Глава пятая.
Разбудили Колесникова длинная пулеметная очередь и истошный вой ефрейтора Мамедова слившиеся в единый звук. Через миг стреляли все. Во все стороны сразу. Стайка пуль со свистом пролетела у его уха и разбилась о бетонный блок над входом в штаб.
— Отставить огонь, уроды! Всех перестреляю! – орал Игумнов, перебегая от бойца к бойцу. Вспышки выстрелов освещали столь зверское выражение на его лице, что большинство беспрекословно опускали оружие.
Огонь постепенно стихал. Вскоре стрелял только ефрейтор Мамедов. Его останавливать не стали. Бесполезно.
Через полуминуту у него закончились и патроны, и запас ругательств. Он успел отстрелять четыре по двести пятьдесят. Тогда яростный потомок Золотой орды вскочил на бруствер и начал швырять гранаты в сторону реки.
Детонировало несколько мин, большего успеха ему достигнуть не удалось, потом закончился запас гранат. Неукротимый духом воин потянулся к ножнам, желая схватиться с неведомым врагом в рукопашную, но старший сержант Сытин с грацией носорога, выпущенного из катапульты, сгреб его в охапку и уронил с бруствера на дно окопа.
Несмотря на падение с высоты более двух метров и удар тушей Сытина сверху, хрупкий, по меркам ВДВ, ефрейтор, продолжал пытаться выхватить финку и выл совершенно по-звериному.
Сытину пришлось слегка придушить и стукнуть его несколько раз беззлобно каской об бетонную стену, чтобы он, наконец, заткнулся и прекратил истерику. Остальные бойцы роты Колесникова тоже были близки к состоянию невменяемости.
— Кто? – спросил Леха, уже сообразив, из-за чего случился переполох.
— Харчистов, товарищ капитан, - отозвался из темноты голос Стаканюка.
— Как?
— В затылок вошла, вместе с челюстью вышла, всю столовую кровью залило!
— Почему столовую? Приказ был в блиндажах, за бетоном сидеть!
— Темно же там, вы же сами все лампы отобрали! А контрабасы в карты играть затеяли. На тушенку. Сели. Окон не открывали. Не подсвечивали. Только дверь открыли, а она на нашу сторону. Он, как девять банок выиграл, тут и умер. – Это был голос сержанта Звягина. – Только это хреновина какая–то, капитан. Мы же не салабоны безмозглые. Не нарушали мы светомаскировку. Не понимаю, как она прицелилась…
— Не понимаешь, мля?! Я тебя, урода, живьем сгною! По уши в землю втопчу и заставлю все карты вместе с шахматами сожрать!!! – сорвал капитан закипающее зло. – А вы все тут, мля, чего выскочили на поверхность? Судьбу испытать решили? Марш по укрытиям! Уроды, чтоб вас мама обратно…
— Командир! - окликнул его Игумнов и указал рукой в сторону палатки техников.
Там, врытые в капониры как неподвижные огневые точки, уже несколько месяцев стояли всеми позабытые два БРДМ. Леха считал, что они не на ходу.
Но обе машины сейчас, пятясь, выезжали из укрытий. Броню на ходу облепляли срочники, вооруженные до зубов.
Лица у них были такие, что тот, кто не увидит сам, не поверит, что обычные российские мальчишки девятнадцати полных лет от роду, не маньяки, не сатанисты, простые вчерашние троечники и хорошисты, могут мгновенно озвереть до такой степени.
Без объяснений понятно было, что задумали они охоту на снайпера, отягощенную пересечением границы суверенного государства и массовыми пытками и убийствами местного населения.
От подобных воздушно-десантных забав на свежем воздухе капитану ничего хорошего не светило, но слаженность и четкость действий бойцов порадовала.
Он встал на пути одной БРДМ. На башне сидел громадный Сытин и маленький Мамедов. Ефрейтор, роняя патроны, торопливо снаряжал новую ленту. Ногой он придерживал вспоротый цинк. Глаза слезились, губы шептали какие-то слова, очень похожие на молитву.
Угрюмый Сытин выставил вперед автомат и недружелюбно щелкнул предохранителем.
— Капитан, отойди с дороги, пожалуйста, не доводи до греха.
— Давай, Ваня, стреляй! – ответил задиристо Колесников. – Мало нас чужие, так еще давай друг дружку стрелять начнем. Давай, на страх врагам!
— Капитан! Сколько мы, как крысы, сидеть по норам будем? Пока эта сука нас всех по одному не перещелкает? Я не согласен! Сейчас смотаемся и грохнем эту тварь, а ты пока бумаги на меня в трибунал готовь. Десять лет отсижу спокойно! Выйду, мне только двадцать девять будет. А то еще амнистия. Я дважды контуженый орденоносец. Не играй с огнем, капитан.
— Ваня, пожалей себя и ребят, – в разговор вмешался подошедший Игумнов. В каждой руке прапорщик держал по гранате РГО. – Там же, за рекой, мины еще гуще, чем на нашей стороне! Подорветесь и будете лежать, пока вас местные не подберут. Сам жить не хочешь, ребят пожалей. Родителей их пожалей. Вас же не просто убьют! Из вас самоваров настругают и нам же подбросят. Ты этого хочешь? Тебя, как телёнка тупорылого на засаду выманивают. Давай лучше я вас подорву! – Игумнов резко развел руки, обе чеки, сверкнув в лунном свете, исчезли. - И себя подорву, чтоб никому не обидно, и капитана. И вам смерть лёгкая, и нам сраму меньше.
— Леший, ты, что, совсем рехнулся? Ты же… - Сытина душила злоба. Или бессилие. Говорить он не мог. Остальные юные головорезы пребывали в замешательстве.
Никто, и сам Игумнов в том числе, не сомневался в том, что прапорщик без тормозов и угрозу свою в исполнение приведет. Что делать, было совершенно неясно.
Молодой растущий организм требовал срочно кого-нибудь убить, по возможности с максимальным зверством, но стрелять в своих командиров они еще не решались.
Будь на месте Колесникова другой офицер, трезвый и в форме, а не бухой и в трусах, его спокойно бы раздавили кормой. Никто бы даже виноватых искать не стал. Чистой воды ДТП. Но Леха был хорошим командиром. Его смерти никто не хотел. Конфликт зашел в тупик. Разрешил ситуацию обычно молчаливый ефрейтор Мамедов.
— Муллу звать надо. Это не человек. Человек сквозь стены стрелять не может. Это шайтан!
Сытин постучал прикладом по броне. Люк механика открылся. Механиком оказался Степушкин.
— Долго вы еще тары-бары гундосить будете? Мы уже едем или я увольняюсь?
— Глуши истребитель! – Сытин плюнул. – Съездили уже.
Срочники нехотя спрыгивали с брони.
— Сытин, ко мне! С Мамедовым.
Хмурый медведь с лычками старшего сержанта смущенно топтался перед Колесниковым. Сытин старался выглядеть незаметно, сильно ссутулился, свесив руки ниже колен, поэтому Леха был ему макушкою почти по плечо.
— Сержант!
— Гвардии старший сержант, товарищ капитан, – угрюмо поправил его Сытин и как - то по-детски хлюпнул носом. Он старался не плакать.
Колесников улыбнулся.
— Молодец, гвардеец! Действуешь быстро. Только думаешь не головой, а жопой.
Замысел хороший, но понты вот эти все, броня, пулеметы, тарарам с гармошкою - ни к чему это.
Сейчас, пока не рассвело, берешь где хочешь трезвого радиста, берешь Мамедова, из снайперов кого-нибудь, пару бойцов покрепче и скрытно, - понял, обезьяна бритая? Скрытно! - выдвигаешься к реке. Там оборудуешь огневые точки, особенно для Мамедова.
Сухпай возьми. Сидеть долго придется. Те банки, что Харчистов у Стаканюка выиграл, тоже возьми. Сидеть, как каменные.
Вечером, как опять стемнеет, начинаешь наблюдение за той стороной. Особое внимание сектору вон от той скалы вон до того камня. – Колесников показал на ту сторону реки, едва видимую в забрезжившем уже рассвете. – Там хоть какие-то кусты, скорее всего, лежка там. Как засечешь движение или вспышку, сразу туда трассер. А мы из всех наличных средств поддержим. Главное, себя не выдайте раньше времени. Приказ ясен?
— Так точно, товарищ капитан! – радостно ответил Сытин. Приказ давал ему возможность не уронить своего авторитета перед бойцами и продолжать считать себя лихим забубенным десантником, от которого смерть шарахается и пули отскакивают. Мальчишки в девятнадцать лет очень ценят мишуру славы. Чем выше ценят славу, тем реже доживают до разочарования. Так и гибнут, счастливые. Хотя люди бывалые утверждают, что мертвые герои и мертвые трусы смердят одинаково.
Капитан тоже был в выигрыше. Этим приказом он избавлялся от пачки самых отчаянных голов, что в условиях резкого сокращения командного состава давало шанс хоть как-то сохранить дисциплину.
Во вторых, выдвинув вперед на четыреста метров секрет, капитан реально получал возможность засечь и грохнуть эту суку. Колесников плюнул с досады.
Психоз захватил и его. Он тоже был уверен, что стреляет по ним существо женского пола. Лишь бы эта тварь действительно не засекла секрет и не расстреляла его.
Импровизированные огневые точки не смогут надежно защитить бойцов. Кто-то обязательно подставится. Леха отогнал от себя неуставные чувства сомнения и жалости и пошел в свой кубрик.
Слетевший хмель дал о себе знать внезапным острым похмельем. К тому же слегка саднило совесть. Предоставив Стаканюку и остальным контрабасам наводить порядок, Леха завесил за собой дверь. Перед тем, как рухнуть в койку, он влил в себя из горла почти полную бутылку виски.
Джек Даниелс оказался хорошим снотворным.
http://www.proza.ru/2009/09/25/820