ПОЯС ОРИОНА
Часть вторая. Жизнь.
Но судьба вдруг сжалилась надо мной и решила дать мне шанс – приняли меня ведущим конструктором в КБ Института Океанологии. Конструкторские Бюро академических институтов по заказам институтских лабораторий разрабатывали и изготавливали всякие устройства для того, чтобы учёные могли с их помощью защищать свои диссертации. Ну, и науке тоже кое-что перепадало.
А у нашего КБ была особенность: когда научное судно отправлялось в «плаванье к далёким берегам», учёные брали с собой конструкторов-разработчиков – кто же, как не автор, сможет найти выход из нештатной ситуации, или «на ходу» внести усовершенствование вдогонку за непрерывным полётом научной мысли.
Рейсы были длительными, упомянутые берега – далёкими, а это в те благословенные времена было для большинства рядовых советских граждан едва ли не единственной возможностью оные берега повидать и кое-что там приобрести, для большинства рядовых советских граждан недоступное. Поэтому участие в таком рейсе не было просто командировкой, а рассматривалось, как награда и милость, которую ещё надо было заслужить! Причём мало было создать хороший прибор – надо было ещё пройти комиссию в райкоме правящей партии, чтобы продемонстрировать политическую подкованность и доказать, что не кто иной, как ты, достоин свой прибор сопровождать. Это значило: быть в курсе партийной жизни не только СССР, но и братских компартий. Независимо от того, «член» ты партии, или не член. Ответить на вопросы, которые, к тому же, невозможно было заранее предугадать.
Кстати, ту же процедуру необходимо было пройти, чтобы поехать по купленной «на свои» туристической путёвкё даже в страну из социалистического лагеря, ну, скажем, в Народно-Демократическую Республику Болгарию, не говоря уж об империалистах.
Сейчас мало кто поверит, что этот абсурд – не злобная выдумка, а чистая правда. Улицы тогда украшала не реклама, а портреты членов политбюро ЦК и самого Генерального а также плакаты с надписями: «Партия – наш рулевой», или: «Мы придём к победе коммунистического труда», или: «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи», или, вместо, например, «Электрик Плаза», над карнизом на фоне неба просто 4 огромные буквы: «К П С С». Вообще приходилось наблюдать массу нелепостей, а в некоторых и принимать участие. Однако, на мой взгляд, в этом нагромождении глупостей была великая мудрость тогдашних политтехнологов: граждан приучали не рассуждать, что обеспечивало стабильность, о которой так много говорят сегодня. В том числе и для тех, кто «у руля». Особенно для них.
Настал, наконец, и мой час. Прибор был изготовлен и прошёл предварительные испытания, меня включили в список. Я изо всех сил запрещал себе думать об этом, но всё равно представлял себе, как всё будет, и песни Городницкого про океан, и про «Пояс Ориона», и «Как прекрасен берег узкий, изумрудная трава на Бермудских…островах…», против моей воли напевал «про себя» постоянно. Но теперь предстояло пройти испытание мне самому. Надежды было мало: моё положение усугублялось тем, что я в своёй жизни успел совершить два роковых проступка: во-первых, когда-то неправильно выбрал себе родителей - евреев, (но это иногда прощали), а во-вторых, неправильно выбирал себе жён, и на тот момент был разведён дважды. А уж это, с точки зрения партийной морали, было вовсе недопустимо.
Легче прощали судимость – она свидетельствовала лишь о слабости; но развод – он свидетельствовал о строптивости, несогласии идти на компромисс, а там и до диссидентства недалеко. Кроме того, вся политика партии требовала, чтобы, и в большом, и в малом, снаружи всё выглядело благопристойно.
В комиссию надо было представить «характеристику». Поскольку начальство было заинтересовано в том, чтобы с моим прибором в рейс пошёл именно я, даже не из личной ко мне симпатии, но для пользы дела, оно долго подыскивало формулировки, с тем, чтобы как-то прикрыть позорные факты моей биографии, умолчать о которых было невозможно. Всё равно потом всех проверяло ещё и КГБ: на тех далёких берегах располагались «капстраны», и мало ли что!
В характеристике, после перечисления всех моих мыслимых и немыслимых служебных и общественных достоинств, заверений в моей чрезвычайной полезности для океанологии и всей советской науки, и прочая, и прочая, в конце написали: «Был дважды женат, в настоящее время холост, в быту скромен». (?!).
И вот меня пригласили «на ковёр». За столом сидят семеро честей и совестей нашей эпохи, на столе – мои бумаги. Зачитывают характеристику. «Какие к товарищу имярек будут вопросы?» Сердце замерло: вот сейчас спросят, как зовут второго секретаря компартии Уругвая, или в каком году начала издаваться газета «Советский турбостроитель»? Ведь именно о таких вопросах рассказывали прошедшие «чистилище» наши ребята.
– А как это у Вас так вышло, что Вы, товарищ, разводились два раза?
Ну, что отвечать, как объяснить? Вспоминаю, что наш школьный учитель физики, любимый всеми, включая двоечников, Ник-Ник Шишкин, (царствие ему Небесное), говаривал: «Если сел в лужу, не говори, что штаны сухие!» Надо заметить, что фраза эта не раз выручала меня из весьма рискованных ситуаций, помогая своей неожиданной неуместностью изменить тон беседы с придирчиво-подозрительного и строгого на простодушный и доверительный.
Например, много позже описываемых событий, проводя вдвоём с женой отпуск в палатке под Геленджиком, в котором был режим пограничной зоны, я отправился в плавание по Чёрному морю на плоту, сделанном по случаю из выброшенного волнами деревянного пляжного лежака и надутых воздушных шариков в тряпочных чехлах. Греб я по-байдарочному, веслом, выструганным из найденной тут же на берегу доски. Играл в Робинзона. И за мной пришёл пограничный катер, и меня, в одних плавках, в сопровождении четырёх солдат с автоматами наизготовку привели на заставу. Доигрался. (Полагаю, что и они тоже играли –«в пограничников»: армейская служба ведь однообразна и скучна, а это было хоть какое, но развлечение. Или тренировка).
Полагаю также, что шпиёном меня не считали, но неприятности нарушителю государственной границы грозили немалые. Хотя бы уже потому, что могли задержать надолго, а в палатке осталась жена, причём назавтра были взяты билеты на обратный поезд. (Я хотел прокатиться на своём «Кон-Тики» на прощанье). Да ещё я, конечно, беспокоился за жену – как ей должно быть тревожно и страшно!
(Впрочем, Государственную Границу там, действительно, охраняли. И не от нарушителей "извне", врагов и диверсантов, но исключительно от "своих". Дело в том, что на внешнем рейде иногда стояли иностранные суда, обладающие, как и посольства, экстерриториальностью. И несознательные советские граждане время от времени пытались туда попасть, вплавь, или как-то иначе. Мне потом рассказали,что, возможно, я "попал под раздачу" ещё и потому, что недавно один такой бедняга ночью доплыл-таки до "заграницы", а днём, внезапно, как то бывает под Новороссийском, начался жуткий шторм, и корабль, вместе с перебежчиком, выкинуло на советский берег. Естественно, бдительность приказано было усилить).
Были перечислены все мои прегрешения против «гражданских» и «военных» правил поведения отдыхающего на море. Я же в это время молчал и думал о том, чего они ещё и не знают: ведь я плавал с ластами и маской ночью, (что было категорически запрещено и теми, и другими), любуясь картиной "огоньков" в кустах водорослей на дне, напоминающей вид ночного города с самолёта, отчего усиливалось чувство, что паришь в вышине. Если же посмотреть вперёд – искры цвета звёзд полетят навстречу, расходясь в стороны перед стеклом маски, и легко представить себя пилотом звездолета из фантастического романа. Ещё можно снять маску и перевернуться на спину, и «прибавить обороты», – тогда тёплые струи забурлят у ключиц и возле бёдер, а перед глазами закачаются настоящие звёзды. Не будет Ориона, но увидишь «ковши» Медведиц, Большой и Малой, и Лебедя, и «W» Кассиопеи, и ползущую между ними по чёрному бархату светящуюся мушку какого-нибудь спутника. И почувствуешь себя пылинкой, висящей между двух стихий Мироздания, но такую полноту чувств ощутишь, что кажется – ещё немного, ещё какое-то совсем незначительное усилие – и всё это Мироздание в себя вместишь, и узнаешь главную его Тайну!
Окончилась обвинительная речь, – тут-то я и произнёс заветную формулу. И ещё я врал, что вчера, купаясь при сильной волне, потерял ласт, а сегодня поплыл на плоту искать его, потому что сверху лучше видно. Ведущий допрос лейтенант на это заявил, что там, где меня «засекли», глубина 15 метров, и что бы я делал, если бы увидел свой ласт? И я, глядя ему в глаза, ответил просто: «Нырнул бы, и достал…». Это заявление переполнило чашу, и меня отпустили.
От заставы до «щели», где стояла наша палатка, было недалеко, 12км. (Я потом проверил по карте). Но, когда я возвращался, уже совсем стемнело. Дистанция не марафонская, но как я бежал! И вот тропа переваливает через последний «горб», и я вижу сквозь ветки горного леса отсвет костра – молодец, Марина!
Хорошее было время. Молодое! Хотя мне тогда было уже «за 40» и я успел жениться в третий раз.
Палатка стояла в приямке на склоне «щели». Там росли какие-то особенные сосны, с длиннющими мягкими иглами, и подстилка из сухих этих игл была настолько толстой, что шпильки для растяжек не доставали до земли, так что пришлось отыскивать камни потяжелее, чтобы нас не сорвало бешеным новороссийским Норд-остом. Мы «пили» воздух, настоянный на раскалённых солнцем соснах, купались неглиже, варили на костре варенье из одичавшей айвы. Раз в три дня я ходил с рюкзаком за 4 км. в посёлок за хлебом и пресной водой.
Однажды, возвращаясь под проливным дождём, я услышал громкий кошачий мяв,заглушить его не мог шум непогоды. Под кустом сидел кот-подросток, и орал оттого, что крупные капли отчаянно лупили по его спине, которую уже не могли защитить ни ветки куста, ни насквозь промокшая шерсть. Я спрятал его под штормовкой и принёс в лагерь. Теперь наша палатка окончательно обрела статус дома: в нём не только было «домашнее хозяйство», но появилось и своё домашнее животноё. Котёнка назвали, конечно, Мявом – как же без имени! Мяв обжился и обнаглел, ночью спал только на моём бедре, а когда я переворачивался на другой бок, он, недовольно урча, немедленно занимал прежнюю позицию.
Перед отъездом пришлось пристраивать его к новым хозяевам в посёлке. Оставили в приданное две банки тушёнки.
Да, так о чём это я? Процитировать формулу Шишкина пред лицом столь авторитетного собрания я не решался, однако переломить ситуацию в свою пользу возможно было, как мне казалось, только чем-то столь же неожиданным и простодушным. И я, смиренно потупив взор, начал:
«Поскольку я – инженер, постараюсь пояснить на примере из моей работы. Если конструктор всё правильно придумает, рассчитает и начертит, и проверит все размеры на чертежах, и не ошибётся, то, когда по его чертежам изготовят детали, и начнётся сборка, всё соберётся без проблем, все валы точно войдут во втулки, и всё будет работать. (Надо заметить, что проверка «размерных цепей» – это был мой бич: исправив один размер, я забывал исправить сопряжённый, и меня не раз и не два вызывали в сборочный цех и «тыкали носом» в брак по моей вине, и приходилось что-то «подгонять», а то и заново изготавливать. Теперь эту работу выполняет специальная компьютерная программа). – Вот. А в жизни не удаётся всё заранее точно рассчитать, как ни старайся; порой не получается, как думал и хотел. Так и вышло. Два раза».
Закончив, я сокрушённо вздохнул. Мне, и вправду, было жаль. Хотя, честно говоря, всё зто было не их «…..» (собачье) дело! На этом вопросы закончились.
Финал такой: наш парторг, сопровождавший меня на экзекуцию, рассказал мне потом, что я не только, по мнению комиссии, выбрал неудачный пример, описывая, как валы входят во втулки, (каждый понимает в меру своей испорченности), но и машинально показал, как это происходит, «на пальцах». И смех, и грех!
Но ещё не всё. Отделом кадров, куда поступают все бумаги, касающиеся сотрудников, заведовала дама, которая ко мне благоволила. И она совершила служебное преступление, показав протокол того заседания, где решалась моя судьба. Резолюция была такая: «Воздержаться до подтверждения скромности в быту». Я тогда недоумевал: по каким параметрам оценивать и подтверждать эту скромность, а главное – какими техническими средствами эти параметры измерять? Непонятно это и до сих пор, хотя мы с третьей моей женой недавно отметили, – страшно сказать, – 30 лет совместной жизни. Но здесь – уже другая история.
В рейс вместо меня, чтобы место не пропало, с моим прибором пошёл слесарь, – малый туповатый, зато с безупречной биографией. Как мне рассказали потом, он всю дорогу пил, а однажды, во время стоянки в одном из портов, сойдя на берег, надрался так, что ребятам, вместо того, чтобы провести время с приятностию и пользой, пришлось его, бесчувственного, тащить на судно, и было это обидно, и было это нелегко: мужчина он крупный и рыхлый. Всё же он чувствовал некоторую неловкость передо мной, (хотя, по правде говоря, лично ни в чём виноват не был). Поэтому, вернувшись, вместо хоть какого сувенира с далёких берегов он преподнёс мне бутылку российского дешёвого портвейна, которую, по обычаю, надлежало распить вдвоём. От подарка я отказался, чем его немало обидел – он ведь «от чистого сердца». Но и здесь тоже – уже другая история.
При слове «прибор» возникает образ чего-то миниатюрного, вроде спидометра на щитке автомобиля. Океанологические приборы иные. Есть шутка: портативный прибор отличается от полупортативного тем, что у полупортативного одна ручка, а у портативного - две. Мой прибор был «дважды портативным»: поднять его в собранном виде можно было лишь вчетвером. Поэтому мне пришлось лететь из Москвы во Владивосток, откуда отправлялась экспедиция, чтобы на месте смонтировать своё «хозяйство». К тому же, надо было помочь нашим ребятам, поскольку не только «монтажно-сборочные», но и «погрузо-разгрузочные» работы, начиная с товарного вагона в Москве, и до корабельной палубы, лежали на молодых руках и плечах мужской части нашего отдела.
А затем мои с «Витязем» пути расходились.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ http://proza.ru/2009/10/25/1009