Памяти Тамары Стрижёновой

               
… Я была здесь явно первый раз, но запах, именно он говорил о том, что эта комната мне словно родная. Запах, до боли знакомых запах… Чего-то ветхого, с чуть заметным вкраплением пыли, и каплями солнечных лучей именно он не давал моей душе покоя. Комнатушка была скудно обставлена, но этот скудный пейзаж комнаты предавал ей что-то сказочное, и что-то такое знакомое с детства. Она была небольшая, но солнечная. На стене висело много рамок со старыми выцветшими фотографиями разных людей. Их множество глаз, казалось бы на первый взгляд потухших, пронзительно смотрели на меня со стен этой крохотной клетушки.
Около окна стоял диван, который отслужил своему хозяину уже многие десятки лет, и до сих пор продолжал беспрестанно служить ему верой и правдой. Только вера у этого дивана была своя, скрипучая, и не лестная.  В углу комнаты, напротив дверей стоял большой платяной шкаф, из которого, при открытии  давно не смазанных дверцей пахло нафталином. Возможно, именно этот запах нафталина и  звук скрипучих маленьких дверцей навеял на меня нотки детства. Лучи света, проникая в комнату, играли с пылинками, которые медленно кружились по этой комнатушке. Мои размышления прервал тихий голос, и пронзительный свист чайника на кухне.
  Кухня оказалась ещё меньше этой клетушки. Но, казалось, что  крохотная кухонька необыкновенна. Что-то в ней не так, я долго не могла понять, что же, пока не взглянула в глаза хозяина этой квартирки. На вид этому человеку было 65-70 лет. Сморщенная, сухая кожа, усыпанная множеством мелких морщинок, широкие скулы, залысины на голове,  ямочки на щеках, доброе, круглое лицо с лёгкой задорностью. И украшение этого лица - большие ярко-голубые, лучистые глаза. Они смотрели на меня, словно два небольших озёрца, наполненные свежей, искрящейся на солнце водой. 
-Чай ?- его голос, мужской красивый бас, чуть с высокими нотками, которые придавали голосу обитателя комнаты какую-то уж большую схожесть с голосом подростка. Говорил он чётко, уверенно, казалось, что даже если произойдёт что-то сверхординарное, этот человек не дрогнет ни мускулом на лице, и уж тем более не ноткой в голосе.
-Да-да, спасибо. – Я улыбнулась. Меня поразили не только Его глаза, но и голос, не свойственный человеку такого возраста. 
-Так зачем пожаловала ко мне столь юная особа? – казалось, голос пожилого мужчины звучит чуть надменно и с лёгкой долей иронии в мою сторону.
-Я представительница школьной газеты «Вся правда недели». Нас попросили написать статью о подвигах, героизме наших Ветеранов. И именно поэтому я сейчас тут. Хотелось бы задать вам пару вопросов.
  Лицо старика озарила улыбка. Моему взору открылись ровные красивые белые зубы. Уголки глаз немного прищурились, от этого от них поползли маленькие сеточки морщинок. Прищуренные глаза, в который играл ещё луч солнца, и совсем юношеская улыбка поражали своей красотой.
-Для начала не плохо бы было представиться. Я – Геннадий Васильевич Стрижёнов. – и улыбка вновь озарила лицо пожилого человека. Он протянул мне руку.
-Оля. –Я назвала своё имя.
-Что бы вам, Оленька, хотелось узнать о нас?..
- Геннадий Васильевич, если вас не затруднит, я бы хотела знать, как можно больше. Времени у нас много, я никуда не спешу, надеюсь и вас не отвлекаю своей болтовнёй? Не сочтите её за пустую трату времени, для нас очень важна эта статься в нашей газете, и поверьте, я очень переживаю. – я не узнавала собственный голос. Он почему-то дрожал. Возможно, потому что я ожидала немного другого, а эти голубые глаза, и юношеская улыбка сбивали только с толку.
-Нет, Ольга, вы меня ничуть не отвлекаете, теперь мне уже спешить некуда. – и старик вновь улыбнулся своей милой улыбкой, которая была явным украшением кухни.
А дальше… Дальше понеслись воспоминания. Нарушаемые только тихим тиканьем часов с кукушкой и запахом горячего чая с мятой. Мне казалось, что голос Геннадия Васильевича звучит не с наружи, а где-то там, внутри меня. Он рассказывал мне о своих молодых годах жизни, о своей первой любви, о том, как тяжело пришлось ему, молодому парню, в годы великой отечественной войны. О том, как умер его отец и они остались в семье, в которой главным кормильцем был он сам и его мать. Вскоре, непережив голодных лет войны, умерла и его мама. Когда Геннадий Васильевич рассказывал  про свою жизнь, казалось, что отрывки его жизни мелькают в его глазах отдельными эпизодами. Мне вдруг показалось, что в огромных глазах  я увидела отголоски слезы. Той скупой мужской слезы, которая заставила бы растрогаться любого. Он не стеснялся. Заметив, что я рассматриваю то, что он и не прятал, он заметил так, как бы вскользь:
-Деточка, на войне и мужчины - плачут. 
  Что-то накатило на меня волной, сжало горло, что-то такое до боли знакомое защипало в носу, я и не заметила, как из глаз у меня покатились по щекам горячие солёные слёзы.
  А Геннадий Васильевич всё продолжал и продолжал свой рассказ, что-то я запоминала, что-то записывала в блокнот, но я не пропустила ни единого слова Ветерана. Ни одного… Ни один его глухой вдох не пролетел мимо меня, казалось, что этот день отпечатается на всей моей жизни, словно оттиск от невидимой печати.  А тем временем Геннадий Стрижёнов шумно вдыхал воздух и рассказывать о своей жизни. Он рассказал о том, как пришлось убивать, он рассказал о том, как ему представлялась смерть, и рассказал о том, как они все, как все они русские, радовались этой победе над дикими фашистами. Он успел рассказать не только о ужасных моментах войны, но и о красочных воспоминаниях, красящий этот черно-белый период жизни России: каким бывает ярким небо, как вкусно пахнут маки в поле, как вкусен порой свежеиспеченный хлеб в русской печи. И рассказал о главном… О своей любви, которую пронёс даже сквозь эту атмосферу войны. О своей милой Тамаре. Как она, будучи полевой медсестрой спасла его, не побоявшись злых свистящий пуль над их головами. Как она несла его по снегу, раненного и измученного. Как доставала осколок стекла и пулю с левой ноги, и о том, как она подарила ему спустя несколько лет самое дорогое, что у него было после неё – сына, их сына. 
  Мятный чай давно уже опустел в больших кружках, а на улице уже садилось солнце. Оно озаряло лучами ближайшие дома, а они, словно хамелеоны , начинали менять свой цвет. В это время суток солнце слишком быстро прячется за горизонт.  Надо было спешно собираться домой пока не стемнело. Я вежливо поблагодарила рассказчика за чай, и за самое главное – его воспоминания о тех годах жизни.
-Оленька! – меня окликнул звонкий голос Геннадия Васильевича.
-Да?
-Вы пожалуйста,  в своей газете напечатайте этот снимок… - и старик протянул мне маленький клочок  бумаги, с которой на меня смотрели глаза Геннадия Васильевича и выразительный взгляд Тамара. – Она умерла, два года назад. Я бы хотел… Хотел, чтоб её помнили.
-Вас и так будут помнить. Не сомневайтесь. – Я улыбнулась в ответ, и услышала как за моей спиной защёлкнулась дверь квартиры этого чудного человека.
  Я шла домой мимо больших сугробов снега, на который играли переливы заката. Шёл тихий, редкий снег, словно погода тоже жалела о том, что два года назад она потеряла такого человека, как Тамара. Там, далеко на горизонте пламенело красное, заходящее солнце. Оно освещало падающие снежинки, а они искрились будто снежный фонтан среди заснеженных полян.  А я шла домой с улыбкой на лице и с теплотой в сердце.
  На следующий день в школе уже кружились газеты со снимком на главной странице и рассказом о том, как когда-то, очень давно, жизнь солдата спасла полевая медсестра. 
  А заглавие блистало фразой, в сущности отразившей парой слов всю суть войны. « Ни одно живое существо, не погубило такое несметное множество себе подобных, как человек.» …