Она смотрела на улицу, на то, как стекает бесконечными струями вода с небес, падает на блестящие коричневые крыши, похожие на хрупкие ломтики миндального торта. Дом напротив казался прелестным фонариком, оброненным беспечными менестрелями в бесконечный поток, соединяющий мир праздничных гондол и смеющихся масок с миром скучно наползающих друг на друга будней. Чудесный мир, где нет слез и тоски, а только хрустальный смех и таинственные вздохи проносятся по зеркальным водам, в которых отражаются плачущие и смеющиеся пестрые лики, и который она теперь могла видеть лишь сквозь серый дождь, похожий на паутину.
Но она любила такие дни хотя бы потому, что старый муж задерживался в ратуше, не желая промокнуть, как он пояснял ей потом. Зато она могла принадлежать самой себе.
Маленькая радость, о которой не имеют ни малейшего представления замужние дамы, такие надменные, так хорошо разбирающиеся в правилах, ожидающие от жизни благосклонных даров за терпение, смирение и покорность судьбе. Вероника уже ничего не ждала, хотя ей едва исполнилось восемнадцать. Просто каждый день она подходила к окну, несмотря на ворчание старой экономки, несмотря на недовольство мужа и брошенную на резном стуле работу. Так и не вышитый для ее господина кошель. Она ненавидела господина Малипьеро. Да и могло ли быть иначе? Ее семья, знатных Фальере, разорилась, а мать после гибели на дуэли отца, по сути, вела жизнь так называемой «честной куртизанки», что и послужило причиной ее смерти от постыдной болезни, подцепленной от турка. Если бы Веронику не взяла к себе сестра матери, тетушка Жозефина, из салона некогда принадлежавшего знаменитой Madrema-non-vuole, девушка пошла бы по стопам родительницы. И была бы приговорена к безнравственному существованию среди ажурных гобеленов, роскошных домов, кружев и духов в обществе развратных аристократических отпрысков.
Ах…
Вместо этого Вероника была выдана тетей замуж. В Венеции тех смутных и двусмысленных времен положение матери не сильно кого-либо тревожило, больше беспокоились о знатности рода невесты, а у Вероники с этим все было в порядке. Она происходила из семейства Фальере, старого дома, в то время как ее супруг считался представителем новой аристократии.
Если бы знатность дарила и счастье заодно с положением в обществе, но увы, Вероника чувствовала лишь тоску, с тех пор, как попала в этот дом, угнетавший ее чопорной определенностью, молитвами, приемом пищи по часам, очень редкими напыщенными посещениями гостей. А тетя Жозефина, да и старая экономка все твердили ей, что такова и есть участь женщины - быть надежно упрятанной в плен этих толстых благонравных стен, подальше от греха.
«Пойми, дорогая, все мы только бабочки, прекрасные бабочки с нежными крылышками. Порхаем, пока не попадем в лапы безобразного паука. Или холодные дожди не растреплют наши крылышки, и тогда уже никому мы бываем не нужны. Я же уберегла тебя от этого. И какую я вижу благодарность? Только эти твои бесконечные слезы! Смотри, наскучишь супругу! И найдет он утеху в объятиях тех, кто не портит глазки, высматривая что-то непонятное в окошко».
«В объятиях таких, как моя мама?»
«Молчи, глупая девчонка! Твоей матери повезло еще, что снова смягчились законы, а то вот помню этих красоток привязанными к столбам на площади Сан Марко!»
Вероника замолкала. Что толку объяснять тетушке, что именно здесь она и чувствовала себя в паутине, уже спеленатой по рукам и ногам, а злой толстый паук слишком медленно высасывал из нее все соки. Уж лучше вспыхнуть в пламени костра, но хотя бы на миг еще посмеяться и понежиться, да, в компании таких же бабочек, как она, если так угодно называть беспечных молодых людей тетушке!
О, она еще помнила, как это бывает! Как-то мать брала ее на карнавал. В тот счастливый день тоже лил дождь, но он будто состоял из серебряных и золотых нитей, мерцавших в отсветах факелов, и только подчеркивал сияние ярких масок и шитых блестящим кружевом костюмов.
«Танцуй, танцуй, Вероника», - шептала ей матушка на ухо. Ее дыхание было горячим и пахло чем-то тревожно-сладким, как сны, беспокоившие юную девушку по ночам. Там, в этих снах, были очень красивые юноши, и они целовали ее в губы, а сами их губы были мягкими и душистыми, как мед в сотах. И юноши эти были ей приятны, даже больше – желанны. То, что, по мнению тетушки, противоречит женской природе, но с этим Вероника не спорила. Наверное, в лапах нелюбимого, старого, некрасивого мужа жене и вправду оставалось только покорно отдаваться ласкам.
Но совсем другое утверждала ее матушка:
«Знаешь, дочь, почему ненавидят нас эти важные курицы, от которых пахнет рыбой, а на сальных платьях, скорее уж увидишь жирные пятна, чем жемчужную вышивку? Потому, дорогая, что мы знаем один секрет: мужчины жаждут, чтобы ими восхищались, любовались ими не меньше, чем мы, женщины. И они не меньше нас любят отдаваться во власть опытных ручек и тают под страстными взглядами. Помни об этом и любой из них – твой раб навеки».
Слова матери смущали и тревожили Веронику, но она чувствовала, что это правда. И даже не только чувствовала: рядом с ними на гондоле целовались двое влюбленных, один из них в женском платье, но она-то догадывалась, что оба - юноши. И улыбалась под маской, не в силах отвести от них любопытных и восхищенных глаз: они были так высоки, длинноноги, красивы, разодетые не хуже девиц. Кудри одного, густые, блестящие, выбились из-под шелкового покрывала, другой был изящнее и тоньше и изображал кавалера. По очень белой коже и крошечным розовым соскам, бесстыдно открывшимся в распахнутой на безволосой груди льняной рубашке, Вероника тогда предположила, что он блондин. Неожиданно он повернул к ней голову в золоченой маске и вкрадчиво произнес: «Иди к нам, красотка, от воды дует, а мы тебя согреем без вина». Никогда ей не приходилось слышать такого глубокого голоса - низкого тембра, но с волнующе звенящими нотками. Второй парень в женском платье рассмеялся и поманил ее к себе пальцем. Вероника смешалась и прижалась к матери. Та гладила дочь по голове, объясняя с улыбкой, что малышке едва минуло пятнадцать лет… Но дома оказалось, что она недовольна Вероникой и тогда-то девушка и услышала о матушкином секрете.
Ах если бы вернуть те времена!
Потом настало замужество, и весь мир померк, лишился красок, будто кто-то жестокий накрыл огромным тюрбаном весь сияющий под ослепительным солнцем, радужно отражавшийся в неспешно журчащих водах город.
В первую брачную ночь муж был не то, чтобы груб… Но неуклюж и неловок. У Вероники не было опыта в таких вещах, но она чувствовала себя коровой, на которую навалился бык.
Может, дело было в том, что она смотрела на мужа без страсти? Но какую страсть может вызвать сытый боров? Или права оказалась тетушка, а не мама? Женщине и положено природой лишь терпеливо сносить ласки и радоваться, что ее не бьют.
Паутина дождя поредела, в доме напротив осветились желтым радостным светом длинные окна. Скоро, скоро придет муж. Вероника с досадой обернулась, окинув тоскливым взглядом комнату. Шкаф с пилястрами, резные стулья, чистенький деревянный пол. На кресле спала глубоким сном экономка и безмятежно похрапывала. Бросив прощальный взгляд на улицу, Вероника приготовилась сесть за вышивку. Но, когда она уже отходила от окна, ее зоркие глаза выхватили какое-то пестрое пятно внизу. Она снова выглянула на улицу.
По темным водам, волнисто мерцавшим в вечерних огнях, скользила гондола, в которой стоял юноша, что-то подобно самой Веронике рассеянно высматривая для себя по сторонам. Лиф его бирюзового джорне красиво облегал высокую стройную фигуру, а в прорезях просторных рукавов виднелась белая рубашка. Помимо него в гондоле находился еще мужчина в коричневом плаще. Проплывая мимо окна Вероники, юноша сделал знак гондольеру остановиться и глянул наверх. Веронике показалось, что она уже однажды видела эти веселые беспутные глаза, но никак не могла вспомнить, где. Гондольер что-то начал было говорить своему юному спутнику или господину, сердито жестикулируя. Вероника не слышала что именно, уж слишком высоко была ее комната, но юноша только снисходительно махнул на ворчуна рукой. Блеснули перстни, которыми оказались унизаны пальцы незнакомца.
То, что они не могли друг друга слышать, не имело значения. Все слова на свете могли заменить им взгляды, которыми молодые люди обменялись друг с другом. Похоже, юноше очень понравилась черноглазая тоненькая Вероника. Должно быть, он прекрасно разглядел ее светлое личико с тонкими чертами, изменчивыми и нежными, как хрупкая красота весенних цветов. А она – его светлые кудри, густые брови и смеющиеся, как и глаза, подвижные губы. Она отметила про себя, что подбородок юноши так же четко очерчен, как у видения из ее тайных снов о единственном в ее жизни карнавале.
Юноша соединил ладони, так, что получился рупор и крикнул, что есть мочи, распугав взметнувшихся с нижнего карниза голубей:
- Скучаешь здесь, богиня?
Вероника улыбнулась и кивнула головой. Потом, подумав секунду, пожала плечиками и развела руками: мол, скучаю ужасно, но что же мне остается делать? Ее жест заставил глаза юноши азартно вспыхнуть. Он склонился, что-то поискал в лодке. Гондольер все больше нервничал, похоже, они переругивались, но Веронике стало так легко и весело, что она уже высунулась из окна по грудь. Ветер ласково растрепал кое-как убранные с утра волосы, и они завились от влаги упругими спиральками. Юноша взглянул наверх. Гондольер замолк и отвернулся.
В голове Вероники замелькали образы. Колючий подбородок трется об ее грудь, ей раздвигают ноги - так же, сосредоточенно пыхтя, повариха разделывает курицу. А этот юноша, будто бы приплыл из волшебной грезы, которой она пыталась смягчить впечатление после выполнения супружеского долга. О, нет, она не была наивной дурочкой и хорошо знала, какие опасности ожидают молодых женщин, если они позволят себе забыться хоть на минутку. А по поводу того, о чем не знала – ее просветила тетушка. Но с абсолютной ясностью она вдруг поняла, что вот и пришло, наконец, ее время. Для чего? Да хоть шагнуть в костер! Поэтому нисколько не испугалась, когда, взлетев, зацепилась крюками за свинцовую оплетку окна веревочная лестница, а сам веселый юноша поднялся до ее окна и, улыбнувшись, зашептал горячим шепотом:
- Кто ты, красавица? Тебя здесь взаперти держат? Строгий отец? Пошли со мной! Я покатаю тебя по каналу. Они и не заметят твоего отсутствия, а потом я привезу тебя обратно.
«Не надо обратно», - хотела сказать Вероника, но не стала пугать юношу, который подвергал свою жизнь серьезной опасности. От него слегка пахло вином… Наверное, это и придало ему такой храбрости? А эта веревка – его постоянная спутница? К скольким бедным девушкам он вот так залезает в окна? Ну… Это к «бедным», точнее, глупым девушкам. Он еще не догадывается, что она знает некоторые секреты и еще… Кажется, она его узнала. Не может быть у всех юношей такой восхитительный голос: низкий, волнующий тембр, музыкальная звонкость звуков.
- Я согласна, - сказала Вероника.
- Вот умница! – радостно заметил юноша, демонстрируя белоснежные ровные зубы. - Не испугаешься вниз спуститься?
- Нет, я не боюсь.
Он ей поверил, хотя на всякий случай страховал ее при спуске, так как спускался перекладины на две впереди нее, хватаясь сильными руками за веревки.
- А ты молодчина, смелая! – похвалил ее юноша, он выглядел взволнованным, но только теперь какую-то затаенную печаль, скорее светлую, чем горькую, уловила девушка в изгибе его привыкших смеяться губ. – Ты не бойся, я тебя не обижу. Знаешь, я давно тебе заметил. Ты все время смотришь в окно и скучаешь.
По губам Вероники пробежала улыбка. Она спокойно, без всякого смущения разглядывала своего похитителя. Он оказался не блондином а, скорее, светло рыженьким. За такой оттенок волос: нежно-персиковый, теплый – многие дамы отдалили бы состояние. Повинуясь странному импульсу, она подняла руку и осторожно провела по его подбородку. Гладкая кожа, нежные невидимые глазу волоски щекотали пальцы. Он еще не бреется или только начал бриться. А еще Веронике понравилось, как вспыхнули его щеки. Из-за потемневшей кожи стало заметно, что его большие продолговатые глаза – ярко-зеленые, как у кота. Настоящий красавчик, но вовсе не за девушками он охотится.
- А ты стала смелее, - произнес он негромко. – Я тебя узнал. Ты была в лодке со знаменитой мадам Элоизой. Но тогда ты была совсем еще дитя.
- Да, - согласилась Вероника. – Зато я помню, как ты любишь целоваться.
С этими словами, совершенно позабывшая наставления тетушки Вероника приблизила к нему лицо и осторожно поцеловала в мягкие губы, которые удивленно приоткрылись с тихим «ах», что дало возможность Веронике углубить поцелуй, так же, как делал когда-то его любовник в карнавальной гондоле и она сама, но только во сне.
- Шальная какая, - прошептал юноша. Вероника с затаенным восторгом заметила, что он слегка дрожит, а ноздри тонкого носа взволнованно трепещут. – Но я не трону тебя. Во-первых твой муж оторвет мне голову, во-вторых…
Но Вероника не дала ему договорить. Обхватив его затылок рукой, повинуясь каким-то темным инстинктам, унаследованным от распутной матери, она поцеловала его снова со всей страстью, которую могла излить в этом поцелуе, со всей искусностью, которую приобрела, мечтая об этих губах. Юноша застонал протяжно и нежно, как скрипка, если бережно коснуться ее струн подушечками пальцев. Веронике хотелось целовать его снова и снова, а ловкие пальчики уверенно потянулись к завязкам его одежды. Гондола качнулась, и они оба упали на ее устланное мягкими тканями дно, потому что их тела больше не повиновались рассудку, а только неясным желаниям, чей загадочный язык они долго не могли понять, и только теперь танец их тел раскрыл его тайный смысл.
Забытый ими гондольер вдруг сказал резким голосом, от которого оба любовника, задремавшие в объятьях друг друга, вздрогнули, как от удара хлыста:
- Обратно возвращаться? Я не рекомендую. Вас, монсеньер, ожидают большие неприятности. Эх... Лестницы жаль...
Вероника приподнялась на локтях. Они проплывали под мостом Риальто. Девушка заглянула в лицо молчавшего «монсеньора» или кем он там на самом деле являлся. Тот не сводил с нее зеленых, как у кота глаз, полных блаженного успокоения, но чуть приподнятые светлые брови выдавали удивление, будто произошедшее было для него тоже в новинку.
- Нет, конечно же, - ответил он наконец, улыбаясь Веронике и читая по ее глазам ответ. – Где ты видел, чтобы вольная птица селилась в курятнике? Смотри, мой ворчливый Паоло, огни только зажглись!
Он сел в гондоле рядом с Вероникой и бережно стал застегивать на ней платье. Ей это нравилось, казалось правильным. До этого одежду с нее только неловко стягивали.
- Для нас все еще только начинается, - прошептал он, прикасаясь губами к мочке ее уха.
Вероника блаженно зажмурилась. Она знала, что он имел в виду, что для таких, как он и она только еще начинается день, пусть и зашло солнце. Но предугадывала и другой смысл. Только еще начинается ее жизнь, среди таких же легкомысленных недолговечных бабочек, как она сама и ее авантюрный похититель.
Лодочник проворчал что-то сердитое и сильно взмахнул веслами, будто опасался погони. Вскоре перед ними, взвившись красным фасадом из темных вод, показалось красивое здание, некогда принадлежавшее мадам Madrema-non-vuole.