ноль, ваш. Но караван-то мой! Наши люди не решились бы ссориться со мной ради пары фур. Это были русские беспредельшики, больше некому!
— Это, что за предъява такая левая? Что значит «больше некому»? Наши ребята за вас воюют, а вы в это время, как хомяки, все побольше напихать за щеку норовите! – резко ответил подполковник.
— Это кто за щеку норовит? – вмешался в разговор еще один иностранец, тоже, уже естественно, на русском. – За такие слова ты уже себя, как быка, определил. С тобой серьёзные люди разговаривать приехали, а ты такими определениями бросаешься!
— Так, – удивленно крякнул Гнедых. – Кроме лягушатника, еще кто-нибудь тут по-русски не говорит?
— Ай эм донт спик рашен! Бат алл ундестант! – тут же ответил второй штатский иностранец с каким – то уж очень странным акцентом.
— Зашибись! - подполковник обратился к переводчику. – Ты уж тогда сам переводи ему чего-нибудь поинтересней.
— Подполковник! - строгим голосом продолжил Спандаки. — Ты от темы-то не уходи! Кто за беспредел отвечать будет?
— Материально, сын мой, материально! – добавил священник. – Ибо сказано в Писании, какой мерой меряете, такой и вам отмерят. И так отмерят, что мало не покажется!
— Ну ни фига себе! – возмутился подполковник. – У вас, как у последних фраеров, на дороге целый караван стопорнули, а вы нашли крайнего, простого русского десантника!
Мои воздушно-десантные товарищи могут такого дешевого наезда и не понять, в натуре! И могут очень конкретно обидеться. А когда они в таком нервном стрессе находятся, они могут всем поголовно начистить рыло. Не взирая на лица. Кто сказал, кто видел, что это наши солдаты караван на гоп - стоп взяли?
— Господин подполковник! – Один из штатских не спеша, закурил гаванскую сигару и продолжил менторским тоном. – Давайте отставим в сторону ваш гвардейский патриотизм, и будем рассуждать как здравые люди, то есть логически.
Кто ещё, кроме ваших, больных на весь мятый череп, солдат, мог провернуть такое? Перечисляю. БТР лягушатников тормознули, бросив кирпич в лобовое стекло. Местный персонал разбежался, но успел заметить, что нападающие были в противогазах и резиновых накидках.
Бедных лягушатников отпинали, как студентов-фольклористов на колхозной дискотеке! При этом у них забрали, видимо, на сувениры, все знаки различия. И, это важно, выгребли из карманов всю мелочь, телефоны, плееры, зажигалки и сигареты. Значит, сигареты представляли ценность для нападающих. Личные вещи тоже не побрезговали прикарманить. И главное! В составе каравана были несколько фур с сигаретами, это не считая фур с компьютерными комплектующими и ювелирными изделиями. Но неизвестные вскрыли первую фуру, со спиртным, и успокоились! И вы, господин подполковник, хотите сказать, что это могли быть и не русские?
— Легко!– с вызовом ответил Гнедых.
— И кто же?
— Да хоть хохлы. А то, чего они во все щели в Европе лезут?
— От же москльска харя! – возмутился не говорящий, но все понимающий штатский иностранец. – Вали усе на украинцев. Вони не люди заусим. Их можно в чем попало обвиняти. Гнобити. Тай на кой нам тоя текила поганая? У нас даже в голодный год при коммунистах не гнали её из кактусов. Наша горилка краше! И полезней от простатита и геморроя. Те, тилько москали кляты могли на тую пакость позариться. Гадом буду!
— Да, уважаемый подполковник. Наш не русскоязычный друг совершенно прав. Все доказательства красноречиво указывают на виновность ваших солдат.
— Вот не вижу я доказательств, но спорить с вами просто устал. Хорошо, допустим, что солдатики мои, повторяю, допустим, похулиганили, пошалили слегка. Грабанули вашу поганую фуру, так? Значит, вы все – жертвы грабежа. Потерпевшие, говоря языком сухих легавых протоколов. А по-нашему кто они, старлей?
— Терпилы они парашные, товарищ подполковник! – вступил в разговор военный юрист. – А с терпилам нам тереть нечего.
— Все ясно? – Подполковник обвел всех тяжелым но многообещающим взглядом.
— Сын мой! – священник покачал головой. - Вижу, стрелу переводить ты мастерски научился. По блатным понятиям правильно ты эту нерусь на место поставил.Но по жизни ты не прав. Ибо одна только Святая Православная Церковь имеет благословение левым бухлом и куревом из страны в страну торговать. А на твоем участке кто-то, по злобе или просто по незнанию, разбой богопротивный учинил. За это с тебя спрос будет. Ну, и с этого местного полицая тоже.
— За дорогу, батюшка, я ни перед кем не отвечаю. За дорогу французы отвечают, с них и спрашивайте, - сообщил Гнедых.
— Может им еще и рассказать, что они на самом деле возят? Это ты, подполковник, хватил. Они ведь до сих пор думают, что грузы охраняют гуманитарные. Если они узнают, что в фурах не мука, не одеяла, их же в долю придется брать!
— Ну, это уже не мое дело. Солдат наших трогать не смейте.
— Сын мой! Не благословлен я, вояк на бабки ставить! Я всего лишь скромный отец по особым поручениям при Следственном Отделе Службы Безопасности Епархии. Мне истину установить надобно! Если это воины православные пошалили, мы удовольствуемся вашим обещанием, что они больше так делать не будут. Но окажется если, что это местный мусор-бай Спандаки воду мутит, ты тогда всю эту историю забудь, вместе со Спандаки.
— Что мне, на Библии поклясться?
— А не хочешь ли ты в рыло, сын мой? Грех это, клясться. Особенно сдуру, особенно в присутствии серьезных людей. Не надо трогать Библию. Достаточно будет, если ты позволишь капитану показать нам костюмы химзащиты. Если они надевались недавно – будешь обещать, что бойцы больше не будут. Если нет… Ну тогда тебя все это уже касаться не будет.
— Капитан, слышал? Что у тебя с ОЗК?
— Не знаю, – соврал капитан. – Они здесь на фиг не нужны. Может и валяются на складах. У старшины бы спросить, да убили его. Сейчас найду!
Когда Колесников спускался вниз, у него подкашивались ноги. Он уже понял, какого масштаба неприятности сгустились над его головой.
Мысленно он уже попрощался с майорским и, на всякий случай, с капитанскими погонами. Его больше всего интересовало, будет ли у снайпера шанс подкараулить его этой ночью или это сделает Гнедых или даже батюшка. Леха ставил все таки на начштаба.
Он зашел в пищеблок. Стаканюк находился там и, судя по внешнему виду, отнюдь не катался как сыр в масле. Водрузив на потную красную харю очки, он приводил отчетность в соответствие с наличием продуктов. Большая часть накладных сгорала в печке, остальные подвергались немилосердному исправлению.
— Стаканюк! Где у тебя вчерашние ОЗК?
— Откуда я знаю? Они у Харчистова на подотчете. А на кой они вам?
— Надо, раз спрашиваю! – Леха почти озверел.
Стаканюк уронил на пол тетрадь учета продуктов, кряхтя, встал на неё коленями, на сколько позволяло пузо, снял очки, откашлялся, напустил на лицо раскаяние и без подготовки начал каяться:
— Уважаемый Алексей Леонидович! У меня дети маленькие. Бес попутал. Грех было не попользоваться, Харчистову-то все равно теперь. Я акт о списании прошлым годом сделал и продал их уже.
— Кому продал?
— Цыгане какие-то… Табор кочевой. Я сейчас на броню и догоню! И верну!
— Я тебе догоню! Я тебе верну! Быстро акт о списании в зубы и на цирлах к подполковнику! Бегом! Если он и прокурор тебе поверят, считай, что тебе повезло. Если нет – все, тюрьма тебе, боров. Бегом!
Стаканюк рванул с низкого старта, не разгибаясь. Леха остался в пищеблоке один. Он застегнул кобуру и подумал, что не зря они с Игумновым так нажрались. Трезвым так не везет.
Леха даже не удивился, когда понял, что Стаканюковой липе поверили. К его возвращению обстановка накалилась. Разговор протекал в очень напряженном ключе. Все, кроме француза и развлекающего его хабира смотрели друг на друга волком, и все вместе на господина Спандаки.
— Моисей! – обратился один штатский к другому, не говорящему по-русски иностранцу. – Ты можешь себе представить? Пока мы с тобой, не покладая рук, трудимся , этот нехороший человек решил сделать «гешефт». Это я могу понять.
В конце концов, жадность, единственное, что отличает человека от обезьяны. Но он мог прийти и сказать: «Я уже старый человек. Мои дети выросли и теперь мои внуки хотят кушать белую булку с черной икрой. Им нужен белый Мерседес с черным водителем».
Мы бы пошли ему навстречу! Мы бы придумали, как сделать его долю больше. Но нет. Этот нехороший, повторяю, это важно, нехороший человек решил просто украсть.
Я понимаю, привычка. Он крадет у своей страны. Не осуждаю. В конце концов страны для того и придуманы, чтобы умным людям было удобней.
Он крадет у своих полицейских. Вполне понятно. Если их это устраивает – грех не попользоваться. Крадет он и у тех, кого охранять должен от бандитов. И у бандитов. И у тех, кто уже в тюрьме, он тоже крадет. Берет мзду за все.
Воровство – это не великий грех. Грех, что от его беспредела народ звереет и скоро опять возьмется за оружие, которое он ему и продаст. И тогда прахом пойдут все наши усилия.
Зачем мы восстанавливали мир в их занюханной республике? Зачем научили их опереточного диктатора пользоваться вилкой и туалетной бумагой? Зачем тратились на электростанцию и поля пшеницы и табака? Мне кажется, мы сделаем богоугодное дело, если избавим местных крестьян от этого зажравшегося скота. А вы как считаете, батюшка?
— Царь Соломон был великим мудрецом. Вы, господин Драп, вместе с именем унаследовали его мудрость. Вы правы. Воровство - это грех. И не делайте такие лица, как будто вам пришивают обратно обрезание! За воровство мы с него спросим отдельно. Вы по понятиям, а я еще и по вере! Какой ни какой, а он христианин. Но вина его в другом. Он хотел свалить вину на русских солдат.
А русского солдата судить может только Бог и суровая рука его товарищей!
А прикиньте, господа инвесторы, что будет, если с этой высоты гнилой убрать русских и посадить каких-нибудь итальянцев или, прости Господи, румын?
Это предложение слегка развеселило присутствующих. Все улыбнулись. Господин Спандаки попытался воспользоваться ситуацией и открыл было рот. Гнедых сделал глазами знак старшему лейтенанту-юристу. Тот, демонстрируя замечательный белый оскал, одной рукой привлек внимание француза к склону заречной стороны, а другой слегка ткнул Спандаки в челюсть. Министр оплыл.
— Колесников! Хватай лягушатника быстро и тащи его отсюда. Развлеки как-нибудь. Окрестности покажи, гильз стреляных насобирай. В прицел дай посмотреть. АГС потрогать разреши, они от этого в экстаз впадают. Короче, чтобы полчаса смотрел он в другую сторону! – приказал начштаба.
Леха вместе с переводчиком сманил француза с крыши. Что лопотал ему хабир, Леха не понимал, да и не интересовался особенно. Перепоручив иностранца первому попавшемуся контрабасу, капитан отправился к себе.
От пребывания на солнце и волнений у него, совершенно по-бабьи, разболелась голова. Сев на свою койку, он какое-то время глубокомысленно размышлял, а не выпить ли ему. Решил выпить. Но искать, куда Девяткин задевал оставшуюся от вчерашних возлияний бутылку, было лень.
Он повалился на койку, не раздеваясь. Сам того не ожидая, быстро уснул.
http://www.proza.ru/2009/09/25/824