Глава 14.
Широколобая голова (с каким-то щучьим, чуть вогнутым профилем) важно повернулась на круто изогнутой, лебединой шее. Огромные карие глаза изучающее смотрели на меня, в то время как, жеребец нетерпеливо перебирал высокими, сухими ногами.
Сказочный, с коротким туловищем и широкой грудью, подарок Клиафа, был в холке выше любого скакуна виданного мною прежде. По его, с тонкими шелковистыми волосками, иссиня вороной коже, были разбросаны идеально белые полосы. Высоко поставленный хвост с искусно перемешанными природой чёрными и белыми прядями, грациозно поматывался, отгоняя слепней. Такие же, как на коже, такие же, как и в хвосте молочно белые полосы, были видны и в длинной густо-чёрной гриве.
Чудо, пригнанное ночью, с дальних пастбищ Клиафа, было достойно носить шейх-ин-шейха, и я заметил, чисто детское сожаленье, сокрытое под складками век старого купца.
Проспав после возвращения из пещер целые сутки, я направлялся на аудиенцию. Каждые три часа, глубокое погружение в сон прерывалось морщинистой старухой, вливающей в мой рот какой-то обжигающий и горький как сама горечь, отвар. Я плевался, но тут же, засыпал и надо признаться, с каждым разом, мне было всё лучше, а сон мой был всё крепче. Видения не мучили меня и даже прекрасное в ярости лицо, ни разу не явилось мне. Я просто спал… Быть может, как убитый…
Встал я полным сил, головокружение прекратилось, а руки горели жаждой действия. Багур и Клиаф, с нетерпением ожидавшие пробуждения, тут же, потащили меня в курильню, где в табачном дыму, мы делились собранными сведениями. С присущими мне артистизмом и скромностью, я живописал свои приключения, опустив лишь некоторые малозначительные детали. Ну, к примеру, сцена в бане… Кому она интересна? Или, незначительная помощь дэва… Я просто не мог настолько злоупотреблять вниманием уважаемых заговорщиков. Так-то и вышло, что вырвался я из лап апсудиан, исключительно благодаря собственной смелости вкупе, конечно же, с ловкостью, непревзойдённой силе и прочими качествами щедро отпущенными мне природой. Поверхностным наблюдателям могло даже почудится будто Улиссандр, беззастенчиво хвастается. Я, однако, своих слушателей такими не считал, а потому заливал с чистой совестью.
Милый Моро, проведя меня запутанными переходами, указал на выход через пересохший колодец и, исчез. Израненный, покрытый грязью и клочьями засохшей пены, я очутился в ремесленном квартале. Уже наступило утро, и прохожие со страхом взирали на белобрысого оборванца, которого меньше суток назад, провожали восхищёнными взглядами. Увы, непостоянен человек…
Лишь счастливая встреча с одним из дозорных Али, позволила мне попасть в дом Клиафа, находившейся правда, буквально в двух шагах.
Клиаф, надеюсь не менее добросовестно, чем я, поведал о дворцовых слухах. Как мы и рассчитывали, появление посла, никому неведомой Горной Галлы, вызвало интерес всех группировок, суетливо поддерживающих шаткий, но всё же, привлекательный престол шейх-ин-шейха. Великий евнух был готов принять нашу с Багуром помощь. Не отказывался от неё и шеф янычар Махмуд Бей. Он даже торжественно поклялся забыть о былых распрях с Багуром. Правда, скоро выяснилось, что сотник «нательной рубахи» янычарского корпуса, получил приказ, сразу после осуществления нами переворота, отрезать Багуру и его сторонникам головы. Возможно у Великого евнуха, подобных планов и не было, но кто мог в этом поручиться головой. Багур явно не мог, а Клиаф мог, но не своей… Проще обстояло дело с главой Большого и Среднего Дуванов, «бдителем Ока», наследным младшим сыном шейх-ин-шейха, Ясиром.
- Ясир, который, как вы знаете, нуждается в моих деньгах, - говорил, глядя мимо нас, на струйку дыма Клиаф, - первоначально был лишь не доволен твоим внезапным и таинственным появлением. Он, не сказать, что бы небезосновательно, полагал тебя, мошенником и авантюристом. Вчера же всё изменилось.
- Апсудиане сообщили о моей миссии? – предположил я.
- Теперь, я и сам так думаю, а вчера, когда он прислал за мной конвой и не скрывал гнева по поводу явного моего участия в этом деле, я был обескуражен.
- Только обескуражен? – я предполагал, как был напуган купец. Неудивительно, в той истории он рисковал не только деньгами.
- Ну… - Задумчиво пощипывал бородку Клиаф, - опасность не была чрезмерной. Если б, нас связывал только его долг, я бы давно искал спасения, где-нибудь в Ариане, а может и подальше. К счастью, золото ему нужно не меньше чем прежде. Точнее больше, ведь предстоит свадьба.
При упоминании свадьбы я поморщился,
- Разве Ясир не распоряжается казной?
- Как глава Большого Дувана он имеет к ней доступ. Но лишь доступ, да и, то обставленный множеством препон, а вовсе не контроль. Да и казна, скажу я вам, не то что бы ломится от избытка… Конечно, что-то липнет к его рукам, расходы однако, куда значительнее. Чего стоят ежедневные пиры и частые соколиные охоты, устраиваемые Ясиром для своих сторонников? Заметьте, устраиваемые на свои, ну точнее, - Клиаф горько улыбнулся, - на мои деньги. Затем, оплата целой толпы информаторов и не только их. Короче, деньги Ясиру нужны, а большинство купцов, давно обходят его стороной… Так что, отправляясь к Ясиру, особой боязни, я не испытывал, а вот удивлён, повторяю, был порядком. Я гадал, отчего вдруг он так ожесточился, а выходя из дворца, услышал, совсем уж, поразившую меня весть, - Клиаф потянул дым, кальян утробно заклокотал, а купец, на миг, зажмурился, - оказывается, тем же утром, собрался Большой Дуван, где Ясир потребовал смерти иноземного посла…
- Да? – отчего-то заинтересовался я, - и, что же решил Дуван?
- Баши, конечно, боятся Якира, а ещё больше внезапных смертей его противников, но большинство из них, высказалось против.
-Отчего?
- Троих подкармливаю я. Ещё пятеро, сторонники Великого евнуха и шефа янычар. Великий астролог, выступил против твоей смерти, лишь потому что её хотел Ясир. Только четверо поддержали главу Большого Дувана.
- А какую роль в планах Ясира, играет Лахаме? – вроде не к месту, спросил я
Клиаф устало прикрыл глаза. Лишь вырывавшиеся из его рта струйки дыма показывали, что старый купец не спит. Наконец, он заговорил, - Точно не знаю. Вообще-то, жрицы камнеликого Лах-ме поддерживали Великого евнуха, но после разоблачения заговора Багура и особенно со времени возвышения Ясира, они сильно сдали позиции. Конечно, для большинства воинов гарнизона, Лах-ме не потерял своей значимости. Однако они держат языки за зубами. Так легче выжить… Непонятно, зачем Лахаме Ясиру. Да ведь и о браке объявил ни он, а сама Звезда Пальмиры…
- А ты Клиаф не можешь встретиться с Лахаме?
- Я пытался… И даже Ясир уговаривал свою невесту… По моей просьбе. Она не желает.
Что ж, хоть что-то в этой запутанной истории, стало, наконец, ясно. Ясно, что совсем неясного, куда больше, чем ясного не совсем.
Вскочив в седло наречённого Тигром жеребца, я двинулся к дворцу шейх-ин-шейха. Неубранные, светлые волосы волнами спадали на мой пурпурного бархата плащ, покрывавший помимо моих плеч, ещё и круп мерно выступающего Тигра. Шею я обмотал тонким чёрным шарфом, надёжно маскировавшим тонкую, пластичную кольчугу, выглядывающую в открытый ворот просторной рубахи. Широкий чёрный пояс, ботфорты и стальные, крытые золотом наручи дополняли мой наряд.
Надёжные слуги Клиафа, вели в поводу шестёрку тонконогих, породистых жеребцов. Это был «мой» скромный дар шеих-ин-шейху.
Дворец являл собой семь полукруглых башен опоясывавших цилиндрический донжон. Башни были разной высоты. Начиная с самой маленькой, в которой располагался вход во дворец, они, последовательно увеличиваясь, описывали вокруг центрального здания, своеобразную спираль. Самый высокий из бастионов был почти вровень с донжоном и примыкал к самому маленькому, замыкая серпантин. Меж квадратными зубцами дозорных площадок каждой башни поблескивали шлемы воинов, и было ясно, что с каждого последующего бастиона, можно обстрелять крышу предыдущего. Сквозные же отверстия машикюлей центрального донжона господствовали над всем сооружением. Сам цилиндрический донжон, был покрыт плитами белого с золотистыми крапинками мрамора. Ну, а семь выступавших из него башен были обложены разноцветными изразцами, создавая каменную радугу, сияющую в знойном воздухе.
Горная Галла не самая богатая страна и я смирился с этим ещё в Картагене. Однако и сам Дориат напоминал Пальмиру с её чудесами, как груженный хворостом мул – породистого жеребца. Дворец шейх-ин-шейха был сказкой и, взирая на разившую от этого сооружения мощь, я думать забыл, что именно эту цитадель придётся штурмовать сотням примкнувшим к новому заговору Бабура. Я забыл, что ныне, это оплот Ясира. Оплот, гарнизон которого состоял из лично им отобранных гвардейцев. Я забыл: я просто наивно таращился.
Нет, даже при всей наивности, я понимал, что штурмовать эту твердыню невозможно даже если на нашу сторону перейдут все расквартированные в Пальмире войска. Но, слава Ю` Патеру, существовали подземные ходы. Возможно в эту самую минуту, сотни заговорщиков движутся по ним, оцепляют Дом Апсу и занимают исходное положение перед шахтами, ведущими во дворец.
Воистину, путешествие моё, путешествие едва не оплаченное головой, дало нам в руки бесценное оружие. Я не сомневался в успехе, хотя и знал, что Ясир, не сумевший добиться от Большого Дувана моей казни, придумал ей, оригинальную замену. Сразу после аудиенции, должен был состояться турнир в честь посланца Горной Галлы. Ну, а на турнирах, чего только не случается. . . Кроме того, по сведениям Багура, во дворец был стянут почти весь летучий отряд, находящийся под прямым распоряжением наследника престола, как «бдителя Ока». Не задействованные во дворце люди Ясира, как и апсудиане, рыскали по городу под видом нищих и дервишей. Им в «празднике» отводилась своя роль…
Уже давно в Пальмире не только шептались о неспособности шейх-ин-шейха управлять страной. Народ роптал на дряхлость правителя. Воины гарнизона на засилье иноземных янычар. Жрецы Илу-отца на всевластие кастратов-евнухов во дворце. Большие купцы на неспособность защитить караваны от нападения айшмитов. Купцы поменьше на мздоимство чиновников и на слишком большие льготы большим купцам. Дыкхане роптали на своих беков берущих с каждых трёх мин зерна, одну за землю, да ещё одну за пользование водой из арыков. Оставалась одна, но если бы она оставалась. А как же она останется, если были ещё и налоги? Короче, если принять на веру жалобы крестьян, то удивляло само наличие этих жалобщиков в живых.
Да, что дыкхане, роптали и беки. Каково им было являться на ежегодные военные смотры да ещё в полном вооружении, да о трёх конь сам, да не меньше чем с десятком конных воинов? А поди, их вооружи, когда мина белой муки стоит четыре шульги, а самый простецкий железный колпак почти аравик, а жеребец, пусть самый плохонький, десять аравиков? Да и самих воинов, где взять? Кто их, десяток оглоедов прокормит, коли и земли у бека не густо, да и дыкхан своих, на земле этой, человек пятьдесят, не больше? Им и самого бека прокормить не всякий год впору. Вот и ждёшь с тревогой месяца Зиф, ждёшь и надеешься, вдруг свалится с неба богатство. Но не валится оно с неба, а с потрескавшейся от жажды земли, его и вовсе не дождёшься. Но, глядишь, подходит уже месяц Зиф, и беда, отрываешь своих же кормильцев от работы, и плетёшься на этот треклятый смотр. Мало что разоренье, так ещё и позора столько нахлебаешься, что возненавидишь столицу до конца дней. Ну, а как не быть позору, когда воины твои не на породистых жеребцах восседают, а на своих же, заморённых рабочих клячах. Да то, ещё и не худшее… А, что как на осле? Сидит на ишаке твой грозный воин. В руке копьё, из косы смастерённое. Вместо шлема, шапка войлочная с вшитыми для солидности рублеными гвоздями. Заместо панциря холстина напитанная солью для твёрдости. Ну и ясно: потешаются придворные богатеи… Нет, не были счастливы беки.
А шейхи пустынные, они, что ли не ворчали? Да, что ж, люди пустынные горды, своевольны, ныть не привыкшие… Может, и не унизились бы до ворчания? Может? Кабы не приходилось отправлять в Пальмиру, каждую десятую верблюдицу приплода, каждого восьмого жеребца косяка и по девочке от рода. Да девок, хоть бы и всех забрали, но верблюды красные, но жеребцы тонконогие… Нет, и шейхи пустыни, не были счастливы. И они ворчали…
Ворчали и роптали все. И недовольны были всеми. Лишь одной фигуры, последнюю пару месяцев, не коснулись грязные сплетни и это был законный наследник престола. Всего год назад его, непонятно за что, недолюбливали, но жалели, как впрочем, и других, старших сынов шейх-ин-шейха. Затем, после слишком уж подозрительной смерти Дуду, его возненавидели. Ну, а потом, те, кто ненавидел его слишком явно, стали гибнуть. Так что теперь, если аристократы и сохранили к нему ненависть, то боялись в этом признаться, ну а народ узрел в нём владыку сильного и почти законного. Владыку грозного, а потому способного обуздать всесилие воинов, жадность жрецов, грабежи чинимые иноземцами-янычарами и продажность судей.
Моя гибель на турнире, была решённым делом. Тут же переодетые агенты Ясира, должны были обвинить янычар, которые якобы охраняли дворец, в моей смерти, а затем пугать войной с неимоверно выросшей в глазах обывателей мощью Горной Галлы. Настолько горной, что кручи её подпирают небо, а божества служат в её армии рядовыми бойцами…
Слух о могуществе моей Родины, распространять который начал Клиаф, за последний день, когда этим же занялись подручные Ясира, достиг чрезвычайно лестных, для моей скромности, размеров. И, град, народное ликование при проезде моего более чем ничтожного кортежа, свидетельствовало об этом. Как же должна была испугаться эта разряженная толпа, узнав о предательской гибели столь выдающегося посланца могущественнейшей державы? Искусно возбуждённая толпа, несомненно, ринется на янычар, компактно расквартированных в городе. Воины столичного гарнизона, понукаемые борьбой за привилегии, конечно, не останутся в стороне. Начнётся резня, и не трудно будет в подобной ситуации, ситуации хаоса и анархии, воззвать к сильной руке, способной навести порядок. Тогда, подстрекает шпионами Ясира толпа, кинется к дворцу, а там его же люди уже, расчистят площадку для новой власти. Вот таким вот образом, моей скромной персоне выпадала выдающаяся роль в сотворении нового царства, новой легенды. Моя голова должна была стать краеугольным камнем в здании переворота. Улиссандр, однако, был человеком испытанной скромности, а потому не считал себя достойным столь великой участи и по кротости своей намеривался, не только убрать сей камень, но и всё здание разрушить.
Воины, облачённые в дощатые доспехи, и опирающиеся на длинные копья, взирали на наш караван из-под зелёного бархата шлемов покрытых ажурной, металлической сеткой. Длинная, чуть искривлённая стрелка, защищая нос, спускалась до линии рта и не позволяла, как следует, разглядеть выражение их лиц. Но мне казалось, что было в них, не одно лишь любопытство.
Толстенные, окованные страшными шипами ворота медленно распахнулись и наш картеж под заунывное пение огромных труб, въехал в логово Ясира.
Мы проследовали через широкий коридор входной башни, в цилиндрическом своде которой виднелись узкие бойницы, а в них подрагивали стрелы. Коридор заканчивался точно такими же воротами, что и снаружи. Они были распахнуты, открывая перспективу самого дворца. Центральный донжон оказался огромным колодцем, на дне которого находилась круглая, мощёная гранитными плитами площадь. Оставив здесь коней, окружённые стражей мы поднялись по широченной мраморной лестнице и, пройдя через вестибюль с бьющим фонтаном, ступили в тронную залу. Залу, рядом с которой, несколько большая по размерам, зала Дориата, казалась жалкой конюшней. Золотистые прожилки делили отполированный мраморный пол на шестиугольники. Серебристые прожилки, каких-то сложных геометрических построений, переплетались в плитах и вырываясь из них, связывали шестиугольники в одно целое. Сказочная вязь приковывала взор, стремящийся погрузиться в хитросплетение линий. Казалось, что весь этот узор вот-вот погрузится в одну точку и поиск этой точки, завораживал. Вязь ускользала, делаясь всё мельче, всё запутаннее. Ускользала, но не отпускала от себя. Град! Хватит Улисс! Я с трудом оторвался от любования полом.
Резной, округлый потолок, поддерживался выступающими из стен, так же, резными, сдвоенными полуколоннами. Я чуть не плюнул с досады: капители колонн, скрывали в себе, ту же, приковывающую взгляд вязь, взбиравшуюся оттуда и на потолок…
Я, ненароком жмущийся ко мне Али и двадцать облачённых в шелка воинов Багура, двигались меж коридора стражников, сжимавших чуть отстранённые и слегка опущенные в нашу сторону пики. Воинский шпалер заканчивался у подножия трона, вид которого напомнил мне первый, тягостный день в Набатейской пустыне. Трон был выполнен в форме подогнувшего передние ноги верблюда, покрытого белоснежными пластинами слоновой кости. Меж двух резных горбов располагалось седло из чёрного дерева, покрытое красной, атласной подушкой. Верблюд казалось только что преодолел долгую дорогу, а моя дорога, хоть и была куда длиннее, далеко ещё, не была окончена… Трон поражал воображение, однако, куда больше поражала, его пустота. Что ж, выходит слухи о немощи шейх-ин-шейха, куда более чем просто слухи.
Слева, опершись на прихотливо изогнутый, резной, но всё одно, ненавистный мне хвост, стоял невысокий человек в шитом золотом, парчовом халате и огромном атласном тюрбане. Бросалась в глаза, неестественная прямизна его фигуры. Он производил впечатление посаженного на кол, где странным образом, умудрился не потерять своей важности. Юное лицо стоявшего несколько старили впалые щёки и крупное, вытянутое родимое пятно под левым глазом.
Заботливо поддерживаемый воинами я поднялся с колен, куда именно они меня, прежде, так же заботливо и поставили. Молодой человек взглянул на меня и по едва прикрытой злости этого взгляда, я уверовался, что имею честь предстать пред светлые очи младшего сына шейх-ин-шейха. Вот он наследник престола, сохранивший жизнь лишь благодаря Дуду, точнее его внезапной, но очень своевременной смерти. Со слов Багура я знал, что в Набатее престол наследуется младшим сыном, сыном от последней жены. В этом был свой резон, ибо властитель любящий свою жену и наследника, воздержится от нового брака. По мере старения правителя толкнуть на это, могла лишь истинная страсть, а значит, младший сын был, как правило, плодом искренней любви. По вековой традиции, как только младшему сыну исполнялось пятнадцать лет, Пальмира погружалась в недельные торжества, в последний день которых, парадной алой лентой душили всех старших братьев наследника. Гибель Дуду, спасла Ясира и в то же время, ускорила смерть прочих братьев, задушенных без всяких торжеств, ибо нынешнему наследнику, уже исполнилось девятнадцать.
Размышляя об этом, я произнёс по установленному ритуалу приветственную речь, а «мои» слуги, возложили к подножию трона заготовленные Клиафом подарки. Ясир, не преуспевший в попытке испепелить меня взглядом, теперь заговорил сам. Голос у него был приятным и вежливым, несмотря на изредка проскальзывающие гневные нотки,
- От лица Отца Отцов, шейха всех шейхов Набатеи, а также вечного и законного владыки Ариана и Гавы Согдиана, мудрого настоятеля Идумейских и Гирканских земель, мы рады приветствовать любезного нашего брата, действительного бека Пиренского Эмирата Возвышенной Галлы, где ночует солнце, Улиссандра о Двух Десницах. Приветствовать с той же искренностью, что как мы надеемся, обитает и в его, честнейшем из честнейших сердец, - при этих словах, родимое пятно на щеке Ясира дёрнулось и третий, необычного розового оттенка глаз, испытующе уставился на меня. Я скромно молчал, как мне хотелось верить, с чрезвычайно почтительным видом. Третий глаз, не внёсший значительной лепты в попытку испепеления, захлопнулся, и Ясир продолжил, - в честь любезного сердцу нашему гостя, да распространит Вседержажий Илу Аба, на него десницу своей приязни, объявляется всенародный праздник. Во дворце же, состоится пир, а позже будет устроен турнир мужества, в котором примет участие и отважный не по годам посол, ежели сочтёт турнир достойным своей доблести, - вновь розоватый глаз изучал меня и вновь с тем же отсутствием, результата.
Следующая комната, куда допустили лишь меня и представленного моим пажом Али, была почти вся устлана пуховыми подушками. Чуть приторный аромат лаванды и мирры наполнял помещение, а я, наконец, отвалился от поданных яств. Прозрачная, переливчатая нота флейты, внезапно зазвучала с резной балюстрады хоров, наполняя сердце негой и добавляясь к радости оказаться не отравленным. Я возлежал рядом с Ясиром, который любезно протянул мне вырезанный из зеленовато-молочного нефрита кубок, - Милый сердцу, брат наш, не откажись отведать сего дара Набатейских лоз…
Насколько его сердцу были милы братья, я догадывался. Оставалось надеяться, что Улиссандр хоть и мил, но всё же, не так сильно. Вино действительно было чудесным. Оно, клубясь, играло на нёбе и быстрее гнало кровь по жилам. Изображая ещё большее удовольствие, чем испытывал на самом деле, я прикрыл глаза. Весь мой вид, демонстрировал такое наивное и простодушное доверие к Ясиру, что находись я на его месте, уж точно бы, умилился, жертва вела себя более чем примерно…
Дрогнули складки плюшевой портьеры и, мягко ступая в комнату, влетела Лахаме. Она игриво улыбнулась Ясиру и, улёгшись подле него, взглянула в мою сторону. Вежливый, ничего не значащий кивок и равнодушный взгляд из-под густых ресниц, вот и всё, чем меня удостоили. Правда, на одно лишь мгновенье. В следующую секунду, равнодушие сменилось клокочущей, прямо-таки, брызжущей из глаз яростью. Все три глаза Ясира лицезрели прелести танцовщиц и он не заметил, как белые зубки невесты, впились в алую губу. Я спокойно и приветливо взирал на побледневшую Лахаме, а как только она перевела дух, невинно опустил взор на её лоно. Кровь ударом прилила к милым щечкам, и она порывисто прикрыла личико полупрозрачной, газовой накидкой. Ясир подозрительно покосился на неё,
- Милое дитя, с чего это ты вздумала прибегать к покровам столь ненавистной тебе паранджи?
- О, Ясир, - к моему удивлению, голос не дрожал, - я полагала застать тебя в обществе достойного посла. Тебе же, как ни странно, милее компания какого-то чужеземного бродяги.
Ясир весело рассмеялся и почти сочувственно взглянул на меня,
- Любезный брат, воистину девичий язык способен развеять самые высокие достоинства. Не сердись на необузданный нрав нашей невесты. А ты, моя дорогая, - его розовый глаз полыхнул в Лахаме, - будь повежлевее с доблестным послом Могущественной Галлы.
- О, вот уж действительно, язык мой – враг мой, - мило защебетала ядовитая ехидна, - Нижайше прошу прощения у достойного посла, но право же, я и предположить не могла, что за столь заурядной внешностью, скрывается столько величия…
Я, напротив, прекрасно мог предположить, что скрывается под её роскошными одеждами, но счёл за лучшее, промолчать о своих предположениях. Неожиданно вмешался перемазанный шербетом Али. Говорил он негромко, вроде себе под нос, однако все услышали,
- Ну не дал Ахурамазда разума, так и молчала бы, седая кукла.
Я испугался. На лице Ясира отчётливо заиграли желваки. Зато Лахаме беззаботно рассмеялась,
- Скажите мне мужи доблестные, как это получилось, что у мальчугана больше смелости в ответе, чем у его важного господина? Впрочем, мне, кажется, что и сам важный господин, ещё не вышел из юного возраста. Ведь правда, что этого золотистого пушка на по детски румяных щеках, ещё не касалась рука брадобрея?
Что до меня, то я нашёл бы более достойным бритвы, чей-то язычок… Ну всё, пора осадить это злоречивое создание,
- Я надеюсь, - выразил я надежду, - что сей пушок, напомнит прелестнейшей из дев, нечто другое, не менее золотистое…
Лахаме задохнулась от гнева, а Ясир удивлённо замигал всеми своими глазами,
- Что-то, я не возьму в толк…
- И неудивительно, - внезапно взъярилась на жениха Звезда Пальмиры, - твою невесту оскорбляют, а ты, лишь глаза таращишь.
Ясир вскочил, но бросив взгляд на спокойно лежащую девицу, тут же, опустился на подушки. Град, неужели он боится её? Наследник шейх-ин-шейха, примирительно прикрыл свой третий глаз и заговорил,
- Детка, я не слышал никакого оскорбления, но если оно было…
- И что же тогда? – саркастично осведомилась детка.
- Ну, тогда, на сегодняшнем турнире, я сам скрещу саблю с достойным послом, послужившим причиной твоего гнева…
- Ах, какая смелость, - жестокосердная мечта моя, рассмеялась, - биться с отроком, который, по всему видать и сабли не доводилось держать. Клянусь честью, для этого вовсе не нужно зваться мужчиной. Право, Ясир, для тебя достойнее было бы сразиться, вот с этим маленьким, любителем шербета.
- Кто ещё маленький? – возмутился Али, но на него в этот раз, внимания не обратили…
Ясир недолюбливал меня, но я был вежливой жертвой. Жертвой покорно идущей на заклание. Ярость же Лахаме, всё портила. Похоже, Ясир даже немножко жалел меня,
- Не пойму, моя дорогая, почему ты так неприязненно отзываешься о нашем добром друге?
- Потому, что мне так хочется, - Лахаме неожиданно откинула покрывало, открывая надутые губки, - этого мало?
- Э… конечно нет. Ты же знаешь, как дорог нашему сердцу любой твой каприз…
- Ты смеешь называть это капризом? Нет, милый жених. Я желаю доказательств твоей доблести. Я не собираюсь отдать своё тело и душу мужчине единственным достоинством которого является третий глаз. Каприз? Нет, это страстное желание. Я хочу видеть отрезанной эту белую, как у двухдневного младенца голову, а перед тем, насладится испугом, в этих наглых, зелёных глазах, она быстро взглянула на меня, и мило закончила, - Я надеюсь, досточтимый посол не обиделся, на эту невинную шутку?
Ясир, вместо взрыва Ярости, как-то весь сжался, а его растерянные глаза бегали, то на Лахаме, то на меня. Похоже, до главы Дувана дошло насколько Лахаме и его поспешный вызов усложняли выполнение собственных планов. Действительно, не трудно было случайно сразить меня в каком-нибудь из поединков. Но если теперь такое случиться, то Лахаме, без сомнения, обвинит Ясира в трусости. А как я понял, мнение Лахаме значило для него совсем не мало. Он боялся её. Нет, он просто трепетал перед этой злой девчонкой.
Наследник престола молчал, Лахаме, празднуя свою победу, мило улыбалась, то мне, то ему, а Али сердито облизывал губы. Так что единственным праздным человеком во всей этой занятой компании был Улиссандр от которого Звезда Пальмиры ожидала либо гневной вспышки, либо растерянности. По всему видно, девчонка без ума от меня. Не будем её разочаровывать,
- Я глубоко тронут чувством, прозвучавшим в словах очаровательной Лахаме. Особенно приятно выраженное желание лицезреть мои зелёные глаза. Могу заверить, что и для этих самых глаз, нет ничего отраднее, чем наслаждаться созерцанием невообразимых прелестей уже выставлявшихся на их обозрение.
Я оторвал взгляд от небесной сини её прелестных очей и медленно опустил его, исследуя все округлости и изгибы рельефной фигуры завёрнутой в шелка. Лахаме нравилось вызывать в собеседниках нужную реакцию, но в этом, мы были схожи.
-
-
-
-