Масть
— Если бы я был царём, то жил бы чуть-чуть лучше, чем царь.
— Почему?
— Немножко бы шил на дому.
(Из еврейского анекдота)
Из всех времен года больше всего ему не нравилось утро понедельника. И именно на понедельник семнадцатого января тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года Сергею Семёновичу Яшнику, Серёге, Рыжему, с дворовой кличкой Масть (это как кому нравилось его называть), было назначено долгожданное интервью в американском посольстве.
Чертыхаясь и слегка пошатываясь от вчерашнего перегруза (вторая бутылка коньяку была явно лишней), Сергей добрел до ванной, включил горячую воду и медленно залез под душ. Распарив тело тугими струями, резко врубил обжигающе-леденящий поток. И так несколько раз, до завывания, пронзительной дрожи и лязга зубов, пока из каждой раскрывшейся поры на смуглой, неожиданно-смуглой для рыжих волос, коже не вымылись следы вчерашней любовно-алкогольной интоксикации. Уж за чем, за чем, а за здоровьем он следил.
Маленькие злые пульсы в висках, которые так верно описали Ильф с Петровым, стали беспокоить Рыжего после перенесенной автомобильной аварии в двадцать семь лет. Тогда впилился в него «Жигуль» районного прокурора. Спешил, видно, сатрап по своим живодёрским делам и на светофоре притормозившую Серёгину машину поддал сзади на хорошей скорости. Разбираться понаехало ментов — гаишных и других. Серёгу на освидетельствование сразу поволокли, попутно на психику давили. Хорошо, что ни запаха, ни алкоголя в крови не обнаружили.
Прокурор был полностью не прав. Но нервы помотали тогда Яшнику прилично. Однако, через друзей в обкоме заставил всё-таки служивого выплатить деньги на ремонт.
-51-
Последствия травмы проявились не сразу. Сначала на перемену погоды. Дальше чаще, особенно после загульных ночей с перебором выпивки.
В двенадцать лет попалась Серёге веселая книга «Золотой телёнок». Прочитав её несколько раз подряд, он бесповоротно влюбился в Бендера — лёгкого, остроумного афериста с «хрустальной мечтой» о Рио-Де-Жанейро и белых штанах. Пылкая восторженность с постоянным цитированием афоризмов в любой компании продолжалась лет эдак до восемнадцати. Потом образ Остапа потускнел, появились другие книжки. Как там у Светлова: «Новые песни придумала жизнь».
Как-то, увидев у приятельницы знакомую книгу (дело было уже в перестройку), Сергей подумал об Остапе с лёгким презрением, как о мелком рэкетире с аналитическим уклоном. Зато личность Корейко вызывала теперь явную симпатию своими творческими и деловыми качествами. Несколько рецептов из его практики Рыжий применил, как говорится, не отходя от кассы. В прошлом году удалось, проявив недюжинную изобретательность, «потерять» на просторах Родины два контейнера из Швеции, шедших с гуманитарной помощью в Афганистан. Лекарства были определены в «свои» аптеки. Носильные вещи после сортировки были снабжены фирменными лейблами и упаковкой. А затем пропущены через универмаг «Украина» и вещевой рынок на Центральном стадионе. Следующим шагом стала организация брачного агентства. Сняв крошечный офис в одном из общежитий Киевгорстроя, Серёга добыл три американские газеты с матримониальными объявлениями. С доверчивых простушек взимались деньги за информацию, за пересылку почты в США и так по мелочи. Попутно «кобылятник» Гена Шапиро фотографировал, ну, очень художественно, претенденток, конечно, отстёгивая свой процент Рыжему. Естественно, никто фотографии страшилок никуда не отправлял. Но три-четыре письма для хохмы все же ушли в Аризону и Мичиган. Каково же было удивление зиц-председателя агентства Бори Рыскина, когда из Штатов пришли очень серьёзные ответы от американских претендентов.
-52-
А ещё через месяц пришлось ввести услугу по организации комфортных бытовых условий для женихов, приехавших в нашу дикую страну. За семь месяцев деятельности вышло чистоганом десять тысяч рублей личной прибыли. А три счастливых брака — это уже расценивалось как непредусмотренная, но приятная случайность, правда, обеспечившая в дальнейшем серьёзный имидж агентству.
Но деньги, и немалые, которые принесли эти операции, обесценивались слишком быстро. Скупать же валюту в больших количествах было стрёмно. Комитет Глубокого Бурения работал ещё качественно, и статью валютную, подрасстрельную, никто не отменял.
После нескольких аналогичных удачных махинаций, лёжа на Массандровском пляже и предаваясь праздным размышлениям, Сергей подумал, что «великим комбинатором» бывшие одесситы назвали совершенно не того человека. Видимо, был социальный заказ, и акценты авторам пришлось сместить в сторону турецко-подданного, который, как и наше родное государство, знал более ста способов безболезненного отнятия денег у граждан.
Окончательно проснувшись, он прекратил водную пытку и перешел к более приятным манипуляциям. Хорошая бритва «Жиллет» появилась у него аж в семидесятом году, когда даже у местной фарцы такого чуда не было. В «Берёзке» считалось за счастье купить лезвия «Матадор» или «Шик».
Кроме того, Серёга очень ценил возможность поговорить утром с умным человеком, глядя в зеркало, подмигнуть лукаво-ободряюще, пожелав себе, любимому, удачного дня. А завершалось священнодействие лёгким массажем с французским парфюмом.
В отношениях с парфюмерами Сергей являл образец постоянности. Когда-то, во времена оны, изящная мадам Пенетро, которую Рыжий подбросил к гостинице, подарила ему набор мужской косметики от Диора. Мимолётная связь с француженкой могла обойтись Рыжему очень дорого. Но, видно, какой-то бог хранил его. И кроме лёгкого знакомства с венерологом ничем серьёзным адъюльтер не обернулся. А привычка к горьковато-сладкому запаху кожи и табака осталась. Поэтому более десяти лет Серёга поддерживал материально только компанию «Кристиан Диор».
-53-
Мужик должен иметь для куражу хорошую обувь, свежую рубашку и приятный запах. Это, по Серёгиным понятиям, определялось одним словом — масть. Данное словечко, полюбившееся ему, завязло в зубах у дворовых пацанов, а затем перешло в кличку, которая перекочевала с ним и во взрослую жизнь, — Серёга-Масть.
К тридцати годам к аксессуарам прибавилась ещё одна деталь — фирменные часы. Не «Сейко» или «Ситезен» — дешевыми японцами никого не удивишь. А хорошие швейцарские — «Патек», «Роллекс», на худой конец «Тиссо».
Всё это имелось дома, в Киеве. Но и с собой, в Москву, Сергей привёз в чемодане ворох новых лярошевских сорочек, две пары приличной обуви, часы в золотом корпусе и классный галстук от того же Диора.
Но сегодня было главным не это. Сакраментальный вопрос «быть или не быть?» трансформировался в не менее сложную проблему — «в чём быть?». Одеться скромно, подчеркнув свою бедность и непритязательность? Или явиться в посольство эдаким «кроликом» — символом журнала «Плейбой»? Иди знай, какая психология у этих американцев.
Бедным надо помогать — это аксиома. Но бедность, как болезнь, заразительна. Следовательно, кому нужна чужая головная боль?
Фирменный прикид может быть воспринят как симптом удачливого человека. Зачем же тогда в анкете он писал о невозможности реализации личности в коммунистическом обществе, о гонениях в связи с еврейской национальностью? И откуда у затруханного «инвалида пятой графы» туфли «Балли», твидовый пиджак, купленный отнюдь не в «Тати», и бумажник «Петек»?
— Вейзмир! — как сказала бы его покойница мама. — Нашёл себе проблему. Главное, чтоб было чем прикрыть тухес*. А светлая еврейская голова в украшениях не нуждается!
В семье говорили на идиш.
______________________________
*тухес (идиш)— задница.
-54
Особенно, когда хотели что-то скрыть от соседей или Серёги. Жильцов коммуналки поначалу это раздражало. Но со временем даже горький пьяница Паша Валуев, не просыхавший всю трудовую неделю (поскольку был сантехником высочайшей квалификации), спокойно употреблял, наряду с производственным матом, ходовые еврейские словечки. Свою жену-дворничиху, худенькую татарку Фатиму, он называл не иначе, как «фартеле оф», что дословно означало «четверть курицы». А слова «поц» и «поцанутые» не выкисало из его рта, особенно, когда речь шла о политике партии и правительства.
— За мишигене копф** нема ногам покоя! — именно такой комментарий родился у него, когда молодежь прямо со съезда комсомола ринулась возводить Байкало-Амурскую магистраль.
Паша тогда как в воду глядел. Кому она нужна сегодня, эта магистраль? А деньги туда вбуханы были такие, что хватило бы на строительство коммунизма в средней европейской стране, хотя там уже вроде всё давно построено.
Земля обетованная для рода Яшников находилась почти в центре Киева, по улице Рейтерской, — маленький зеленый дворик, заросший диким виноградом, с двумя шелковицами — чёрной и белой, вишней и громадным абрикосом-колёровкой. В старинном особнячке, когда-то принадлежавшем купцу второй гильдии Худякову, по воле революционных масс поселилось в двадцатые годы шесть семей. Состав жильцов сменился не один раз, в соответствии с тем, как менялась линия партии. Из числа обитателей сгинул в тридцатые годы инженер Лосев — по шахтинскому делу. В тридцать седьмом забрали двух военных и экономиста Трудова. Во время войны навсегда исчезла семья Штольцев. Кое-кто, как, например, соседи Портянко, в немецкую оккупацию прихватили себе вторую комнату, стянув туда брошенные вещи от Фимкиных, Поповых и Трауженицев. Правда, надо отдать должное, когда в сорок четвёртом начали потихоньку возвращаться бывшие жильцы, старик Портянко безоговорочно вернул пианино Трауженицам, настольную лампу с абажуром — Поповым, дубовый сервант — Фимкиным. А фарфоровый китайский сервиз Серёжиных деда с бабкой, от которого к тому времени сохранилась единственная тарелка для десерта, так и накрылся одним местом. Поскольку считалось, что перед тем, как драпануть из Киева, Пейсах Яшник подарил семье Портянко всю посуду, которую не смогли вывезти с собой в эвакуацию. Экспроприированная вторая комната так и осталась
**мишигене копф(идиш) — дурная голова.
-55-
у последующих поколений Портянко, где они размножались с быстротой китайцев или кроликов.
Папа Рыжего, Семён Петрович Яшник, крутился по коммерческой части. Сначала при маленьких артелях, потом экспедитором на овощной базе, затем достиг небывалых карьерных высот, став коммерческим директором завода лакокраски. Материальное состояние семьи в этот период поднялось до уровня «рога изобилия». На столе за завтраком появилась докторская колбаса, сливочное масло без ограничения. Мясо ели почти каждый день. А за отцом по утрам заезжал заводской «Москвич».
Но звёздный час потому и называется часом, что после него в остальное время происходит звездопад. Светило коммерческого директора закатилось через полтора года, когда вся заводская верхушка попала под следствие. Обвинения были серьёзные — на заводе обнаружили неучтённой продукции на восемнадцать тысяч рублей. Неучтёнка нужна была для того, чтобы подмазать поставщиков, для безвозмездной покраски здания райисполкома и райкома, для осуществления обязательной шефской помощи школе и детскому садику. Ну, и, конечно, для поддержки «штанов» руководства.
По сегодняшним временам вопрос был настолько пустяковым, что Сергей закрыл бы его за полдня. Но тогда…
На одном из допросов отца хватил инсульт, от которого он уже не оправился. Пробыв ещё около недели в тюремном лазарете, тихо угас, позволив начальству перевалить всю ответственность на покойного. Прямо как на заказ умер.
-54-
С описанного небогатого имущества через три месяца сняли арест. И остался, в свои неполные пятнадцать лет, Сергей с мамой Ритой в коммуналке. Хотя к концу той пятилетки отцу на заводе обещали отдельную квартиру. Завод строил дом на Сырце. В один из воскресных дней семья даже ездила смотреть на вырытый котлован. Но вместо обещанного жилья отцу досталось четыре квадратных метра земли на втором еврейском кладбище.
Коммунальный мир был и плох, и хорош. Плохим он бывал по утрам, когда к единственному толчку, на стенах которого висела масса унитазных сидушек на маркированных гвоздях, выстраивалась очередь из пяти квартир. А молодое поколение Портянок ещё и с ночными горшками, полными разнообразной продукции. Особенно плохим мир становился, когда на Серёгу, объевшегося абрикосами или другим подножным кормом, нападал понос. И очередь приходилось занимать по несколько раз. Хорошее же наступало в те дни, когда Портянко готовили холодец, а кости с не разобранным до конца мясом доставались детворе; когда бабушка Фимкина варила варенье из вишен, а пенку, восхитительную пенку из блюдца, слизывали по очереди Яша Фимкин, Серёжа, Андрей Траужениц или другой детский народ, вовремя очутившийся дома. На этом хорошее вроде бы кончалось.
Но именно Паша Валуев, матерщинник Паша, зашёл через неделю после смерти отца и сказал:
— Шо трапылось, то трапылось. Не пропадём, Марковна. Главное, шоб войны не було.
И оставил на столе шестьдесят рублей, трёшками и пятерками. А ещё через день отыскал во дворе Серёгу и сказал:
— Пойдём…
И повёл Рыжего к своему корешу, полугреку полуосетину Сократу Хурумову, в палатку по приёму стеклотары. Вот там-то и получил молодой Яшник первые уроки бизнеса.
— Причёсочка твоя с проборчиком, выбритым под Лимонадного Джо, и джинсы модные венгерские остаются дома, — изрекал Сократ. — Одет ты должен быть скромно.
-57-
С бедного и лишнюю копейку сдачи попросить грешно. Всегда улыбайся. Даже когда обсчитываешь клиента, смотри ему в глаза. При конфликте не спорь, сразу извинись, мол, ошибился в арифметике. Потом потерянное вернёшь. Расчёт с народом сопровождай прибаутками, обязательно с цифрами. Это вконец запутает и работягу, и интеллигента, а уж стариков — подавно.
— «Десять и десять — рубль десять», «сорок и сорок — рубль сорок», «шестью шесть — три и шесть».
Клиент дуреет, не может понять, относится всё сказанное к количеству бутылок, к рублям или копейкам.
Прилавок должен быть щелястым. Сосчитанную, при участии клиента, мелочь бросай на прилавок с таким умыслом, чтоб гривенник-другой мог завалиться в щель. Работай так, будто клиент — твой брат, сват, лучший друг. Узнай имя, поспрошай о жизни. Но при этом клиента всегда должна подпирать сзади нетерпеливая очередь. Даже если кто-то усомнится в правильности суммы, его оттолкнут, не дадут опомниться жаждущие из толпы. Цени свой народ и свою страну! В Америке ты бы, наверняка, пропал. Они ж такие богатые, что бутылки просто выбрасывают.
О чём тут говорить — Сократ есть Сократ, мудрец!
На первую получку Серёга купил матери подольскую швейную машинку. И Рита Марковна, добывавшая хлеб насущный нелегальным шитьём на фимкинском дореволюционном «Зингере», прослезилась от благодарности своему сыну. Паше Валуеву Рыжий поставил бутылку портвейна «Три семёрки».
Эх, мама, мама! С каким бы удовольствием вывез я тебя сейчас в Сочи, в хороший санаторий! Или отправил в Кисловодск на воды, где единственный раз в жизни вы отдыхали с отцом. Тогда не смог, а теперь уже некого…
Зашипел, засвистел соловьём-разбойником чайник на газовой конфорке. Ну, да, время бежит, надо завтракать, а что же одеть — так и не решил.
Добрый кусок югославской баночной ветчины был заеден свежим рогаликом и запит московским растворимым кофе. Говорят, в Америке растворимый кофе пьют только безработные.
-58-
Быстро залил, выпил и побежал искать работу. Врут, наверное. Но здесь и московский кофе — дефицит.
Он ещё раз вернулся к проблеме одежды. Содержание есть, а форма? Да что тут мудрить — оденусь демократично. Джинсы Вранглер, не новые, слегка поношенные, свитер эстонский, крупной вязки. Так, часы возьмём «командирские». На ноги — утеплённые чешские ботиночки. Не бог весть какие престижные, но и не наши говнодавы. Куртец канадский неброский, с плащёвым верхом, но меховой подстежкой.
Экипировавшись соответственно, Серёга оставил неприбранный стол. Квартира съёмная, гостей никаких не будет.
Неожиданно вспомнилось классное начало вчерашнего вечера в кафе «Тифлис». Володя Мерабишвили, земляк по отсидке, держал уже второй год эту точку. Начали с чачи под горячие хачапури и сациви с баклажанами. Потом коньячок «Греми» закусывали хинкали. Под абхазури перешли на «Саперави», не бутылочное, а из старого бурдюка. Шашлык из козлёнка, замоченный на два часа в белом вине и дошедший до кондиции на углях из персика, вместить уже было просто некуда. Но утрамбовали и это. Трапезу заканчивали кофе, приготовленным на песке, и полировались коньяком. В процессе ужина сняли тут же, в кафе, двух приличных девчонок, одна из которых, консерваторка, оказалась весьма на высоте. Володя меланхолично заметил, глядя на Серёгин художественный съем:
— Хорошему коту и в январе март!
Олеся нанимала квартирку на Пресне. Пока туда добрались да разыграли в четыре руки в постели «Поэму экстаза», почти как у Скрябина, прошло немало времени. Короче, домой попал он к четырём часам утра.
* * *
Сразу напротив подъезда, на маленьком асфальтированном пятачке, зазывно высвёркивала фарами белая Серёжина «тройка». Любил он машину. Холил не менее тщательно, чем себя, потому что последние семь лет машина, опять же, относилась к жизнеутверждающим компонентам, как туфли, часы и рубашка.
-59-
— Без тебя, — подумал он с сожалением, — придётся поскучать. Поедем скромненько на общественном транспорте — парковаться надо у посольства, а там глаз и наших, и чужих более чем достаточно.
— Скромность и ещё раз скромность, — вспомнил Сергей Сократа, подходя к троллейбусной остановке.
Первый раз домой к Сократу попал Рыжий по несчастью. Сократ в конце рабочего дня, когда в палатке уже было не протолкнуться от деревянных ящиков, наполненных бутылками, попросил пацана собрать и занести импортную посуду, которую по ГОСТам принимать не разрешали — нестандартная.
Наивные граждане, приволокшие сюда тару из-под венгерского, немецкого, словацкого вина, финского ликёра, итальянского вермута, увидев табличку «Импорт не принимается», обычно оставляли поклажу перед палаткой. Ну, кто же будет нести даром всё обратно домой или до ближайшей помойки? К концу работы набиралось таких бутылок до ста.
Серёга, перетаскивая рассортированные импортные бутылки, спотыкнулся на порожке, ящик, естественно, выскользнул из рук и врубился в шаткую стенку, приготовленную под погрузку. Штабель, почти трёхметровой высоты, рушился со страшным звоном разбиваемого стекла. Один из ящиков, как раз углом, упал на Сократа, который, сидя на табуретке, пересчитывал дневную выручку. Кончилось всё тем, что хозяину пришлось в больнице наложить семь швов на голову. Из приёмного покоя Серёга, поймав частника, доставил Сократа на Борщаговку. Дом Хурумова был расположен среди таких же частных строений и по виду не отличался от остальных. Даже штакетник на заборе был целым через раз. Во дворе, как и у соседей, бегал здоровущий пёс.
— Кавказец, — сказал Сократ, — привезен из Садона.
Здоровый пёс бросился к хозяину и чуть не свалил его, встав на задние лапы. Несколько раз бросив раздраженно: «Фу, фу», — Сократ провел Сергея в дом.
-60-
Вот тут Сергей чуть не упал от удивления. Комната была увешана старыми, но тем не менее красивыми коврами. Даже простенки между окон были украшены экзотическими ковриками.
— Текинские, — с гордостью подтвердил хозяин. Парочка иранских, один афганский, один индийский.
На коврах висели сабли, кинжалы — прямые, изогнутые, с инкрустированным эфесом, с насечкой, финифтью.
— Гурда, — похвалился Сократ, вытягивая из ножен шашку.
— А это Кубачи, это Златоуст фёдоровской работы. Вон та скромная — Дамаск, начало девятнадцатого века.
Свинцово-серебристый клинок напоминал змею в стремительном броске, и структура металла была соответствующая — вся в кольцах-разводах.
Во второй комнате лежали на специальных стеллажиках ордена — царские, наши и разные иностранные!
— Вот, добыл на прошлой неделе рыцарский крест с мечами, дубовыми листьями и бриллиантами — почти высшая награда третьего рейха. Теперь обещали из Праги привезти орден «Андрея Первозванного». Дорого, правда, просят, «Волгу» можно купить.
— Дядя Сократ, а зачем всё это Вам?
— Понимаешь, Серёга, человек жив не хлебом единым. Детей у меня нет. Поэтому вся моя любовь замкнулась на старине. Оружие, ты знаешь, для нас, кавказцев, — это больше, чем хлеб, женщина или кров. Здесь, в коллекции, и мои дети, и моя семья, и моя жизнь. А помру, коллекцию по завещанию отправлю в Эрмитаж. В прошлом году приглашал специалистов оттуда, составили каталог. Всё в мире преходяще, а след для потомков хочется оставить и после смерти. Но не так, как Герострат. Представляешь, приедешь в Ленинград с сыном, пойдёте в Эрмитаж, а там зал с экспозицией холодного оружия и табличка «Из коллекции Хурумова». Значит, жив Сократ. А?.. А что нет у меня разносолов на столе и вместо «Волги» «Запорожец», так это не главное… Вот что, Серёга, я денёк дома побуду, голова что-то кружится. Ты импорт рассортируй, бутылки из-под виски, ликёра и джина отдашь бармену Мише, цену он знает. Остальные по 4 копейки заберёт татарин.
-61-
— А зачем ему этот хлам?
— Запомни, пацан, в мире нет бесполезных предметов. Важно только определиться во времени — когда и кому будет это нужно. Равиль вставляет декоративные свечи, желательно разного цвета в бутылки. Зажигает, воск стекает по стенкам, и в итоге получается декоративный подсвечник, по стоимости полтора — два рубля. Затрат на двадцать копеек. Чистый доход, да чего мы будем считать деньги в чужом кармане? Это самое бесперспективное занятие. Шуруй домой и завтра, как штык, к восьми утра. Подсобником возьмёшь кого-нибудь из друзей. Заплатишь за день три рубля из своих. Оборотные деньги возьмешь в сейфе. Туда положишь записку, сколько взял. Дневная выручка полностью тебе.
— Но, дядя Сократ…
— Не возражай. За один день у меня не убудет. А послезавтра, я думаю, уже буду в строю. Мы, греки, народ двужильный. Не даром почти триста лет кормили себя и турок.
Утренний час пик уже миновал, и троллейбус наполовину был наполнен старушками, кочующими по городу в поисках манны небесной. Там курицу — «синюю птицу» — прикупят, тут выхватят колбаски варёно-бумажной, там разживутся бананами для внучков. Глядишь, и день старческий, длинный и неуютный, проходит с пользой для семьи.
Н-да… Старики — движущая сила нашего общества! В очереди поотираются, сформируют общественное мнение, пожалуются на детей. Похвалятся, ими же. Обменяются новостями, а кое-кто и «военными трофеями», отбитыми у вражины-продавца. А если эту гадину ещё уличить в недовесе да жалобу начальству подать, то день и вовсе праздничным выйдет.
Такими рассуждениями отвлекал себя Сергей, отгораживался от волнений.
А ведь трухаешь, как ни верти. Жизнь такой крутой изгиб принимает, что можно и в поворот не вписаться. Будешь лежать в кювете до горы дрыком.
Был Серёжа начитан более чем надобно. Случилось так, что в первые свои каникулы, за пять дней до школы, поломал он обе ноги. Загипсовали его основательно от пяток до задницы. Пролежал он почти два месяца. Телевизор тогда только у Трауженицев был. А книг и дома хватало, и у соседей попросить можно было. Вот и выздоравливал он вместе с Толстым, тем и другим, с Куприным, Бианки, Майн Ридом, Жюль Верном, Свифтом. Тогда же прочитал любимую и по сей день твеновскую «Приключения Тома Сойера». Помогло это ему в жизни или нет? Наверное, всё-таки помогло. И с людьми общаться легче, и память прилично развило. Мог часами Пушкина наизусть читать. Слух у Серёги был хороший, ритм он чувствовал великолепно. И хотя играть ни на чём так и не научился, но песню поддержать мог в любой компании. И иностранный язык давался ему очень легко. Схватывал, как попугай, звуки чужой речи. По-грузински бегло болтал — Володина школа. Свободно мог объясниться и по-польски. Благо, в детстве во дворе бегали трое Красынских, наших поляков, чей папа воевал в «Войске Польском». А в праздничные дни носил вместе с советскими медалями «Виртути Милитари». Ну, да: «Еще полска не сгинела, доки мы жиемо!»
Опа! Какой сюрприз! Барышня русая, в дублёночке, зашла в троллейбус, а свободное место только рядом со мной. Оглянулась, талончик пробила и ко мне. А запах какой! Нежный цветочный, слегка приглушенный, явно духи, а не туалетная вода. Сапожки на шпильке — Италия, колготы чёрные тонюсенькие со швом, опять в моду входят. А пахнет барышня, как пахнет! Париж, да и только. Сейчас мы её на вечер попробуем приболтать. Не должны такие девушки в общественном транспорте ездить. Это противу природы.
Крым пролетает. Болгария? Возможно, но не факт. Нет, зайдём с другой стороны. Модель? Нет, интеллект в глазах присутствует. Интурист? Вроде, этот уровень, но не то. Вот! Конгресс флористов — это тема для завязки.
— Девушка, Вам нравятся бонсаи и хокку?
-63-
Ага, глазки раскрылись, ресничками хлоп-хлоп.
— Нет, я предпочитаю танки, а бонсаи пробую выращивать сама.
Ну, ничего себе, попал в тему.
— Мы могли бы вечером встретиться на выставке цветов в Манеже? Меня волнуют нюансы осенних композиций в икебане. Помните:
Последние листья роняет утун
У подножья горы Дорихар.
Под ветром в ночи совсем обнажился сад.
— Боже! Какую чушь я несу, но слушает заинтересованно.
— Позвольте представиться. Сергей Семёнович, доцент, флорист.
Ебист ты, а не доцент. Давай, добывай скорее телефон. До посольства две остановки осталось.
— Марина. Дизайнер по интерьеру. Хобби — ландшафтные композиции. Замужем полгода. И Вы, мой дорогой доцент, пролетаете с Манежем, как фанера над Вашим любимым Парижем! Думаете, я не заметила, как Вы вынюхивали меня. Это «Мадам Вандербильд», если Вас интересует, подарок моего мужа. Чао, я выхожу.
Эх, жизнь ****ская! Будь немного больше времени, мы бы ещё посмотрели, кто из нас подизайнистее. Такие бы композиции в постели оформили — камасутра букварем покажется.
— Арриведерчи, рожденная из моря! Телефон?
— Увы…..
* * *
Глаза чиновника под тяжелыми смуглыми веками излучали яркую, с трудом скрываемую любовь к человечеству. И улыбка на оливково-смуглом лице была такой благожелательной, что сразу на ум пришла пословица о бесплатном сыре.
Ишь, сволочь, лыбится, эндорфинов у него в избытке! Ну, да — счастливое детство, сбалансированное питание. Зубы вон какие белые, один в один. Это мне, чтоб возместить нехватку счастья, подушечки по восемнадцать копеек за килограмм жрать приходилось. Рыжевья полный рот, а до сорока ещё ого-го.
-64-
Вход в посольство охранялся двумя ментами, а рядом толокся неприметный, в темном кургузом пальтишке штатский, видимо, из Комитета. Толпа перед посольством сплошь из «еврейцев-красноармейцев». Колоритнее не придумаешь, все в ондатровых шапках и мохеровых шарфах. Ну, толпа нам не помеха, это мы запросто — там толкнем, там подвинем. Вон с одного шапка свалилась, а под шапкой на лысине кипа. На чем только держится? Может, приклеена?
А народ-то не очень дружный, аморфный. В Киеве бы фиг протолкнулся без оторванного рукава или пуговиц. Внезапно на ум пришла старая песенка из репертуара Сократа:
Шторм на море,
Ветер свищет.
Мачта гнётся и скрипит.
Два еврея тянут шкоты,
Как один антисемит!
Менты паспорт изучали долго, тщательно сравнивая фотографию с оригиналом, разве что на зуб не пробовали. На секунду подошел штатский, мазнул взглядом по приглашению и паспорту и кивком приказал пропустить. Дальше-то полегче стало. Морпехи — американские церберы при входе и в вестибюле — вообще ноль внимания. Клерк за стеклянной перегородкой, как в сберкассе, забрал документы и велел подождать на диванчике. Минут через десять вышел из центральной двери и призывно махнул рукой.
— Господин Яшник, — оливковый перебирал на столе какие-то бумажки. — Присядьте вот здесь. Вы по паспорту Сергей Семёнович? В анкете указано, что Вашего отца звали Соломон Пейсахович. Что кроется за этим?
— Мистер э….
— Санчес, господин Яшник, Санчес.
— Это сложности проблемы общения в нашем обществе. Не совсем благозвучные еврейские имена и фамилии всеми правдами и неправдами менялись для удобства на русский манер. Мой дед, Пейсах-Шломо, был когда-то резником в Новоград-Волынском.
=65-
Там это проходило, поскольку в местечке можно было пересчитать русских и украинцев по пальцам. Но для Киева Пейсах-Шломо — это уже слишком. И во время революции, в перерывах между погромами, дедушка, как птица Феникс, возродился в качестве Петра Сидоровича. Соответственно и мой папа по метрике Соломон Пейсахович в быту звался Семён Петрович.
Оливковый выслушал объяснения равнодушно, глядя в правый угол кабинета, где на стене висел ихний бройлер — белый орел со звездно-полосатым щитом в когтях.
— Господин Яшников?
— Яшник, мистер Санчес.
— Вы сообщили, что были судимы по политическим мотивам, из-за разногласий с существующим строем. Полученная государственным департаментом информация говорит о несколько другой трактовке Ваших деяний. Спекуляция, хищение социалистической собственности и служебный подлог.
— Бог с Вами, мистер Санчес! Какое хищение, какая собственность?! Я с тремя друзьями организовал маленький гранильный цех. В заброшенном складе автопредприятия мы починили крышу, восстановили электрику, водопровод, смонтировали вытяжку. Поставили туда пару станков. И все это, заметьте, на свои кровные. Гриша Ярцев добывал в магазинах простые граненые стаканы. Вы знаете, кто их придумал? Да, да, скульптор Мухина, та самая мама рабочего и крестьянки, что пугают народ перед ВДНХ. Костя Вяткин нарезал на них грани.
— На чем, на скульптурах?
— Да причем здесь статуи? На стаканах. Делал простейшие узоры ромбиком и снежинкой. А я уже договаривался с людьми об оптовой продаже самопального хрусталя. И улетали наши стаканчики со страшной силой. На каждом изделии мы имели, не скажу много, но копеек пятьдесят. В день мы реализовывали штук двести.
— Оу! У вас был хороший бизнес. Я знаю — один стакан стоит шесть копеек.
-66-
— Был! Если бы не сучка, Костина жена. У этого придурка хватило ума посвящать её во все наши дела. А потом, когда пошла работа и деньги, Костя решил, что настало время новой жизни. Если бы мы знали… Он завел себе девульку лет на пятнадцать моложе жены. Ну, и трахал бы её тихо, без рекламы, нет же — то зажигает в «Динамо», то гудит в «Дубках». Шубу прикупил каракулевую, цацек навешал на уши. А в один из дней этот идиот заявляет жене, что уходит навсегда к молодой. Кому это понравится? Люське точно не понравилось — получать сто рублей в неделю или двадцать, есть разница? Для начала она пару раз засветила Косте в глаз. Сама получила оборотку. Нет чтобы на этом поставить точку…
Парткома, как Вы понимаете, у нас на предприятии не было. И Люська идет возвращать мужа к начальнику ОБХСС. Как тот её уболтал — не известно, но пишет она под диктовку заявление. Нас сгребают в каталажку, и оказывается, что главный виновник неудач Советской власти — рыжий еврей Яшник. По крайней мере, так говорил на суде прокурор. Соратники мои получили по мелочи — Костя полтора года условно и Люську, на всю оставшуюся жизнь, Грише дали год химии. А мне отпустили пятёрик с конфискацией имущества. Не буду рассказывать, что и как, но имущества моего им досталось самую малость. Отсидел я три года в Ухте, в колонии строгого режима, в очень приятной компании, половина из которой уже в Штатах и со статусом беженца.
— К какой религиозной конфессии Вы принадлежите?
— Это в смысле, каким богам молюсь?
Оливковый доброжелательно кивнул.
— Я атеист, верю только в разум.
— Вы страдаете половыми извращениями?
— Почему страдаю? Я от них удовольствие получаю. Шутка.
— То есть, Вы практикуете нетрадиционную любовь?
— Что Вы? Это неудачный юмор.
— Вы состоите в рядах партии? Так у Вас говорят?
-67-
— Нет. Всё было недосуг, но в пионерах понравилось. У нас вожатая была с вот такими титьками. И во время куча-малы можно было их нечаянно пощупать. Потом ещё костры, палатки, походы на лыжах.
— Да-да, первые юношеские симпатии. Кстати, а почему Вы расстались с женой?
— На почве идеологических разногласий. Она хотела строить коммунизм, а я нет.
Сергей не стал уточнять, что это строительство Полина затеяла в отдельно взятой семье Тиммо Стрёнберга, её нового финского мужа. Нет, что и говорить, Полинка честно дождалась его из колонии. Друзья помогли ей не пропасть с голоду. Каждый месяц некто приносил ей двести рублей. Да и сама Полина работала в экскурсионном бюро. За день могла провести одну-две левых экскурсии. Это ещё десяточка. Рассказчиком Полина была изумительным. Во-первых, образована — все-таки историк. Во-вторых, профессию очень любит. (Нет, любила, поправил себя Серёга). Одна только экскурсия по Андреевскому спуску чего стоила. Ради любопытства как-то сходил, послушал. Считая себя коренным киевлянином и, в общем-то, не без головы и знаний, Сергей услышал так много нового, что впечатлений для обсуждения дома хватило на неделю.
С Полиной их посватали. Как и полагается в хорошей еврейской семье, тётки жены искали приличного молодого человека. Одна из тёток шила себе бюстгальтеры у мадам Яшник. Грудь у неё была нестандартная, размера эдак двенадцатого. Куда там голливудским красавицам! Эту картину как-то случайно увидел Рыжий, забежав домой перехватить что-то в перерыв. Тётя Бронислава, увидев статного, плечистого рыжего молодца с серыми глазами, воскликнула:
— Ах!
Но… грудь прикрывать не спешила. Поскольку тетке было явно за сорок, интереса она не вызвала. Чего нельзя сказать о рослом молодом человеке, который ей явно понравился.
Рита Марковна после этого события, дошив бюстгальтер, как-то завела речь:
-68-
— Шлёмик, тебе уже двадцать первый пошёл. В твои годы папа имел нахес* в виде меня и полугодовалого сына. Я не требую от тебя того же подвига. Но есть золотая девочка. Она из Новоград-Волынского, окончила там музыкальную школу по классу скрипки. Сейчас учится в университете на историка и играет в ансамбле. Фотографию я видела, вполне приличная мейдл**. Стройненькая, и всё, что положено, имеется. И цвет волос под стать твоим — чистое золото.
Серёга не сказал ни да, ни нет. А через месяц, на вечере в университете, куда затащил его Андрей Траужениц, увидел огненно-рыжую скрипачку.
— Первая скрипка, истфак, третий курс. Подойти нельзя, отшивает сразу.
— Может, у неё парень есть?
— Проверено неоднократно — никого нет. Живёт у тётки на Подоле, сама из Новограда. Маршрут: универ, библиотека, ансамбль, филармония, дом. И так три года.
— Ну и ну, — подумал Серёга. — Жизнь даёт шанс. И свободен я уже, как ветер, целых восемь дней.
Очередное сексуальное приключение Серёги окончилось предложением создать семью. Уж чего-чего, а этого с ****овитой Тамаркой, продавщицей молочных коктейлей, ему не хотелось точно. Так, пар спустить и забыть…
Вечер был в самом разгаре, и под заводные звуки «Бони М» Серёга очутился рядом в кружочке с танцующей скрипачкой. От неё пахло хорошими духами и разгорячённой девичьей плотью. Но не так, как пахнет в постели твоя затраханная партнёрша, а детским, ребёночьим запахом здорового тела. Стукнулись бедром, коленом, повернулись спинами синхронно. Потом сбились с ритма и захохотали дружно. Как будто знакомы были тысячу лет. А потом понеслось, поехало. Владимирская горка, где они поцеловались в первый раз. Тёткина квартира, в которой он безуспешно добивался взаимности. Пушкин, Есенин, Вийон, Булгаковское «Собачье сердце» в самиздате, Солженицинский «Один день Ивана Денисовича». Много ещё чего уместилось в те шальные пять месяцев.
____________________________
*Нахес (идиш) — счастье.
**Мейдл (идиш) — девушка.
-69-
Свадьбу играли в Киеве, в банкетном зале Совминовского ресторана. Постарались Полинкины родители, у них был выход на помощника Щербицкого. Они же помогли купить однокомнатный кооператив на Нивках. Не бог весть что, но на большее у Серёги денег не хватило, пришлось даже ещё семьсот рублей занять у Сократа Георгиевича. Серёга тогда уже вовсю занимался швейкой. Строчил джинсу под фирму. Но старика Сократа не забывал. И в гости хаживал к нему один и с Полиной. Ей-то как историку вдвойне было там интересно. И на свадьбу пригласил Сократа, вроде как отца. Гулянка получилась веселая. Паша Валуев, к месту и не к месту, кричал «Горько», при этом не забывал выпивать всю рюмку до дна. Танцевал «Семь сорок», «Яблочко» и «Лявониху». Потом как-то враз отяжелел, и Фатима увезла его домой. На невесту покушались раза три. Но дружка Андрей все попытки отбивал сразу. Даже туфлю и то украсть не смогли. Под конец свадьбы для родителей Полины сыграли попурри из местечковых еврейских песен. Наивные, незамысловатые мелодии чем-то тронули Серёгу, а уж о родителях и говорить нечего. Полинкин отец и вовсе плакал, да и Рита Марковна не расставалась с кружевным платочком.
— Господин Яшник, — прервал воспоминания чиновник. — У Вас есть дети?
— Всё как-то не могли решиться с женой, кого завести — ребёнка или собаку. Испортить себе только мебель или всю жизнь.
— Это что, тоже шутка?
— Да, конечно.
Выкидыш случился у Полины на третьем месяце, когда пришли с обыском в их однокомнатную квартиру. Полина держалась часа два, а потом упала без сознания. Оказывается, подкравливать начала ещё с вечера, когда сообщили о его аресте. Хорошо, что дома были её родители, хоть «скорую» вовремя вызвали. И первую передачу в СИЗО тоже они принесли. Полинка ещё в больнице лежала.
— Господин Сергей, Вы писали, что свою трудовую деятельность начали в четырнадцать лет приёмщиком стеклотары. Так?
-70-
— Да.
— А какими профессиями Вы ещё владеете?
— В колонии я освоил специальность литейщика и гравировку по металлу. С армии у меня права водителя. Работал осветителем в театре, помощником режиссера по реквизиту. Два года егерем в охотхозяйстве ВТО. Последнее время вернулся, можно сказать, в юность, опять принимаю посуду.
Так я тебе и доложил, что у меня два цеха и пять грузовиков! Броварский «Адидас» шьёт спортивные костюмы, купальники и джинсы. Лепим под «Вранглер» один к одному. Второй цех из зелёной глины, соды и моющего средства «Мрія» мастырит иранский стиральный порошок «Барф». Расхватывают за секунду. Ну, а грузовики мотаются по Союзу. Яблоки из Молдавии в Москву, виноград из Ташкента в Норильск, арбузы в Воркуту и Архангельск. И попутно купальники, джинсы, порошок для лучших людей.
А трудовая моя действительно лежит во вторсырье, то бишь в конторе. Статью о тунеядстве ещё не отменили. Но какое тут тунеядство — сутками крутишься, чтоб связать все ниточки. Сырьё ведь из воздуха не берётся. И все надо подогнать под конкретные время, сезон. А откупиться от ментов гаишных, а обеспечить экспедитора накладными правильными? От всего этого голова пухнет, как у лауреата Нобелевской премии.
— Уелл! Вы являетесь сотрудником КГБ?
— Нет. Подумайте сами, еврей, да ещё судимый. Кто меня в комитет возьмет?
— Не валяйте дурака, — оливковый враз нахмурился, глаза оледенели и воткнулись в переносицу Сергею.
— Речь идет о негласном сотрудничестве. Вы в колонии последний год заведовали пищеблоком. Освободили Вас досрочно, скостив год и восемь месяцев. За какие такие заслуги? У нас есть информация, что эти вещи происходят только с подачи спецслужб.
Ну, что тебе сказать, рожа ты суконная? Правду? Хрен я тебе расскажу как «кум» меня прессовал, в изолятор засовывая за пачку кофе в тумбочке.
-71-
Как за бараком по его, «кума» же, наводке мне заточкой бок пропороли. Ну, стучал немного, а кто не стучит? Вон даже про Солженицына пишут, что был сексотом. Мужику одному вроде жизнь спас, его шпана в кипятке хотела на помывке замочить. Тут такой Достоевский раскрыться может, такая бездна страстей человеческих! Нет уж, ты не писатель, а я об этом не рассказчик. Пусть тебе следующий кандидат на выезд душу выворачивает.
— Мистер Санчес, всё гораздо проще. Бывшая жена наняла грамотного адвоката. Составили прошение, подкреплённое материально, Вы понимаете о чём идет речь. Приложили хорошие характеристики. Тоже не даром полученные. Подмазали врача на зоне — у меня хронический бронхит, и с литейки, естественно, убрали. Всё остальное — это я сам. Зона ведь тоже нуждается в кирпичах, шифере, унитазах. А нитки, ткани, ведь у нас кроме всего швейка была на сто рабочих мест. Спецовки, рукавицы, трусы мужские. В стране повальный дефицит, а у меня на свободе связи остались серьёзные. Вот и выслужил амнистию.
— У Вас есть родственники в США?
— Нет. Я же ответил на этот вопрос в анкете.
— Почему тогда Вы хотите выехать в нашу страну?
Детская навязчивая песня «Ах, Америка — это страна. Там гуляют и пьют без закуски». Откуда она привязалась ко мне? От Сократа или ещё раньше? Как рассказать этому оливковому жлобу, что не Америка мне нужна, а нормальные условия жизни? Что мне осточертела до спазмов в голове бесконечная очередь за всем сразу. Что от загаженных лифтов и раскуроченных почтовых ящиков, подожжённых дверей и корявых подписей на стенах «Жид» подступает под сердце такая лютая злоба, что хочется взять автомат и перестрелять всех, кто попадется под руку. Что, в конце концов, желаю просто работать и получать за это хорошие деньги. А ещё лучше — очень хорошие. Не трястись, откупаясь от очередного чиновника. Избавиться от вечного чувства обречённости, возникшего чёрт знает когда и продолжающегося после революции, передаваемого из поколения в поколение. Соловки, «Шахтинское дело», тридцать седьмой год, «дело врачей-отравителей». Да разве всё это расскажешь?
-72-
— Я устал от государственного и бытового антисемитизма, от того, что мне, еврею, всё время указывают на мою второсортность.
— Господин Яшник, в Америке тоже есть антисемиты. Куда же Вы будете бежать дальше?
— Мистер Санчес, в Нью-Йорке очень большая наша община. Мои друзья пишут, что не испытывают никаких расовых проблем. Вот Володя Файншмидт — адвокат. Лёва Погреб имеет три заправки. Обещал помочь с работой.
— Вы настаиваете на получении статуса беженца?
— Да.
Оливковый бросил взгляд на часы.
Ого, интервью уже продолжается 30 минут. Сколько же у этой казённой жопы ещё вопросов?
— Вы служили в Советской Армии?
— Да.
— Расскажите поподробнее об этом периоде. Военную специальность, географию службы, проходили ли потом переподготовку?
Во долбаные суки! Военную тайну им подавай. Хуюшки, даже если бы знал, ничего бесплатно бы не сказал. Нашли стратегически важную фигуру. Что я вам, Резун какой-нибудь или Гордиевский?!
— Призывался в семьдесят третьем году. Учебка в Остре. Потом под Свердловском возил на УАЗе замполита дивизии. В основном, по колхозам. Он там договаривался о бартере. Нам харчи — им солдат на уборочную или строительство коровников. Несколько раз ездили на ****ки в областной центр. Была там у полкана зазноба-учительница, Елена Анатольевна. Я ещё ей потом продукты периодически подбрасывал: огурцы, картошку на зиму, один раз полкабана и так, по мелочам. Перед увольнением в запас заболел. Оттуда и хронический бронхит. На переподготовке в восьмидесятом году ездил на «газоне». Возил пшеницу, семечки во время уборочной.
Сколько я тогда нахимичил с горючкой и запчастями, ему и на фиг не нужно. Ну, и за левые ходки я тогда рублей двести срубил.
-73-
— Скажите, в армии у вас были конфликты на почве национальности? Ну, как это? Бить «чурок».
— Вообще-то я интернационалист. Как Штирлиц. Хотите анекдот? Мюллер спрашивает у Штирлица: «Почему вы не любите евреев?» Тот отвечает: «Группенфюрер, я интернационалист, я никого не люблю!»
Оливковый вежливо улыбнулся:
— Штирлиц — это русский Джеймс Бонд? Вы анекдотом хотите сказать, что имеете расовые предрассудки?
— Бог с Вами, мистер Санчес! Конечно, нет. Ваша страна сегодня для всего мира пример равноправия. И я хочу стать достойным гражданином США!
Эк я его лизнул, ненавязчиво и по теме!
— Мистер Яшник, я не исключаю для Вас возможность получения статуса беженца. Но не всё зависит от меня. О решении государственного департамента Вам сообщат.
— А в какой срок?
— Когда будет принято решение. Всего Вам доброго. И оставьте новый конверт с Вашим полным почтовым адресом.
Через два месяца на квартиру в Нивках пришло заказное письмо. Сергею Семёновичу Яшнику было разрешено выехать в Соединенные Штаты Америки «по паролю». Без страхового пособия и других социальных гарантий. Разрешение действовало по семнадцатое сентября.
— Здравствуй, жопа, Новый год! — подумал Рыжий. Но делать было нечего. Всё, что могло случиться, уже произошло. Накопленное правдами и неправдами состояние в смехотворной, по штатовским меркам, сумме — шестьдесят пять тысяч баксов — давно было переправлено в Нью-Йорк. А на дорожные хлопоты хватит денег, полученных от продажи квартиры, машины и мебели. Жизнь начиналась сначала. На прошлом сегодня, семнадцатого марта тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года, поставлен большой жирный крест…
Интересно, сдают ли в Америке бутылки?…
-74-