***

Мы познакомились в ноябре.
Гадкой пошлой осенью. Невероятный получился контраст.
Возможно, поэтому мне до сих пор кажется, что мое чувство нему – большое и чистое.
А у него лучше всего получается просыпаться рядом с грудастыми неизвестными – и уходить, молча и без эмоций.
 
Осень – это последний всплеск амбиций, последний нервный срыв перед бесконечным, кажется, зимним анабиозом.
Осенью оживают самые яркие персонажи в городе.

Белокурые девы с длинными розовыми челками бросаются с крыш  и из одних крайностей в другие.
Хищные тонкие юноши бегают по переходам в футболках и шортах, стараются казаться менее теплолюбивыми.
Бесподобные беспородные московские свиноматки с всегда нечётным количеством складок на животах… Эти женщины, подчеркивающие свой возраст белоснежными болеро и желтыми майками с разноцветными блестками, фиолетовой помадой и металлическими набойками на перекошенных каблуках. Их поток в метро никогда не иссякнет
У одной выпала из рук книга. На форзаце обнаружился кармашек для формуляра. Неужели кто-то еще ходит в библиотеки? С ума сойти! Осталось определить, недо- или пере- оценила я этот город: библиотека и формуляры – это от интеллигентности, приятная привычка, или признак нищеты?

А он смотрит на всё это свысока и чуть посмеивается, обнажая неправильно выросший правый клык. Он обходит всё это стороной и иногда попадает под машину: потому что свысока машин тоже не видно.
А у него чудесно получается не читать письма, или читать - и не вдаваться в их подробности.
Он выразительно смотрит в окно, в глаза и в самую душу.
Он подсел на легкие наркотики и тяжелые книги.

Я люблю его исключительно за то, что он делает.
Ну и за красивые руки, конечно.