***

                ЗАВТРА  НЕ  УМРЕТ  НИКОГДА

                Героям и жертвам октября 1993 года посвящается

        Танковое орудие дёрнулось и изрыгнуло огонь. От выстрела танк подпрыгнул, окутался облаком сизого дыма и осел на тяжёлую гусеничную задницу.
        Кумулятивный снаряд влетел в окно на четырнадцатом этаже светлого здания за рекой. Осыпались по фасаду осколки лопнувшего оконного стекла и водопадом хлынули вниз, стуча по стенам и карнизам, расплескиваясь по асфальту мелкими брызгами.
        Дымное красное пламя вырвалось из окна, следом повалили жирные черные космы.
        Толпа на мосту взревела от восторга, забесновалась:
        — Так их, так! Жги коммуняк! Смерть им!
        — Чтобы они все там сдохли, сволочи красно-коричневые!
        Зевак было много, десятки тысяч. Вся набережная напротив Дома Советов России забита людьми, пришедшими поглазеть в свое удовольствие.
        Они облепляли крыши домов, кучились на балконах, теснились в окнах, — с биноклями, телекамерами, фотоаппаратами.
        Ликующие зрители бесплатного спектакля.
        Содрогнулся второй танк, послав снаряд в ту же цель.
        Из окон Дома Советов клубился дым, окрашивая белые стены в чёрное. Лопались, летели вниз стекла.
        Выстрелил третий танк...
        Четвёртый...
        Снаряд... Ещё снаряд... И ещё...
        На Калининском мосту по всей его ширине стояли ровно в ряд четыре танка. Стреляли по очереди, методично, один за другим — беспрерывно
        Били прицельно, прямой наводкой.
        После каждого выстрела ликующая толпа вопила: "Ура!" - или с пьяным азартом скандировала: "Шайбу! Шайбу! Шайбу-у-у!!!".
        На верхних этажах Дома Советов бушевал пожар. Через окна вырывались языки пламени, густой черный дым клубами поднимался к небу, застя сухое октябрьское солнце.

        По обе стороны широкого коридора с красной дорожкой посередине плотными цепями застыли роботоподобные фигуры спецназовцев с автоматами наперевес, в темно-оливковых бронекольчугах с наплечниками и бронированных шлемах, с пуленепробиваемыми забралами.
Всюду: на полу, на ковровой дорожке, на паркете — битое стекло, стреляные гильзы... И кровь. Пятна, лужицы, кровавые полосы...
        Из темного жерла коридора появилась вереница людей. Некоторые шли с зажженными свечами. В их колеблющемся пламени лица то пропадают, то появляются снова.
        Первым, сгорбясь, еле передвигая непослушные ноги, шёл долговязый тощий старик в дешевой болоньей куртке. Лицо его было сумрачно, в поднятой руке он держал светлую рубашку — вместо белого флага.
        Их было больше сотни: молодые и старые, подростки, много женщин. Были здесь армейские офицеры и рабочие, депутаты, студенты. Потерянные и взволнованные, полные тревоги, они брели опустив глаза, понурые, молча.
        Звучно хрустела под ногами осыпавшаяся штукатурка, скрипели пронзительно осколки стекла.
        Журналист Андрей Свиягин, худощавый щёголь лет тридцати в длинном тёмном плаще с поднятым воротником, шёл впереди, почти сразу за стариком. Осунувшийся, с густыми темными тенями под серыми глазами, он, по всегдашней своей профессиональной привычке все замечать и подмечать, время от времени взглядывал — на неподвижных спецназовцев, на замкнувшихся сидельцев Дома Советов, на усеянный стрелянными гильзами пол. И тревожно, тоскливо было на душе его.

        Тёплый октябрьский день догорал, смеркалось.
        За оцеплением десантников, теснясь, вплотную к ним, галдела возбуждённая толпа.
Вышедших из Дома Советов она встретила не просто недружелюбно — агрессивно, с ненавистью. Истошным визгом и свистом.
        — У-у, суки! — улюлюкала озлобленная, беснующаяся орава. - Быдло! Люмпены! Совки!
        — Коммуняки, пришел вам конец! Смерть бандитам!
        -Мятежники! Вы****ки красно-коричневые! Русские ублюдки!
Особо ретивые пытались прорваться к вышедшим, но десантники с ними не церемонились.
       Андрей не был трусом, но сейчас у него взмокли ладони.
Мужчина рядом с ним, приземистый, кругленький, нервно сжимая руки, беспрестанно вертел головой — направо, налево, направо, налево. Глаза его были наполнены ужасом и недоумением, по лбу текли крупные капли.
— Да что же это?   бормотал он сдавленным голосом.   - Что же это такое!
Неожиданно со стороны мэрии ударил крупнокалиберный пулемёт. Светящиеся струи трассирующих пуль врезались в мрамор здания, брызнуло бурое крошево, отколотое от стены.
Растерянные люди еще не поняли, что происходит, лишь немногое догадались при первых звуках стрельбы укрыться за парапетом.
Сосед Андрея качнулся назад, багровая кровь хлынула у него изо рта. Он рухнул на бетон пандуса и, вывернув голову набок, захлёбываясь кровью, корчился с искаженным от мучительной боли лицом.
— Что же вы делаете?! — закричал пожилая женщина, стоявшая перед Андреем. — Что делаете?! Неужели у вас матерей нет?!
Внезапно она выгнулась дугой. Очередь разворотила ей грудь. Спина у женщины колыхнулась, и вдруг начал набухать красный пузырь. Он лопнул, и в разные стороны полетели позвонки.
Андрей инстинктивно отпрянул и застыл, словно в столбняке. И только руки тряслись от напряжения и страха.
Жаркие угли трассеров разметали людей. Раздался чей-то вопль Началась паника. Люди бросились врассыпную, громко, отчаянно крича, взмахивая руками. Кто прятался за парапетом, кто, надеясь на защиту, кинулся к толпе, но оттуда полетели камни, пустые бутылки и банки из-под пива и кока-колы.
Пули вспороли бетон у ног Андрея, брызнули снопами искр. Больше не мешкая, он метнулся за парапет. Упал, затаился. Рядом всхлипывала девушка. Лет двадцати, не больше. Симпатичная — тонкий нос, пухлые губы.
— Ты ранена?   - спросил Андрей
— Нет. — Она повернула к нему заплаканное лицо и, сглатывая слезы, попыталась улыбнуться. — Только испугалась... немножко.
Вдруг девушка дернулась. Крупными брызгами разлетелась кровь. Андрей сдавленно вскрикнул: голова у девушки была неестественно завернута, вместо лица багровое месиво.
Андрею стало дурно. Он начал судорожно хватать ртом воздух. Не помогло -  его стошнило.
Рывком вскочил на ноги. Увидел, как, рассыпавшись, группами и поодиночке, разбегаются в панике люди. Многие бежали по набережной к стоявшим неподалеку жилым домам.
Пригнувшись, бросился следом. Его обгоняли, бежали сзади.
В стороне треснула автоматная очередь, другая, третья.
За спиной Андрей услышал приглушенный вскрик, затем сдавленный хрип и шум падения тела. Не останавливаясь, затравленно оглянулся.
Щуплый паренёк, нелепо выгнувшись, подобрав ноги, словно для рывка, лежал раскинувшись на мостовой в луже собственной темнеющей крови. Глаза смотрели перед собой, стеклянно, незряче. Изо рта одна за другой вытекали алые капли.
        Еще очереди.
И еще несколько человек рухнули на асфальт.
Видно, стреляли по бегущим мишеням. Развлекались.
Не замедляя темпа, Андрей изменил направление, прочь от стрельбы, и опрометью кинулся вверх по пустынной улице в сторону метро.
Его обогнали несколько человек, сзади также слышался топот.
Далеко впереди послышалась сирена, она приближалась, вой её становился всё пронзительнее.
Загнанные люди заметались.
Андрей обшарил глазами жилые дома и помчался к ближайшему.
Остальные — за ним.
До дома оставалось пару шагов, когда из подъезда кособочась выскочил длиннорукий приземистый омоновец и, выпучив налитые кровью глазки, завопил истерично:
— Стоять! Стрелять буду!
В шинели и каске, по-бабьи, точно фартуком опоясанный бронежилетом, широко расставив согнутые в коленях ноги, полный решимости стрелять, он нервно поводил автоматом по растерянным, испуганным людям и орал, кривя в злобе широкогубый рот:
— А ну, на землю! На землю, падлы! Мордами вниз! Всех перестреляю! Быстро на землю!
У омоновца, наверное, шея повреждена. Жилистая, она изогнута, голова принаклонена к левому плечу.
— Ложись, падлы, перебью! — не унимался губошлёп, и в крике его звучали панические нотки. — Мордами на асфальт, руки раскинуты! Лежать! Не шевелиться!
Вместе со всеми Андрей послушно раскинул руки на грязной листве и, стиснув зубы, затаил дыхание. Ему было страшно.
Набежали еще омоновцы. В бронежилетах и касках. Увешанные оружием. Некоторые в черных масках.
По раскинутым рукам лежащих замолотили тяжелыми ботинками, каблуками по головам, по почкам.
— Встать! Руки на затылок!
Андрей заложил руки за голову в "замок". Тех же, кто не успел выполнить команду, подторапливали ударами ствола или прикладом автомата.
Старик в дешёвой болоньей куртке не мог подняться, слабые ноги подкашивались.
К нему подскочил рослый омоновец с широкой спиной и здоровенными покатыми плечами. Узкое лицо его закрывала черная маска.
— Вставай, паскуда, поднимайся! — остервенело пнул мордоворот старика в бок.
В прорези маски блестели его глаза. Белки их были в красных прожилках — от водки, усталости. От ненависти.
- Сынки, что же вы делаете? — попытался урезонить мордоворота старик. — Что же вы так отцов-то своих...
— Заткнись, сука! Замочу! — рявкнул омоновец и с такой силой дернул старика за рукав, что материя треснула по швам.  - Только открой еще свою пасть!
        От рывка старик не удержался на ногах.
— Одумайтесь! Вы же человек, — вступился за него пожилой седоголовой мужчина, обращаясь к мордовороту.
Ответить тот не успел. К седоголовому подскочил губошлёп и наотмашь ударил его по лицу:
— Молчать! Вякать будешь, когда тебя об этом попросят. — Он схватил упавшего старика за волосы: — Пошел, сачок, сколько тебя ждать будут! Особого приглашения ждешь? Давай, давай, шевели копытами.
— Сынок, сынок, — взмолился старик, — я же воевал, сынок...
— Ну, сука, заколебал! — В голосе омоновца ненависть. — Гущин! — позвал он мордоворота. — Разберись.
Мордоворот молча направил ствол автомата на сутулую спину старика.
Выстрел раскатисто прокатился между домами. На куртке старика под левой лопаткой появилось отверстие, ткань слегка задымилась. Бурое пятно расплывалось на спине, с каждой секундой становясь шире.
Губошлёп цыкнул сквозь щербатые жёлтые зубы слюной. Спросил, с усмешечкой оглядывая задержанных:
— Это кого-нибудь убедило?
        Те понуро молчали.
— Бегом марш! — скомандовал омоновец. — Давай, блин, шевелитесь, пока я вас тут всех, в натуре, не порешил. Шаг вправо, шаг влево, пеняйте на родную мать, что родила! Бежать, суки!
Из-за угла дома выскочил парень в камуфляжной куртке. Увидев омоновцев, он с маху остановился, растерявшись, потом развернулся и помчался по улице.
Парня заметили.
— Стоять! Стоять, падла! — заорали, надсаживаясь.
Но парень не остановился. Тогда принялись палить ему вслед, азартно, весело, с гыканьем и смехом.
Он успел сделать еще пять или шесть шагов, прежде чем автоматная очередь достала его, хлестнув по рукам и спине. Пули прошили тело, швырнув парня на асфальт и заставив агонизирующе сжаться в комок.

Прикладами их загнали во двор, забитый военными и милицейскими машинами. В дальнем углу слышался женский крик:
— Прекратите! Прекратите!..
В ответ брань, удары. Коротко рокотнула автоматная очередь. Губошлёп рванул дверь подъезда, крикнул внутрь:
        - Эй, примите еще ублюдков!
        -Когда будет им конец? — донеслось оттуда недовольное.
В подъезд их вталкивали по одному. И едва человек оказывался за порогом, как до толпившихся снаружи пленников доносились удары, крики, вопли, стоны.
Когда пришла очередь Андрея, он хотел пойти сам, но омоновец схватил его, вывернул руку и толкнул в подъезд головой вперёд. Другой омоновец, уже за порогом, перехватил пленника, врезал коленом в челюсть, цапнул за шиворот и перекинул дальше. Третий омоновец, стоящий на ступенях, поймал Андрея одной рукой за волосы, остановил возле себя, а другой врезал в глаз, в челюсть. Потом резко ударил головой о свое колено и отшвырнул дальше, туда, где футболили ногами, молотили прикладами, хрястко, с оттяжкой, от души колотили черными матовыми дубинками прошедших начало "конвейера". Били по голове, лицу, по ребрам, в живот, по ногам. Профессионально били. С остервенением и — с явным удовольствием.
Под градом сыплющихся на него ударов Андрей согнулся. Не устояв, упал на колени, а следующий удар свалил его,задыхающегося от боли и нехватки воздуха, набок.
Самым разумным сейчас было сжаться в комок, постараться защитить от ударов голову, почки, низ живота. Так легче отделаешься. И, сжавшись на грязном полу в комок, Андрей приготовился сносить дальнейшие удары, но неожиданно бить его перестали. Видно, занялись другими.
Превозмогая боль, Андрей осторожно, с трудом, встал на четвереньки, затем оторвал руки от пола и, пошатываясь, поднялся во весь рост. Из разбитой губы стекала на подбородок струйка крови. Носовым платком вытер её и огляделся.
У обшарпанной стены стояли избитые люди. На них омоновцы пока больше не обращали внимания, занимались теми, кого вталкивали в дверь. Женщинам доставалось меньше. Их просто зашвыривали в подъезд, несколько крепких ударов, и внимание омоновцев переключалось на других.
Андрей прислонился к прохладной стене. Рядом поскуливал худой, болезненного вида паренёк с воспалёнными глазами. Он мелко дрожал, ноги едва держали его.
Напротив Андрея, у противоположной стены, зашлась в беззвучном крике высокая девушка с беспорядочно рассыпавшимися светлыми волосами: рот раскрыт, в больших зелёных глазах — ужас.
Подъезд оказался на редкость освещённым. На стенах красовались выцарапанные гвоздём, а может, и ножом надписи. Были надписи помадой, углем. Признания в любви, ненависти.
На ступенях лестничного пролёта Андрей увидел омоновца. Совсем мальчишка. Он сидел, закрыв глаза, с бледным лицом, и тихонько покачивался — взад-вперед, взад-вперед.
Дверь захлопнулась. И сразу же злобные крики:
— Все к стене? Мордами к стене, падлы, мордами!
Пленники поспешно принялись исполнять команды. Худой паренёк замешкался. К нему подскочил губошлёп, ногой ударил в поясницу:
— Руки на стену, жопа!
Паренёк врезался лицом в стену, вскрикнул от боли.
— Как стоишь? — не унимался губошлёп. — Я сказал, ноги расширь!
Паренёк оперся руками о стену, раздвинул ноги шире плеч. Лицо его заливала кровь.
— Чего раскорячился? — не отставал от него губошлёп. — Не понял, что ли?!
Удар по почкам заставил паренька застонать.
Тем временем остальные омоновцы начали шмон: щупали одежду, рвали, выворачивали карманы. Все, что обнаруживали, забирали себе. Не брезговали ничем, даже пустячной безделушкой.
А губошлёп углядел себе новую жертву: рослого молодого человека с ладной, спортивной фигурой.
— Боевик? — подошел к нему омоновец. — А где твой автомат, коммуняка херов? Где ты его спрятал?
Парень миролюбиво улыбнулся:
— Вы ошибаетесь. У меня не было оружия, да я его и в руках никогда не держал.
— Гущин! — позвал губошлеп.
А мордоворот, так и не снявший своей маски, уже стоял рядом. Неуловимым движением он схватил парня за правую руку и резко, до хруста, крутнул её ему за спину, одновременно цапая за волосы.
Парень согнулся, и губошлёп врезал ему ногой по лицу.
Подлетели остальные омоновцы, навалились кучей.
— Ты меня хотел убить?! Меня?! — хрипел один. — У меня двое детей?!
— Чеченов защищал?! — орал другой. — Чеченов, падла?!
— Против власти, сука?! — как заведенный, приговаривал третий. — Против власти?!
Омоновцы молотили жертву, толкаясь, мешая друг другу. Наконец губошлёп догадался:
— А ну, отойди!
Раздвинув остальных, он размахнулся автоматом и ударил парня в пах. Но тот увернулся, и приклад рассадил ногу.
Снова набросились скопом. А парень метался, вился ужом, выскальзывал, стряхивал с плеч, кусался. Сопя и матерясь, его заваливали, топтали, били прикладами. А он, не чувствуя боли, выплевывая кровь, рычал под ударами. Его опрокинули на спину, навалились. Непонятно, как ему удалось, но парень перевернулся со спины на живот и стал медленно приподниматься, перекошенным ртом ловя воздух.
— Не возьмёте, суки!..  - хрипел он, захлебываясь кровью.
        Удар в голову прикладом был страшный. Парень дернулся и затих.
Губошлёп зажженной сигаретой потыкал ему в лицо, но парень не подавал признаков жизни.
— Готов, — констатировал губошлёп и сплюнул сквозь щербатые жёлтые зубы.
Парня взяли за ноги, волоком потащили наружу. Кровавая полоса тянулась за ним.
Пленники в ужасе отводили, прятали, закрывали глаза.
И всё так же, безучастный, раскачивался сидящий на ступенях омоновец. Взад-вперёд... взад-вперёд...
Болезненным пареньком словно безумие овладело.
— Слушай, давай с тобой вместе!.. — горячечно зашептал он Андрею. — Не дадимся!.. Бежим!.. Убьют так убьют... Лучше от пули... Только не так... Слышишь меня или нет?..
В ответ Андрей улыбнулся кисло и осторожно отодвинулся от него. Паренёк сразу сник, обмяк.
Пришел черёд и Андрея. Глядя в тусклые, глубоко посаженные глазки губошлёпа, он постарался, как мог, дружелюбно улыбнуться.
— Я журналист, — проговорил он медленно, поскольку распухшие губы повиновались с трудом. — Могу документы показать.
— Писака, значит? — презрительно осклабился омоновец и вдруг разозлился: — Из-за вас, сук...
        Удар дубинкой пришелся Андрею по плечу. Он покачнулся.
— За что? — помимо воли вырвалось у него.
— Юморишь? — ухмыльнулся губошлёп. — Раз юморишь, значит, живой еще...
От расправы Андрея спасло появление лейтенанта, плотного блондинистого крепыша. Его ботинки, колени, руки и подбородок были выпачканы грязью. Левая рука обмотана тряпкой, в правой лейтенант держал автомат, к которому были пристёгнуты валетом одновременно два магазина, перевязанных синей изолентой.
— Что тут? Закончили уже? Нет? — хриплым простуженным голосом сердито говорил он. — В чем проблема? Корченюк?!
— Все путём, командир, никаких проблем, — ответил губошлёп.
— В темпе, давайте, в темпе.
— Что мы с этой мразью возимся? — зло сказал губошлёп. — Перестрелять всех на хрен, кому они нужны. По законам военного времени, а? Командир? Руки чешутся шлёпнуть их.
— А не коротки ли руки? — лейтенант скользом глянул на задержанных. Глаза его остановились на пожилом седоголовом мужчине.
У него было красивое благородное лицо с русой бородкой. И был седоголовый совершенно спокоен, невозмутим.
Его хладнокровие, казалось, удивило лейтенанта. Он остановился перед пленником, неторопливо разглядывая его. На плохо выбритом, испачканном грязью усталом лице офицера залегли глубокие морщины.
— Ну? Чего молчишь? — гаркнул седоголовому губошлёп.
        Что-то похожее на улыбку тронуло бескровные губы пленника.
— Жду, когда вы успокоитесь. — Казалось, он совершенно не боялся.
— Ты не скалься, сука!   рявкнул омоновец и рассчитанным тычком палки в солнечное сплетение скрючил седоголового. — Умный больно?.. Ни хрена они хорошего обращения не понимают, — пожаловался губошлёп лейтенанту.
— Стыдитесь, молодой человек. — Седоголовый снова стоял прямо, только легкая испарина появилась на высоком лбу. — Пора уже стыдиться содеянного.
— Ну и ну! Ну, умора! — захохотал омоновец, хлопая себя по ляжкам. — Вот это наглость! Дай я его сделаю, командир! — с полублатным придыханием попросил губошлёп лейтенанта и запритопывал от нетерпения, так ему хотелось разделаться с пленником.
Брезгливым движением лейтенант отстранил губошлёпа и негромко велел седоголовому:
— Убирайся отсюда. Иди, иди.
Омоновцы оторопели.
— Вы очень любезны, — сказал лейтенанту, чуть приметно дрогнув голосом, седоголовый. — Благодарю...
        Медленно, настороженно он направился к выходу.
        -Ты чё, командир, в натуре? — чуть ли не заверещал губошлёп. — Ты его отпускаешь, что ли?
Вместо ответа лейтенант посмотрел на омоновцев.
— Не тяните! — велел он, и в голосе его звучало раздражение. — Нет времени на ваши... тары-бары. — Лейтенант взглянул на губошлёпа и вдруг рявкнул: — Понял, нет?!
— Ясно, понятно! — вздрогнул тот.
        Во дворе прозвучала короткая очередь.
— Надо было проводить, — ухмыльнулся губошлёп.
Залыбились и остальные омоновцы.
Лейтенант досадливо поморщился и, устало забросив за плечо автомат, угрюмо пошел из подъезда.
По совершенно белому лицу худого паренька обильно текли крупные капли.
— Как же так? Как же так? — обречённо шептал он помертвевшими губами. — За что же, за что же все это мне?
— Земляк, а ты чего раскис? — подошел к нему губошлёп. — Тебе, что — хреново? — с деланным сочувствием поинтересовался он.
Паренёк вьшученно улыбнулся:
        -Мне нужен врач.
Губошлёп хохотнул.
        -А гробовщик тебе не нужен? Что молчишь, язык в жопу ушёл?
Паренёк попытался подобострастно улыбнуться. Он не отрывал беспокойного, умоляющего взгляда от омоновца, его била дрожь.
— Ты прямо обделался со страху, а? — забавлялся губошлёп. — Не ссы, зёма, все там будем.
— Что вы хотите со мной сделать? — Паренёк тяжело дышал открытым ртом.
— Угадай, — осклабился омоновец. Он явно любовался собой: сильным, властным, могущественным.
        Глаза у паренька сделались тусклыми, челюсть отвисла.
— Ка-а-ак? За-а-ачем? — простонал он и заторопился, говоря навзрыд: — Нет! Нет! Подождите! Вы не можете этого сделать! Ради Бога, подождите! — Паренек непроизвольно схватил омоновца за руку.
— Убери лапы, падла, — оскалился тот.
        Паренек поспешно отдёрнул руку.
— Нет... Нет... Пожалуйста! — не крикнул, а тонко простонал он. — Вы должны подождать!
        Губошлёп схватил его за волосы, повернул лицо к себе:
        -Не надо на меня так душещипательно смотреть. Я тебе, козлу, ничего не должен!
Паренёк упал на колени.
— Выпустите меня отсюда! — в ужасе запричитал он. — Выпустите, я хочу выйти! Мамочка! Мама, помоги мне! Я хочу жить, — рыдал он, — я хочу жить, не убивайте меня!
— Все хотят жить, я тоже, — процедил губошлёп. Он смотрел на пленника со злобным торжеством, упиваясь его беспомощностью.
Профессия журналиста Андрея ко многому приучила, но этого выносить он больше не мог, закрыл глаза, на лбу выступил пот.
        Паренёк затравленно озирался по сторонам.
— Боишься, сука? — прошипел губошлёп, зверея. — А там не боялся? Там ты смелый был, а?! Как наших ребят убивать, так смелый?! Ты у меня, падла, на брюхе будешь ползать передо мной.
Мощный удар сбил паренька с ног, он тонко вскрикнул, и губошлёп ударил его еще раз, злее и жестче.
— Помогите! — взмолился паренек. — Помогите... спасите...
        Губошлёп бил его расчетливо, норовя попасть заляпанными грязью ботинками в лицо. Паренек попытался заслониться руками. Тогда губошлёп резким рывком поставил его на ноги, схватил за отвороты куртки и, придыхая, принялся деловито бить коленом в низ живота. Не утерпели и остальные омоновцы.
Избивали паренька долго и упорно, он падал, его пинали, поднимали за шиворот, снова били.
Раскачивался на ступеньках лестницы молодой омоновец. Взад-вперед, взад-вперед...
Из ушей истязуемого текла кровь, из разбитого рта показался кровавый пузырь. Паренёк даже уже не стонал
Губошлёп схватил его за шиворот, пнул: "Пошёл, морда, упирается!" — и, багровый от натуги, поволок во двор. Следом двинулись мордоворот и чернявый омоновец, который что-то жевал, мерно двигая выпуклыми челюстями.
Во дворе губошлёп отпустил паренька, отдышался. Равнодушно сказал пленнику:
— Иди, ладно.
На разбитых губах паренька появилась неуверенная улыбка. Избитый, оглушённый, он еле поднялся на ноги. Его шатало.
Омоновцы смотрели на него.
— Иди, иди, — кивнул губошлёп.
Паренёк, все еще не веря, медленно побрел от них, неуклюже, со страхом переступая слабыми ногами.
— Эй! — окликнули его, и паренёк покорно замер. — Ты не в ту сторону пошёл. Иди сюда, падла!
Паренёк побрел к омоновцам.
— Ползи! — велели ему.
И он, сотрясаясь в беззвучных рыданиях, пополз по подмерзшей грязи.
— Ну, кто? — посмотрел на приятелей губошлёп.
— Давай на пальцах, — предложил мордоворот. — Раз, два, три!
— Мой, — сказал чернявый, продолжая мерно двигать выпуклыми челюстями.
Неожиданно паренёк перестал ползти. Сел на корточки и завыл по-собачьи. И столько боли, столько плача было в этом вое, где-то на улице ему отозвалась собака... потом откликнулась ещё одна... потом ещё.
И вот уже громкий, протяжный, тоскливый вой заполнил весь квартал.
Мерно двигая челюстями, чернявый приблизился к пареньку.
Короткая, на два патрона, очередь — и паренёк покатился, разбрызгивая по земле кровь, которая сильными толчками выплёскивалась из раны на груди.
Две тусклых латунных гильзы запрыгали по земле. Одна упала в лужицу крови, зашипела.
На лицах убийц не отражалось никаких эмоций.
Паренёк скорчился ничком, ноги еще конвульсивно подёргивались.
Неподалеку, с вывернутыми карманами, лежал седоголовый. Лицо в синяках и кровоподтёках, под головой натекла кровавая лужа, глянцево поблескивающая в свете фонарей.
Губошлёп подошел к неподвижному телу седоголового, мыском ботинка повернул голову со слипшимися от крови волосами.
Входное отверстие на затылке, выходное пришлось на левый глаз, вместо которого темнел сочащийся кровью провал.
Брызнула сквозь щербатые желтые зубы слюна.
Губошлёп передернул затвор и с ненавистью, злорадством и удовольствием всадил в неподвижное тело длинную очередь.
А собачий вой все не стихал, все полнил затаившийся квартал жуткий в своей безысходной тоске.

Шмон в подъезде был в разгаре, когда вернулся губошлёп с подельниками.
И только сейчас омоновец заметил светловолосую девушку с большими зелёными глазами. Он оценивающе ощупал её липким взглядом — от склонённого лица до ног, потом обратно.
— Братва! Братва! Вы туда посмотрите! — игриво воскликнул губошлёп, по-блатному растягивая слова. — Гля, какая курочка! Цып-цып-цып, курочка, потанцуем?
— Да не будет она с тобой, — подзадорил его чернявый, продолжая жевать.
— Она захочет, я уверен, — ощерился губошлёп и вытер рот грязным указательным пальцем.
Девушка беспомощно огляделась, в её зеленых глазах стояли слезы. Скособочась, губошлёп приблизился к девушке. Мосластой крепкой рукой он пригладил её растрепавшиеся волосы. Под ногтями у него темнели грязь и кровь.
Андрей увидел лицо девушки — без единой кровинки, безжизненное, с полуоткрытым ртом. Губошлёп придвинулся вплотную, взял её за подбородок.
— Да не мандражируй ты, — оскалил он щербатые желтые зубы. — Чего трясёшься?
Она подняла руки, а потом снова бессильно уронила их. Тонкие пальцы подрагивали.
Улыбочка не сходила с лица губошлёпа. Он взглянул на приятелей:
— Очень нервная девушка.
— Ну, — подтвердил мордоворот. — Нервная.
Андрей облизнул пересохшие губы и напрягся, подавшись вперед, будто готовясь к прыжку. Кулаки у него непроизвольно сжимались и разжимались.
Губошлёп внезапным движением крепко схватил девушку за плечи и притиснул к стене.
— Ну ты чё, коза? Ты чё, в натуре?
И в ответ — еле слышный шёпот:
— Вы... вы... — Девушка задохнулась. — Вы мерзавец, вот вы кто!
Губошлеп застыл с бессмысленным видом, пытаясь понять сказанное. Смотрел на девушку тупо-удивленно. Наконец сообразил. И это привело его в бешенство.
— Это ты мне? Курва! — Крепкой ладонью он схватил девушку за волосы и ударил затылком о стену. — Да я тебя, падаль, в порошок сотру!
— Не трогай её, обезьяна! — не выдержал Андрей. — Убери свои поганые лапы.
И сразу же без замаха ударил. Кулак врезался омоновцу чуть пониже скулы. Удар был хороший, от души. Губошлёпа отбросило к двери.
Испустив громкий, почти истошный, крик, Андрей мощным рывком метнулся к омоновцу, загораживающему дверной проем. Его плечо, словно таран, ударило губошлёпа в солнечное сплетение. Мгновенно задохнувшийся омоновец взмахнул руками и, распахнув спиной дверь, вылетел через узкий проем во двор.
Андрей прыгнул следом, перескочил через упавшего губошлёпа и бросился в темноту.
В подъезде началась суматоха. Часть омоновцев кинулась за беглецом, остальные занялись пленниками.
Кто-то из омоновцев выстрелил вверх. Зазвенело, разбиваясь, стекло. Посыпалась пыль, зазвякали по полу гильзы. Подъезд заполнился пороховым дымом.
— Всем в угол! — орали пленникам омоновцы. — В угол, я сказал! Опуститься на корточки и башки не поднимать! Быстро, суки! В угол!

        Сзади загрохотали выстрелы, и рядом с головой провизжала пуля.
Другая пуля оцарапала ему щеку, оставив на коже ярко-красную кровоточащую полосу.
Это подстегнуло Андрея, он припустил со всех ног, промчался через открытое пространство полутёмного двора, сходу проскочил выложенный из кирпича детский городок.
Где-то вверху звучно распахнулось окно, и какой-то доброхот заорал истошно:
— Туды он побег! Туды!
Андрей пролетел по цветочным клумбам, перепрыгнул какую-то скамейку и выбежал к угловатым коробкам гаражей. Шмыгнул в тёмный проход.
Гаражи кончились, открылся узкий двор, который начинался мусорными контейнерами.
Со всего маху Андрей споткнулся о распростертое тело, кубарем полетел, не успев ничего сообразить, и растянулся во весь рост рядом с неподвижно лежавшим человеком.
И в этот момент он услышал топот бегущих людей. Оглушительно бухая тяжелыми ботинками, по проходу меж гаражей неслись омоновцы.
Темнота вдруг озарилась мечущимися лучами фонарей. Андрею стало страшно, еще секунда — и его заметят. Решение пришло само собой: он распластался рядом с недвижным телом лицом вниз и замер.
Белые лучи скользнули по распростёртым телам, метнулись дальше. Лежа на животе, Андрей следил за омоновцами. Выждал, когда они свернут за угол, а потом встал, жадно хватая воздух. Быстро осмотрелся — никого. Где-то жалобно подвывала собака.
Человек, лежащий у мусорного бака, был мёртв: затылок разворочен выстрелами, кровь тонкой струйкой пробивалась из-под тела и вялым ручейком извилисто текла по земле. Все говорило о том, что смерть, видимо, наступила внезапно, так как он лежал ничком, уткнувшись лицом в землю.
Секунд двадцать Андрей простоял, слушая тишину и гадая, что делать дальше. Затем кинулся в ту сторону, откуда пришел, в проход меж гаражей. Бежал мягко, старался не топать, пружинить.
Промчавшись темным проходом, он выскочил во двор, обогнул дом и остановился.
Вдали показались силуэты людей. Навстречу бежали. Сверкнули мечущиеся лучи сильных фонарей. Шарили, перекрещивались.
Слева у стены Андрей боковым зрением заметил наполовину закрытую решеткой подвальную яму с темным запыленным окном. В отчаянии рванулся туда, упал на четвереньки и, сдирая пальцы, принялся поднимать решетку. Удалось. Протиснулся под решетку, подошвой вышиб стекло, торопливо свесил ноги в окно. Ноги не достали пола, в пальцы врезалось стекло. Ища опору, Андрей суетливо шарил по стене кроссовками. Но, услышав приближающийся топот, разжал пальцы и полетел вниз, в густую темноту. Упал, опрокидывая какой-то хлам, на пол.
Сверху послышался топот
Стараясь не шуметь, Андрей на четвереньках, на ощупь, отполз подальше от окна и затаился.
Окно озарилось сверкающими вспышками: омоновцы провели профилактику подвала.
Когда топот омоновских ботинок стих в отдалении, Андрей поднялся на ноги. Пошарил в карманах, нашел зажигалку. Мародёры не заметили её при шмоне.
Подвал был завален всяким хламом. Маленький огонёк зажигалки высветил бочку, письменный стол, стопки старых газет, еще какую-то рухлядь, отслужившую свой бытовой век.
Увидел дверь, поторкался в неё, но быстро понял: выхода нет. Дверь заперта! Андрей почувствовал себя в западне. В окно нельзя. Начнешь выбивать дверь — услышат, прибегут и пристрелят. Влип! Стоило вырываться из плена, чтобы попасть в западню. Но все же уж лучше оставаться здесь в относительной безопасности, а чему бывать — того не миновать.
Вдруг мелким ознобом заходил бетонный пол, донесся лязг танковых гусениц и отдалился куда-то в сторону.
Андрей протиснулся в угол между стеной и столом, прикрыл себя попавшей под руку коробкой, повозился, устраиваясь поудобнее и, расслабленно откинувшись к стене, затих. Напряжение дало о себе знать: его трясло, он чувствовал себя обессиленным, вымотанным. Им овладела глубокая апатия. Сонливость медленно окутывала его, Андрей закрыл глаза и почти тотчас же заснул.

        Большой "дальнобойный" трейлер приткнулся к тротуару поперек улицы, почти перегородив её от парапета до газона. Дверцы прицепа были распахнуты. Двое коротко стриженных крутоплечих парней в кожаных куртках шустро скидывали вниз небольшие серые картонные коробки.
Еще трое парней, таких же мощных, в таких же кожаных куртках, ловили коробки и складывали их в стоявшую рядом "Ниву". Работали молча, сноровисто, споро. Слышалось только сопение,
Шум автомобильного мотора парни услышали издалека. Насторожились
Вспыхнул яркий свет фар, на безлюдной улице показался мощный "Урал".
Ждать, когда он приблизится, парни не стали, быстро погрузились в "Ниву". Мотор завелся сразу, взревел, и машина, резко набирая ход, проворно помчалась по тротуару и скоро исчезла из виду,
Рыча и урча, "Урал" подъехал к трейлеру. Из кузова спрыгнули на землю несколько омоновцев, из кабины показался офицер, на груди у него висел короткоствольный АКСУ.
Спрыгивать на землю офицер не стал, остался на подножке. Спокойно стоял, покуривая, смотрел, как подчиненные сноровисто перекидывают из трейлера в кузов "Урала" серые картонные коробки.

Сон его был неглубок и зыбок. Проснулся Андрей оттого, что замёрз. Он шумно, тяжело выдохнул, с трудом открыл глаза и не сразу понял, где находится.
В подвале было совсем темно. На оконном проеме и металлической решетке плясали отблески большого пожара: горел Дом Советов.
Андрей лежал и медлил, не было никакого желания подниматься. Внезапный шорох заставил его вздрогнуть. Щелкнул зажигалкой, трепещущий язычок пламени выхватил из мрака угол, в котором промелькнула серая тень.
Крыса.
У Андрея отлегло от сердца. Он мотнул головой, отгоняя остатки сна, встал и, пытаясь отвлечься от тягостных мыслей, нервно прошелся по подвалу. Из-за беспорядочно наваленного хлама ходить было трудно, но он не оставил своего занятия. Да и согреться помогало.
Снаружи негромко, совсем неубедительно хлопнул выстрел из пистолета. Ответный треск автоматных очередей был заполошным, беспорядочным. Возникла перестрелка. В ответ на редкие одиночные выстрелы раздавались длинные автоматные очереди.
Доносящаяся стрельба то усиливалась, то затихала.
Кто-то промчался мимо подвала.
Следом прогромыхали торопливые шаги. Раздались крики, ругательства, топот.
Ночью охота за людьми была в полном разгаре
Андрей вернулся в свое убежище. Посидев немного, решил, что, загибаться на бетонном полу нет смысла. Он распотрошил стопку газет, постелил их на пол. Другую пачку подложил под голову и вытянулся. Поворочался немного, пытаясь устроиться поудобнее.
Вновь неподалеку послышался шорох. Выждав, Андрей достал зажигалку, зажёг.
Крыса метнулась за коробки.
На улице снова раздалась стрельба. Сухие автоматные очереди звучали одна за другой.
Не лежалось. Андрей встал и прошелся по подвалу — от стола до стены.
Он расхаживал, кружил по подвалу, засунув руки в карманы плаща, подняв воротник, втянув голову в плечи, чтобы спастись от ночного холода... и развеяться от нелегких дум.
Снаружи послышались крадущиеся шаги.
— Я туда уже ходил, — донесся негромкий возбужденный голос, — все перекрыто. Везде патрули рыскают...
— Тихо, — оборвал говорившего хрипловатый голос немолодого человека. — Кажется, сюда идут. Давай шустро в яму. Звякнула металлическая решетка. Андрей понял: за окном свои. Окно закрыла тень, в подвал опускался человек.
— Ребята, не пугайтесь, — негромко сказал Андрей. — Здесь свои.
        Ноги человека сразу же исчезли.
— Там кто-то есть, — раздался испуганный голос.
— Свои, свои, — успокаивающе сказал Андрей. Подождал отклика и, не дождавшись, добавил: — Спускайтесь, пересидим. Давайте я помогу.
— У тебя там все спокойно? — в хрипловатом голосе звучало подозрение.
— Как в склепе, — усмехнулся Андрей.
Снаружи переговаривались приглушенными голосами. Почти шепотом. Наконец решили последовать совету Андрея.
Их оказалось двое. Немолодой крепко сбитый мужчина и белобрысый коренастый парень лет двадцати.
— Что наверху? — поинтересовался Андрей.
— А-а... — Пожилой обречённо вздохнул. Помолчал. — Мы по коллектору выбрались, да не успели из люка вылезти, как на патруль напоролись. Еле нога унесли...
— Выход отсюда есть? — спросил парень.
— Только через окно. Дверь заперта.
— Ничего, что-нибудь придумаем, — сказал пожилой и протянул Андрею руку: — Николай Иванович. — Кивнул на парня: — А это Сергей.
— Андрей. — Свиягин пожал протянутые руки.
Фамилии свои никто не назвал, да это сейчас и не требовалось.
— Ну, вот и познакомились, — заключил Николай Иванович.
        Он подошел к окну, послушал.
— Спит Москва, спит, — негромко проговорил Николай Иванович, — а приходили бы на митинг к Дому Советов каждый день по полмиллиона, и "они" бы не то что стрелять, оцепление не посмели бы поставить.
— Хватило бы и ста тысяч, да только и их не нашлось, — сказал Андрей, и распухшие губы его перекосила злая усмешка. — В Москве революции — безнадежное дело. Слишком она сейчас воровской... коммерческий город.
— Похоже на то, — согласился Николай Иванович. — Но Москва — это еще не вся Россия. И терпение народа не беспредельно. Еще полыхнет по-настоящему.
— Это вряд ли, — возразил Андрей. — Сегодня Дом Советов за колючей проволокой, а завтра — вся Россия.
Молчавший до этого, Сергей зло прищурился:
— Денег не хватит, чтобы опоясать проволокой всю Россию.
— Помогут, — усмехнулся Андрей. — Янки, немцы... Весь так называемый цивилизованный мир.
Услышав на улице шаги, притихли.
— А мы ведь все равно победили, — улыбнулся Николай Иванович. — Этим, которые миллионы нахапали, которые сейчас у власти, не нужна была наша кровь. Они же просто воры. А вор мокрушнику не товарищ. Мокрушники повязали их этой кровью. И они теперь будут отмываться и заложат мясников. Вот если бы все кончилось бескровно, вот тогда бы они сговорились. А теперь они перегрызутся и свалятся. Только терпение.
— Свалятся они, дождёшься, — хмыкнул Сергей. — Заваливать этих сволочей надо! Угощать их тем, чем они всех потчуют, страхом.
— Быть такими же, как они, мы не можем,— возразил Андрей.
        -А раз не можем, конец нам! — отрезал Сергей.
— Я не кровожадный человек, — вполголоса проговорил Николай Иванович. — И совсем не жажду крови палачей и их хозяев, но справедливость должна быть восстановлена. И не только на том свете, но и на этом.
— Вот именно, — кивнул Сергей и горячо воскликнул: — Вот и я о том же! Или мы их, или они нас. Третьего не дано... Главное, чтобы народ расчухался. И тогда мы всыплем этим говнюкам. Так, что они забудут, на каком свете находятся.
— Нравится мне твоя уверенность,   усмехнулся Андрей и с горечью продолжал: — Только, к сожалению, народ не поднимется. Забудь об этом. Результатом насилия, скорее всего, станет массовая покорность, люди затихнут и перестанут громко роптать. Они будут унижаться перед властью и терпеливо ждать очередной порки... Будут понижать голос, говоря самые безобидные вещи, держаться друг от друга подальше, чтобы не создавать скоплений под бдительным оком начальства... будут поглядывать на прилавки и довольствоваться одними запахами съестного. — Он говорил еле слышно, но с такой силой, с такой убежденностью, с таким напором. И — с яростью. С яростью обреченного. — Наш народ так послушен кнуту, что власть уверена в его покорности и безропотности.
— И ты в этом уверен? — спросил Сергей, едва ворочая непослушным от злости языком.
Спокойствие вернулось к Андрею:
— Я в этом не сомневаюсь.
— Плевал я на то, что ты обо всем этом думаешь! — Голос Сергея срывался, губы нервно подрагивали. — Слушай, а почему бы тебе не заткнуться?
— Возьми себя в руки, Сергей! — укорил его Николай Иванович.
— А чего он несёт?! — огрызнулся Сергей, злой и взвинченный.
— Надо быть честным до конца, — спокойно ответил Андрей.
Парень посмотрел на него с нескрываемой враждебностью, но смолчал, отвернулся.
Тёмные глаза Николая Ивановича мягко глянули на Андрея из-под кустистых бровей.
— А вы не страдаете избытком оптимизма, — заметил он.
— Я журналист. Наблюдатель. И профессия моя к оптимизму не располагает.
— Писака... — презрительно фыркнул Сергей, почти так же, как совсем недавно широкогубый омоновец.
— Сергей! — прикрикнул на парня Николай Иванович. Спросил Андрея: — Ну и что вы предлагаете?
Андрей ответил нехотя:
        -Не пили бы, не балабонили попусту, не дали бы себя погубить. — Помолчав, добавил: — Самоуважение нам нужно.
Сергей не выдержал долгого молчания.
— А мне, единственное, что сейчас хочется, — держать оружие в руках.
— Собираешься воевать с ними в одиночку? — не скрыл иронии Андрей.
        Парень взглянул на него с неприязнью, но на вопрос ответил:
        -Почему бы и нет? Лучше уж кровью захлебнуться, чем дерьмом.
Долго молчали.
С улицы доносился неясный шум, невнятные команды. Вдалеке послышался захлебывающийся вой сирен. Приблизился. Вновь отдалился.
— Но, тем не менее, мы еще на свободе... — задумчиво проговорил Николай Иванович.  - Это обнадёживает, а?

Усиленно работая локтями, из переулка выскочил молодой парень и пересёк улицу. Бежал он из последних сил.
По пятам за ним следовал милицейский уазик с потушенными фарами. В нем сидели два омоновца, курили, равнодушно наблюдая за бегуном.
Парень свернул в боковую улочку и понял, что сделал ошибку. Улочка заканчивалась тупиком. Парень обречённо остановился, медленно повернулся лицом к преследователям.
Уазик приблизился. Ярко вспыхнули фары, ослепив парня. Хлопнули дверцы.
Резко пророкотала длинная автоматная очередь.
Парня словно подбросило вверх, потом швырнуло назад, ударив затылком о шершавую стену, тело на миг замерло под градом всаженных в него пуль, затем медленно поползло вниз, оставляя на стене разлапистое темное пятно
Омоновцы постояли недолго, докуривая.
Снова хлопнули дверцы, фары потухли. Машина задом выехала из узкого тупика, развернулась и быстро скрылась в темноте.

Андрей кружил и кружил по подвалу.
— Да не мозоль ты глаза, — не выдержал Сергей. — Присядь, что ли.
— Я и без тебя решу, сидеть мне или стоять, — огрызнулся Андрей.
— Ради Бога, перестаньте, — взмолился Николай Иванович. — Давайте не будем ссориться... хоть сегодня.
Помедлив, Андрей шагнул к Сергею. Улыбнулся, и улыбка была искренней и дружелюбной.
— Прости, не хотел тебя обидеть. Просто не могу больше выносить эту клетку.
- Не бери в голову. Все в порядке.
        Андрей подошел к окну, постоял.
— Схожу-ка я, пожалуй, на разведку, — решил он.
— По-моему, не стоит рисковать, — возразил Николай Иванович. — Лучше пересидеть, дождаться окончания комендантского часа. Не будут же эти головорезы дежурить вечно, приедут другие, может быть, не такие злые, менее замаранные в крови.
— А может, стоит попробовать? — загорелся Сергей. Предложил Андрею: -  Пойдем вместе? Так будет проще.
Андрей покачал головой:
— Одному сподручнее.
— Как знаешь, — обиделся Сергей.
— Будьте осторожны... — попросил Николай Иванович и суеверно постучал костяшками согнутых пальцев по столу. — Может, пронесёт.
Сергей помог выбраться Андрею на улицу — в яму.
— Ну, чего? — шёпотом спросил он. — Тихо?
Осторожно, стараясь не звякнуть, Андрей приподнял решетку.
Вокруг было тихо и пустынно, он не уловил ни единого движения.
— Вроде спокойно, — сообщил Андрей в подвал.
— Удачи тебе, — пожелал Сергей.
Страшно было сделать первый шаг, уводящий от безопасности подвала, пусть и относительной. Андрей вытер повлажневшие ладони о полы плаща. Медлил. Наконец набрался решимости, сделал глубокий, во всю грудь, вздох и заставил себя протиснуться под решётку.

Горели фонари, редко светились окна.
Собранный, готовый к любым неожиданностям, Андрей перебежал открытую, просматриваемую насквозь улицу и очутился в полутёмном дворе. Прижался к стене, успокаивая дыхание.
В следующее мгновение он напрягся, потому что услышал шум автомобильного мотора, короткую автоматную очередь, вскрик. Не раздумывая, Андрей отскочил в сторону и пригнулся, прячась за какой-то легковой машиной...
...Петляя по темным закоулкам, то и дело оглядываясь, озираясь, чутко прислушиваясь, он торопливо шагал вперед.
Скоро Андрей убедился в том, что весь квартал наводнен омоновцами и солдатами, без предупреждения стреляющими в любого прохожего, который кажется им подозрительным. И выбраться отсюда невозможно.
...Таясь в одном из переулков, Андрей услышал музыку, она доносилась с соседнего двора.

В полутёмном дворе стояло несколько милицейских машин, в одной гоняли магнитофон:
Путана, путана, путана...
Ночная бабочка, но кто же виноват...
По всему двору валялись окровавленные безжизненные тела. Многие были раздеты. Чернели лужицы крови.
В разных местах двора омоновцы расстилали на земле большие куски целлофановой плёнки, потом стаскивали на них изрешеченные пулями трупы и поливали чем-то из канистр. После чего укрывали тела новым слоем пленки, поджигали. Сожжённые таким образом тела даже самые ближайшие родственники опознать уже не смогут.
Свою работу омоновцы делали без спешки, без суеты — размеренно и буднично. Лишь иногда кто-нибудь отходил к машине, чтобы взять бутылку водки и тут же, на месте, прямо из горлышка утолить жажду.
Лежа за хилым кустиком, Андрей наблюдал за происходящим. Его била нервная дрожь, дыхание перехватывало, в горле клокотал крик и, чтобы не сорваться, он до боли закусил губу. Но когда трупы занялись огнем, и едкий, чадный дым пополз по двору, к горлу Андрея подступила тошнота. Едва сдерживая рвоту, он часто задышал открытым ртом.
Неподалеку остановились два омоновца. Один из них держал в руке пиджак, придирчиво разглядывая его.
— Говорил же тебе, — бурчал он, — сними пиджак. Или хотя бы в грудь не стрелял.
— Да он, падла, дёрнулся, — оправдывался другой омоновец. — Я в голову целил.
— Уйди, сука, пока кости тебе не переломал. Такую вещь испортил!
— Да ладно тебе, может, заштопать?
— Заштопать, — передразнил первый омоновец и отшвырнул пиджак.
Второй омоновец подобрал его, повертел, разглядывая. И со вздохом сожаленья бросил в огонь.
Неверной походкой первый омоновец направился в сторону Андрея. Тот напрягся, руками зашарил по земле. Нащупав обломок кирпича, сжал его.
Но омоновец не видел Андрея, он пристроился у куста, широко расставил нога и со смаком, постанывая, пустил струю. Справив нужду, омоновец непослушными пальцами начал застегивать ширинку и — заметил Андрея.
Раздумывать времени не было: в тот момент, когда рука омоновца коснулась автомата, болтавшегося на груди, Андрей широким, размашистым движением, вложив в него всю силу, нанес врагу удар.
Камень хрустко врезался в висок. С волос на шею потекли бурые капли. Омоновец хрюкнул и мешком осел в грязь.
Во дворе занимались своим делом, никто внимания на происшедшее не обратил.
Распластавшись по земле, почти касаясь её щекой, Андрей сантиметр за сантиметром отползал от опасного места.
Он был уже у мусорных контейнеров, как сзади раздались всполошенные крики, ударила очередь.
Рывком вскочив на ноги, Андрей пригнулся и бросился к мусорным бакам. Когда он обогнул их, впереди тоже начали стрелять.
Андрей заметался. Оставалось только одно — попытаться укрыться в ближайшем подъезде. К нему и рванул Андрей. Стрелой влетел в подъезд. Хлопнула дверь.
Омоновцы услышали, несколько человек побежали к подъезду.
Андрей нажал кнопку вызова лифта, а сам опрометью бросился по обшарпанной лестнице вверх.
Он был уже на площадке последнего этажа, когда в подъезде послышались топот и ругань омоновцев.
Торчащая у стены короткая металлическая лесенка вела на чердак. Тусклым металлом отливал квадратный люк. На железных дужках висел внушительный амбарный замок.
Андрей не стал терять времени. Вскарабкался наверх и, упёршись спиной в оцинкованную крышку, попробовал приподнять её. Крышка даже не пошевелилась. Еще одно усилие. Сухо затрещало над головой ломающееся дерево, а гвозди начали выходить из пазов.
Топот омоновцев слышался уже на лестнице.
Андрей стиснул зубы, напрягся и нажал крышку так, что гвозди, удерживающие горизонтальную дужку, полезли. Еще одно незначительное усилие, и люк, наконец, открылся. Задыхающийся от напряжения, Андрей с трудом поднялся по двум последним перекладинам лестницы, ухватился обеими руками за края люка и рывком взметнул свое тело в темное нутро чердака.
Откуда-то из чердачной тени шарахнулся перепуганный голубь. Не обращая на него внимания, Андрей упал за вентиляционную трубу и замер, застыл, затаив дыхание.
Голоса омоновцев раздались на площадке. Андрей услышал, как заскрипела под грузным телом лесенка.
Яркий луч осветил темноту чердака.
Ударила автоматная очередь. Пули впивались в птичий помет, в пыль, прошивали дранку и штукатурку, застревали в стропилах.
Неожиданно автомат заглох. Сразу же погас и фонарь. Снова стало темно.
Андрей опять услышал голоса омоновцев.
— Чего ты?
— Патроны кончились. У тебя есть?
— Расстрелял уже.
Заскрипела лесенка — омоновец спускался.
— Ладно, пошли. Куда он, падла, денется.
— А может, там его и нет?
— Может, и нет. В квартиру какую пустили, суки.
Они переговаривались громко, топтались. Ждали лифта. Наконец он подошёл.
Андрей лежал до полной тишины, пока не хлопнула подъездная дверь, потом встал, перепачканный чердачной пылью. Немного подумав, прошел к смотровому окну, щелкнул ржавыми шпингалетами и выбрался на покатую крышу, покрытую тонкой ледяной корочкой.
Отсюда ему открылась окрестность. Картина была унылая, удручающая.
Улица, на которой танковые гусеницы оставили жирные следы, пустынна. Прямо посередине мостовой стоит сожжённый автобус, собака поскуливает, обнюхивая двери.
Во тьме, невидимые, гудели, рокотали танки, ревели моторы БТРов. Доносились автоматные очереди, неразборчивые слова команд, выкрикиваемых в мегафон.
Такого русская история еще не знала, чтобы в столице государства, в самом центре Москвы был создан настоящий концентрационный лагерь со всеми необходимыми атрибутами: колючей проволокой, собаками, кордонами автоматчиков.
Справа белой громадой возвышался Дом Советов. На многих этажах его все еще бушевал пожар, через выбитые окна вырывались языки пламени, густой черный дым клубился к небу, застилая верхнюю часть здания.
Вдруг уши Андрея резанул жуткий, наполненный отчаянием крик.
Он принесся со стадиона, расположенного совсем рядом, слева.

Омоновцы развлекались.
По футбольному полю, на которое согнали не меньше тысячи задержанных, метался милицейский уазик. Водитель направлял машину на людей, гонял, преследовал их. У несчастных почти не было возможности отскочить, иные, недостаточно проворные, едва успевали увернуться, когда от колес их отделяли считанные сантиметры. А кто-то и не успевал…
Водитель заставлял автомобиль крутиться на месте, сдавал назад, резкими рывками бросал вбок.
Люди шарахались, метались, кидались врассыпную. Некоторые пытались покинуть поле, но омоновцы автоматными очередями загоняли пленников обратно.
Остервенело лаяли заходившиеся от злобы овчарки, рвались с поводков, кидались на людей.
С гостевой трибуны за забавами омоновцев наблюдал молодой широкоплечий майор. Он хмуро курил, жесткое, неулыбчивое лицо его время от времени кривилось в нервной гримасе.
Наконец водитель натешился, остановил машину. Вышел мешковато, пошатываясь, — щуплый, невзрачный. И тут же заорал, "шутя":
— А ну, падлы, разойдись!Всякие сборища запрещены. - И дал по толпе неприцельную очередь.
        Пули рвут одежду, кровь брызжет из ран. Кто-то закричал, кто-то рухнул.
— Умрешь от всех вас! -  хихикнул щуплый, обводя пленников мутным, плывущим взглядом.
И засмеялся — сперва тихо, но затем, не в силах сдержаться, разразился громким истерическим хохотом, содрогаясь всем телом. Чтобы не упасть, ему пришлось опуститься на колени. Постепенно хохот его перешел в рыдания, воющие, надрывные.
К нему подбежал крепкошеий верзила. Маленькую головку его совсем не было видно в массивных плечах..
— Ну ты че, Храмов? — забасил он, склоняясь над рыдающим приятелем. — Ты че, в натуре, успокойся.
        Рядом стояли ящики с водкой — "Столичной", в литровых бутылках.
Верзила схватил одну, сунул её щуплому:
— На вот, прими. Успокойся.
Щуплый взял бутылку, прильнул к горлышку и, жадно всхлипывая, стал пить.
— Господи! — выдохнул кто-то из пленников. — Почему не доходят до Тебя молитвы наши?
- Что такое? Кто вякнул? -  Верзила отыскал взглядом говорившего, глаза его сузились.
— Что же вы, убийцы, творите? — не испугался пленник кряжистый седобородый старик. — Что же вы делаете с народом?
По лицу омоновца расползлась широкая пренебрежительная ухмылка:
— Это кто народ? Вы, что ли, совки? Быдло!
— Какая же мать тебя родила? — с жалостью проговорил старик.
         Верзила шумно выдохнул через нос.
— Всё, сука! — рявкнул он. — Прощайся с жизнью. На колени, падла!
— Преклонять колени стоит только перед Господом Богом, — сурово сказал старик, осеняя себя широким крестом. — Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят.
Очередь прошила ему плечо, он пошатнулся^ но на ногах устоял. Зажимая простреленное плечо, смотрел на верзилу твердо и даже властно.
Верзила снова вскинул автомат.
К нему, прихрамывая, бросился коренастый рыжеусый омоновец,
до этого с угрюмым видом наблюдавший за происходящим:
— Не стреляй! Он же раненый.
Сгорбив могучую спину, верзила тупо, исподлобья уставился на него.
— Ранен, но не убит же, — изумился он наивности сослуживца. — А мы раненых в плен не берем.
И автомат задрожал в его руках. Очередь швырнула старика на землю.
Рыжеусый омоновец стиснул зубы. Молодое скуластое лицо его в легких, едва заметных оспинах было бледным.
Добив пленника, верзила вернулся к щуплому, который сидел на корточках и глухо мычал и стонал.
— Ну как ты, Храмов? — склонился над ним верзила. — Оклемался?
— Путем... — покивал щуплый. — Все путем, братан.
        Верзила помог ему подняться на ноги, и тот медленно, словно крадучись, приблизился к толпе пленников.
— Ну что, падлы? — покачал он головой. — Жить хочется? — И утвердительно кивнул: — Жить всем хочется.
Щуплый судорожно провел рукой по лицу, мутные блуждающие глазки его остановились на плечистом румяном парне.
— Это ты Лёху убил? — спросил его щуплый вкрадчивым тоном.
        Парень напрягся, слегка подался назад и сглотнул комок в горле.
— Я в жизни никого не убивал, — сказал он дрогнувшим голосом.
— Хочешь сказать, я вру? — с обидой произнес омоновец. — А кто Лёху грохнул? Ты?! Ты?! — взвинченно закричал он, метаясь среди пленников. В дергающихся уголках его рта собралась пена,зрачки расширились. — Убью, падлы! Урою всех!
        Затвор автомата в его руках лязгнул, досылая патрон в казенник. Кадык у омоновца нервно двигался вверх-вниз, челюсть начала трястись, на губах вскипала пена.
— Из-за вас, сук, и я должен бояться?! — оскалился щуплый.
Внезапно он заскрипел зубами, застонал и, слегка присев, упал навзничь, забившись в конвульсиях. На губах его пузырилась желтоватая пена.
К нему бросились пленники — помочь, но верзила расшвырял их. Бережно взяв щуплого на руки, он понес его к машинам, стоявшим у трибун.
Мрачное лицо рыжеусого омоновца дергалось мелкими пробегавшими судорогами, внезапно он почувствовал на себе взгляд.
На него смотрел пожилой пленник с усталым морщинистым лицом.
— Ну, что глядишь?
— Закурить не найдется? — с виноватой улыбкой сказал он. — Спасу нет больше терпеть.
        Отказывать омоновец не стал. Закурили.
— Не сиделось вам дома... — первым нарушил затянувшееся молчание омоновец. — Зачем вы туда полезли, дураки?
— А затем, что лично я не хочу жить в обществе волков, — ответил пленник. Губы его искривила невеселая усмешка, он невольно повысил голос: — Теперь в чести только чистоган, и каждый — только за себя! Одно на уме: солидный капитал... Жрать, пить, веселиться... — Его голос наполнился болью и яростью: — Все оподлилось! Предавай, убивай — все с рук сойдет. Раньше такого у нас не было. Так вот, в таком мире, где каждый только за себя, а на остальных — наплевать, я жить не хочу и не могу. Потому и пошел к Дому Советов.
Омоновец слушал, жадно сося сигарету, будто сейчас выхватят её у него из губ.
— Складно, — деланно хмыкнул он. — Маловероятно, конечно, но складно.
Пленник едва заметно усмехнулся, но все так же зло, криво, а затем жестко сказал:
— Что вы делаете? Кого защищаете? Мафию и воров? Вы никогда себе не простите, что испачкали руки кровью людей. Не будет счастья в ваших домах. Поверьте уж мне, старому человеку... Не завидую я вам тогда.
— На жалость бьешь?
Пленник улыбнулся примирительно:
— На сочувствие.
— Вот и подумай лучше о себе, — отрезал омоновец. Прихрамывая, он направился к ящикам с водкой, но на полпути передумал. Вернулся. В лице его появилась жестокость.
— Черноту ненавижу! Всю Россию под себя подгребли, суки! — сказал он, медленно выговаривая слова побелевшими от бешенства губами. — Баб наших трахают. На рынках, куда ни погляди, везде черножопые. И на улицах. И борзые, падлы, стали. Перестрелять всех к чертовой матери! И вас, защитничков. Вы же чеченов защищали. Чеченов?!
Пленник чуть заметно улыбнулся и тихим голосом, почти шепотом, произнес:
— Ты хоть сам-то этому веришь?
Омоновец угрюмо мотнул головой, сказал хрипло:
— Пошли!
Пустил пленника первым, сам, прихрамывая, пошел за ним. Верзила проводил их взглядом, на потном лице появилось изумление. Омоновец привел пленника к трибунам. Сейчас, глубокой ночью,здесь было непроглядно темно.
— Переждешь здесь, — кивнул омоновец на скамьи для зрителей. — А утром уйдешь.
— Тебе за это ничего не будет?
Омоновец не ответил. Прихрамывая, пошел прочь.
На территорию стадиона въехал черный "Мерседес". Не доезжая административных зданий, автомобиль остановился.
Первым выскочил плечистый телохранитель, привычно распахнул заднюю дверцу. Из салона легко, даже с некоторым изяществом, вышел невысокий мужчина лет сорока, одетый с иголочки, в добротном кожаном пальто, при галстуке. Смуглое чернобровое лицо окаймлялось аккуратной смоляной бородкой. За смуглым грузно выбрался дородный милицейский генерал.
К приехавшим направился молодой майор. Высокий, подтянутый, он шел вразвалку, легко неся свое сильное тело. На его плече, на ремешке, небрежно висел короткоствольный автомат. Генерал встретил майора властным взглядом.
— Почему до сих пор канителишься? — выразил он неудовольствие. — Плохо действуешь, Черемшанов. Плохо! Ты меня удивляешь. Ну! До утра будем возиться?
— Почему я должен расхлебывать за других? — Майор, чувствуется, взведен до предела.
— Много рассуждаете, товарищ майор! — Генерал передернул своим плотным, упитанным телом. — Это приказ! Нам поставлена задача. Уклоняешься? Саботажник!
— А вы на меня не орите? — Голос у майора усталый, с хрипотцой.
— С кем говоришь? — побагровел генерал. — Под трибунал пойдешь!
- Вместе и пойдем, — хмуро усмехнулся майор и поймал на себе быстрый, изучающий взгляд смуглого
— Зачем же так резко? — проговорил тот с укоризной; голос у смуглого уверенный, привыкший повелевать, но с какими-то неприлично-плавающими интонациями. -  Я, конечно, не военный и ничего не смыслю в военном деле, но понимаю, что приказ есть приказ, и его необходимо выполнить. Остальное вас не касается. — На тонком, ухоженном лице появилась улыбка: — Так же, впрочем, как и меня. — Женственным движением он достал пачку "Парламента" и предложил майору: — Курите
- Не курю, спасибо
- Как хотите, - равнодушно сказал смуглый, задымил сигаретой. Руки у него, сразу видно, к тяжелой работе не приученные: холеные мягкие, почти женственные, с тонкими пальцами и маникюром, не бросающимся в глаза, но, тем не менее заметным. На безымянном пальце левой руки темный, тускло-серебряный перстень.
Майор глянул на черные свои руки с обломанными ногтями и усмехнулся.
- Вам, наверное, что-то неясно? -  мягко и доброжелательно сказал смуглый. — Что-нибудь не так?
        - Зачем ненужные жертвы?
— Жертвы? — Смуглый негромко засмеялся, но выпуклые глаза оставались умно-холодными. Пояснил небрежно-снисходительно: — Да разве это жертвы? Это мизер для гражданской войны. Зато какие открываются перспективы... — Смуглый бросил нелюбопытный взгляд на футбольное поле, где омоновцы продолжали измываться над пленными. — Да и что это за жертвы... Быдло. Чернь. Которую не жалко уничтожить, — сказал он обыденно, будто речь шла о погоде.
Майор смотрел на него с неприязнью, которой не собирался скрывать:
- Почему бы тогда вам не заняться этим самому?
На лице смуглого еще сохранялась улыбка, но выпуклые глаза становились все злее и злее. На лице же генерала, круглом, мясистом, появилось изумление, потом испуг.
— Попридержи язык, майор, — почти простонал он.
- Я понимаю, вы несколько возбуждены, — вывернутые губы смуглого тронула сочувствующая улыбка,— и не отдаете отчета своим словам.
        Майор мотнул головой:
- Я не могу заниматься беззаконием.
- Это не беззаконие, а война, заруби себе на носу, -  прикрикнул генерал.
Черные выпуклые глаза глядят на майора из-под густых черных бровей недоверчиво и с неприязнью. Однако он выдерживает взгляд смуглого, понимая, что тот презираете его, да и генерала тоже.
        - Ваша несговорчивость удивляет. Мне вас жаль.  -  В словах смуглого прозвучала неприкрытая угроза. — И вашу семью... У вас ведь двое малышек? — И, словно не замечая, как напрягся майор, он глянул на часы, потом на генерала: — Хорошо, доложу своему руководству. Вы же знаете, я лишь доверенное лицо.
— Сделай вывод, — посоветовал майору генерал.
        Майор ушел от прямого ответа. Молчал, уставясь отсутствующим взглядом в пространство. Сильные плечи ссутулились.
— Каждый сам за себя решает, — заметил смуглый.
        Майор дернул уголком рта.
- Только часто ли нам предоставляют такую возможность, сухо проговорил он.
— Я рад, что вы меня верно поняли, — улыбнулся смуглый и добавил как бы в шутку: — Надеюсь, на всех патронов хватит?
Дожидаться ответа не стал, направился к "Мерседесу". Но вдруг остановился, посмотрел на майора.
- Победителей не судят, — жестко сказал смуглый.— Они судят сами.
Опередив телохранителя, генерал предупредительно распахнул перед смуглым дверцу автомобиля и, когда тот умостился на мягкое удобное сиденье, попросил с извиняющимся видом:
- Одну секундочку, пожалуйста,
Майор шел, держа автомат на плече стволом вверх. Походка его была замедленной, тяжелой.
Генерал догнал майора, придержал за локоть.
        - Ты, Черемшанов, — солдат. И я солдат, — проговорил он, заглядывая в лицо майора, словно хотел убедиться, понятно ли ему.- Пойми меня правильно. Пусть политики, как хотят, выясняют отношения. А дело военных — выполнять приказы. Они не обсуждаются. В этом смысл. И еще. Зачем лезть на рожон? Действовать надо, сообразуясь с обстоятельствами.
Нахмурившись, майор открыл рот, потом закрыл его, так ничего и не сказав.
Утонувшие в опухших веках глаза генерала посмотрели на него с сочувствием.
- Отдохнуть бы тебе, конечно, - вздохнул генерал. — Вон и глаз у тебя весь красный — должно быть, лопнул сосуд. Тебе бы поспать, отдохнуть.
- Отдохну, — односложно ответил майор.
- Нельзя без отдыху, — повторил генерал. -   Столько дней в напряжении. Да, отдохнуть бы... — Он понизил голос, сказал с кривой усмешкой: -  А насчет расхлебывать...   мы сейчас все расхлебываем.
Генерал зачем-то оправил шинель и, тяжело вздохнув, двинулся к машине.
И, прежде чем забраться в салон автомобиля, посмотрел, как майор властно, резко отдавал команды, взмахивая рукой, и омоновцы,повинуясь этим командам, погнали пленных в дальний конец стадиона.
Задние стены трех административных зданий и бетонный забор образовывали глухое пространство. В этот загон и согнали омоновцы пленных.
Майор вытащил из кармана куртки пачку "Мальборо", достал сигарету, упругими сильными пальцами размял ее.
— Душманы! — крикнул омоновцам залитый кровью раздетый до тельняшки парень. — Духи чертовы! — Он, видно, уже смирился с тем, что придется умереть, и смерть его не страшила.
— Обезьяна, рот закрой! — прикрикнул на него верзила. — А то махом сейчас положу!
- Ага, — кивнул парень с улыбкой. — Положишь ты, ложила, много вас таких ложильщиков.
        Оскалившись, омоновец шагнул к нему:
— Заткни свой поганую пасть, падаль!
- А это ты видел? -  с вызовом, свистяще от бурлящей в нем ненависти произнес парень и рубанул ладонью по своей согнутой руке. Взметнувшийся кулак едва не врезался верзиле в подбородок. - Отодвинься лучше, от тебя дерьмом воняет.
        Еще секунда — и верзила нажал бы на спусковой крючок автомата, но властный голос майора остановил его:
— Отставить, Цыкин!
Глаза майора смотрели на парня холодно, без малейшего любопытства, а желтовато-грязные пальцы машинально продолжали разминать сигарету. Раздражение, подспудно владевшее майором, рвалось наружу.
- Играешь в героя? -  усмехнулся он.
        - Думай сам, — огрызнулся парень, холодея от ненависти и бессилия. — Все равно вас всех достанут, не я, так другие.
Майор оглядел его быстрым, оценивающим взглядом.
— Ладно, посмотрим, насколько ты крепкий.
Кивком он велел выйти парню из толпы. Затем стянул с себя каску, бронежилет, отложил оружие. Разделся он до тельняшки. Его широкие плечи нетерпеливо передернулись.
Они стояли друг против друга -  оба крепкие, сухие, из гибких и твердых мускулов.
Парень едва заметно пританцовывал на месте, а руки висели вдоль тела спокойно, расслабленно. Настороженные глаза зорко следили за противником.
Майор провел ладонью по жестким, коротко подстриженным, с сединой, волосам и вдруг неуловимо выбросил вперед правую руку, сжатую в кулак. Однако парень был к подобному готов. Левой рукой он отбил удар, и одновременно правой ударил, целя в острый, поросший щетиной кадык. Майор мгновенно нырнул под руку парня, ухватил за запястье и легхо, без малейшего напряжения, швырнул противника через спину.
Парень грохнулся на землю. Но он оказался крепким, даже не застонал.
Майор подскочил, занес ногу, чтобы ударить в голову, но парень ловко зацепил его опорную ногу ступней под пятку, а второй ногой что было сил ударил по колену. Майор пошатнулся. Мгновенно вскочивший парень устремился в атаку, однако противник, нырком уйдя в сторону, врезал ему под ребра. Парень задохнулся, ломаясь пополам, и майор получил прекрасную возможность врубить коленом ему по губам. Сцепленными в "замок" руками омоновец ударил противника по затылку, но парень успел уклониться.
Они дрались, не делая ни одного лишнего движения, в сосредоточенном молчании, только охая и шипя сквозь зубы от боли.
Омоновцы поначалу азартно орали, подзадоривая и подбадривая своего командира, но быстро стихли.
Легким нырком уклонясь от очередного удара противника, парень коротко размахнулся и ткнул майора кулаком в межреберье. Тот захрипел и переломился пополам, а парень подъемом правой ноги, от души, снизу вверх, нанес омоновцу страшный удар в подбородок. Майора отшвырнуло, и он грохнулся на спину, а затем коротко бритым массивным затылком о землю. Изо рта и носа хлынула кровь.
Тяжело дыша, парень сплюнул кровью. Светлые волосы прилипли к вспотевшему лбу. По щеке из-под волос текла кровь. Парень улыбнулся, довольный победой, и торжествующе оглянул омоновцев.
Длинная очередь ударила мускулистое тело в грудь. Парень сделал шаг, второй, третий назад и опрокинулся навзничь.
Верзила опустил автомат.
Но молодое здоровое тело не желало умирать. Парень перевернулся на живот, потом встал на четвереньки. Мотая головой, силился встать. Удалось. Он медленно поднялся, покачиваясь на расставленных ногах. Тельняшка на груди пропиталась кровью.
Верзила смотрел на него со страхом.
Парню удалось сделать два нетвердых шага.
Снова загрохотал автомат.
Зажимая руками кровавое пятно, расползающееся по животу, парень мягко опустился на колени, медленно повалился на бок, перекатился на спину и застыл.
Верзила с ненавистью пнул неподвижное тело:
— Живучий, падла...
Несколько минут майор приходил в себя, судорожно втягивая воздух. Наконец его дыхание восстановилось. Он встал, его шатало. Челюсть была разбита, кровь стекала по шее на волосатую грудь, видневшуюся из-под разорванной тельняшки.
Майор мельком взглянул на тело парня.Потом приблизился к верзиле и, молча, одним ударом отправил его в нокаут. После чего подошел к ящикам с водкой, взял бутылку, сорвал пробку и, запрокинув голову, стал гулко глотать из горлышка, двигая кадыком. Вытер потрескавшиеся вспухшие губы рукавом тельняшки, выдохнул. И коротко взмахнул рукой.
Омоновцы тотчас же выстроились напротив пленных. Из темноты появился пожилой пленник. Увидев его, рыжеусый омоновец растерялся, лицо искривилось от боли и отчаяния.
Пленник виновато улыбнулся ему и встал в толпу. Верзила смотрел на рыжеусого со злорадством. Майор взял автомат наперевес, загнал патрон в патронник и огляделся.
По телу рыжеусого пробежала дрожь. Руки разжались, и автомат упал на земли.
Во взгляде майора появилась настороженность.
— В чём дело, Иверень? — раздраженно спросил он.
— Не могу... — тихо, словно про себя, сказал рыжеусый. И, задыхаясь, срываясь на хрип, начал выкрикивать в близкие неподвижные лица сослуживцев: — Ну, трус я, трус! Только все это мне осточертело. Не могу! Все, хватит! И катитесь вы к черту. Катитесь все...
Майор застыл на несколько секунд, глядя в пространство пустым холодным взглядом, с напряженным лицом.
— Цыкин, заткни его, — сквозь зубы приказал майор, едва разжимая запекшиеся губы.
        Верзила поднял автомат.
— Никогда больше не надо так поступать, — назидательно сказал он рыжеусому и, не целясь, выстрелил в упор.
Майор отвел глаза.
Рыжеусый схватился за лицо, между пальцами брызнула кровь. Колени подогнулись, он зашатался и тяжело опрокинулся на спину. Лицо верзилы оставалось невозмутимо.
— Спишем на потери, — сказал он майору.
— Разберемся... разберемся... — как заведенный, повторял тот. Мелкие бисеринки пота усеяли его лоб. Майор оглянул омоновцев и повелительно махнул.

Андрей лежал на крыше, распластавшись, прижавшись щекой к чему-то промозглому, холодному, ржавому.
Треск автоматных очередей на стадионе был частый, почти сплошной.
Но, заглушая его, неслось к небесам тысячеустое:
- Со святыми упокой, Христе, души раб Твоих… И сотвори им Вечную память…

        С улицы не доносилось ни звука. Осторожно выглянув из-за полуоткрытой двери, Андрей убедился, что двор пуст. Неслышно выскользнув из ниши подъезда, он, прижимаясь к стене, двинулся вперёд.
        Временами ему чудились голоса, приглушенный расстоянием разговор, он останавливался, сдерживая хриплое дыхание, со страхом вслушивался в темноту, потом снова шел. Избегая освещенных участков. Согнувшись чуть не вдвое. Прячась за стоящими вдоль тротуаров машинами.
        ...Шорох сзади заставил его повернуть голову. Он присел, отпрянул, повернулся вполоборота.
        Виляя хвостом, к нему приблизилась тощая собака, доверчиво обнюхала кроссовки Андрея, подняла смущенную морду, прося чего-нибудь погрызть.
        Яркий луч фонаря вспыхнул неожиданно, полыхнул в лицо, ослепив. Невидимый за кругом света человек заорал:
        — Стоять, падла! Ни с места! Стреляю!
        Отчётливо клацнул затвор.
        — Свой это! Свой! — выкрикнул Андрей, подпустив некоторую дрожь в голосе, чтобы успокоить невидимого человека.
        — Ну, чё, ждать, что ль, тебя?! — рявкнул голос зло и напористо. — Чё, непонятливый? Русского языка не понимаешь?
        — Ладно, постою, — покладистым тоном вполголоса проговорил Андрей.
        Плотный приземистый омоновец с короткоствольным автоматом в руках пошел к Андрею, ни на секунду не спуская с него глаз, держа палец на спусковом крючке.
        — Упёрся руками в стену. Быстро! — держа оружие наизготовку, приказал омоновец. — Руки на стену! На стену, падла, руки, я говорю!
        Андрей послушно поднял руки, уперся ладонями о стену.
        — Теперь отступай. Ещё! Ноги на ширину плеч.
        — Да сколько здесь, — буркнул Андрей. — Я же поскользнусь, поеду, а ты с перепугу на курок нажмёшь.
        — Заткни пасть, понял? Жить захочешь — устоишь. — В спину Андрея уперся ствол автомата. — Оружие есть? Давай колись, мразь, пока я тебя по стенке не размазал.
        — Какое оружие? Откуда?
        — Чего здесь делаешь?
        — Да ведь все равно, как ни оправдывайся, не поверишь, командир.
        — Давай колись, сука! Некогда с тобой возиться. Говори давай, а то замочу прям тут!
        — Да от бабы я иду. Пока выбирался со двора, стрельба началась. Я шарахнулся... ну и заблудился.
        — Кончай гнать, тварь!
        — Я же говорю, не поверишь.
        — А чего рожа разбита?
        — С мужем ее подрался.
        Торопливые руки омоновца принялись шарить по телу Андрея, выворачивать карманы.
        — Чего дышишь? — недобро осклабился омоновец. - Не нравится? Интеллигент, что ли, долбаный? Развелось вас, гнид. Одна головная боль от вашего брата. Вот вы, падлы, страну и просрали. Коммуняки долбаные! Или ты дерьмократ? Один хрен. — Жадные ладони омоновца продолжали методично и деловито исследовать одежду Андрея. — Не живется вам спокойно. Все на работягах катаетесь, падлы! Не знаете, что такое работа. Деньги за не хрена делать получаете. Хаваете и пьете на наши бабки. Вы, падлы, обурели совсем, в натуре. — Неожиданно он переменил тему: — Какой размер шкары?
        — Сорок третий.
        — Мой, — обрадовался омоновец.
        — Снять, что ли?
        Мелкие зубы омоновца обнажились в снисходительно-пьяной усмешке:
        — Молодец, просекаешь сходу.
        Опустившись на одно колено, Андрей стал расшнуровывать кроссовки.
        — В чем же мне домой добираться?
        — Не зима, и босиком побегаешь. Если наши отпустят.
        Омоновец успокоился, опустил автомат и сдвинул его на бок. Стоял рядом с задержанным, наблюдал.
        — Братва сейчас хань трескает, а я тут, блин, сапоги топчу, — пожаловался он.
        Андрей сочувственно улыбнулся и внезапно резко, снизу вверх, ударил омоновца кулаком. Удар пришелся между раздвинутых ног.
        Омоновец взвыл:
        — Ты-ы-ы, сучара...
        Не теряя времени, Андрей оттолкнул его. Тот, широко разбросав руки, шлепнулся на задницу в обширную лужу на мостовой. Андрей навалился на омоновца, попытался заломить ему руку, но тот выворачивался изо всех сил.
        Сцепившись, они катались по луже, поднимая фонтаны брызг, молотя друг друга кулаками, коленями, изворачиваясь, стараясь ударить побольнее.
        Омоновцу удалось подмять Андрея, и он обрушил на него град слепых ударов. При этом омоновец успевал еще и бормотать хрипло:
        — Ну, тварь, сейчас я тебя сделаю!.. Сейчас, сука!..
        Андрей попытался перехватить его руки, но тот стиснул  ему горло. Хватка была железная, Андрей задыхался. Зверея, он коротко размахнулся и открытой ладонью ударил в хрящеватый нос. Удар смял переносицу, хрустнули под ладонью тонкие кости, из расплющенных ноздрей брызнула кровь.
        Омоновец вскрикнул. Рука, уже взметнувшаяся вверх для удара, вновь опустилась, комкая пальцами разбитое лицо.
        Андрей ударил еще раз и еще.
        Омоновец вдруг обмяк и ткнулся головой в плечо противника. Андрей скинул с себя тяжелое тело, поднялся на четвереньки, потряс головой, потом с трудом встал. Постоял, пошатываясь.
        Подхватив бесчувственное тело под мышки, Андрей оттащил его в тень, к стене.
        Он уже сворачивал за угол, когда надумал вернуться. Присел на корточки рядом с омоновцем и сорвал с него автомат. Два запасных магазина рассовал по карманам плаща.

        Небо посерело, начинало светать, когда Андрей прокрался к “своему” подвалу. Он чувствовал страшную усталость, но все время оставался насторожен, поэтому вовремя услышал голоса и вжался в стену.
        — Есть! — слышал он радостный вопль. — Тут они, голубчики!
        — Эй, вы там, вылазь! — заорал другой голос. — Гранату сейчас кину, по-доброму говорю.
        После недолгой паузы предутреннюю тищину вспорола автоматная очередь. Затем ухнул разрыв гранаты... еще один. И снова длинная очередь.
        Шаги забухали прочь.
        Андрей приблизился к подвалу. В подвале что-то горело, оттуда тянуло дымом.
        — Николай Иванович... Сергей... — негромко позвал Андрей.
        Безответно.
        Андрей нагнулся и начал отряхивать джинсы. Бил ладонями по штанинам долго, тер ткань в руках. Потом занялся полами плаща.
        Автомат выскользнул из-под мышки, упал к ногам.
        Выдержка и силы его были на исходе. Он вдруг отчетливо ощутил себя страшно одиноким, никому не нужным. Полнейшее безразличие овладело Андреем, он весь обмяк, сгорбился. И застонал от отчаяния.
        Ноги подгибались. Андрей тяжело опустился на корточки и оперся боком о грязную стену. Слезы навернулись на глаза. Он сжал голову стиснутыми кулаками и заплакал, морщась, не утирая катящихся по щекам слез.
        Занимался рассвет.
        Андрей полусидел, привалившись плечом к стене и уткнувшись лицом в колени.
        У ног его ненужно валялся автомат.

        Беззаботные или озабоченные своим люди молча стояли на остановке, молча шли, спешили по делам.
        Из боковой улочки выехал зеленый БТР. Быстрый, легко маневрируя на толстых ребристых шинах, он выкатил на оживленную улицу.
        На перекрестке скопились машины. БТР прибавил газу и, надавливая на асфальт своими резиновыми колесами, покатил на красный свет.
       Скрежет металла, крики.
        Оставляя за собой изуродованные “Жигули”, поводя по сторонам пулеметом, транспортер быстро катил по улице.
        Уже издалека Андрею бросился в глаза стоявший на другой стороне улицы милицейский “жигуленок”. Двое омоновцев лениво покуривали, облокотясь на его капот, третий сидел за рулем.
        Еще группа омоновцев, человек семь-восемь, стояла неподалеку.
        Легким скользящим шагом Андрей перешел улицу и спокойной, неспешной походкой направился к омоновцам.
        Расхаживающий по тротуару милиционер бросил на Андрея скучающий взгляд.
        — Эй, куда? — окликнул он, поигрывая дубинкой. И, не дождавшись ответа, осерчал:
— Эй, ты, я к тебе обращаюсь?
        Андрей даже не сбился с шага. Сухощавый, поджарый, с руками, глубоко засунутыми в карманы плаща, он шел несуетно, медленным, ровным шагом, сосредоточенно глядя прямо перед собой. Удивленный милиционер застыл на месте. Еще пятьдесят метров до омоновцев... Еще сорок... Андрей на ходу извлек из-под полы плаща автомат, опустил флажок предохранителя и передернул затвор. Разбитое лицо его ничего не выражало, словно окаменело оно.
        — Все, ребята, — пробормотал Андрей, — хватит в чужой кровушке купаться. Своей пора платить...
        Автомат забился у него в руках.
        Ошалевшие омоновцы даже не вскинули оружия и, когда Андрей начал стрелять, только и смогли, что беззвучно разевать рты в немом крике.
        Струя свинца прошила капот, хлестнула по крыше, коротко вякнул клаксон.   Зазвенело выбитое стекло — омоновец, сбитый пулей, влетел головой в лобовое стекло жигуленка и тут же съехал по капоту, оставляя на металле широкую кровавую полосу.
        Водитель пригнулся, вывалился из-за руля, вскочил, бросился вперед, в надежде спастись, но пули вошли ему в спину. Он пошатнулся, оступился и рухнул на колени.
        Третий омоновец покатился по земле, роняя крупные капли крови на асфальт.
        Омоновцы, стоявшие группой, шарахнулись, сыпанули в стороны. Они и не помышляли о стрельбе, главной заботой их было спасти свои шкуры.
        Опустошив обойму, Андрей абсолютно спокойно сменил магазин и вновь вскинул автомат.
        За спиной он почувствовал движение, резко обернулся.
        Постовой милиционер лихорадочно нащупывал непослушными пальцами кобуру на боку.
        Андрей окинул его жестким взглядом.
        — Что? — отрывисто выдохнул он. — Что-то не так?
       Немо открывая и закрывая рот, милиционер отрицательно мотнул, а сам инстинктивно все пытался неловким движением расстегнуть клапан кобуры.
        — Стой и не дергайся! — посоветовал ему Андрей, и милиционер отчаянно закивал и поднял руки. Дуло автомата смотрело ему прямо в живот, и этот довод был достаточно весом. Милиционер вспотел от страха, по лицу бежал пот.
        Андрей высадил весь магазин, пройдясь прицельной очередью по четверым омоновцам, улепетывающим по улице.
        Ещё троих он увидел притаившимися за машинами, припаркованными у тротуара. Длинной очередью Андрей срезал всех троих.
        — Видели?! — крикнул он. — Возьмите, суки, попробуйте! Никогда вам нас не одолеть!
        Ему вдруг стало легко и радостно, а палец все давил и давил на спусковой крючок.
        За его спиной черная вершина белого дворца в красном нимбе пламени фонтанировала в небо грязно-серые клубы дыма.
        Высоко наверху, на башенке, что венчает все здание, развевался андреевский стяг, рядом с ним реял русский державный, и еще выше, посередине, русский торговый.
        Русские знамена гордо реяли над Домом Верховного Совета России, изуродованным снарядами, расстрелянным, горящим, но — не побежденным.
        А над Домом шествовал в терновом венце и пурпурном одеянии Тот, Кто рожден был царствовать. В руках Он нес крест и меч.
        И горело за Ним, разгоралось голубоватое, с розовым нежным разливом, сияние.