- Неужели, ничего нельзя сделать?
- Я не знаю. Он больше не хочет жить. Говорит, что ему скучно. Говорит, что устал.
Женька отвернулась к окну и начала рассеянно разглядывать серую глыбу районной поликлиники. По ее плоской крыше бегала собака. Лохматый кавказец вилял хвостом и сипло брехал. Брехал не на кого-то конкретно, а вообще – в пространство вселенной. Женька его понимала и даже немного завидовала. Ей тоже хотелось сейчас залезть на крышу и заорать во всю дурь: «вау, вау, вау…». Но вместо этого она попросила Марго отвести ее к деду.
Дед умирал. Умирал медленно, но неотвратимо. Сердечные приступы следовали один за другим, уводя его все дальше и дальше. В мир, где поет Марио Ланса, шумит Ниагара, бьют хвостами караси в прудах и порхают тучи рябчиков. Наверное, лежа на больничной койке, он мечтал в последний раз рвануть на рыбалку под Мурманск или на охоту в тайгу. Нет, наверное, уже не мечтал, а готовился к путешествию – самому долгому путешествию в своей жизни…
- Пора мне, Жененок, пора, - сказал он зареванной внучке, - Навещай Марго, а то одна она совсем заскучает.
Марго, Маргарита Семеновна, была второй женой деда. Маленькая женщина, на тринадцать лет моложе мужа, она так и не обзавелась не своими детьми, не своими внуками. У нее был только дед – балагур, рыболов, охотник и художник.
Художником он стал совсем недавно – лет пять назад, когда ему уже было безнадежно за семьдесят. Купил набор масляных красок, натянул хлопчатобумажное полотенце на самопальную рамку, отыскал в брюхе старого шкафа подходящую открытку и взялся за дело. Он не умел писать с натуры, зато научился очень точно копировать фотографии. Через пару лет на стенах их с Марго двухкомнатной «чешки» не осталось ни одного свободного «пятачка», куда можно было бы втиснуть хотя бы самую маленькую картину. Дед дарил свои работы друзьям, друзьям друзей, друзьям друзей друзей, но их все равно было очень много.
- Ты не можешь умереть, пока не выполнишь свое обещание.
- Какое?
- Нарисовать море. Ты дал слово. Помнишь? – сказала Женька с преувеличенным энтузиазмом, - Смотри, я даже фотографию подобрала.
Усталые глаза старика уставились на морской пейзаж. Закат, штиль, море в рамке темных скал. На переднем плане парусник. Летит вслед засыпающему светилу. На борту ни одного человека, словно это и не судно вовсе, а мираж, блик на воде, «летучий голландец».
На следующее утро позвонила Марго:
- Женечка, ему лучше. Не выпускает твою открытку из рук. Говорит, обещания нужно выполнять.
Через неделю деда выписали, и он тут же начал Женькину картину. На загрунтованном холсте проступила линия горизонта, профиль скал, пурпур вечернего неба и расплавленное золото закатного моря. Чем азартнее работал старик, тем реже он говорил о смерти. Кажется, ее тень покинула квартиру, испугавшись запаха масляных красок и шума нарисованного прибоя.
- Спасибо, Женечка, - всхлипывала Марго, - Ты его спасла. И меня тоже.
Прошло две недели. Работа подходила к концу. Когда над волной возникло белое крыло парусника, Женька почувствовала внезапную перемену в стрике. Его движения стали вялыми, голос потускнел, а глаза затянула патина безразличия.
- Он снова засобирался, - поделилась своими страхами жена деда во время очередного визита внучки, - Закончит картину и уйдет. Совсем уйдет.
Но Женька была готова к такому повороту событий. Она критически оглядела полотно:
- Прекрасно! Вот только …
- Что?
- Смотри, вода тут какая-то не настоящая. И скалы, по-моему, немного плосковаты.
Всю следующую неделю дед работал, как заведенный. У камней появился объем, словно они были созданы в 3D-графике, вода обрела глубину, заиграла солнечными зайчиками и отраженьями парящих чаек.
- Ну как?
- Супер! Только…
- Ну?
- Облака. Ты всегда так здорово рисовал облака, а на этот раз схалтурил…
Дед немного обиделся, но слово заказчика – закон. Пусть даже этот заказчик родная внучка. В облаках проступили фиолетовые тона. Одно из них слегка поменяло очертание и стало похоже на толстого кота.
- Теперь все идеально, только…
- Жень, ты издеваешься?
- Это ты издеваешься, а я твою картину собираюсь в гостиной повесить! Ко мне, между прочим, профессиональные художники захаживают. Так что парусник нужно переделать!
В тот вечер они поссорились не на шутку. Долго спорили, ругались, обиженно молчали и, наконец, помирились под брусничную настойку. Женька до полуночи сидела с ним на балконе, слушая воспоминания о путешествии на Камчатку, и нескольких месяцах, проведенных в Канаде.
Утром она проснулась с ощущением счастья. Счастье щекотало нос, наполняло легкие, терлось о щеку и щебетало над ухом. Ей захотелось вскочить с постели и взорвать тишину квартиры отчаянным лаем - не сиплой «песней» кавказкой овчарки на крыше поликлиники, а заливистым тявканьем щенка, смешного и бестолкового.
Потом позвонила Марго и сказала, что дед умер.
«Дед умер», «дед умер», «дед умер»…. – забарабанило в стены, ударило по крыше, зашуршало занавеской.
«Дед умер», - отдавалось в каждом Женькином шаге, пока она брела к дому, в котором сейчас готовились к похоронам.
«Дед умер», - прогудел лифт.
«Дед умер», - безнадежно тренькнул звонок.
Женька скользнула в его комнату и прикрыла дверь, оставив за ней слезливые вздохи родных. Замерла перед мольбертом, накрытым, словно зеркало в доме покойника, простыней. Из груди поднялась боль, собралась комком в горле и попыталась прорваться наружу через слезные железы. Женька не пустила. Вдохнула по глубже и отбросила белый саван в сторону.
В чаше синих скал нежилось море. Сочное, теплое, почти живое. Над ним беззаботной птицей летел парусник. Его путь лежал за горизонт, в незримое Ничто. Все было в точности, как на Женькиной фотографии, только теперь на носу кораблика замер человек. Крошечная фигурка с белой, как оперенье чайки, головой.
Человек, который закончил свою картину.