ПАНИ КОВАЛЬСКАЯ
Было это давно. В те времена дамы носили кружевные блузочки, широкие юбочки и батистовые панталончики. Мужчины обряжались в плотные, обтягивающие брюки, расписные жилеты и длинные пиджаки, похожие на фраки, а, может, это и были самые настоящие фраки, кто ж теперь разберет!
Страна, в которой произошла эта история, была небольшой, но прогрессивной. В ней жили паны и пани. Они очень любили искусство и всегда посещали всевозможные выставки, которые устраивали другие паны и пани, демонстрируя свое творчество. Это были картины, скульптуры, фотоработы, которые тогда только входили в моду, а также искусно сделанные вышивки, украшения, сплетенные из бисера и даже выполненные из тополиного пуха портреты.
Городок Брыдзь был очень маленьким, таким маленьким, что когда приехал пан Незвездецкий со своей выставкой оригинальных работ, все население городка разом выстроилось на главной площади, чтобы купить билеты. И площадь вместила все население. Пани надели нарядные блузочки и потуже затянули бархатные корсеты. Шнурочки на корсетах игриво перекрещивались как на самых выпуклых, так и на самых утянутых участках женских тел, создавая атмосферу всеобщего праздника. Плотные брючки на мужских фигурах выгодно подчеркивали мускулистые икры и бережно оттеняли притягательные для дамских взоров выпуклости. На головках у всех пани были надеты кокетливые шляпки со множеством цветочков, или вишенок, или даже птичек. На головах панов красовались щегольские котелки.
Жители городка Брыдзь умели выгодно подать себя.
В очереди за билетами стояли пан и пани Ковальские, но лица их не отражали всеобщего праздничного настроения. На круглых щечках пани, украшенных аппетитными ямочками в те минуты, когда пани улыбалась, вместо ямочек проступали неаппетитные красные пятна. Круглые вишенки уныло свисали с полей соломенной шляпки, пытаясь заглянуть в глазки обожаемой хозяйки. Глазки были заплаканными. Вишенки отражались в них, словно в голубых бездонных, но чрезвычайно мокрых озерах. Чуть ниже двух озер печально пошмыгивал маленький припухший носик. Пани Ковальская иногда подносила к нему надушенный крошечный платочек. Она страдала.
Виновник и причина ее страданий, пан Ковалький, с независимым видом приглаживал идеальные черные усики, предмет его особой гордости. Усики напоминали двух маленьких черных рыбок, задравших вверх свои хвостики. Словно они встретились нечаянно, понравились друг другу и теперь желают поцеловаться.
Пан Ковальский, подобно этим рыбкам, был большой охотник до поцелуев. Однако супруга его, пани Ковальская, нечасто позволяла ему развязывать ленточки на ее шелковой пижамке по вечерам, а уж о том, чтобы распустить шнурочки на корсете в дневное время, и вообще речи идти не могло. Вот и сегодня утром пан, почувствовав приятное движение в отдохнувшем организме, легонько потянул за розовую ленту, охранявшую соблазнительую талию жены от неконтролируемого обнажения. Ленточку эту пан Ковальский вообще терпеть не мог, и, была бы его на то воля, непременно порвал бы и выбросил вон. Однако супруга относилась к ней бережно и не позволила бы такого святотатства. Она решительно оттолкнула руку пана Ковальского, а ведь могла бы сделать это более ласково, учитывая нарастающие потребности окончательно проснувшегося мужа. Ленточка, увы, осталась неразвязной и снова возгордилась своей ролью в поддержании высокой морали.
У пана Ковальского была своя мораль, но она стремительно утратила высоту и ввергла бедного пана в крайнее уныние.
Пани Ковальская быстренько открыла шлюзы и затопила бездонные озера горькой слезой. Как груб, циничен и даже бестактен ее супруг! Как примитивны и предсказуемы его действия! Как непохож он на героев ее любимых романов, возвышенных, чистых, благородных! Тут-то и не выдержали красные вишенки и горестно закивали блестящими головками.
В таком безрадостном настроении супруги и отправились осмотреть выставку. А выставка была очень оригинальной. Она занимала три зала. Трудно сказать, к какому жанру можно было бы отнести эти работы. Представьте себе большие рамки, обмотанные подобием веревочек, шнурочков и даже канатиков. Причем эти веревочки и канатики спускались, причудливо переплетаясь вглубь различного размера рамок, а иногда и просто свешивались вниз. Они образовывали сетки, гамачки, корзиночки и другие, всевозможные виды переплетений. И в этих переплетениях находились человечки, умело сделанные из глины и раскрашенные чрезвычайно искусно. В этих самых рамках были представлены различные эпизоды из жизни человечков. Пан Незвездецкий охотно давал пояснения. Он дергал за веревочки, человечки принимались подпрыгивать и кланяться, а пан пояснял: «Вона как танцуют, ножонками так и шерудят!» Он был из простых, объяснялся немудрено.
Рамочек было много. И если в первом зале человечки больше были заняты работой, например, пилили дрова, косили траву или ловили рыбу, то во втором они отдыхали, то есть пили-ели, плясали, играли на скрипочках и даже резались в «дурака». В третьем зале царил романтический настрой. Человечки гуляли парами, кавалеры дарили дамам букетики, целовали тоненькие ручки и опускались перед ними на коленки. Видимо, пленялись их небесной красотой и, не сдержав чувств, признавались в вечной любви.
Во всех залах были представлены маленькие, совсем крошечные детки. Они качались в люльках, стоило только подергать за веревочки, ездили в колясках и на велосипедиках, шалили, как это водится и между настоящими детишками, а также чинно прогуливались с глиняными папашами и мамашами. Пан Незвездецкий прокомментировал их действия традиционным : « Вона, каки пострелята, жуть, так и блажат!»
В конце экспозиции была выставлена вишневого цвета занавесочка, украшенная золотистой бахромкой. На занавесочке была вышита пара сердечек. За ней располагалась большая, в человеческий рост рамка, щедро увитая теми же веревочками, канатиками, и даже какими-то тросиками.
Дети, пришедшие посмотреть выставку, туда не допускались. Также не допускались к просмотру незамужние, и, следовательно, неискушенные еще барышни, а молодые люди напротив. допускались, даже и не очень пока что искушенные. Там была представлена бытовая сценка, постижение смысла которой требовало от посетителей некоторого уровня зрелости. В эту рамку были заключены два персонажа - дама и кавалер, находящихся в неком недвусмысленном положении. Причем дама представала на переднем плане, в то время как кавалер находился позади нее. Он там не просто так находился, а еще и находил несомненное удовольствие от своего положения . Жилеточка его была расстегнута, котелок съехал на затылок, а на лице просматривалась самая неподдельная радость. Или даже блаженная улыбка, трудно разобрать. Глаза этого пана были немного выкачены и будто советовались друг с другом: «Как ты думаешь, брат, может лучше закрыться? Чего лупиться-то попусту?». Усики пана напоминали двух черных рыбок, хвостиками вверх.
Дама, напротив, была сосредоточена и не улыбалась. Глазки ее были полуприкрыты и, видимо, витали в каких-то небесных сферах. Маленькими ручками дама опиралась на изящный столик, и верхние крестики шнуровки ее корсажа свободно обвисали, обнажая прелестную шейку и грудь. Юбочка увлеченной своим занятием пани была естественным образом приподнята, между ножками стола виднелись стройные щиколотки пани, попирающие белоснежные кружевные панталончики. А уж где-то там, на заднем плане, виднелись лаковые штиблеты пана.
Жители городка Брыдзь никогда ничего подобного не видели. Заходили они за занавесочку поочередно, небольшими группами, и каждая новая партия сначала останавливалась, как вкопанная, затем все дружно опускали вниз глаза, причем румяные щеки панночек становились цвета вишневой занавесочки, а глаза их спутников приобретали выражение, несколько схожее с выражением вытаращенных глаз пана, заключенного в рамочку. Таково было воздействие силы искусства. Оно многократно усиливалось, когда пан Незвездецкий дергал за веревочку, и парочка начинала совершать плавные движения вперед и назад. Казалось, глазки пани прижмуривались в это время еще слаще, а личико пана становилось аж затуманенным от удовольствия.
«Вона как их рубит!»-- замечал, не без сочувствия, пан Незвездецкий, «Вона как уминаются!». Пан был из простых, выражался бесхитростно, хотя и пан. Впрочем, в Польше все – паны.
Не все посетители, однако, реагировали совсем уж однозначно. Пани Недобранская, например, выкатила глазищи не хуже того пана, но с оттенком неудовольствия и даже гнева. Бледные щеки ее стали еще бледнее, тощенькая шея в синеватом переплетении каких-то веревочек задергалась, забилась и совсем уж было перекрыла всякий доступ воздуха во впалую грудь пани, как в глубине этой самой груди родился возмущенный крик. Он обеспечил таки доступ живительной субстанции в легкие уже закатывающей желтоватые белки глаз пани Недобранской, тем самым обеспечив ей дальнейшую жизнедеятельность. Сам крик, правда, обессилил в процессе прохождения трудного пути по костлявой грудной клетке и стал более походить на писк. Вот какого эффекта можно достичь порой одной только силой искусства.
Две парочки — пан Блошаковский со своей супругой и пан Лошаковский со своей, зашли за занавесочку одновременно. Интересно, что, постигнув суть сюжета, пухленькая пани Блошаковская незаметно стрельнула весьма определенным взглядом на долговязого пана Лошаковского, в то время, как птички на шляпке стройной пани Лошаковской маскировали своими крылышками томный взор своей хозяйки, направленный на тучного пана Блошаковского. Видимо, посредством таких взоров, а может, и не только их одних, в природе достигалась некая тайная гармония.
Пани Ковальская, увидев рамочку и все, представленное в ней, просто открыла рот, вернее, разомкнула свои прелестные губки. Веревочки, канатики, тросики и прочие ленточки напрочь потрясли ее воображение и лишили покоя. Она непрестанно переводила свой взгляд с одного сплетения на другое, причем телесные сплетения, замаскированно имеющие место быть в данной сценке, волновали ее, пожалуй, менее, чем остальные. Она заметила, что тонкие запястья пани были обвиты очаровательными шнурочками, а на талии ее красовалась широкая розовая лента! Пани Ковальская глаз не могла отвести от узелков, бантов, креплений и стяжек. Подумать только, некоторые из них были завязаны, а некоторые просто распущены и болтались как попало! Сколько неизведанного таилось в этих сеточках, плетеночках и вязаных разным способом узлах!
Пан Незвездецкий удостоверился, что его искусство понято, оценено, принято. Он был очень доволен, и, глядя на пани Ковальскую, изрек: «Вона как!»
На следующий день пани Ковальская, чуть свет , снова побежала на выставку, чтобы насладиться так поразившим ее искусством. Пан Незвездецкий молча открыл перед ней двери, словно он ее ждал. Быстро пройдя всю экспозицию, пани устремилась за вишневую занавесочку.
Рамочка, так покорившая ее своими плетеными чудесами, стояла на прежнем месте. Все веревочки и ленточки были на месте. Не было только любовной парочки — пана и пани, занятых несложным, но очень увлекательным процессом.
Пани Ковальская словно ожидала этого. Она резво забежала в рамку и позволила пану Незвездецкому перевязать свои изящные запястья тонкими шнурочками, как это было давеча, у той пани. Талию ее тоже украсила розовая ленточка, осталось только произвести некоторые подготовительные действия, и ее было бы ни за что не отличить от той самой пани, тем более, что щечки ее разрумянились, глазки переливчато заблестели, а вишенки на шляпке стыдливо завернулись в соломенные поля.
Пан Незвездецкий прошел мимо плененной его искусством пани и открыл позади нее потайную дверку, ведущую в переулок. Там как раз в это время прогуливался пан Ковальский. Пан Незвездецкий сделал ему какой-то знак и вышел в переулок, в то время как пан Ковальский, напротив, вошел в павильон.
Впрочем, пан Незвездецкий не стал прохлаждаться в переулке, а обошел здание и снова проник в него через главный вход.
За вишневой занавесочкой с золотой бахромкой, на которой были искусно вышиты два сердечка, раздавался приятный смех и какая-то возня. Вскоре звуки стали более слаженными и регулярными, а потом и вовсе сменились плавными придыханиями и слабыми стонами. Стоны становились все громче и перешли наконец в громкий, открытый крик Чувствовалось, что женский голос легко расстался с голосовыми связками, заставив их долго потом вибрировать, вспоминая эти чудесные мгновения. Мужской голос, более низкий и чувственный от природы, не остался в долгу и составил ему прекрасный дуэт, отдав все же главную партию женскому голосу.
Пан Незвездецкий, склонив совершенно лысую голову к правому плечу, поднял назидательно вверх желтый от табаку указательный палец, хотел что-то сказать, но махнул рукой и удалился.
В тот же день экспозиция покинула городок Брыдзь и направилась далее, к югу. Сила искусства была такова, что отныне пан Ковальский по утрам бывал всегда в прекрасном расположении духа, а пани Ковальская более не страдала и совершенно забросила читать глупые книжки.
Надо заметить, что в этой стране поразительно много панов по фамилии Ковальский, и даже в таком маленьком городке, как Брыдзь, их, наверное, человек десять. Поэтому никто не может поручиться, что тем утром по переулку прогуливался именно тот пан Ковальский, который являлся супругом нашей героини.
Впрочем, это, наверное, не самое главное. Самое главное - удивительная сила, заложенная в произведениях искусства, даже такого, какое представлял пан Незвездецкий.