Суметь подняться…
Мне жаль вас! И мне совершенно без разницы, какого вы пола. Помоему, вы безлики, но с равными рефлексами. Глаза ваши опущены долу, а мысли заняты лишь работой. Вы не видите звезд. Не различаете ароматов в повседневно смоге. Вы не слышите звуков, похороненных в толще бетона. Вам безразличны бредущие рядом. Зато, когда ваш взгляд ненароком останавливается на мне, на ваших устах застывают снисходительные улыбки. Вы чувствуете превосходство, крутя пальцем у виска. Вам дико, что кто-то восторженно следит за облаками, ступая босыми ногами по шелковистой траве газонов.
Когда-то и я был таким... Целеустремленность. Карьера. Деньги. Втаптывание в грязь впередистоящих. Беспринципность. Но встряска, так необходимая каждому, настигает лишь единицы. И те, кому посчастливилось ее испытать, прозревают, ужасаясь былым поступкам.
Мне жаль вас...
Я пою песнь - БОЛИ! Немногие могут сказать: " Я знаю цену боли". Большинство даже не предполагают, что она из себя представляет. Вы испытывали зубную боль во время выходных? Так вот: ИСТИННАЯ БОЛЬ - это зубная боль, помноженная на годы. Она неповторима переливами тональности: от экстаза, - когда лишь судорожное дыхание и слезы на глазах, - до тихих тамтамчиков, далеких, но неизбывных. Врачи отказываются от тебя, ведуны рекомендуют молиться... От постоянной бессонницы глазницы чернеют, а лицо покрывает бледность. За столом подстерегает истощение, а сутки превращаются в ночь. Безрадостное существование толкает на различные безумства, лишь бы отвлечься, заглушить, притупить... Возможно, выплеснув эмоции на вас, я почувствую облегчение?! Конечно, вы возразите, что и без моей исповеди в мире достаточно страданий. Но тогда согласитесь, она не изменит сути. Знаю, слабаков презирают. Но ведь я не плачусь, а внимание ссудит поддержкой на ближайшее время...
* * *
Я ВИДЕЛ СВОЮ БОЛЬ В ЦВЕТЕ...
Для этого мне пришлось пройти курс аутогенной тренировки. Она бывает индивидуальной или групповой. Я заплатил за вторую. Нас было шесть человек в группе. Комната, затянутая тяжелыми портьерами, освещалась мягким рассеянным светом. Мы ложились на кушетки, стараясь полностью расслабиться. Закрыв глаза, вслушивались в умиротворяющую музыкальную композицию, льющуюся из динамиков магнитолы, и голос психолога, постепенно сходящий на шепот. Глубокое дыхание и мысленное повторение формул расслабления убаюкивали. Реально ощущалось напряжение, покидающее тело через кончики пальцев. Я смог полностью отрешиться от внешних звуков только на четвертом сеансе Непривычная легкость... Словно паришь на невидимых крыльях. Решился приоткрыть глаза и осмотреться. И опешил. Двое храпели, а четверо тихо лежали.
Четверо... Шестеро... Врач...
Господи, да что же это такое? Как я могу видеть себя, если лежу с закрытыми глазами?
Зажмурившись, я панически пытался осмыслить увиденное. И почти тотчас в уши ворвался усиливающийся голос врача. Час или мгновение... С куше¬ток поднимались полусонные люди, и только я не спешил открывать глаз...
...Пятый сеанс.
Я с нетерпением ожидал повторения полета. Страха не было. Все что уго¬дно, но только не страх. Но... И вдруг я понял, что могу заглянуть в себя. Как? Я просто знал! Всеохватывающий восторг полной свободы. Я крался по неисследованным лабиринтам, ведомый мерцающим импульсом притупленной боли. Она затаилась в затылочной части, блея бордовым угольком. И я увидел ее. Несмотря на то, что боль подавляла воли к жизни и не единожды еще предъявит свои права на сосуществование, ОНА оказалась – прекрасна. На уровне инстинкта бордовый цвет всегда означает защиту от ночи. Но без ночи его затмевает Солнце. А когда костер в промозглой мгле дарит тепло, он может и ожечь. Искрой стрельнувшего полена... Моя боль была похожа... скорее на осьминога, затаившегося в ожидании превентивного удара. Она неумолимо росла, захватывая все новые пространства, в чем ей способствовали ранее закабалённые нервные узлы. Свободу передвижения ничто не ограничивало, так как мозг якобы не восприимчив к боли. Он вне пространства, вне мистерий, хотя именно он и является координатором мини-вселенной, пользуясь методом кнута и пряника для достижения определенной цели, как то - движение, ориентация в пространстве, вкусовые рецепторы, обоняние и тэ.дэ. А то, что в программу закрался вирус, то не его вина. Увы...
* * *
Увы... Знание облегчения не принесло.
Однажды Бисмарк сказал: «Дураки учатся на своих ошибках, а я на чужих». Сказал бы прямо, что выдохся. А то - учиться... По-моему, это утверждение - полный абсурд. Не зная, как выглядят грабли, невозможно их обойти. Эдак каждый прутик перепрыгивать станешь, да и сумевший подняться с колен более достоин восхищения.
Боль, терзающая сутками, одаривает полуденной глухотой и беспросветной тьмой, отдаляя на недосягаемое расстояние мелкие житейские радости, составляющие нашу жизнь. И только в редкие минуты, благодаря анаболикам, осознаешь, чего лишился.
Я по привычке глушил бутылками водку. Орал. Резал, протыкал кожу рук. Не обращаясь к врачам, заматывал бинтом. И когда становилось особо невыносимо, рвал раны, перекручивая бинты, чем заглушал одной болью другую.
И снова хлестал водку...
* * *
Через короткое вредя я загремел в неврологию. Это страшное определение психологии на фоне платного пребывания приобрело гротескное воплощение бесплатных отделений: блеск, чистота, цветы, попугайчики, не¬большие уютные палаты с телевизорами. Трудотерапия - в кайф. Еда - едва не ресторанная. Гомеопатия вместо химии. Психолог и покой без психиатра, «вязок» и уколов... В это отделение кладут по предварительной договоренности, а не по направлению. Одним словом - МЕЧТА пролетариата.
На предварительной беседе психолог объяснил, что на время общения он для меня не человек, а врач. И его задача - помочь разобраться в причине следствия. Он уверял, что любая боль предвосхищена физическим воздействием, а алкоголь - не выход. И когда мы доберемся до сути, он поможет забыть о годах отчаяния.
Он изначально настроил меня на борьбу. И на режим распорядка дня.
Прежде всего его интересовало детство, общение о близкими, мировоззрение, реакции на ложь и потрясения. То, что врезалось в память раскаленным клеймом...
* * *
Меня жгла память об армии. Совесть... Память... Сожаление... Жалость... Ужас...
* * *
Большинство молодежи, уходящей в армию, питают наивные, но весьма при¬сущие их возрасту иллюзии. Для них армия пишется всегда с большой бук¬вы. Веря в добро, представляют себе возникающие препятствия, которые с честью преодолевают. Уверены, что тщательно подготовились как мораль¬но, так и физически.
Я не помню дороги. Лишь расплывчатость физиономий в пьяном угаре... Завалы домашней еды... Бравада.. Мельтешение полустанков за окном ва¬гона. На конечном перроне нас едва не пинками загнали в «воронок» и повезли в удушающей тряске. Кого-то придавили, кого-то тошнило... Далее ослепляющий свет в проеме двери. Казармы, плацы, спортивные городки. Не видно ни одного гражданского. Повсеместно камуфлированная форма, аккуратные газоны и асфальтированные дорожки. Ничто не напоминает родной город. Не видно праздношатающихся, только в курилках под открытым небом по несколько человек. У многих на губах улыбка, не предвещающая ничего хорошего и дающая понять, что ты уже не принадлежишь самому себе.
Подобные мысли приходят в голову каждому, кто переступает порог КПП и попадает на территорию своей будущей части.
- Духи!!!
Дикая радость выплескивается из глоток полугодичников, прошедших горнило садизма со стороны старшего призыва. Теперь будет легче... Приехала смена... ДУХИ!!!
* * *
Пролетел незаметно месяц, хотя в первые дни казалось нереальным привыкнуть к строгому распорядку дня.
Промелькнули золотые деньки курса молодого бойца, когда нас не били, не унижали, лишь жесткая муштра подготавливала к распределению по ро¬там для дальнейшего прохождения службы.
Сержанты КМБ устно преподавали тонкости взаимоотношений в иерархии солдат. Они объясняли, каким причудам возможно подчинение, но не более.
Утренние зарядки и зубрежка устава, набивание кантиков на кровати и боевые тревоги остались позади.
Мы постигали терпкий вкус крови на разбитых, якобы нечаянно о раковину, губах. Минимум сна и максимум преодоления препятствий, изображая восторг под аккомпанемент самостийном музыки, где роль барабанов играют головы, а светомузыки - руки. А сколько блаженства доставляло приведение в божеский вид прикрепленного автотранспорта: помывка стекол - кабины - кузова, гуталение колес, после чего подметание бокса и вновь помывка стекол – кабины - ... Но все это бледнело перед нарядом в столовую. Слезоточивая хлорка, медитация с тупым ножом над подвядшей картошкой, ароматы проросшего лука, огромные емкости и половники, сотни тарелок и ложек, синюшное перемороженное мясо из «стратегических» запасов, каменные сухари, начиненные жуками, и вездесущие тараканы.
Даже поход на обед не приносил отдохновения. Порядок очередности и строго отмеренное время не позволяли насладиться вкусом нехитрых блюд. Только дембеля и «деды» неторопливо вкушали заслуженный белый хлеб с кусочками нежного масла, отнятыми на добровольной основе у «молодых» и «слонов», запивая сгущенкой и чаем.
Но я, не согласный с укоренившимся порядком, восстал, решив не отдавать своей пайки. Когда ко мне подошел сержант, я ответил, что съел.
- Зря... Зря ты так поступил, душара. Ночью ты спать не будешь!
По приходу в казарму я подошел к дембелю:
- Костик, рассуди. Я не хочу отдавать свою пайку масла. Ведь вам не убудет от одного, а кто не смеет отказать, то флаг им в руки.
- Не хочешь – не отдавай.
- Скажи тогда сержанту, чтобы не наезжал.
Одногодки, слышавшие разговор, смотрели на меня как на врага народа, дерзнувшего вякнуть и устоявшего на ногах, чем и наплевал в душу остальным. В тот момент я чувствовал себя деревом, одиноко стоящим на утесе, но не имея крыл, не способного покинуть пьедестал, зная, что в один прекрасный день грянет гроза и пошатнется монолит, и шальная молния повергнет дерзкого...
* * *
...И она, сверкнув, ударила.
Рука с намотанным на запястье ремнем безвольно повисла. Шок еще не затуманил разум, и я отстраненно наблюдал за искрящейся бляхой, описав¬шей круг и направляющейся по крутой траектории к груди...
СПОР ЧЕСТИ
В мой призыв затесался местный, прибившийся изначально к "дедам" за счет поддержки с "воли". Он был заносчив, и ему не улыбалось, что кто-то потеснит его. Наезды, выпендреж, назревающее столкновение... По неписаным законам "молодые" не имеют права на драку, дави морально, но не вздумай поднять кулак.
И тогда скучающие "деды" порешили устроить себе праздник. Бой Гладиаторов!
Наблюдающие со стороны "духи" не смели подать голос в защиту или осмеяние бьющихся. По напряженным лицам читалось облегчение, что их минула чаша сия. Они не отказывались "рожать" сигареты и водку, лишь бы не били. А возвышение? Всему свое время.
...Молния коснулась груди, и я стал мягко проваливаться в звенящую пустоту, где не было ни света, ни туннеля, ничего...
* * *
Амбиции "дедов" удовлетворены. Чаяния "духов" о спокойной ночи сбылись. Местный сохранил приоритет. А я - я сломался.
Постепенное наращивание давления, косые взгляды однополчан...
Я цеплялся за призрачную надежду, что это всего лишь эпизод и ничего серьезного не произошло. Но я ошибался. Все только набирало темп. У местного была цель - уничтожить оппонента, заставившего пройти сквозь липкое прикосновение страха, - как личности. Еженощные издевательства подавляли волю. Бежать? Вернут. А "лыжников" ох как не любят.
И отчаяние вложило в мою руку заточку...
* * *
...И я ударил.
Заточка мягко вошла в плоть, откликнувшись легким толчком в судорожно сжатой руке...
* * *
...Удивленный взгляд местного, оседающего на внезапно отказавших ногах, цеплялся за силуэт...
* * *
...И пришел страх.
Нет. Меня не посадили. И даже не наказали. И не перевели. В гарнизоне, где я проходил службу, не нуждались в решетках, Горы и рабство не манили идиллией шалаша.
Местный выжил. Не хватило каких-то... пары миллиметров. Зато пришло осознание перегнутой палки, несущей! ужас небытия.
Остальные с опаской косились, не желая искушать случай...
Впереди полтора года спокойной службы. Надежда вновь поселилась в душе. И только я знал, что на второй удар - меня больше не хватит...
...И СТРАХ остался!
* * *
Я рассказывал, и мне казалось, что боль постепенно отпускает. Я не смотрел в глаза психологу, полностью погрузившись в себя. И потом еще долго тянулось молчание...
На следующий день врач перевел меня на дневное отделение, наказав приходить один раз в неделю на внутримышечную инъекцию живого белка, разработанную в 1938 году академиком Капустиным. Всего нужно было пройти курс в восемь уколов. И на время лечения он взял с меня обещание не употреблять алкоголь и читать утро и вечер перед зеркалом медитативное упражнение.
Уже после третьей инъекции я понял, что живу. Горизонты будущего начали очищаться от грозовых туч, где стихией был алкоголь, молниями - боль, а растрескавшейся в суховее земля - душа...
Я чувствовал обновление, но поверить боялся. Годы, проведенные во мгле, не позволяли насладиться штилем, подготавливая к еще более жесткому проявлению наваждения.
Но я верил... Верил истово. Молился, не зная молитв...
И вера спасла меня!
И сейчас, по прошествии многих лет, я благословляю психолога, Капустина и родных, что были рядом со мной...
Я благодарю Бога, что позволил познать МИР, как телесный, так и духовный.
СПАСИБО, ГОСПОДИ!
* * *
Мне жаль вас...