- Ваша дочь обречена… - он сказал и нервно поколотил костяшками пальцев по гладкой крышке стола.
Они не поняли. Отец и мать, оба такие маленькие в этих огромных креслах очередного «светила» в мире медицины, сделались еще меньше от того, ЧТО услышали, но мозг не заработал. «Тик-так, тик-так», - прошел нервный импульс от органов слуха к головному мозгу, был обработан там как следует, но мозг не выдал ответа. Он словно сделал перерыв на обед, закрыл ставни, оставив объявление вроде: «Ушол, никаво нет!»… Мозг просто не выдал ответа – и все тут. Да и что могла решить строгая и неподкупная логика против такого горя – неминуемой смерти дочери?! Логика могла бы просчитать, что у них еще могут быть дети, но… Единственная дочь, которая выросла у них на руках, их милые домашние прозвища, их привычки – все это было неповторимо с другим ребенком, который не мог, да и не захотел бы стать чьей-то копией… Они не могли ни о чем думать, потому молча покинули кабинет доктора и, не сговариваясь, направились в сторону палаты. Доктор, конечно, с пониманием отнесся к их горю, но все-таки был непреклонен и не дал им ни шанса, ни надежды…
- Папочка, у меня не получается пазл, - сказала Эмилия, как только увидела входящих родителей. Заметно похудевшими ручонками, почти мертвецки бледными пальчиками она составляла непослушные пазлы, но это не безликий картон, а ее собственные пальцы не слушались, движения были ошибочны. Она то задвигала один пазл на другой, не рассчитав расстояния, то не могла их придвинуть друг к другу. Она не понимала, что все дело в ее руках и – что гораздо хуже – в ее мозгу, который то и время отказывался координировать ее действия. Болезнь неотступно входила в жизнь маленькой девочки, которой трудно было осознать, что она может умереть.
Отец вспомнил, как дочь однажды порезала в саду палец, и он долго дул на него, требовал, чтобы она махала рукой так, как будто летит… Ну что здесь сделаешь, он совсем ничего не смыслил в этих медицинских штуках! За долгий год, когда они узнали об опухоли мозга у своей дочери, он изучил всю нервную систему человека по медицинскому атласу. О, он не знал столицы Монголии, он не смог бы с ходу сказать, сколько будет шестью семь, но вот о расположении мозжечка он знал все назубок. Могла бы какая-нибудь злая учительница из тех, что будят детей по ночам и спрашивают какие-нибудь дурацкие формулы или правила, проверить и его так же, и он бы отчеканил ей в любое время дня и ночи:
- Мозжечок находится в затылочной части головного мозга над продолговатым мозгом, соединен со всеми частями ствола мозга, его поверхность характеризуется наличием множества складок, извилин и борозд, В нем различают среднюю часть и боковые отделы – полушария мозжечка.
Он словно надеялся, что болезнь отступит, если он будет знать о ней все. И он знал, но доктора настойчиво, словно механические заведенные куклы, повторяли, что ей осталось недолго, что она неизлечима. А он-то боялся, что из порезанного пальца вытечет много крови тогда, в то летнее, безупречно счастливое утро!
Мать вспоминала… Мать вспоминала не что-то конкретное, а все подряд, ибо каждый день ее жизни был прочно связан с жизнью дочери… Если бы она захотела и очень постаралась, и тогда не смогла бы назвать и часа со времени рождения девочки, когда она не думала бы о ней. И теперь, глядя на ее тоненькие ручки, ее болезненные попытки сладить со злосчастным пазлом, мать верила и не верила всем этим врачам. Она просто не могла понять, что ее ребенка может однажды просто не стать. Это было так же фантастично, как полететь прямо сейчас на Луну. Впрочем, Луна, кажется, не лечит от опухолей головного мозга… А может, лечит? Надо бы спросить у кого-нибудь об этом…
- Мама, когда меня выпишш, - она зашипела, и сама испугалась этого, но словно бы не могла остановиться некоторую долю секунды и закончить фразу, - шшшшут? – и вздохнула облегченно. Она была умная и хорошая девочка, она ни о чем не спрашивала родителей, никогда не приставала к ним с расспросами: что у нее, от чего ее лечат? Только один вопрос она задавала им: когда меня выпишут?
- Скоро, доченька, - нашлась что ответить мать.
И все трое вздохнули, сознавая, что ее действительно скоро выпишут, но это будет не веселое мероприятие из тех, что устраивают выздоровевшим детям, а печальный отъезд домой – прощаться навеки с единственным ребенком. К выписке были подготовлены связка красных шаров – как вызов судьбе, уверенный красный цвет! – и отличный торт со взбитыми сливками. Все было так, как если бы она выздоровела. Но родители и дочь – каждый по-своему они понимали, что это конец. Они жалели ее, она – их. Казалось, что она не догадывается ни о чем. Очень не хотелось, чтобы мама плакала, и отец скорбно хмурился, как это случилось, когда она почти потерялась в деревне у бабушки, а потом ее нашли. Мама плакала, и Эмилия решила своим не по-детски зрелым умом: больше нельзя расстраивать маму, что бы ни случилось. Она была послушной девочкой, болезнь случилась не по ее вине. Все было так, как было, увы.
По ночам отец бродил, меряя шагами комнату, бессильно сжимал кулаки, чувствуя себя таким слабым и беззащитным, как никогда, перед страшной бедой. У него было всегда достаточно и ума, и силы, чтобы справиться с любой проблемой – но здесь!.. Он становился похож на малого ребенка, но ничего не менялось. Ничего нельзя было изменить и для матери, которая накрывалась теперь с головой одеялом, ложась спать, и беззвучно рыдала, да так, что, казалось, душа сейчас выпрыгнет из тела. Ни единого звука не доносилось до мужа и дочери. Так они берегли друг друга и дочь. Так дочь берегла их.
Каждый день становился грустным и счастливым одновременно. Они возили дочь к умной тете психологу, которая долго развлекала ее, помогала наладить связь с рассогласованными действиями маленького детского тела, как могла, насколько позволяла болезнь. Умная тетя сказала, что каждый день в их жизни теперь – особенно-счастливый! Счастливый, потому что их дочь все еще жива. Особенный, потому что может стать последним. Этого их дочь, конечно, не слышала, все это было разъяснено родителям очень деликатно, когда Эмилия отправилась за колонны искать мяч (они на занятиях с психологом гуляли, пока было тепло). Вскоре они перестали гулять, потому что девочке стало трудно ходить. Родители понимали, что умная тетя психолог дело говорит: каждый день теперь на вес золота, но… Объясните-ка несчастным родителям, что они должны принять будущую смерть родного ребенка! Объясните-ка им, что мы все там будем! Нет, они согласно кивнут, но продолжат бороться, потому что не смогут жить по-другому, потому что человеческая природа требует до собственной смерти выхаживать своих детенышей… До собственной смерти, а не до смерти ребенка!
И вот они пекли пироги, надували шары, ездили в парк, цирк, детский театр и много чего еще. Но однажды они получили больше, чем способны были принять – надежду. Нет, дело было не в девочке, ее состояние медленно ухудшалось. Вся штука была в том, что одна добрая женщина… Во всяком городе находится пара-тройка таких женщин, которые словно вышли прямо из Средневековья, наполненные колдовскими знаниями обо всем и вся. Так вот, она сообщила им, что есть лекарство, которое может спасти их дочь… Но - какое! О нем даже страшно было бы сказать напрямую.
И вот для родителей началась череда дней, наполненных сомнениями и борьбой… Они то отрицали эту мысль, то цеплялись за нее, как за спасительный круг. Отец сначала запретил матери говорить на эту тему, но мало-помалу материнская бушующая любовь взяла свое. Дочь не знала, но почувствовала что-то нехорошее, происходящее с родителями. Увы, она почти не могла связать и двух слов на тот момент… Сложнейшие голосовые связки, ротовая полость – все, что нужно было для воспроизведения звука, было неуправляемо… Ее синюшные губы только временами дрожали от бессилия что-либо изменить.
Конечно, нравственный закон был превыше всего для них – взрослого умного мужчины, который никогда не изменял жене, подавал милостыню нищим и вообще… Нормы морали ревностно защищала и супруга, ежегодно относившая одежду, из которой выросла их дочь, в детский приют. Но здесь – странное дело! – родительская любовь вступила в противоречие со всеми нормами морали и нравственности, поколебав самое основы существования человеческого общества. Любовь к ребенку – или страх потери?! Они не смогли бы ответить на этот вопрос тогда, да и не захотели бы, поскольку это было чувство, не поддающееся контролю, древнее и почти мистическое.
Человек был выбран не сразу, после долгих споров и колебаний. Они почти беззвучно, пока дочь спала, иногда доходя до хрипа – что означало крик! – выясняли, именно ли этот человек мог стать панацеей от болезни дочери. И вот мать стала изобретать доказательства того, что этот человек не нужен миру и обществу. Отец подхватил эстафету, и вскоре они оба были уверены в своей правоте, провоцируя друг друга.
Итак, доказательство первое, приведенное матерью, было таковым:
1. «Аутсайдер, опустившийся человек, он стал обузой для общества. А их дочь выказывала нешуточные музыкальные способности». Второе доказательство было тоже сделано матерью:
2. «Человек вне закона уже как бы не существует, никто не станет печалиться о нем». Эстафету подхватил отец, и вскоре третий чудовищный довод воссиял на ученической доске безумия:
3. «Он цел, здоров, может работать, но не хочет этого, значит, он бесполезен на земле». Мать привела четвертое жуткое доказательство:
4. «Он довел сам себя до такой жизни и продолжает жить единственно для того, чтобы стать панацеей именно для их дочери». Отец дополнил четвертое доказательство, но супруги стали считать его отдельным пунктом:
5. «Если этот человек не станет панацеей для их дочери, его все равно скоро убьют, а «целебный материал» в его голове пропадет зря».
Так было решено «спасти» ребенка. Сделав все, как полагается, родители извлекли целебный «материал» из головы человека, а ночью отец похоронил его в заброшенном саду. Ноша была тяжела и легка одновременно. Отец даже с каким-то благоговением бросил первую горсть земли в могилу спасителя их дочери. Конечно, человека этого не искали, поскольку пассажир нижнего этажа городских построек, он не был нужен действительно никому. А целебный материал был приготовлен как полагается и в течение нескольких дней девочка ела, то сопротивляясь, то бессильно пытаясь отказаться от странного кушанья. Ее губы бессильно тряслись, и в глазах был немой ужас, но родители не замечали этого, охваченные азартом: скоро подействует целебное средство!
Через день девочка смогла говорить.
Через неделю Эмилия снова встала на ноги, но отчего-то была скучна как никогда. Отец и мать праздновали теперь каждый новый день светло и открыто, но дочь отчего-то не праздновала с ними. Они словно остались наедине со своим счастьем. И тет-а-тет этот был чудовищен, поскольку одна только надежда увидеть свою дочь веселой и здоровой поддерживала их все это время. Она не была вполне здорова и никогда не была весела. Пальцы по-прежнему не слушались ее, и пазлы не выходили, как надо, а улыбка никогда не посещала похожего на рыбий маленького ротика.
- Я иду в магазин. Что тебе купить, детка? Мороженого? Пироженого?
Но она молчала.
- Мы придумали, как провести выходные. Папа возьмет отгул, и мы поедем на море. Ну как?
И вновь она молчала.
- Что происходит? Что-то случилось с тобой, милая?
И она отвечала: - Ни-че-го.
И ничего не случалось.
С ужасом и радостью одновременно они готовились к походу на осмотр. Они знали: или им скажут, что болезнь отступила, или это – лишь временный перерыв и средство не подействовало. Дожидаясь, пока доктор вынесет им траурно-черный конверт, отец нервно колотил костяшками пальцев по стулу, столу, стене. Мать сидела словно в забытьи. Дочь похожа была на смертника в период между пытками и казнью.
- Взгляните сами, - и доктор устало двинулся прочь.
- Нет, скажите нам, - отец и мать в едином порыве последовали за доктором в его кабинет, оставив дочь дожидаться в коридоре.
- Ваша дочь обречена. Опухоль стала больше и перешла на мост головного мозга. Думаю, вы понимаете, что это значит… - доктор поколотил костяшками пальцев по гладкой крышке стола.
- Нужно попробовать еще раз, - зашипела мать, схватив отца за рукав, когда они выходили из кабинета доктора. Но, выйдя, они остановились в больничной белоснежной пустоте: их дочь лежала на стульях, и тоненькая струйка крови сочилась меж ее улыбающихся губ…