Борис Рябухин
Рассказ
Через переднее стекло видавшего вида газика солнце било прямо в глаза парню лет тридцати, одетому по-городскому в темно зеленую водолазку, коричневый вельветовый пиджак и джинсы. Он о чем-то разговаривал с молодым рыжим шофером в темно-синей спецовке. На заднем сидении подпрыгивали от тряски этюдник и спортивная сумка с надписью «Олимпиада-80».
Газик пылил по грунтовой дороге вдоль широкого поля спелой пшеницы, раскинувшейся с одной стороны до пестрой поло¬сы леса, а с другой - до голубой ленты реки Медведицы, зыбко уходящей далеко за горизонт.
Но вот небо нахмурилось от наползающей на солнце тучи - и мир вокруг стал темно-сизым.
…И пассажиру показалось, что посредине откоса, маячащего впереди, он увидел себя, четырнадцатилетним подростком, державшимся за куст терновника и упирающимся босыми ногами в осыпающийся уступ глины. Надо было быть довольно смелым, чтобы вот так, бесшабашно, висеть над обрывом, над редкими вер¬шинами прижавшегося к откосу ольховника. В свободной руке подросток держал перочинный нож и расчищал свежеврезанные в глине большие буквы дорогого, видимо, ему имени "ЛИЛЯ". Ветер подхватывал глину с ножа, и она осыпалась, попадая в глаза, нос, губы, отчего он морщился, часто моргал и крутил головой, но занятия своего не оставлял…
От этих воспоминаний пассажир газика тоже непроизвольно морщился и крутил головой, что вызвало недоумение на лице ко¬сившегося на него шофера. Стрижи носи¬лись низко над дорогой, царапая с лету крылышками землю.
- К дождю, - сказал шофер.
Но пассажир не откликнулся, продолжая воспоминания.
...Он видел, как над ним с громким чириканьем носи¬лись встревоженные стрижи, боясь, что он позарился на их гнез¬да в норах, которыми был утыкан крутой обрыв.
- Держись, Ванек, мы здесь! - услышал он голос деда и, вскинув голову, увидел его развевающуюся рубашку и встрево¬женные лица своих друзей Лили и Дениса.
- Ванечек, миленький держись! - причитала худенькая Лиля, прижимая свою косу к груди.
- Как ты туда попал? - с испугом спросил коренастый Денис, торопливо снимая тенниску.
- Что вы кричите? - возмутился Ванек. - Кто вас звал? - с отчаянной досадой крикнул он. - Я сам вылезу.
- Не двигайся, не вылезешь, - сказал как можно спокой¬нее, чтобы не пу-гать внука, дед, разматывая веревку. - Иду с бахчи, а он висит. Я скорей помочь звать.
Веревка стала спускаться с края обрыва, и Ванек увидел напряженное лицо и руку лежащего на краю обрыва Дениса.
- Не возьму вашу веревку, - упрямился Ванек. – Идите отсюда! - разо-злился он, попытавшись сам подняться вверх по уступу.
Но глина под его ногами стала осыпаться, и куст, за который он держался, затрещал.
- Ой, мамочка! - пискнула Лиля.
- Стой, Ванек, - крикнул дед.
Ванек испуганно прижался всем телом к откосу и пытался воткнуть нож перед собой в глину, но эта опора была нена¬дежной, глина осыпалась под ножом.
А веревка до Ванька немного не доставала.
- Короткая, дед Степан, - сообщил Денис, все больше све¬шиваясь голо-вой вниз, чтобы поглубже опустить веревку. – Держите меня!
- Держим, держим, - успокаивал его дед. - Это все ты, Лиля! - сказал он в сердцах.
- А что я? - глухо отозвалась она.
- Вылезу без вас, - упрямо сказал Ванек, стараясь лучше опереться ногами об уступ.
Вдруг глина отслоилась и с шумом полетела вниз, а ноги Ванька повисли над обрывом. Он судорожно вцепился в куст, терновник угрожающе затрещал, нож выскользнул из руки, и Ва¬нек лихорадочно стал цепляться второй рукой за отверстия нор. Стрижи еще сильнее загалдели, подлетая так близко, что задевали его крыльями.
- Ой! Он сейчас сорвется! - завизжала Лиля. - Помоги¬те, он сорвется!
- Цыть! - прикрикнул на нее испуганный дед Степан. - Держись, внучек, держись, милай, хоть зубами держись! Вниз не смотри.
Весь бледный, Ванек замер, распластавшись на откосе и боясь шелох-нуться. Пот грязными струйками стекал с его обсы¬панного глиной лица.
- Хватайся! - услышал он крик Дениса и увидел над головой конец веревки.
Куст все больше гнулся под тяжестью его тела и трещал, глина осыпалась под вцепившимися в нору пальцами, силы поки¬дали Ванька и ладони разжимались.
Bсe замерли.
Какое-то мгновение Ванек загипнотизированно смотрел на конец верев-ки, но не шевелился.
- Хватайся, балда! - вывел его из оцепенения натужный крик Дениса, сильно перегнувшегося через край обрыва.
И Ванек схватился за веревку, зажмурив глаза.
...Открыв глаза, пассажир вытер ладонью пот со лба и с облегчением откинулся на спинку сидения.
Впереди за крутояром показалась деревня с кирпичными и деревянными домами, коровниками, силосными башнями, элеватором.
Газик проехал мимо дорожного столба, на указателе кото¬рого была надпись «д. Петропавловка».
...Но пассажир, погрузившись опять в воспоминания, ви¬дел сейчас деревню такой, какой помнил с детства - без кирпичных домов, с соломенными крышами, одним коровником, без эле¬ватора. И чем ближе подъезжал он к этой деревне, тем выше поднимался над ней расположенный на холме дом с непомерно высоким подпольем, что придавало этому дому вид гордый, благородный, летящий...
Сколько себя помнил, Иван рисовал этот дом на холме. Дом Федора. Почему он был привязан к нему? И не только он. С войны этот дом стоял заколоченным. Вся семья Федора погибла. Каким же надо было быть этому человеку, чтобы к его даже заколоченному дому тянулось несколько поколений сельчан?
По тому, как прямо держались стены, как ровно лежала крыша, было ясно, что дом построен ладно и крепко. Но развалившаяся труба, заколоченные досками широкие окна и дверь, повалившийся плетень - все говорило о том, что дом этот дав¬но стоит без хозяина…
Газик ехал по направлению к холму по деревенской улице. У ворот ко-пошились в траве куры. Во дворах раскачивались мальвы и подсолнухи. В огородах люди отрывались от работы и провожали машину любопытными взглядами.
- Целый месяц памятник делали! - с осуждением сказал шофер, покосившись на пассажира, но тот не откликнулся.
Газик пропылил мимо холма.
…. Ивану показалось, что в клубах пыли он увидел опять себя, тем же подростком в комбинированной курточке на узких плечах, рисующим огрызком карандаша в потрепанном аль¬боме возвышающийся перед ним заколоченный дом Федора.
- Только рисунки и останутся, - услышал Ванек го¬лос, обернулся и увидел деда Степана. – Эх, люди!
Деду было лет шестьдесят, но выглядел он намного стар¬ше. Редкие его волосы, брови и усы были белыми, как будто обсыпаны мукой. Тонкая длинная шея почернела, как и лицо, от солнца. Спина ссутулилась. На нем была не застегнутая овчинная безрукавка, из-под которой вылезла длинная холщевая рубашка. Перекрученные на тонких ногах ветхие брюки обвисли. Ботинки, надетые на босу ногу, были разбиты.
- Ну, че уставился? - спросил дед, нашарил в кармане табакерку, понюхал табачку, чихнул. - Не хватает, вишь, бре¬вен для коровника. Bот кому-то и взбрело в башку дом разобрать!
- Дом Фёдора? - наконец отозвался Ванек. - Как же так?
- А вот так! - развел руками дед. – Я им говорю: "Што, леса нельзя ку-пить? Чай, на аванс перешли, разбогатели». Дак председатель ни вкакую. Мол, не тебе об этим доме печаловаться. И опять полицаем в нос ткнул… И инженер - умный мужик, а туда же…
Дед, прихрамывая, стал подниматься на холм. Ванек - за ним.
- А другие? Не заступились?
- Заступились – расступились! - махнул рукой дед.
Они подошли к дому Федора.
- Не хотят поперек председателя иттить, - сетовал дед. - Все равно, мол, брошенный стоит... Вот эти я вырезал, - тронул он длинными широкими пальцами наличник на забитом окне. – Годков, чай, тридцать назад. Дом-то молодой ишшо.
- Вся деревня строила, - уточнил Ванек.
Дед что-то ответил, но Ванек не слушал. Перед его глазами, как наяву, встала запомнившаяся по рассказам картина.
...У недостроенного коровника на траве расположились кружком пообедать деревенские плотники. Были здесь и подростки. Ели картошку с рыбой. Пили молоко. И заслушались все ба¬бу Груню.
Хоть баба Груня была и стара, и морщиниста, но худенькое ее тело, темные живые глаза и косичка вокруг седой голо¬вы делали ее моложавой, даже в мешковатом вельветовом платье и ичигах. Она стояла в центре круга на траве и рассказывала в лицах, как строили дом Федора.
- Мне тада лет пятнадцать было, как сичас Лильке, - кив¬нула она на внучку, от чего та засмущалась и отбросила косу за спину. - Я че могла? Молодая. Глину месила с кизяками. Прыгаем вот так, - приплясывала она худыми ногами, - а глина - чав, чав, чав... Ну, че? Ноги мерзнут. Осень, холодать стало. Зубами вот так стучим. А я возьми и крикни: "Девчонки, тан-цуй!" Как припустимся! Ну, че? Молодость! Кровь горячая. Я платок с головы сорвала, махнула, да частушки стала жарить:
Как у милова мово
Аккуратненькой носок.
Восемь курочек садитца,
А девятый - пятушок!
- Все ржут! - рассмеялась баба Груня. - А мой Степан злится. Про его аккуратненькой носок… - Вдруг баба Груня на мгновение помрачнела. – Вce - кать не верится, што сердце тады обманулось в Степане... Да и Витьке с Сашкой он помог сбежать от немцев... - Но облачко грусти с лица бабы Груни быстро сошло. – Ну, че? Пою, а сама на Степана зыркаю. Мужики венец выравнивают, подняли - а Степан кирпичи подкладыват под угол. Я, дуреха, возьми и крикни под руку: «Палец не при¬дави!» А он обернулся - да мне в пику: «А ты горло не застуди, пташечка!» Ну, че? Отвлекся, да не успел кирпич путем подложить - мужики венец опустили. Степан с досады стал кирпич ногой подбивать. А он возьми, да раскрошись. Ему, бедному, ногу-то краем венца и придавило. На все жизнь охромел.
…Страх и боль за деда, у которого нога застряла под венцом, были до того велики, что Ванек вскрикнул - и видение пропало.
- Ты че? - удивился дед, сидя на крыльце с дымящей самокруткой.
- Вспомнил, как тебе ногу отдавило, - кивнул Ванек на вывернутый ботинок деда.
- Жалостливый! - потеплел лицом дед и, помолчав, опять стал рассуж-дать. – Мол, деревня строила - деревня и сломает... Конешно, и коровник нужон. Здеся бревна хорошие. И задарма... Эх, люди! Раньше дружнее жили. Лучше были...
- И сейчас хорошие! - возразил Ванек. - И Лиля, и Денис…
- Хорошие-то они хорошие... Памяти нет! - дед встал и подошел к углу дома. - Здеся кажный венец имя имеет. Вто¬рой - Витькин, - дотрагивался дед рукой до торца бревна. - Третий – Сашкин, четвертый... Да че там? - махнул он рукой. - Война всех сожрала. А венцы стоят. Память о добром...
- А у первого венца твое имя? - неуверенно, но с надеж¬дой спросил Ванек.
- О себе не говорят, - смутился дед.
- Что же делать? - потрогал торцы венцов Ванек.
- Што делать - што делать? - поник дед Степан. - Видно, ничиво... Не к добру мне нонче этакий сон приснился... - уселся он опять на крыльцо. - Хошь расскажу?
- Ну расскажи, - нехотя согласился Валек.
- Вижу, так ятно, дом Федора, - начал рассказывать дед. - Опять живой, светлый, веселый. В него Федор только въехал из землянки. Вокруг народ. Ворота настежь. - Он кив¬нул на покосившийся столб от ворот. - А с крыльца спускается Федор. Огромадный, бритый наголо. На рушнике - хлеб, соль. За ним - все пять его сынов. Степан - с гармошкой, Иван - с книжкой, Денис - с кнутом, Борис - с удочкой, а Яшка, самый меньшой, - с куклой. А им навстречь мы, всей деревней. И кто - што несет… Ведь че этот Еж Ежович задумает - вынь да положь. Настырный, казак бумажная душа, тудыть его в кочан!.. И Денис - весь в него…
- Так я и не нарисовал дом Федора масляными красками, - перебил деда Ванек. - Ты все собирался с пенсии купить, а сам пропиваешь. - Потупился он обиженно. – А пенсию мне за отца платят. - Выпалив эти слова, он устыдился и отвернулся.
- Укорил! - растерялся дед. - Выходит, я в нахлебниках у тебя?.. Это нечестно. А кто не честный, тот и не добрый. Себя не уважает... Даже баламутка Лида - и та честно торгу¬ет.
- Дед, не надо так! - прижался виновато к нему Ванек. - Прости, дед!
- Че? Я задарма на бахче ургучу? - оттолкнул старик внука. - Да за полочки мне дают. Уважать надо людей, Ванек. Даже плохих есть за что ува-жать.
- Ну не нужны мне масляные краски, - опять прислонился Ванек к оби-женному деду. - Я и карандашами хорошо рисую.
- Хорошо рисую, - с сожалением сказал обмякший дед, взял альбом с крыльца, стал листать страницы, на которых были нарисованы этюды заколоченного дома на холме. - Где ж ты хоро¬шо рисуешь? Дом-то у тебя неживой.
- Что есть, тo и рисую, - пожал плечами Ванек.
- Эх, ты... Что есть?! - бросил самокрутку в траву дед Степан. - Ты вот нарисуй, как я во сне видел… В город тебе надо - учиться на художника… А не за Лилькой ухлысты¬вать…
- Я от тебя не уеду. А то тебя заклюют.
- Не заклюют! Мы за себя постоим, - распетушился было дед, но быстро потух. - А трудно стоять за себя… Эх, Федор, Федор! Дом снесут - и будто снова тебя похоро¬нят…
- Ванек, сколько ты можешь этот дом рисовать? - раздался голос Дениса над головой Ванька, склонившегося над альбомом.
- А тебе-то что? - захлопнув альбом, обернулся Ванек и увидел Лилю и Дениса со связкой капканов в руке.
- Лучше пошли с нами, - улыбнулась ему Лиля.
- Сусликов ловить? - пряча глаза от ее ласкового взгля¬да, спросил Ва-нек.
- А что? Они же вредители, - улыбнулся Денис, и его узкие карие глаза стали совсем щелочками. - А за них деньги дают.
Лиля взяла Ванька и Дениса за руки, увлекая их за coбой.
- Мы с Денисом уже пятьдесят шкурок сдали на целых двадцать рублей, - затараторила она. - Ой, кажется, слепой дождь! - протянула она ладонь под капли начинающегося дождя под лучами еще не закрытого тучей солнца.
- Бежим, а то суслики в капканах намокнут, - крикнул Денис и помчался в степь. - Шкурки пропадут.
- Ты с отцом лишь о погоде думаете! - крикнул Ванек ему вслед, пряча альбом под курточку.
Тот остановился, обернулся с виноватой недоуменной улыбкой на мок-ром от дождя лице, что-то сказал.
Но его слова заглушила шумная ватага ребятишек, которые бежали с холма босиком по мокрой полыни и весело кричали:
Дождик, дождик, пуще!
Дадим тебе гущи,
Маслицем помажем,
Никому не скажем.
- Живодер! - сказал Ванек, когда ребятишки были уже далеко.
- А ну? Что ты сказал? - вернулся неожиданно Денис.
- Что слышал! - пошел ему навстречу Ванек, сжав кулаки.
- Вы что? Петухи! - растерянно смотрела то на одного, то на другого Лиля.
- С тебя бы содрать шкуру, как бы ты себя чувствовал?! - замахнулся на Дениса Ванек.
- Че тянешь? Че тянешь? - увернулся от кулака Денис и оттолкнул Ванька.
- Перестаньте, дураки! - прикрикнула на них Лиля, прижав косу к гру-ди.
- Чекнутый! - отошел от Ванька разозлившийся Денис. - Ты думаешь, я не знаю, почему ты взъелся? Из-за, нее! - кивнул он на Лилю.
- Ладно. Приткнешься! - презрительно смерив друга обиженным взгля-дом, Ванек отвернулся и пошел прочь.
Дождик перестал…
… Ванек вернулся домой на закате.
Старый его дом был покрыт соломенной крышей, не обшит, не покрашен. Единственным его украшением были резные наличники на окнах. Ванек закрыл за собой калитку, заглянул по пути в саманный хлев. Там у верстака дед Степан выпиливал полочку для рушника. По стружкам под верстаком ходили куры.
- Пришел? - отвлекся от работы дед, обернувшись к Ваньку. По его лицу было видно, что он под хмельком. - Умывайся, сичас будем вечерять. Я два арбуза с бахчи принес…
По пояс раздетым, вытираясь полотенцем, Ванек вошел из сеней в переднюю. Эта единственная в доме комната была тесной, захламленной по-холостяцки, по все же красивой.
И вся красота шла от большой жар-птицы, собранной из узорчатых фанерных кусочков. Жар-птица была подвешена к по¬толку около окна на улицу.
Перед другим окном у той же стены стояла лавка, к ней был придвинут стол, покрытый клеенкой. На столе - арбуз, на¬резанный хлеб, накрытый полотенцем чугунок, тарелки, стакан и начатая поллитровка мутной бражки. Луч заката заливали пестрое лоскутное одеяло на железной кровати, русскую печку, посудник, горбатый сундучок, полку с книгами, рушник, свисающий с резной полочки, па которой стояла икона Николая Угодника.
Ванек повесил полотенце на вешалку в темный угол, где стояла на полу глиняная корчага ведра на два. Он открыл крышку, заглянул в корчагу, поморщился от запаха и закрыл.
- Ты че туда лазишь? – прикрикнул на Ванька вошедший в дом дед. - Мал ишшо!
- Да я и взрослым не буду пить эту гадость, - отошел от корчаги к столу Ванек. - Станешь алкашем, как дядя Леня!..
- И не пей, и правильно. Эт я свой век испортил. - Дед накладывал в та-релки кашу из чугунка. – Ну, садись, повечерим. Небось, наголодался за день? - Он налил себе в стакан бражки, выпил одним махом, поморщился. - Ух, тудыть ее в кочан, пере¬стояла.
...Арбуз оказался белым и Ванек ел его с неохотой.
- А ты сольцой его посыпь, сольцой - так вкуснее, - посоветовал дед, доедая кашу.
- Давай другой взрежем, а этот выбросим.
- Эка, ты какой! Выбросим. Нешто еду можно выбрасывать? - покачал головой рассердившийся дед.
- И что ты такой жадный? - обиделся Ванек... - Как Денис.
- Забыл, как жмых ели? - дед опять выпил бражки. - Нет, я не жадный. В лагере научился почтению ко всякой еде.
- А как в лагере живут? - смущенно спросил Ванек. - Никогда не расскажешь.
- Это не для детей, - помрачнел дед Степан... - Как бы ты к врагу относился?
- Я бы его ненавидел? - выпалил Ванек и осекся, увидев, как сник дед.
- Вот так и мне жилось… Много было всякого...
- Дед, а правда ты двоим партизанам помог бежать от немцев? – спросил Ванек.
- Правда, - ухмыльнулся дед. - Дак в это никто не пове¬рил... Я тады сам всем доказывал, оправдывался перед немцами, мол, заснул на карауле, а они мена оглоушили и деру…
- Пойдем завтра на рыбалку, - предложил Ванек.
- Пойдем, - ответил дед, размышляя о своем. - Долой из деревни: не хочу глядеть, как дом Федора ломать будут.
…После ужина они сидели на пороге своего дома, смотре¬ли на закат и пели:
Однозвучно гремит колокольчик,
И дорога пылится слегка,
И уныло по ровному полю
Разливается песнь ямщика…
У деда был еще крепкий голос, тенор, а у Ванька - мальчишеский дис-кант. Получалось ладно. Дед долго держал послед¬ние ноты мелодии. Ванек тоже пел в охотку, улыбался тому, что у них с дедом так складно получается, и тому, что мальчишки повисли на плетне, и их головы торчали, как перевернутые для просушки крынки.
Напротив их дома бабка в пуховом платке подозрительно долго развешивала белье и, заслушавшись, уронила на землю мокрую наволочку.
В соседнем огороде прислушивался к пению дедок, делая вид, что пропалывает грядку.
Даже замедлил шаг пастух в драной овчине, забыв про стадо коров, возвращающихся с пастбища.
…Уже сгустились сумерки, когда Ванек, осторожно подкравшись к дому Федора, залег в кустах и стал наблюдать за Лилей и Денисом, которые сидели на крыльце у заколоченной входной двери.
- Смотри, смотри! - воскликнула Лиля, задрав голову к небу. - Спутник летит.
- Где? - посмотрел на небо Денис.
- Вон там. Да не туда смотришь, - повернула она его голову в нужном направлении. - Видишь?
- Во шпарит!
Ванек тоже посмотрел туда, куда показала Лиля. Над ним раскинулось темное, почти безоблачное небо с яркими круп¬ными звездами, которые, как мошки, вились вокруг полыхающей Луны. Но спутника он не увидел...
- Опять получишь, - услышал он голос Лили. - Тише, тут кто-то есть.
- Да никого нет, - нетерпеливо шептал Денис. - Ванька бы не отпихнула.
- Дурак... Подожди! Точно, кто-то идет.
К дому Федора, пошатываясь, хромал дед Степан.
- Чего ему здесь надо ночью? Денис, я боюсь!
- Прячься! - Денис увлек Лилю в лопухи, и Ванек едва успел откатиться от них подальше.
Дед подошел к крыльцу, покряхтывая сел на ступеньку, стал закручивать самокрутку.
- Так-то вот, Федор. Пришел я с тобой проститься, - хрипло заговорил дед, - Взбрело, вишь, председателю сломать твой дом на коровник, тудыть его в кочан! - Дед шмыгнул но¬сом. - Я, конешно, Федор, за тебя заступился. Да чиво там! Я им не указ. Сам знаешь, пять годков отсидел денек к деньку за полицая... - Дед запнулся, помолчал. – Дак какой из меня, хромого, полицай? Ну сам посуди!.. Продукты охранял для них, мородеров... Подвел ты меня, Федор. - Он опять шмыгнул от слез. – Назначил, а сам погиб. Все вы погибли. И некому меня оправдать. Других, вон, после культа оправдывали. А меня - некому. И Ваньку за меня достается...
- Как такой добрый дед полицаем стал? - шепнула Лиля.
- Тише ты! - хрустнул веткой Денис. Но дед ничего не слышал и продолжал свою горестную речь.
- Только твой дом, Федор, - свидетель моей невиновности. - Он постучал по стене дома. – Эта, как ее? Слово птичье… Алиби. А свидетеля того хотят порешить. - Дед опять зашмыгал носом, цедя самокрутку. - Плачешь не плачешь, а прошлого не пере¬иначишь. Полицай - вот мое доб-рое имя... Нет, Федор, я на тебя не в обиде, што хожу с поганым клеймом, тудыть его в кочан! Сaм знаешь, как я им продук¬ты охранял - вас же и кормил. И сичас стараюсь жить по-доброму. Разве что рюмашку лишнюю пропушшу. Доброта все осилит…
- Скажи отцу... - требовательно зашептала Лиля, - упро¬си дом не ломать! Мать попроси! Она – учительница, объяснит...
- Сказал, что ль чиво? - прислушался дед. - Ды как ты мо¬жешь говорить, Федор, с глиной во рту?.. Хороший ты был мужик. Одно слово - учитель!
...Над притихшей водой реки Медведицы повисла прозрачная пелена. Солнце было где-то далеко за землей, и его свет едва тронул горизонт ровным сиянием. Птицы еще не проснулись. Спал даже ветер и не беспокоил обмякшие листья ветлы и ольхи.
Только не спали на берегу двое! Ванек и дед Степан. Несколько длин-ных составных удилищ покоились перед ними на воткнутых в ил рогатинах. Дед сидел па скамеечке у кромки воды в овчинной безрукавке и соломенной покореженной шляпе. Ванек в фуфайке расположился поодаль на корточках. Между ними стояла баночка с червями.
- Вот смотри, - говорил дед, - тихая вода, будто в ней и жизни нет. Но вдруг поплавок кто-то задергает - а там рыба. Значить, жизнь там есть, только ее не видно... Так и дом Федора. Вроде, он заколочен и никто там не живет, а меж тем жизнь там есть... Есть!
Дед насторожился, притих, и вправду, у него заклевало на одной из удочек.
- Дед, скажи честное святое, что ты никого не предал, когда был полицаем! - смущенно попросил Ванек.
- Честное святое, не предал! - серьезно ответил дед. - Самое страшное дело - предательство. Потому меня партизаны не убили, да и в деревне не тронули…
- Ну вот, я же говорю Денису... - подсек сазанчика Ванек, снял его, тре-пыхаюшегося, с крючка. – Попался, голубчик! Смотри, какой лопушок, - показал он деду в надел на кукан, полный сазанчиков.
- А ты не ябедничай на Дениса - это тоже маленькое пре¬дательство, - урезонил Ванька дед.
- Я же только тебе… Дед, и ради конспирации не предал?
- Ни боже мой! - достал деревянную табакерку дед и понюхал табач¬ку. – Я, Ванек, за продукты у немцев отвечал. Урожай соберут - и в амбары, а я - сторожу. И еще это… слово такое мудре¬ное - экспропрееровал. По старому - оброк. Дак старался у тех больше взять, кто, знаю, немцев ждал. А партизаны у меня эти продукты потихоньку брали… иногда.
- А были такие, кто немцев ждали? - удивился Ванек.
- Были... Недобитки. - Дед плавно поднял удилище, рыба сорвалась. – Ах, тудыть ее в кочан? Ушла. А хороша была. - Поправив червя, он опять закинул удочку... - Они-то после войны на меня же из мести и показали...
- А кто?
- Не скажу... Кто старое помянет, тому глаз вон.
- A вступился кто-нибудь?
- Баба Груня пыталась... - Дед закурил самокрутку. - Ты у нее тада жил. Мать умерла у тебя, а у меня титьки нет молоком тебя кормить… Так у нее ты и остался.
- Добрая она, баба Груня, - просветлел Ванек.
- Добрая. Поэтому ее и не послушали... Мы ведь с ней хотели поже-ниться, да война развела... Вот таким и дома Федора не жалко...
- И сейчас живы, кто немца ждал?
- Есть такие... у кого нутро нечувствительное, - укло¬нился дед от прямого ответа и, помолчав, продолжал. - Я ночь не спал, все думал, как спасти дом. Вы бы, молодежь, може, че придумали. Для школы какой кабинет...
- А что ребята могут сделать?
- Што?.. Вон молодежь целину поднимает. На три-четыре годочка вас постарше... А вы хужей што ли?
… Утро уже разгоралось, когда Ванек подошел к дому Стоцветовых, держа в руке полкукана рыбы, и стал заглядавать в щель плетня.
Во дворе Лиля ломала сухие ветки кустов терновника, отбрасывая то и дело назад свою толстую косу. В открытую дверь летней саманной кухни было видно, как баба Груня жарила в печке блины. На базу наводил порядок Леня, отец Лили, высокий, худой, мелколицый детина. Зыркнув по сторонам, он достал из-за бочки четвертинку водки, отпил, понюхал рукав спецовки и спрятал бутылку в то же место.
- Леня, иди закусывать! - спугнул его голос бабы Груни.
Из дома прошла на кухню Нюра, мать Лили, привлекательная женщина с очень пухлыми щеками и большим ртом. Лиля, с охапкой хвороста, тоже пошла на кухню, за ней – и Леня, прикрыв за собою дверь.
Ванек подошел к летней кухне и в нерешительности остановился, при-слушался…
- Че председетель такой злой сичас, прямо рвет и мечет? - спросила баба Груня, раскладывая блины по тарелкам.
- Да трактористов все пугает, - кивнула на Леню Нюра. – Много простоев.
- И будут простои, - отозвался Леня, поливая блин каймаком, пожаловался: - Хлеб вон какой густой – молотилка не выдерживает, ломается…
- Че эт? – недоумевала баба Груня. – Чай гуще – лучше…
- А! – отмахнулся Леня и пояснил: - А то сама не знаешь. Хлеб редкий – комбайн быстро идет, больше га запишут. Вот и скажи, на кой лях мне густой хлеб? Простоишь, а потом минимума три кило на трудодень не получишь…
- Ты кричи громче! – кивнула на Лилю Нюра. – Быстрей на ВДНХ по-шлют. А то и вообще на три буквы. А то еще не все против тебя, только инженер?
- Ишь, как рассуждает! – возмутилась баба Груня. – А другие колхозники как получат? О людях не думаешь?
- Учите, учите! – огрызнулся Леня. – А что я в дом принесу?
- Тоже мне, герой труда! – не унималась баба Груня. – Так ты, оказывается, прошлый год тоже га накручивал?
- Пропьешь больше? - наклонилась к мужу Нюра и отпрянула. - Уже с yтра пораньше хватил? А клялся инженеру бросить.
- Ну, пап, мам? - урезонила родителей Лиля.
- А тут ишшо дом Федора! - вздохнула баба Груня.
- Коровник-то надо строить, - отозвался Леня. – Хорошую породу взялись выращивать. Астраханскую.
- Могли бы лес приобрести? - сказала Нюра.
- Что же ты, бухгалтер, не приобрела? – язвительно спросил Леня. – За глаза говоришь так, а при нем: "Хорошо, Иван Иванович!.. Будет сделано, Иван Иванович!» - Он встал, отошел к маленькому столику у печки, захламленному радиодеталями, и стал ковыряться в раэобранном радиоприемнике.
- Из-за тебя в глаза лезу! – повернулась к нему обиженная Нюра. – Чтоб человеком стал, как все Стоцветовы.
- Давайте наши бревна отдадим, - подала голос Лиля. – Все равно лежат. Может, и другие дадут…
- Ну ты выдумаешь, внучка! - улыбнулась баба Груня.
- На кой лях сдался вам этот дом? - отвлекся от дела Леня. - С лесом прошляпили - так вот хороший выход, все равно пустой, глаза мозолит. И пусть эти два чудака людей не баламутят.
- Ишь ты какой быстрый! - взвилась баба Груня. - Чужак ты и есть чу-жак. Там, чай до войны, расстрели ее горой, хорошие люди жили. Учитель Федор Федорович был первым человеком в деревне. Да пять сынов каких воспитал! Не тебе чета, хоть и хотят тебя в Москве показывать... Все погибли. Дом – он как память о них.
- Дед Степан вчера даже плакал, с домом прощался, - смущенно сказала Лиля.
- Поди, сам на этот дом зарился, - отмахнулся Леня.
- Ну че болташь? - прикрикнула на зятя баба Груня. - Он свое отдаст...
В это время скрипнула дверь, и в кухню вошел Ванек.
- Здрасте! - сказал он тихо, не глядя на притихших Стоцветовых. - Баб Грунь, я вам свежей рыбки принес, вы любите сазанчиков.
Он положил рыбу на лавку и быстро вышел.
- Спасибо, сынок, - сказала ему вслед баба Груня.
- Он слышал, - донеслись до Ванька слова Лили.
- Да от доброго дела не отказался, - громко сказала баба Груня...
… Ванек сидел на траве у холма и рисовал дом Федора. Получалось по-новому. На его эскизах дом оживал. Рисуя открытое настежь окно, Ванек представлял взвившуюся от ветра занавеску и слышал доиосившиеся из дома звуки музыки. Рисовал струйку дыма над трубой - и чудилось ему, как в доме звенят посудой, шаркают скамейками. В нарисованную открытую дверь он видел стоящие в сенях ведра с водой и лежащее на полу коромысло, слышал заливистый смех...
- Ванек, а зачем у тебя окна открыты? - спросил подошедший Денис.
- Не мешай! - раздался за спиной голос Лили.
Ванек захлопнул альбом и швырнул его на траву.
- Ты чего? – подняла альбом Лиля и взяла подмышку.
- Не злись! – дружелюбно улыбнулся Денис. – Мы бревна нашли…
… По широкой деревенской улице веселая ватага подростков несла три бревна. Ванек, Лиля и Денис, пригибаясь от тяжести, возглавляли шествие. Им помогал Борька, мальчишка лет восьми в майке и трусах.
- По зернышку, по бревнышку… - кричал один парень.
- Выкатывай бревна, кому не жалко! – вторил ему другой.
- Вы где стащили, греховодники? – крикнула им из-за плетня бабка в пуховом платке.
- Не волнуйся, бабуся, свое несем, - успокоил ее чернявый подросток.
- Знаю я вас! - погрозила им в след бабка.
- Точно, отца спросила? - забеспокоился Ванек.
- Одно отец дал, другое у бабы Груни выклянчила, - улыбнулась ему довольная Лиля.
- Если размочить, на два коровника хватит! – засмеялся чернявый. Ребята дружно прыснули.
- А дед Егор зажал, - сказал, отдуваясь, Денис. – Скупердяй!
- Как ты! – обернулась к нему Лиля.
- У него нутро нечувствительное, - заключил Ванек.
- - А я не жадный, пожалуйста! – похвалился Борька.
- И мой отец даст, - уверил Денис обиженным тоном…
У недостроенного коровника ребят нагнала продавщица Лида. Это была дородная крупная женщина. Большие ноздри ее большого носа раздувались от отдышки. Шестимесячная завивка на голове растрепалась. Светлая кофточка вылезла из-под фартука.
- Вы что бревна стащили? – накинулась она на ребят.
Те побросали бревна на землю и остановились в растерянности.
Первой нашлась Лиля:
- Два – мои.
- А это? – указала Лида на бревно у ног Ванька.
- Нам Борька сказал, что можно… - ответил Денис.
- У нас же их много, - робко оправдывался Борька.
- Ах, ты, дрянь паршивая! – сорвала Лида с себя фартук и стеганула Борьку по спине.
Тот что есть духу рванул от матери в сторону деревни. За ним разбежались и подростки, кроме неразлучной тройки.
- Хочешь меня по миру пустить? – кричала вслед сыну разгоряченная Лида. – Я – все в дом, все в дом! А ты из дома бревна тянешь?.. С жуликами связался? Меня позоришь?..
- Мы же для дела взяли, - пытался оправдаться Ванек.
Лида обернулась к нему и, уперев руки в боки, заголосила:
- Для дела? Для какого дела? В тюрьму захотел, как твой дед?
Подбежав к ним, поодаль остановилась бабка в пуховом платке.
- Воры бесстыжие! – крикнула она, задохнувшись от бега.
- Мы не воры! – откинула косу за спину Лиля.
- Да, правда, Борька разрешил, - сказал Денис.
- Борька разрешил?! – передразнила его Лида. – Хозяин нашелся!.. А тебе не стыдно? Еще сын учительницы!..
- Теть Лид, - разозлился Ванек, - жалко вам бревиа, так назад возьмите. Другие дадут.
- Возьмите? - взвилась Лида. - Сам неси!..
-
… Солнце вышло из-за облака и осветило лицо Лиды. И Ванек увидел, какая она красивая. Статная, высокая женщина стояла перед ним на залитой солнцем траве. Ее большие глаза были широко раскрыты, курчавые волосы развевались на ветру, белые руки тянулись к нему…
- Че уставился? - смутилась Лида.
- Вы красивая… - невольно признался Ванек.
- Нечего! Ты мне зубы не заговаривай… Красивая… Чудик!.. Несите!..
... С понурым видом Ванек, Денис в Лиля тащили бревно опять по той же улице. Бабка в пуховом платке, проводив это унылое шествие, оста-новилась около своего плетня. Бабы с мотыгами, возвращающиеся с прополки глазели на них.
- Попались, птенчики? – дружелюбно усмехнулась конопатая пожилая колхозница. – Она быстро с вас стружку снимет.
- Несите-несите! – ворчала идущая поодаль Лида. – Дом чужой бережет! А имя свое не бережет. Жулик!.. Разбери свой дом, да отдай на бревна!.. А не мародерничай…
Ребята молчали, только морщились от тяжести.
- Весь в своего деда-мародера! – распалялась Лида. – Тот в войну, говорят, все село обобрал. Полицай проклятый!
- Не смейте так про моего деда! - крикнул с вызовом Ванек. - Он у тех брал, кто ждал немцев.
- Да ты и сам, поди, от немца… - сорвалось у Лиды с языка, и она за-молкла, видимо, поняла, что переборщила.
- Врете! - бросил Ванек свой конец бревна. Лиля и Денис отскочили, и бревно упало на землю. - Мой отец погиб под Берлином!
- Эх, как вы так можете? – отвернулась от Лиды возмущенная Лиля.
- Это вы от злости, что ваше бревно взяли! – сказал с вызовом Денис.
- Нечево мне мораль читать! Сопляки еще! Несите! - прикрикнула на них Лида. – И не тебе, музыкант, меня корить, - обратилась она к Денису. – Сдачу, небось, десять раз пересчитаешь…
- Отнесем ей, - предложил Ванек ребятам, взявшись за конец бревна. – А то это нечестно…
… Дед Степан помешал деревянной ложкой уху в котле, подвешенном за проволоку над костром, обжигаясь, попробовал, вытер белые усы рукавом рубашки, крякнул:
- Готова. Хороша, тудыть ее в кочан!
К камышовому навесу ветхого полевого стана, под которым стояли врытые в землю стол и лавка, подошел нахмуренный Ванек. Резче означились на его широком лбу две поперечных морщины.
- Пришел? - повернулся к внуку дед, заметил его мрачный взгляд, но не подал виду. – Как раз ушица готова. Може, сам выберешь арбуз? Вон там, - показал дед ложкой в сторону драного пугала, чем-то похожего на него же. – Там ранние, поди, поспели.
Ванек, ни слова не говоря, поплелся за арбузами, цепляясь босыми ногами за редкие подсохшие петли ботвы, и не замечая этого…
Пока Ванек резал арбуз, дед плеснул воды из алюминевой плошки на доски стола, тщательно вымыл их и посыпал крупной солью. Разложил на соль вынутую из котла разварившуюся рыбу, разлил половником уху в алюминиевые чашки.
- Хороший выбрал арбуз, молодчина.
- Дед?.. – оторвался от рыбы Ванек.
- Че? – дед налил себе в кружку бражки из поллитровки.
- Давай разберем свой дом и отдадим на коровник, - предложил Ванек, отпивая из чашки уху.
Дед от иэумления даже не выпил поднесенную ко рту бражку и поставил кружку на стол.
- Ишь ты какой? – усмехнулся он доброй усмешкой.
- Да это теть Лида сказала, - уточнил Ванек. - А, может, правда?.. А себе землянку выроем, как Федор Федорович.
- Я бы, Ванек, на землянку согласился, дак ты мал ишшо, - рассуждал дед. – Будешь в ней зимой мерзнуть. А говоришь потому, што не живал в ней… Отпадает землянка…
- Я-то проживу, - вздохнул Ванек. – Отпадает… У тебя ревматизм. И безрукавка не помогает. По ночам стонешь.
- А ты по ночам спи и не слушай! – выпил дед бражку и принялся за рыбу.
- Мы… - нерешительно начал Ванек, - подговорили ребят по бревну из каждого дома взять. А теть Лида кричит – жулики!
- Час от часу не легче! – всплеснул руками дед. – Стыду головушке!.. Што ж ты имя свое доброе не бережешь?!
- И теть Лида так сказала…
- И правильно. Ведь дороже доброго имени ничего нет! – помрачнел дед Степан… - Мне вон каково? Так полицаем в нос и тычут!
- А что она говорит, что я от немца?! – дрогнул голос у Ванька. – Позорит!..
- Не могла она так сказать. Она баламутная, но не злобливая. Ты че-то не понял, - успокоил дед. – Все знают, что твой отец приходил домой после ранения. И моей Капке наказал, штобы сына ему подарила. А то, говорит, мужиков мало на земле остается из-за этой проклятой войны, тудыть ее в кочан!
- Давай, дед, это все бросим, - нерешительно предложил Ванек. – И Денис так говорит…
- Ну, брось! – рассердился дед Степан. – И чист будешь… А я не боюсь за правое дело постоять!.. А Дениса – че слушать? Он за отца…
Дед понюхал табачку, Ванек принялся за арбуз.
- Не во мне здеся дело, и не в тебе, - размышлял вслух дед. – А в памяти и уважении к хорошим людям. Они ради нас жизни не пожалели. Я вон жил среди них – и самому хорошим хотелось быть.
- Ну что ты можешь сделать? – отчаялся Ванек.
- Што сделать?.. Може, и правда, свой дом отдать, а в дом Федора пока переехать?
- А дядя Леня… - смутился Ванек.
- Мне, може, жить осталось всего ничего… - перебил его дед, о чем-то напряженно думая.
- Не надо так говорить!.. - ткнулся омраченный Ванек в плечо деда. – Пойдем откроем – и будем жить…
- Тоже отпадает… - вздохнул дед, - Обвинят: получше, мол, захотел устроиться… Нет! Давай так откроем… Штоб и тени корысти не было, - решительно поднялся с лавки дед. – Его хотят сломать, а мы откроем!..
- Молодчина! – просиял Ванек. – А то дядя Леня сказал, что ты на этот дом сам заришься…
- Давайте сначала окна откроем, - предложил Ванек.
Он поддел топором доску, прижимающую закрытые ставни крайнего окна дома Федора, раздался треск.
- Как бинты снимаем.
- Выдумщик ты, Ванек! Скажешь тоже! – отбросила назад косу Лиля, вытаскивая гвоздь клещами.
- Я уже открыл, - крикнул Денис от двери.
- Здесь каждый венец имя имеет! – наклонился к уху Лили Ванек…
- Вы че дом открываете? – подошел к ним сутулый старик с всклокоченной бородой. – Неужто хошь здеся поселиться, Степан? Не дай бог такого соседа!
- Успокойся, дед Егор, не поселюсь, - обиженно отозвался дед Степан, вскрывая второе окно.
- Самоуправцы!.. Счас пойду председателю скажу, - засеменил дед Егор мелкими шажками к центру деревни.
- Ябедничай, - махнул рукой дед Степан. – Не бойся, огород Федора у тебя не отымем…
Из темных сеней ребята вошли в переднюю комнату. И перед ними предстала картина разгрома: сломанная железная кровать, куча разбросанных бумаг, изъеденных мышами, вспоротый диван с торчащими пружинами, перевернутые, разбитые стол и лавки, раздавленный приемник… Все было покрыто пылью и паутиной.
- Я себя чувствую так, словно уже здесь был, - тихо сказал Ванек. – Давно. Будто меня здесь допрашивали фашисты. Убили, а я воскрес и пришел…
- Хватит городить! - остановил его помрачневший дед Степан. - Давайте лучше наведем порядок, пока засветло.
- У них здесь штаб был? - спросил Денис.
- Какой там штаб – штабишко, презрительно поморщился дед Степан.
… В дом вошла бабка в пуховом платке.
- Што вы здеся самовольничаете, греховодники? – огляделась она по сторонам. – Опять за воровство? – Она выхватила из рук Ванька ухват и направилась к выходу.
- Ты че потащила? – остановил ее дед Степан.
- Свое беру! – обернулась с порога бабка. – Сама Федору отдавала.
- Отдавали, зачем назад забираете? – спросил Ванек.
- Тебе отдать? – передразнила его бабка, – все одно ломать будут, а в хозяйстве сгодится.
- Не будут ломать! – нахмурился дед Степан. – Положь. Я тебе лучший ухват удружу.
- Мне чужого не надо, - выскочила бабка с ухватом на улицу.
- Унесла-таки! – горестно ухмыльнулся дед.
- Вот вредная! – возмутилась Лиля, собирая веником хлам в угол.
- Была бы вредная, не давала, - заступился за бабку дед Степан.
- А вы че сюды доски принесли? – с порога спросила вошедшая баба Груня.
- Дак дом стосковался по хозяйской руке. Обветшал. Надоть кое-што подправить, - ответил дед, помогая ребятам наводить порядок.
- Ты на этот дом не зарься, Степан! – прикрикнула на него баба Груня. – Может, ты и чист душой, но здеся тебе не место!
Дед печально усмехнулся. Баба Груня стала помогать Лиле.
… В комнату вошла полная женщина в сарафане и белой кофточке.
- Что вы тут делаете, ребята? Кто вам разрешил? – строго спросила она.
- Убираемся, Светлана Михайловна, - ответила Лиля, собирая бумажки в угол.
- Иди сей час же отсюда! – схватила Светлана Михайловна за руку Дениса. – Шутишь? А вдруг здесь мины?!
- Не пойду! – упирался Денис. – Хочешь, чтобы я друзей предал?
- Будя вам, Светлана Михайловна! Какие мины? – успокаивал ее дед Степан, сколачивая побитый стол. – Тут все перепроверено было…
- Еще учительница! А дом учителя хочешь сломать! – отошел от матери Денис.
- Поговори у меня! – смутилась Светлана Михайловна.
- Как же у них приемник работал, когда здесь проводки нет? – удиви-лась Лиля, разглядывая побитый приемник.
- От движка, наверное? – предположила Светлана Михайловна, разглядывая необшитые, затянутые паутиной бревна стены.
- Надо Лене отдать. Ишшо этого брахла у него не было, - отнесла баба Груня приемник к порогу. Дед Степан покосился на приемник, но ничего не сказал.
- Какая пузатая керосиновая лампа! – показал Денис на пыльную лампу с разбитым стеклом.
- Ишшо покойница мать, царствие ей небесное, отдала эту лампу погорельцу Федору. – Баба Груня взяла лампу и поставила рядом с приемником. – Тада вся деревня вешши для него собирала. Кто – што.
- А вы не растаскивайте! – не вдержал дед Степан.
- Как музей деревни?.. – улыбнулась Светлана Михайловна.
- И право! – поддержала ее баба Груня и поставила лампу на стол, покосившись на занятого диваном деда Степана.
Ванек и Денис чем-то гремели в сенях.
- А его хотят сломать, - обратился к Светлане Михайловне дед Степан. –Несправедливо это! Объяснить не могу, а чую, несправедливо…
- Ну, ребята не понимают – вы-то должны понять! – возмутилась та. – Коровник-то важнее. Для колхоза, не для себя Иван старается. Все равно дом уже сколько нет никому не нужен. Сгниет понапрасну. А тут смотри, какой лес пропадает?!
- Да, хорош!.. Бревно к бревну, сухое, жучком не тронутиое, - постучал дед по звонкой стене пальцем.
- Делу послужит, чем так-то пропадать, - сказала Светлана Михайловна. – Ведь Ивану за коровник такого строгача влепят!..
- А вот, скажи, Светлана, - остановил ее дед Степан. – А почему за столько лет этот дом не растащили по бревнышку по дворам?
Светлана Михайловна замялась, задумалась.
- Какое-то уважение к Федору и его дому, наверное…- подыскивала она слова.
- Кукла! – нашла Лиля за печкой тряпочную куклу.
- Ой, да это же моя кукла! – изумилась Светлана Михайловна, взяв осторожно старую куклу. – Моя Анисья. Яша, младший сын Федора, все прятал мои куклы.
Она и не заметила, как испачкала пыльной куклой свою белую кофточку на груди.
Лиля смотрела на учительницу с восторгом.
- Помнишь, как в школе вас дразнили с Яшей - «жених и невеста, тили-тили тесто»? – улыбалась баба Груня. Но вдруг спохватилась. – Ну, хватит воспоминаний! Пошли отсюдова! Дед Егор за председателем побежал. Народ на Степана подстрекает…
- Ремни какие-то, - вбежал из сеней Денис с пучком старых ремней. За ним – Ванек.
- Что это они здесь? – спросил он деда.
- Арестованных ремни… - пояснил нахмурившийся дед Степан. – Они
их в ту комнату запирали, - навалился он плечом на дверь у печки.
Все притихли.
В это время дверь подалась, распахнулась и оттуда вылетела с шумом большая сова.
Все вскрикнули от неожиданности.
Попав на свет, сова заметалась по комнате и от этого казалась еще больше. Она ударилась в разбитое оконное стекло - раз, два… И только с третьего раза наконец вылетела на улицу, залитую предзакатным светом, шарахнулась в сторону от шагающих к дому возбужденных людей и пропала из виду за недалекой рощицей.
Первым в комнату размашисто вошел гололобый мужик в сапогах и властным голосом приказал:
- Выметайтесь!..
… Ваньку снился тревожный сон. Будто жар-птица встряхнула своими фанерными крыльями и превратилась в большую сову. Ванек вскочил с кровати в одних трусах и стал выгонять сову в распахнутую дверь, размахивая этюдником, из которого рассыпались тюбики маслянных красок. Но сова металась по слабо освещенной комнате, смахнула с полки его альбом с рисунками, опрокинула и разбила глиняную корчагу, и брага разлилась по полу. А сова выбила окно и тяжело вылетела наружу в ночь…
Ванек положил этюдник на стол и пошел к кровати. Но вдруг увидел посреди комнаты сидящего на табурете деда Степана в мешковатой форме немецкого полицая.
- Собирайся, пойдешь со мной в штаб, тудыть тебя в кочан! – сказал с улыбкой дед Степан.
- Ты что? Предал меня! – испугался Ванек, прячась за печку.
- Я давно за тобой слежу, - жестко сказал дед. – Ты все подслушиваешь, подсматриваешь, а потом передаешь в лес Федору. Собирайся живо, шпион!
- А что с бабой Груней? – спросил Ванек, надевая штаны и куртку.
- Она уже там, - ухмыльнулся дед. – Все там будете! Поизголялись надо мной, хромым костылем, - и будя! Пришел и мой черед. Пошли!
- Дед, но ты же сам говорил, что предательство – самый большой грех! – обернулся в дверях Ванек.
- А ты не шпионь! Это тоже предательство, - вытолкал его дед Степан во двор…
Рассвет только начинался. Первый проблеск озарил дом на холме. Ванек оглянулся. Дед Степан тоже смотрел на рассвет, опершись на ружье. Ванек быстро толкнул деда, так, что он упал, и рванулся бежать.
- Стой, тудыть тебя в кочан! – кричал дед за спиной Ванька. – Стой! Стрелять буду!..
Но Ванек устремился к крутояру. Сильно отталкиваясь ногами от земли, он взлетал над дорогой и какое-то время летел, потом опять отталкивался и опять летел…
А где-то недалеко за ним раздавались шаги бегущего деда.
- Христом богом прошу, стой! – умолял он. – Счас как пальну из ружа, будешь знать, как от деда бегать!
- А я тебе верил! – с досадой крикнул Ванек и полетел с обрыва крутояра, туда, где волновались короткие вершины редкого ольховника.
Пролетая, он успел заметить написанные на откосе крутояра крупные буквы «ЛИЛЯ». А потом от страха, что падает, зажмурил глаза…
… Ванек очнулся в кровати и с испугом стал озираться по стороном. Слабое предрассветное мерцание освещало спокойно висящую на леске у окна жар-птицу. Деда в комнате не было. Ванек встал и начал одеваться…
- И чиво устроили такой трам-тарарам? – внес из сеней шипящую сковородку дед Степан и подошел к столу, где Ванек мял концом скалки вареную парную картошку в блюде. – Лиля-то какая боевая!..
- Эх, люди! – вздохнул Ванек. – А некрасивые люди, когда ругаются, правда, дед? Особенно этот гололобый инженер…
- Чиво уж красивого! Мат-перемат! – обливал дед картошку жареным салом с луком из сковороды. – Себя не уважают!.. А ведь сами неплохие. Тот же дед Егор, первый он начал помогать погорельцу Федору.
- Дед Егор?! – удивился Ванек.
- Чай, сосед!.. Да и плотник отменный, не чета мне…
- А есть венец его имени?
- Он оконные рамы связал…
- Дед, а и правда, в доме Федора жизнь есть! – начал завтракать Ванек.
- Кака же? – налил себе бражки дед.
- А сова!?
Дед ухмыльнулся.
- Сова… А ремни? А лампа? А кукла?.. Вся ранняя жизнь деревни та-ма… И право, музей деревни…
Выпив бражки, дед принялся за картошку со шкварками…
За окнами затормозил газик.
- Не чай, главный гость пожаловал? – заглянул дед в окно.
В переднюю вошел председатель колхоза Иван Иванович. Это был крепкий полный мужик, лет сорока, невысокого роста, с заметным брюшком. Серый костюм в полоску сидел на нем мешковато. Крупная голова казалась еще больше из-за стрижки под бобрик. Мясистое лицо с густыми белесыми бровями выражало крайнее недовольство.
- Здравствуйте вам! – сказал председатель. – Не приглашаешь в гости, так я сам…
- Здорово, председатель! – засуетился дед, доставая тарелку и кружку из посудника. – Такой почетный гость! Садись к столу, закусим. Бражки хошь?
- Кто ж с утра пьет? – буркнул Иван Иванович, сев на скамейку около входной двери. – Я уж с солнышком позавтракал… Какая у тебя жар-птица роскошная! Наслышался, а не видал…
- Дак, може, у тебя дело какое? – хитро спросил дед Степан.
- А ты не знаешь? – сразу завелся председатель. – Дурочку валяешь! Не о квадратно-гнездовом способе пришел с тобой поговорить… В общем, так, Степан, - пошел в атаку председатель, - если коровник к зиме не успеем достроить, ты будешь виноват! По корове каждому в переднюю распределю. – Он двумя руками показал на середину комнаты. – Вот и будете их приглашать к столу.
- Та-ак! Гости… - протянул дед. – Я бы свой дом отдал…
- А ты?
- А я к Федору… Временно. Мне до смерти немного, а Ванек потом по-строится, как женится… Дак боюсь, укорят в корысти…
- И укорят! – вскочил со скамейки председатель. –Твои бревна – гнилье! Шашель поточил… Ты че вымудряешься? Старый дед, а ума нет. Светлана с сердцем слегла! Ребят взбаламутил! Коровника нет! – распалялся он. – Где я тебе сейчас бревна возьму? Все, кончилось мое терпение! Снимаю тебя с бахчи! Все одно шляешься по деревне, да бражку попиваешь. А грач все арбузы поклевал… И аванса лишу в этот месяц. Я на тебя управу быстро найду!.. Пусть Ванек пока бахчу стережет. Нечево картиночки рисовать, когда в колхозе страда!..
- А ты че здеся распетушился, председатель? – вспылил дед Степан, распрямив грудь. – Сопляк ишшо - со старым так разговаривать. Бражка! Картиночки! Тебе како дело? Вон твой Денис одну гамму третий год пиликает, ажны баян надорвался, - я ничиво не говорю? А он , - указал дед на притихшего испуганного Ванька, - он худодник! Ишь, раскричался!.. Мы-то с дедом Егором по очереди бахчу сторожим… А грач клюет, потому што арбуз нонче хороший уродился. От тебя вон ружа не допросишься! Было бы ружо, пальнул – и грачей твоих нет! А пугалом да палкой их не запужаешь…
Председатель даже сел от такого натиска деда Степана.
- Хозяин, тудыть тебя в кочан! – подошел к нему вплотную дед Степан. – Не мог с весны лесу добыть в районе? На живой дом позарился!.. Тут кажное бревно добрая рука трогала!.. Память о людях, которые погибли! Че, забыл? – Дед обернулся к Ваньку. – А он, фыр – и готово! Сломать!.. Изговнять!.. Нельзя так, Иван!.. – обратился он опять к председателю.
- Ты мне антимонии не разводи! – разозлился председатель и опять вскочил на ноги. – Память, она и есть память! А что дом? Куча бревен! Не учи – ученые! Ты пойди его лес, пробей в районе! Хорошо МТС трактор выделила. Хоть вздохнули этим летом… И не тебе меня корить! Я ее, войну-то, во век не забуду, когда по окопам с матерью прятались от фашистких бомбежек. Пока ты здесь полицаем…
- Не смейте так говорить на деда! – сорвался с места Ванек, сжав перед собой кулаки.
Дед сразу обмяк, скособочился, сел на лавку. А председатель осекся, понял, что сказал при ребенке лишнее, отвернулся от Ванька и пошел к порогу:
- Хотя ты свое отсидел… Ну, в общем спасибо на угощении!.. Будем ломать! И точка! – хлопнул дверью и вышел.
- Ишшо сяду, а не дам дом ломать! – крикнул ему вслед дед Степан, но уже не так бойко. И заплакал.
- Не расстраивайся, опять будет сердце болеть, - прижался Ванек к по-никшему деду.
- Сломают!.. – вздохнул тот. Но вдруг смахнул слезы и решительно поднялся с лавки. – Не дам! Пошли!..
…По дороге их нагнала возбужденная Лиля.
- Бригадира за отцом послали. Иван Иванович велел трактором стащить крышу, а потом завалить стены, - выпалила она.
- Голова! – хмыкнул дед Степан. – Не одного бревна целым не останется.
- Да отец не согласится. Вот увидите, - затараторила Лиля. – Я как узнала, побежала к Светлане Михайловне. Говорю: «Давайте музей Федора Рубашкина откроем!» Это я ночью придумала…
- Идея! – оживился Ванек.
- Она за сердце держится. Сначала не поняла, - продолжала тараторить Лиля. –Мы с Денисом ее убеждали-убеждали… А потом она говорит: «Прав, прав дед Степан! Не надо такой памятный дом ломать. Поэтому его до сих пор никто и пальцем не тронул». Бревен мы уже много набрали. Да в колхозе «Заря» займем… Она говорит: «Тогда уж партизанский музей открыть! У нас много их погибло» Представляете, встала с постели и пошла в правление, уговаривать Ивана Ивановича!..
- Не уговорит, - не верилось Ваньку.
- Почем знать? Она, чай, депутат! Тоже власть имеет… - прибавил шагу и от этого стал сильнее хромать дед Степан. – Да ишшо учительница!..
- Музей – это здорово! Молодчина! – с благодарностью посмотрел на Лилю покрасневший Ванек.
- А ты спрашивал, што вы можете?! – напомнил внуку дед.
- Она говорит: «А вы идите ремонтировать», - опять затараторила Лиля, отбросив косу назад. – Денис побежал за ребятами, а я – за вами.
- Идите, я сейчас! - повернул на центральную улицу Ванек.
- Куда тебя понесло? - крикнул ему вслед дед Степан…
… Газик стоял у правления колхоза «Искра».
Ванек осторожно вошел в сени. Дверь в кабинет председателя была, как всегда, приоткрыта. И Ванек прильнул к щели. Он увидел сидящую на табурете Светлану Михайловну и восседающего крепко на венском стуле с телефонной трубкой в руке председателя.
…- Навязали нам эти валки! – говорил Иван Иванович в трубку. – А у нас что ни день – дожди. Хлеб мокнет в валках, не то что сохнет… Оставшийся уберем обычным комбайном… И отвечу! Дам план – после отвечу!.. – Он бросил всердцах трубку на рычаг и обратился к Светлане Михайловне:
- Что еще ты мне голову морочишь?.. Ребята бревна собирают!..
- А я говорю, нужно подождать с домом Федора, - твердо сказала Светлана Михайловна. – Ведь почти все уже против…
- Оставь нас! Нам надо посоветоваться… - обратился председатель к бухгалтеру Нюре, сидящей за другим столом.
Та перестала считать на счетах, положила ручку на канцелярскую книгу и встала.
- Может, другого послать, Иван Иванович? – заискивающе просительно сказала она. – Обозлятся на Леню – и инженеру лишний повод затормозить его на выставку…
- Разберемся, - буркнул председатель.
Нюра вышла из кабинета, чуть не столкнувшись у двери с Ваньком.
- Ох, чуть не зашибла! Вечно ты, Ванек, как шпион, подслушиваешь. Нехорошо так! – шепотом сказала она и вышла на улицу.
- Иван, останови Леню! – настаивала Светлана Михайловна. – Ведь он согласился, чтобы выслужится. Помешался на этой выставке… Если не остановишь, я поставлю вопрос на сельсовете!..
- Ставь! – кипятился Иван Иванович. – А коровник недостроенный сто-ит!..
- Ну это же не выход. Давай в районе объясним. Может, подбросят леса?
- Что ты им объяснишь? – показал на телефон Иван Иванович. – Что?.. Что бывший полицай устроил в колхозе саботаж?..
Первым порывом Ванька было выбежать из сеней, но у порога он остановился, пересилил обиду и опять вернулся к приоткрытой двери.
Послышалось далекое тарахтение трактора.
- Они там чинят, - сказала Светлана Михайловна.
- Кто распорядился? – возмутился председатель.
- Я распорядилась!
- Ты что тут командуешь?
- И покомандую! Не Степан, а ты всю деревню перебаламутил! Поко-мандую, раз ты не умеешь!
- Тогда садись на мое место! – председатель стукнул стулом об пол. – И решай все вопросы! О коровнике, валках, кукурузе, силосе, сенаже, кормах…
Трактор тарахтел уже совсем рядом.
- И сяду! Сяду!.. Если не отменишь своего дурацкого решения, я… я не знаю, что сделаю!
- Вот именно, не знаешь!.. – председатель распахнул дверь, прикрывшую отскочившего Ванька, выбежал на улицу и крикнул, перекрывая тарахтение трактора:
- Леня, трос захватил? Стащи эту рухлядь на землю к едрене фене!.. Да ты никак опять пьяный?..
- Все будет в ажуре! – крикнул Леня из кабины, и трактор поехал.
- Звоню в райком!..
- Не дури!.. – последнее, что успел раслышать Ванек, выскочив из правления, и что есть духу помчался к холму, обгоняя трактор…
… Когда Ванек прибежал к дому Федора, здесь уже собрался народ. Дед Степан, Лиля, Денис, баба Груня, подростки стояли поодаль от осталь-ных.
Трактор медленно приближался к холму. За ним бежал Борька и другие мальчишки, угрожающе бросаясь в него камышинками. Попадая в гусеницы, камышински ломались и отскакивали. Леня, высунувшись из кабины, погрозил им кулаком.
Люди переговаривались между собой. До Ванька долетали отдельные фразы:
-… Че годный дом ломать?.. Сгодился бы под чего… Такой председа-тель!.. И коровник нужен… Ломать – не строить, душа не болит!... А есть ли у него душа!.. Че-то зашшитники приумолкли…
- А у меня душа болит! Мне память о Федоре, дорога! – услышал Ванек рядом тревожный голос деда Степана и обернулся.
- Ишь, сам хотел сюды влезть! – крикнула ему бабка в пуховом платке.
- Надо бы рамы снять. Ишшо хорошие, - вздохнул дед Егор.
- Да чем ломать, отдали бы мне под магазин, - сокрушалась Лида.
- Как отец мог согласиться?! – с горькой досадой сказала бабе Груне расстроенная Лиля.
- Напился – вот и согласился. Пусть только попробует! – пригрозила она сухим кулаком.
- Отец боится выговора, - пытался оправдаться Денис.
- Выслуживается, подхалим! – громко сказала конопатая пожилая колхозница…
Ванек не выдержал и побежал навстречу поднимавшемуся на холм трактору. Лиля, Денис и подростки – за ним.
- Стой!.. Стой!.. Стой!.. – кричали они в разнобой.
Леня высунулся из кабины и махнул рукой:
- Лиля, марш домой!
- Папа, как ты мог?! Как ты мог?! – закричала Лиля звонким, срываю-щимся голосом и, расплакавшись, сошла с дороги.
Ванек, не понимая себя, бежал прямо на трактор и продолжал кричать:
- Сто-о-ой!
Леня резко затормозил и трактор заглох. Ванек встал на его пути, почти рядом.
- Куда лезешь? Жить надоело? – ругался Леня, высунувшись из кабины и нервно дергая рычаги, чтобы завести двигатель.
- Не надо ломать, дядь Лень! Не надо! – просил подбежавший Денис.
- Твой же отец велел!.. – с досадой обрушился на Дениса обозленый Ле-ня, и его голос потонул в шуме заработавшего двигателя.
Трактор медленно тронулся с места. Ванек попятился, но с дороги не сходил.
- Прочь! Задавлю! Чудик! – рывками притормаживал трактор Леня, ожесточенно отмахиваясь от него свободной рукой.
- Стой, алкаш, хуже будет! – бросил в кабину ком земли чернявый под-росток.
- Я те покажу, алкаша! Уши оборву! – крикнул ему из кабины все более мрачнеющий Леня.
- Ракурочим твой трактор! – крикнул ему дискантом Борька.
- Куда лезешь, дрянь паршивая?! – оттащила его за шиворот подбежавшая Лида. – Не срамись, Ленька! – крикнула она вслед трактору.
- Прочь с дороги, щенок! – заорал Леня на отступающего Ванька перед медленно ползущим трактором.
- Папа, остановись! Задавишь! – сквозь слезы просила Лиля.
- Стой! Тудыть тебя в кочан! – крикнул подошедший дед Степан, бро-сив на дорогу телогрейку, которую тратор подмял своими гусеницами. – Не пушшу! Ишшо сяду, а не пушшу! – трусил дед, прихрамывая, за трактором. – Стой, сукин сын!
- Ленька, глуши! – махала с обочины дороги запыхавшаяся от бега баба Груня. – Стой, окаянный, расстрели тебя горой!
Люди обступили трактор с трех сторон, что-то кричали Лене, возмущенно размахивали руками…
А Ванек все пятился перед трактором и методически повторял, как заклинание:
- Стой!… Стой!… Стой!…
… И вот уже трактор показался ему громыхающим танком со свастикой, и надвигался на него огромной зловещей громадой.
Но откуда-то выскочил газик, из него выбежал председатель, и тишину прорвал его резкий властный приказ:
- Сто-о-ой!..
Танк остановился и… выстрелил.
Ванек обернулся – и на его глазах дом Федора взлетел на воздух и плавно развалился на куски…
- Ты настоящий, настоящий герой! – подскочила к Ваньку, обняла и поцеловала его заплаканная Лиля…
… - Это мне?! – с изумлением спросил Ванек, увидев на столе раскрытый этюдник с тюбиками масляных красок.
- Тебе, а то кому же? – счастливо улыбался дед Степан, стоя у окна. – Поздравляю тебя с днем рождения, внучек!
Ванек наклонился над этюдником, потрогал его пальцами и стал с благоговением рассматривать, постепенно светлея лицом и наполняясь восторгом. Потом кинулся к деду на шею:
- Молодчина! Спасибо!
Но тут Ванек заметил, что дед стоит в одной рубашке.
- А где твоя безрукавка? – оглядел он с беспокойством комнату. – Ее нигде не видно. Пропил?
- Обижаешь! Не пропил, а продал, - виновато улыбнулся дед. – В Ильинском, вчера…
Ванек все понял и сильно огорчился.
- Ты лучше бы жар-птицу продал, - отошел он от этюдника.
- Дак рази можно этакую красоту продавать?! – воскликнул дед… - Это ж счастье!
- Какое счастье? – не понял Ванек, глянув на жар-птицу.
- Беречь красоту – в этим счастье, - объяснил дед. – Кто бережет красоту тот хороший человек!.. А плохой, он красоту не понимает, вот и не бережет.
- Выходит, я плохой? – обиделся Ванек.
- Ты ишшо глупый! – обнял его улыбающийся дед…
- А какой день рождения? – спохватился Ванек, опять любуясь этюдни-ком. – У меня еще не скоро…
- А как же? Сегодня вы все именинники – партизанский музей открываете, - напомнил дед.
- Ой, ведь сегодня воскресенье! – кинулся Ванек к сундуку, открыл его и стал доставать свой парусиновый костюм, сандалии, черный костюм деда, его большие ботинки…
- Може, мне не ходить? - сконфузившись спросил дед, медленно подни-маясь с табурета.
- Как же не ходить? – удивился Ванек. – Ты ж там все сделал, как было у Федора!..
Пока Ванек одевался, дед порылся в сундуке и достал перевязанный платком сверток. Развернул его и разложил на столе пожелтевшие, потертые на сгибах бумаги, документы, облигации, фотокарточки…
- Что это ты? – наклонился над столом Ванек.
- Дак вот у всех вы фотокарточки спрашивали… а у меня не спросили, - с обидой в голосе тихо сказал дед, перебирая старые фотографии.
Ванек виновато посмотрел на деда, не зная, что ответить, и промолчал.
- Это наша семья, - показал дед на семейную фотографию, на которой стояло и сидело много народу. – Только один я… Вот этот, гололобый пацан, - ткнул он мизинцем в самого маленького мальчишку.
- Не похож, - серьезно сказал Ванек.
- Конешно, не похож! – улыбнулся дед. – Столько лет прошло?! – И продолжал показывать других. – Это братья, сестры… это мать… Всю жизнь поломойкой на людей ургучила. А мы друг по дружке заботились… А вот отец, усатый… Больно я любил, как он усами щекотался. И соленый был – на соляных приисках работал, возле лимана… Я так и норовил с его руки соль слизнуть…
- Дед, а что ты все время мне рассказываешь и рассказываешь? – неожиданно спросил Ванек.
Дед вскинул на него добрые, грустные глаза и после короткого молчания ответил:
- А кому ж мне ишшо рассказывать? Никто, окромя тебя, со мной не поговорит…
- А это, смотри, Федеор Федорович с кем-то в обнимку, - перевел тему разговора смутившийся Ванек. – Давай ее тоже отнесем в дом, повесим!
- Дак это со мной… - после замешательства признался дед.
- С тобой? – удивился Ванек.
- Со мной не повесишь… - вздохнул дед.
- А давай тебя отрежем… - предложил Ванек и осекся, увидев, как сжался дед от обиды, и затуманились его опухшие глаза.
- Дак моя рука на его плече останется… - только всего и сказал он дро-жащим голосом, медленно увязал сверток и сунул его в сундук.
Ванек отвернулся к окну, остановив взгляд на жар-птице.
Вдруг его осенило.
- Дед, в дом Федора каждый что-нибудь принес… - мялся Ванек. – Давай мы отнесем жар-птицу!.. Пусть красота будет для всех!.. И от тебя что-то будет!.. Денис – и тот ведро дал…
Дед Степан растерянно глянул на внука, и на его лице отразилась жалость расставания с жар-птицей и радость за добрую душу внука.
- Ну, возьми, отнеси, - наконец сказал он.
- А ты разве не пойдешь? – встревожился Ванек.
- Не пойду! – твердо ответил дед. – Не хотят меня – кланяться не буду…
… Сельчане вереницей шли к дому Федора. Одеты они были по-праздничному. Некоторые – в казацкой донской одежде, и даже с какими-то старинными медалями. Их лица выражали торжественность и неподдельный интерес. А навстречу им выходили из дома просветленные, задумчивые, при-тихшие колхозники…
Ванек нес в руках завернутую в марлю жар-птицу. Люди косились на сверток, некоторые перешептывались…
Вытерев ноги о вязанный круглый коврик, Ванек вошел в сени. Здесь процессия приостанавливалась, дожидаясь своей очереди пройти в комнату.
Сени имели вполне жилой вид. На табурете стояло ведро с водой, покрытое фанеркой, на которой лежал черпак. Рядом с ним висел рукомойник над тазом. На полках слева стояли чугунки, кастрюли. Под полками лежали поленья дров. На стене висели косы, пила, конская сбруя, сети, коромысло. С другой стороны сеней, у окна с ситцевой занавеской, стоял ларь, покрытый клеенкой. На нем сияла начищенная до блеска керосинка, лежали кухонный нож, спички…
Войдя в комнату, Ванек загляделся на открывшееся ему зрелище.
Сельчане медленно проходили справа налево мимо стоящего у окна сундука, мимо прислоненных к глухой стене лавок, дивана, этажерки с книгами, на верхней полке которой стоял приемник, мимо стоящих между окнами на улицу стола и лавок, мимо железной кровати с начищенными до блеска шариками на узорных спинках и покрытой тканьевым одеялом…
А по стенам были развешаны фотографии в резных рамках, сгруппированные по несколько штук в каждой. На них улыбались и жмурились, стеснялись и замирали от напряжения, старались скрыть страх или бравировали храбростью пожилые и молодые деревенские люди. Многие из них были в форме воинов Красной Армии…
Сельчане показывали на фотографии заскорузлыми пальцами, грустно улыбались или тихо хмурились, вздыхали или пускали слезу, переговаривались друг с другом и отходили, уступая место идущим сзади…
- А это бывший председатель, - показала баба Груня Ивану Ивановичу на висящую над ремнями в общей рамке фотографию мужика в круглых очках, похожего на сову. – Чуть он, милай, от нас отъехал – и в бой окурат угодил. Ну, че? Плохо видел, его тут же и убило насмерть.. – всхлипнула она.
- Не плачь, мать! Вон тебе, партизанке, какой нынче почет! – показал Леня на вложенную в ту же рамку фотографию молодой бабы Груни.
- Скажешь ишшо! – отмахнулась от него она с довольной улыбкой… - А этот, - показала она на висящую в отдельной рамке фотографию гололобого человека в косоворотке, с крупными чертами лица, - это наш командир Федор Федорович Рубашкин. Хозяин!.. Здеся все так сделали, как при нем было до войны.
- Молодцы ребята! – приласкала Светлана Михайловна стоящего рядом с ней Дениса.
- Получше обелиска получилось! – подытожил Иван Иванович… - И на коровник, слава богу, лес нашли…
- А ты че на пороге стал, герой? – громко спросила Ванька принараженная и оттого похорошевшая Лида.
- Вот принес сюда… - пересохшим от волнения голосом ответил Ванек, снимая марлю с жар-птицы.
- Ишь ты! – улыбнулась довольная баба Груня.
Присутствующие обступили Ванька с одобрительным гулом.
- Это хорошо! – взял жар-птицу Иван Иванович и поставил ее на сундук. – Красотища-то какая!
- Вот еще снимок Федора Федоровича, - протянул Ванек фотографию. – Надо повесить…
- Нельзя! – глянув на фотографию, нахмурилась баба Груня. – Степану здеся не место!
- А я повешу! – с вызовом сказал Ванек, встал на лавку и воткнул фото-графию в рамочку.
- Тебе сказали, нельзя?! – сдернула Ванька с лавки рассерженная Лида, вырвала из рамки фотографию, порвала ее и швырнула к печке.
- Он не виноват! – задыхаясь крикнул Ванек и кинулся на пол, собирая обрывки фотографии. – Что вы наделали?!.. Он партизан кормил!..
- Ребенок-то причем? – возмутилась Светлана Михайловна.
- И Федора Федоровича порвали! – крикнула Лиля.
- А нам от мужиков из-за таких только фотокарточки и остались! - заго-лосила конопатая пожилая колхозница.
- Не виноват он, не виноват! – причитал со слезами с пола Ванек.
- А, можеть, и не виноват?! – ответила колхознице баба Груня. – Стала бы я любить в молодости такого! Витьку-то с Сашкой отпустил к пар-тизанам!..
Поднялся шум. У каждого было неизбывное горе войны, и сейчас, в этом деревенском музее, оно прорвалось наружу.
… Ванек вскинул голову, сидя на корточках, и увидел, как от криков исказились знакомые лица сельчан: волоокое – Лиды, морщинистое – бабы Груни, птичье – Лени, мясистое – Ивана Ивановича, широкоскулое – Дениса, крючковатое – бабки в пуховом платке, курносое – Лили, пухлое - Нюры, совиное – Светланы Михайловны, шарообразное – инженера…
До Ванька доходили только отрывки фраз….
… - Ишь, полицая хотел повесить!..
… - Цирк, да и только!..
… - Ванечек, что с тобой?…
… - Забирай свою фанеру и катись отседова!..
…И вдруг на глазах Ванька, над этими искаженными возмущением лицами, махая резными крыльями, медленно полетела по комнате жар-птица. И от ее взмахов лица преображались – становились удивленными, добрыми, солнечными… Но вдруг жар-птица с маха ударилась о край печки, отбился камень, которым замуровано отверстие печурки, разбилась – и обломки рухнули на пол…
Ванек кинулся к жар-птице:
- Она разбилась! – закричал он.
Все в комнате замерли.
Лиля первой пришла в себя, подбежала к открывшемуся отверстию пе-чурки и заглянула туда.
- Здесь что-то есть! – сказала она, доставая жестяную коробку из-под чая.
- Клад?! – крикнул дед Егор.
- Дай-ка сюда, - подошел к Лиле Иван Иванович, взял коробку, открыл ее, достал сложенные в несколько раз листки бумаги и развернул.
Все обступили председателя, и он начал читать:
- «Протокол общего собрания колхозников колхоза «Искра» Ильинского района. Четвертого февраля тысяча девятьсот сорок второго года. Присутствовало шестьдесят семь человек. Повестка дня. Организация партизанского отряда и выборы командования отряда. Слушали товарища Рубашкина, который указал на необходимость организации партизанского отряда в тылу врага с целью подрыва его мощи и уничтожения его техники, живой силы, складов и так далее, чем оказать большую помощь нашей героической Красной Армии в деле скорейшего разгрома немецких захватчиков-извергов…»
Ванек резко вскочил с пола – и тут же у него сильно зашумело в ушах – и все поплыло перед глазами: и куски разбитой жар-птицы, и что-то читаю-щий председатель, и обступившие его люди, и фотографии на стенах, и лампочка под потолком…
Но вот все постепенно остановилось, шум в ушах пропал, и откуда-то издалека стал нарастать голос Ивана Ивановича.
-… Еще документ. Читаю: «Приказ по штабу партизанского отряда «Мститель». Для разведывательных целей в деревне Петропавловка Ильинского района оставить в строгой секретности гражданина Белова Степана Федоровича, которому надлежит вступить в отряд немецкой полиции и передавать партизанскому отряду «Мститель» разведданные о состоянии, положении, движении противника, его силах, его ближайших замыслах и планах. Связь с отрядом держать через связного Спешилова Геннадия Ивановича. Начальник штаба партизанского отряда Федор Рубашкин.» Печать, подпись.
- Разведчик! Мой дед – разведчик, – закричал как оглашенный сквозь слезы радости обезумевший от счастья Ванек.
- Я же говорила всегда, што он не виноватый! – старалась перекричать поднявшийся шум баба Груня со слезами на глазах.
- Стойте! – закричала бабка в пуховом платке. – А, можеть, Степан подложил эту цидульку в печурку?.. Он тут давно топчется!..
Все опять притихли. Ванек в растерянности остановился у порога.
- Э, нет! – сунул бабке под нос бумагу Иван Иванович. – Печать!.. А бумага сколько лет пролежала, вот-вот рассыпется?.. Тут любая экспертиза подтвердит!
- Ну и давай на спертизу, - буркнула старуха. – А може, и правый он, горемыка… - Бабка в пуховом платке махнула рукой и отвернулась.
Все облегченно вздохнули и опять зашумели.
- Я верил, верил! – закричал Ванек и пулей выскочил из комнаты…
… Подбегая к своей калитке, Ванек увидел нетерпеливо поглядывающего в окно деда Степана в черном костюме.
Под ноги Ваньку попала всполошившаяся курица, он споткнулся о нее, чуть было не упал, влетел во двор, прямиком, по грядкам, промчался к порогу и, запыхавшийся, вбежал в комнату.
- Дед, ты – роазведчик! – бросился он на шею встревоженному деду. – Твое доброе имя – разведчик! Мы узнали!.. Это все Лиля!…
- Какой разведчик? – удивился дед.
- Жар-птица нашла документы отряда!.. В доме Федора!.. Ура! - запля-сал Ванек по комнате, увлекая за собой деда. – Пойдем скорей! Все ждут…
- Подождут! – остановил его дед. – Постой ты, постреленок!.. Што ты ерунду мелешь? Как жар-птица нашла? Каки документы?
- Жар-птицу как бросят! Она как полетит! Как ударится о печурку! Кирпич как отвалится! А в печурке – приказ командира Федора Рубашки-на!… Ты – разведчик! – выпалил Ванек, перевел дух и… расплакался. – Теперь тебя не будут тыкать полица-а-ем!
- Ну что ты плачешь, дурачек?! – усадил его дед на кровать и сам тяжело сел рядом. – Я и так знал, что я разведчик… - И сам расплакался… - Главное, самому знать, какой ты!..
- Зна-ать! – протянул сквозь рыдания Ванек… - А в лагере, думаешь, хорошо сидеть?..
- А че в лагере? Не знали, - причитал дед. – А кто знал - погибли, и Генка Спешилов – первый… Ну вот и слава богу!.. Теперь и помереть можно, - облегченно вздохнул дед, вытерев ладонью слезу со щеки. – Налей-ка мне бражки! На радости ноги отнялись.
- Сейчас! – кинулся Ванек с кружкой в темный угол, поставил ее на пол, открыл крышку, схватил за одну ручку глиняную корчагу, хотел наклонить, но… не удержал. Корчага выскользнула из рук, глухо ударилась об пол и разбилась. Вся бражка разлилась по полу.
Ванек в испуге отпрянул, глянув на деда. Но тот улыбался ему на кровати сквозь стоящие в глазах слезы.
- Ничего… Теперь мне она не больно нужна, тудыть ее в кочан!
- Баба Груня обрадовалась, что ты не виноват! – сказал Ванек. – И дру-гие – тоже.
- Ах, люди! – просиял дед… - Рады в хорошем убедиться.
- А я тебе всегда верил! – смущенно признался Ванек. – И Лиля!
Дед Степан прижал Ванька к себе и погладил по курчавой голове.
- Давай с тобой нашу любимую на радостях споем, - предложил дед.
И они запели, стар и мал, во весь голос:
Однозвучно гремит колокольчик
И дорога пылится слегка,
И уныло по ровному полю
Разливается песнь ямщика…
… Солнце выглянуло из-за тучи – и мир засиял всеми летними красками. Газик выехал из деревни навстречу желтому солнцу, синему небу и зеленой траве.
Недалеко от дороги дети пасли телят. Ребята ели большие куски красного сочного арбуза и смотрели на машину…
Впереди у дороги, на возвышении, покоилось деревенское кладбище, с каменными и деревянными крестами в простеньких оградках, заросших высокой жирной полынью. С края кладбища в изголовье свежей, еще не поросшей травой, могилы белел конусный обелиск с красной звездой на шпиле.
Поровнявшись с ним, газик остановился. Парень в вельветовом пиджаке и джинсах вышел из машины с этюдником и спортивной сумкой, хлопнул дверцей кабины – и машина уехала…
Звонко голосили в траве кузнечики. Парень подошел к могиле и уставился грустно на надпись на обелиске:
Белов Степан Федорович
1900-1979
Буквы расплылись у него перед глазами. Рука невольно разжалась – и сумка с этюдником повалились на траву.
- Он просил похоронить его под звездой, - сквозь звенящую тишину донесся голос Лили. – Вот мы и поставили…
Парень медленно перевел взгляд на жестяную звезду. Она сияла расплывчатым красным огнем…
- Все ты!.. – опять послышался голос Лили.
- Что я?!.. – вздохнул парень. – Доброта все осилит!..
В этот момент конопатый подросток в комбинированной курточке на худеньких плечах осторожно положил на могилу маленький венок, из по-никших ромашек.
- Хороший был человек дед Степан!.. – послышался голос Дениса.
Парень обернулся и с благодарностью посмотрел на пополневшую Лилю, возмужавшего Дениса и прижавшегося к ним конопатого подростка.
- Зайдешь к нам, Ванек? – с надеждой спросила Лиля, откинув назад тя-желую косу.
Иван ласково кивнул ей.
И с грустью посмотрел, как пошли они по дороге, туда, где на холме возвышался над деревней дом Федора…
А потом снова повернулся к могиле своего деда.
… И на его глазах венок распался, цветы ожили, и вся могила поросла крупными ромашками. А над ней затихало пение деда Степана и маленького Ванька:
… Однозвучно звенит колокольчик
И дорога пылится слегка.
И замолк мой ямщик, а дорога
Предо мной далека, далека.