«Их рты походили на пасти жаб или лягушек и раскрывались судорожно и широко; за прозрачною кожей их голых тел угрюмо бежала красная кровь – и они убивали друг друга, играя. Они были страшнее всего, что я видел, потому что они были маленькие и могли проникнуть всюду».
Леонид Андреев, «Красный смех»
1
– …Больше никогда не делайте так! – закричал майор и, так же как ночью, размахивал пистолетом. – Не смейте подходить ко мне со спины!
Ноги не держали Савостина. Он присел на одинокий стул у окна.
В окно светило долгожданное светлое утро, но ему не хотелось смотреть ТУДА.
– Впрочем… – добавил майор, – вы правы. Часом раньше, часом позже… Сколько ещё нам осталось?
– ОНО уже на втором, в библиотеке, – ответил Савостин. – Пожирает книги. Возможно, что это ЕГО задержит на время. Нам осталось… от силы час-полчаса…
– ОНО там выглядит так же? – спросил майор, указывая в окно стволом пистолета.
Савостин пожал плечами:
– Так же. А как ещё?
2
Улицы и вообще всего города за окном НЕ БЫЛО. Не было ни домов, ни деревьев, ни ларьков, ни фонарей, ничего… Была шевелящаяся блестящая масса, в которой по временам просматривались гибкие шеи и пасти, полные зубов, и зубы эти грызли и пожирали, а из глубины постоянно возникали новые голодные головы и морды, и непрерывно пожирали предыдущих. Щупальца, усеянные присосками, когтистые лапы, перепончатые лапы, – все они стремились ухватить окружавшие их шевелившиеся тела, чтобы в свою очередь быть также схваченными и поглощёнными.
Они постепенно мельчали, потому что более мелкие поедали более крупных, и сами тут же становились жертвами ещё более мелких. Да, самыми активными были самые мелкие, и основу массы составлял полужидкий субстрат из их беспрестанно двигавшихся тел, потом они сами вырастали в размерах, и поглощались меньшими, и конца этому не было.
Грязно-фиолетовые пузыри по временам появлялись и лопались в серовато-бурой массе.
3
Савостин был работником литературного архива. Ветхий особнячок на окраине города, когда-то двухэтажный, с надстроенным в недавнее время третьим этажом. Старый дом не выдержал подобного ремонта и стал уходить в землю, поэтому в него в срочном порядке переселили литературный архив – из центра города.
Савостин проживал в особнячке большую часть оставшейся у него жизни. Старенький архивный мышонок в очках на верёвочке, ныне единственный здесь работник, очень любивший запах старинных книг. Он напоминал ему запах советских времён мороженого; тогда его выпускали в таких упаковочках из картона, и картон передавал свой сладковатый аромат содержимому пакетика.
Сейчас такого мороженого не делают…
Тесно поставленные, высокие шкафы со множеством отделений и передвижной лесенкой – на третьем, библиотека справочников – на втором, тесный читальный зал – на первом.
Вчера… вернее, уже сегодня, он засиделся в читалке до двух часов ночи, благо до дому было рукой подать, а дома его давно никто не ждал, и тут, надо же, вдруг погас свет…
Савостин нашёл огарок свечи и спички, и стал собираться домой.
Да, а что же он читал этой ночью?.. Ах, да, подклеивал томик Николая Васильевича Гоголя, «Выбранные места из переписки с друзьями»… Подклеивал, подчёркивал привычно карандашиком понравившиеся места, читал-читал, увлёкся, и тут…
Он поглядел в окно – света не было по всей улице.
Наверное, серьёзная авария, решил Савостин, и тут кто-то забарабанил снаружи в парадную дверь.
Странный приглушённый шум доносился с улицы, и не просто шум или грохот, но какой-то визг или свист. Спускаясь по лестнице, он ещё раз оценил вид, что только что увидел в окно. В нём было что-то необычное… да!
Не было видно света фар! Ни одной машины…
А в дверь всё стучали и стучали.
В архив и днём-то, в рабочее время мало кто заглядывал, а тем более – ломиться в два часа ночи?
– Иду, иду! – сказал Савостин…
…Нет, это были не бомжи и не хулиганы.
Странный военный – без фуражки, всклокоченный, с какими-то дикими глазами, не говоря ни слова ворвался в дверь и тут же стал разыскивать, как снова закрыть её изнутри.
Савостин помог ему – молча задвинул засов и стал ждать объяснений. И только тогда, в свете огарка свечи, вдруг заметил, что нежданный гость вооружён.
– ОНИ уже захватили улицу, – сказал майор. – Я исстрелял почти всю обойму. Бесполезно…
– На вас, наверное, напали? – спросил Савостин. – Давайте позвоним в милицию.
Лицо майора перекривилось.
– Нет милиции, – ответил он. – Ничего больше нет и не будет. Кроме ЭТОГО. Единственный дом, который почему-то ещё уцелел в городе – это ваш…
– Как? – не расслышал Савостин. – Я пожилой человек, я плохо слышу… Знаете, у меня есть чай… и немного кофе…
Как-то странно вибрировал и временами содрогался пол в парадном… Из-под входной двери тянуло неприятно… кажется, аммиаком.
4
– Вам известно, что такое критическая масса? – спросил майор и, отложив пистолет, соединил вместе две полусогнутых ладони. – Вот это – две половинки урана, допустим. Порознь они не представляют опасности. Но если мы соединим их и ещё под давлением – происходит ядерная реакция. Взрыв!
– А может быть, это инопланетяне?
– Какие инопланетяне! Нет их, инопланетян…
Сейчас, утром, майор уже в третий раз рассказывал свою историю. А Савостин в третий раз терпеливо её выслушивал. Надо было дать человеку выговориться.
– Я – народный депутат, – говорил майор. В руке его, как и в те два раза, мелькнуло удостоверение.
– Я прибыл по специальной командировке для принятия важного закона. Вам известно, что такое закон?
– Известно, – в третий раз повторил Савостин.
– Нет! Вам ничего не известно! Вы ничего не знаете о законах! Вы ничего не знаете о критической массе законов! Вы живёте под ними, не задумываясь, к чему они могут привести! Вот вы задумывались, скажите честно?
– Нет, – честно ответил Савостин.
– Вот и я не задумывался, – признался майор. – И вообще не задумывался никто и никогда! Мы были так счастливы, принимая его… Знаете… А вот, оказывается, в мире всё устроено не так просто. Вам, наверное, кажется – одним законом больше, другим меньше, какая разница… Молчите? Молчите… Так вот, есть большая разница. Есть критическая масса! То есть, с какого-то момента законы начинают воздействовать не на общество, а на саму природу… Мы не понимали этого.
– Я – единственный, кто воздержался при голосовании, потому что, как мне казалось, закон нуждается в более точных формулировках текста. Может быть, поэтому судьба позволила мне пробиться к этому дому…
– Я всю жизнь был дисциплинированным человеком. Я посвятил жизнь Родине и выполнял до тонкости любые поручения, тем более приказы. Закон так закон, устав так устав, приказ так приказ. Дали – исполняй. И мне казалось: какая разница, который по счёту закон мы принимаем: десятый, сотый, тысячный, хоть миллионный… Это понятно?
– А о чём был… есть этот закон? – привычно спросил Савостин.
– Закон о Всеобщем Общественном Праве! Венец всему! Торжество! Закон среди всех законов! – нервно выкрикнул майор. И объяснил как с трибуны:
– Закон уравнивает в правах любое мнение и любой поступок, если они не противоречат этому Закону. Если твоя индивидуальность кого-то задевает, противоречит чьему-то мнению, тем более – мнению о морали и нравственности, тем более – вызывает законную зависть, желание тебя убрать, растоптать, уничтожить – значит грош цена твоей индивидуальности, поскольку она – препятствие на пути к идеалу. Любая так называемая неповторимость, а тем более гордость, а тем более гордыня – этому нет и не может быть места во всеобщем Законе. Будь ты талант какой угодно величины – ты обязан подчиняться Общественному Праву, которое всегда встанет на сторону униженных тобою людей. Каждая личность имеет священное и полное Право бороться за своё существование! Никаких особенных прав для так называемых великих или гениальных личностей! Вызываешь раздражение – тебе нет места среди нас, поскольку у тебя нет иного Права, кроме Права следовать Закону!
– Постойте! Какой-то замкнутый круг получается! – вновь возразил Савостин.
На этот раз реакция майора оказалась иной. Он как будто растерялся.
– Вы… сказали: замкнутый круг?
И опять раскрыл уже хорошо известное Савостину удостоверение.
5
На сей раз гербовая печать была старательно обведена карандашом по окружности. С ещё большей старательностью, строго по кромочке, оказался обведённым и сам герб.
– Вот, видите? – крикнул майор.
– Не смотрите внутрь, смотрите, что снаружи. Теперь видите? Вот голова, как у комара или мухи, с сосущим хоботком, которым пьют кровь. Вот у него когти, вот копыта, вот щупальцы… ОНО раньше было незаметно для всех. ОНО ждало минуты, пока нарастёт законотворчество и образуется критическая масса! А теперь ОНО уестествит и поглотит всё: людей, Землю, космос! Потом настанет черёд самого Бога, которого не будет, а будет единое и всеобъемлющее ОНО!
– Но, постойте! – возразил Савостин. – Как это? То есть, как это вы можете об этом знать… или говорить… Вы, военный, опытный человек, наверное – реалист или даже атеист, и вдруг – религия, Бог… бессмертная душа, наверное…
– Вот я хотел бы вас видеть в том зале! – почти торжествующе произнёс майор. – Всё ЭТО и началось прямо там, в зале заседаний, ровно в полночь тотчас после того, как председатель сказал: «Я с радостью поздравляю всех присутствующих. Закон принят»… Потом покривились стены и потолки, отовсюду полезли когти, зубы, щупальцы… потом стали на глазах меняться люди… потом меньшие стали грызть и поглощать больших… потом погас свет и…
– Никто не успел понять что происходит! – воскликнул он. – Душа? Какая, к чёрту ещё душа? Я понимаю: она, должно быть, такое устройство, достаточно сложное и тонкое, многогранное, с разными так системами, программами и подсистемами… А если, согласно Закону, программа будет иметь право напасть на программу и система нападёт на систему? Тогда что? Что это значит?
Савостин молчал. Ему нечего было сказать. Пол под ногами вибрировал. Из-под двери тянуло запахом аммиака…
– А то и значит, – устало довершил майор, – Поглядите, поглядите в окно! Вот что отные происходит в каждой душе мироздания! Теперь по закону нет души! Мы отменили душу! Мы уничтожили душу! Навсегда!
– Каждое наше слово, идея, мысль, тем более – Закон, – продолжал он, не отрывая взгляда от Савостина, – будучи пущенными в мир, подобны нейтрону, запускающему цепную реакцию. До этого дня их было мало, не хватало чуть-чуть, быть может, а теперь… А давайте сожжём всё это! – весело кивнул он на шкафы с карточками. – Может, всё ещё изменится?
– Вряд ли, – отвечал на это Савостин. – Может быть, литература, наоборот – это пока то, что ИХ немного сдерживает?
– Мне страшно, – признался майор. – Нам некому придти на помощь. Даже если атомную бомбу сбросить на этих тварей. Некому, понимаете вы, некому жать на кнопку, ни здесь, ни нигде на свете!!!
6
Он был, конечно, сумасшедший. Но кто бы сейчас не сошёл с ума, просто поглядев в окошко?
Савостин вспомнил про себя.
Ну, я-то – старый пескоструйщик, так это называют, кажется? «Дедушка старый – ему всё равно…»
Пол под ногами вибрировал всё сильнее. Струйки испарений поднимались из щелей между досками. Заслезились глаза…
– Что вы собираетесь делать? – в очередной раз спросил он у майора.
– Что собираюсь? Выспаться! Выспаться! Может быть, когда я проснусь – то не увижу всего этого, и всё будет по-прежнему, и критическая масса не повлияет на течение законов природы, и всё равно всё останется как было!.. Но я… я не могу выспаться. Даже заснуть, хотя бы здесь, на ваших стульях… по-настоящему не могу, нет, не получается!.. Скажите… почему ваш дом ещё стоит на том же самом месте… выгляньте в окно – там ведь уже до самого горизонта ЭТО, и ничего кроме ЭТОГО, и не будет ничего, и никогда кроме ЭТОГО? Даже если… А вдруг, это всё-таки – сон?! Ха-ха-ха! С-сон! Это всего лишь сон!
На этот раз он точно помешался, понял Савостин.
Хлипкая дверь дрожала, и липкая зловонная слизь потянулась из-под неё, и в тот момент, когда майор передёрнул затвор пистолета и выстрелил себе в рот, дверь отвалилась и упала.
7
Савостин, неловко ступая, буквально таща за собой одеревеневшие ноги, карабкался по стремянке наверх, к самым верхним полкам, последними усилиями воли принуждая себя не оглядываться и не видеть того, что происходит внизу. Но всё же посмотрел и в первый и в последний раз в своей жизни увидал, как происходит ЭТО.
Тело майора дёрнулось, ручейки заполнявших комнату мелких тварей протекли мимо него, под ним, поверх него. Потом его глаза начали вылезать из своих глазниц, изо рта сам собою полез язык, и вся голова отделилась уже от туловища, и руки зашевелились, и на ладонях прорезались рты и показались клыки, одежда пропала, тело распадалось на части, которые превращались в живых существ и гадов, и тела человека уже не видать было вовсе под покровом копошившихся получервей-полуслизней.
Комната наполнилась ими до середины стены, под их массой растворился письменный стол и стулья, дрожали стены и шкафы, по которым, добираясь до Савостина ползли, извиваясь, всё новые сущности.
Он оттолкнул ногой стремянку, в последний раз посмотрел туда, где оставил развалившееся на фрагменты тело майора, потом взглянул в окно, где кипели, поднимаясь и опускаясь, серо-бурые перекаты сущностей, потом он по шкафам с его любимыми карточками подобрался к верхнему, под потолком, полукруглому окошку и выбил его.
Нестерпимая жгучая вонь ударила навстречу ему. Уже не соображая, что делает, он инстинктивно вывалился наружу и начал падать…падать туда… куда?… куда?
Огромная пасть на длинной шее вытянулась из шевелящегося океана и схватила Савостина на лету. Он успел увидеть мелькнувший последний луч света, почувствовал, как всё тело как будто пронзило электротоком – это сомкнулись разом несколько рядов остроконечных зубов. Затем его понесло по склизкому ходу в желудок чудовища, ослепило желудочным соком, и здесь на него накинулись десятки живущих внутри мелких гладких тварей, которые и растерзали на мелкие части тело последнего человека на этом свете…
Род человеческий пресёкся. Вселенная пожрала самоё себя.