Меня воспитывала бабуля, страстная поклонница баллад Жуковского и романтических историй Грина. Она носила корсет и появлялась в обществе в маленькой шляпке с вуалеткой, а ее легкой походке могла позавидовать любая девушка.
Бабуля обожала бабочек, считая их совершеннейшими созданиями на земле и, кажется, знала о них абсолютно все. Она сама «порхала» над угрюмо-суетным миром как доверчивый, но мудрый мотылек.
Наш быт отличался великолепным минимализмом и при этом наполненностью теми замечательными вещами, которые создают атмосферу уюта и душевного тепла. Всюду торшеры и лампы с мягкими абажурами. И везде книги.
В доме были немыслимы грубые слова. Однажды я назвала кошку Асю вертихвосткой за ее бойкий, поминутно взлетающий, хвостик. За такое словотворчество мне грозило бессрочное стояние в углу.
Я приуныла, а потом отправилась просить у Аси прощения. Обиженно фыркающая кошка охотно приняла извинения и в ответ лизнула меня в нос.
Бабуля приучила меня выполнять много разных церемонно-затруднительных обрядов, в длинном списке которых значились даже реверансы. Я горячо любила старомодную старушку и прилежно проделывала все эти несовременные причуды, не задумываясь, насколько это выглядит странно и нелепо для чужих глаз.
А во дворе меня ожидали тигры. Конечно, не настоящие. Просто мальчишки. Я оказалась среди них единственной девочкой, да еще такой - с ритуалами.
Когда я приветствовала их изысканным поклоном, меня приняли за сумасшедшую юмористку и с восторгом взяли в компанию. Поставив жесткое условие: срочно избавиться от бантиков.
В тисках галантерейного воспитания у меня совсем не было друзей, а мне так хотелось их иметь. Одинокий ребенок с литературными идеалами и знаниями о жизни, я бестрепетно подставила голову под ножницы, которыми, судя по их виду, до этого отрезали плавники у свежей рыбы.
Мальчишки с энтузиазмом занялись «шлифованием» моих светских манер. Научили стрелять из арбалета, метать ножи, боксировать и плевать в потолок. Соответственно пополнился и мой словарный запас.
Вечером, возвращаясь в бабушкин нежный оазис, я тщетно пыталась придать благородство своему внешнему виду. Синяки и ссадины, лохмотьями свисающие рубашки, к тому времени я уговорила ее разрешить мне одеваться под мальчика, и бесконечно довольная таким беспорядком физиономия - все это никак не получалось замаскировать.
Бабуля укоризненно вздыхала и отсылала меня в ванную. Потом начиналась то главное, в чем я всегда черпаю поддержку в тяжелые минуты разочарований и потерь.
Мы зажигали светильники и долго пили цветочный чай с зефиром.
Бабуля читала вслух красивые стихи, и мир представлялся мне ласковым и безопасным, как любимая пижамка.
Такое раздвоение с тех пор преследует меня постоянно. С одной стороны, дают себя знать плоды «фарфорового» воспитания, а с другой – привычки уличного пиратства.
Но звучит в душе, не умолкает, тихий бабулин голос, декламирующий Овидия:
«Ветхая хижина их, для двоих тесноватая даже, вдруг превращается в храм…».