Почему мы не всегда говорим то, что думаем. Или не всегда думаем, о чём говорим - не важно, результат один. Думаем одно, чувствуем другое, а говорим, не известно – что.
В мире, в котором мы жили раньше, полагалось говорить в зависимости от места действия. Если мизансцена позволяла – кухня, например, можно было рассказать анекдот про Брежнева и о том, что Отечественная война, это эпизод, увековечивающий Великую Битву на Малой Земле, где сражался комиссаром наш генсек.
В трамвае надо было обязательно сказать – а ещё в шляпе, в очереди – кто крайний, и – вас тут не стояло. В Одессе, например, ко мне обратились в очереди со словами – дама, выи-таки, уходите, да? Переступите, пожалуйста, мне свою очередь.
А на «Привозе» я услыхала: «Шо ви пихаетесь? Ви посмотрите, тока на него он мине сказал – жидовка, а я, просто, не имею, кудой пройти».
На работе тоже можно было рассказать анекдот (на любой работе), можно, но в курилке. На рабочем месте положено говорить о трафике, тарифе, пенсионном фонде и других значительных вещах – но, обязательно с применением умного выражения лица.
Я совершенно не умею соблюдать условностей, и всегда попадаю впросак.
В далёкие советские времена, каждую среду на нашем ювелирном, между прочим, заводе проводились комсомольские собрания. И, хотя я не была никакой, даже самой отсталой комсомолкой, однажды-таки наш комсорг вынудил меня присутствовать, изловив случайно с сигаретой (ужасный моветон для советской девушки) в кустах у фонтана.
Изловил, можно сказать, на свою комсомольсковожатскую голову, потому, что, когда весь комсомольский коллектив выслушав доклад о своём непотребном поведении на фоне поведения комсомольского коллектива всего Приморского района г.Одессы, опустил головы, и ждал, что будет дальше, я подняла руку.
Президиум оживился: «Давайте, товарищ монтировщица цеха бескамёнки – это, я, значит – просветите районное комсомольское начальство, каким образом собираетесь смыть вину с вашей совести»?
Наверное начальственные комсомольцы ожидали, что я ударю кулачком в свою красивую девичью, совсем не комсомольскую грудь и скажу: «Кровью!». Но, они же не виноваты, что меня ещё не знали, а у меня вопрос был очень животрепещущий: «Пользуясь случаем, товарищи, раз мы тут все всё-таки, не смотря ни на что, собрались, хочу спросить, когда, наконец, починят женскую душевую»?
Я сразу поняла, что брякнула, не то. Вернее, если б сразу поняла, не брякнула бы вообще ничего, потому, что воцарилась гробовая тишина, а потом…
Ну, в общем, я забыла, что было потом, помню, только, что, когда районные, кстати, очень хорошо оплачиваемые комсомольцы, уехали, комсорг при всех подошёл ко мне и торжественно громко заявил: «Мы никогда «А» не примем в ряды ВЛКСМ, она несознательная. Серьёзные люди серьёзные вопросы приехали решать, а она обкурилась в кустах и требовала, чтобы ей пришли и помыли спинку». И тут, мне сделалось так весело.
Я смеялась, смеялась так, что со мной стали смеяться все. И, вот, на этом месте надо было сказать: «Над кем смеётесь, господа?», получилось бы, как у Гоголя, красиво, но, я промолчала.
Комсорга уволили. Душ починили. А я уволилась сама, но, только, через три года, когда мне надоело быть монтировщицей, студенткой, матерью, дочерью и женой. Что-то одно, точно, было лишним, хорошо, хоть не была комсомолкой.
И, вот, мне всегда было интересно, о чём думало районное начальство, о чём думал комсорг, о чём думали молчавшие, а потом громко смеющиеся Комсомольцы, ведь после смены в жаркий южный день, да ещё без кондишн, да ещё, когда у всех работают с открытым пламенем, применявшиеся тогда, паяльные лампы, душ нужен был всем.
? И, почему мы не всегда говорим, то, что думаем?