I
Звонок был неожиданным и неприятным. Звонили из отдела кадров, и просили срочно спуститься.
"Вот тебе, бабушка, и Юрьев день" – подумал я и заторопился.
Звонок не предвещал ничего хорошего. Сейчас, когда дела у Корпорации явно не ладились, важно было оставаться в тени. Тихо-тихо приходить по утрам, тихо-тихо делать свою работу, тихо-тихо под вечер уходить домой.
Дело в том, что в предыдущие несколько месяцев Корпорация уволила почти всех работников нашего этажа, заменив их специалистами из Фратаростана.
Поначалу фратаростанцы работали прямо из Фратаростана, и им платили дешёвыми фратаростанскими деньгами. Но постепенно всё больше и больше фратаростанцев оказывалось в самой Корпорации, и, вскоре, новых людей на этаже появилось так много, и присутствие их сделалось настолько заметным, что сами собой создавались пробки в коридорах, а в уборных приходилось становиться в очередь к писсуару.
Фратаростанцы, работающие в Корпорации, получали вдвое меньше, чем наши бывшие сотрудники, но из-за того, что Корпорация наняла их в соотношении пять фратаростанцев за одного старого сотрудника, было очень трудно понять выгоду этой сделки. Ходили слухи, что кто-то кому-то за это сильно платит, как говорится, под столом, но вообразить подобную коррупцию в самом сердце нашей Корпорации было просто немыслимо.
Сначала Корпорация не очень-то заботилась о том, как сработаются оставшиеся сотрудники с новыми кадрами.
Спешно провели два собрания. На одном собрании какой-то плотный мужчина настойчиво указывал на то, что любое изменения всегда к лучшему.
– У человека, встретившего изменение в жизни, есть два пути, – философствовал лектор – Человек может либо принять изменение и найти способ к нему приспособиться, – либо быть раздавленным этим изменением, и превратиться в нытика и пораженца. В практических терминах, – продолжал плотный мужчина – вам, нашим дорогим старым сотрудникам, нашим уважаемым коллегам оставшимся в Корпорации, нужно решить для себя простую дилемму: либо принять решение Корпорации о замене части работников, как мудрое и дальновидное, либо искать себя в другом месте – вне Корпорации. Это очень простой выбор и мы надеемся на то, что вы его сделаете правильно!
Второе собрание было проведено в том смысле, что настоящий профессионал может работать, как отдельная единица, и не нуждается быть частью какой-то команды.
– Вы все здесь профессионалы, – артикулируя каждое слово, говорила женщина в скучном брючном костюме – Профессионалу не нужно ощущать себя частью команды. Можно взять одного профессионала, и ещё одного, и ещё одного – и они будут прекрасно работать вместе, как хорошо отлаженная машина. А потом взять и убрать одного профессионала, заменив его тремя другими – и опять всё будет работать на высшем уровне. Почему? А потому, что они про-фе-сси-о-налы! Вы – профессионалы. Вы все здесь профессионалы! Мы расстались с теми, кто был недостаточно профессионален, и оставили только вас – профессионалов, добавив к вам профессионалов из Фратаростана.
Из речи женщины в брючном костюме получалось, что всё должно работать, как хорошо отлаженная машина. А если где-то что-то не работает, так это потому, что кто-то оказался не профессионалом. И этот кто-то будет вынужден искать себя в другом месте – вне Корпорации.
К сожалению, хорошо отлаженная машина сильно буксовала, и через 7 месяцев та же женщина (но уже в скучной чёрной юбке и белой блузке) выступила с новыми словами.
– То, что произошло у нас за последние 7 месяцев (когда упала производительность труда и Корпорация стала терпеть убытки) – недопустимо! Всё это произошло по вине безответственных людей, утверждавших, что профессионалу не нужна команда! Какая глупость! Наоборот! Никакой профессионал не может работать без команды! Мы должны чётко понять, что у нас есть команда: это дружная команда наших старых сотрудников – и новых коллег из Фратаростана! Команда профессионалов из двух дружественных стран, работающая на благо Корпорации! Две страны – одна команда! Вот наш девиз. А если кто-то здесь не вписывается в команду, то он может искать себя в другом месте – вне Корпорации.
Для того, чтобы работники ощутили себя частью команды, всех собирали вместе и угощали фратаростанскими сладостями и пряными фратаростанскими безалкогольными напитками. От них першило в горле и становилось муторно в животе, но настоящие профессионалы не подавали вида, с радостью принимая мудрые и дальновидные изменения.
Странным образом получалось, однако, что фратаростанцы совсем не ощущали себя частью Корпорации. Они держались отдельно, сбиваясь в шумные стаи, – и всегда очень громко и весело о чём-то говорили между собой на гортанном фратаростанском языке. Фратаростанцы, как известно, верят в то, что человек проживает несколько жизней, и осознание этого даёт им возможность не торопиться: всё ведь ещё можно успеть потом – в следующий раз. Ну а раз не надо торопиться, то почему бы не поболтать немного, и не посмеяться над хорошей шуткой?
Работать под этот шум и смех было трудновато, но профессионалы не должны жаловаться. Всегда можно вставить в уши затычки, известные, как беруши, или, надев наушники, включить какую-нибудь лёгкую музыку.
Фратаростанцы, как вскоре стало очевидно, тоже любили музыку. Они включали странные фратаростанские песни, и хором подпевали им.
Надо признаться, что фратаростанские песни были невыносимыми. Казалось, что кто-то несправедливо мучает кота или какое-то другое мелкое домашнее животное, натягивая его хвост на колки неведомого струнного инструмента. Песни вызывали немедленное желание прервать несправедливость и прекратить мучение зверька: вырвать бедное животное из рук негодяев-мучителей. Но сделать это не представлялось возможным. Никто не хотел казаться нытиком и пораженцем, неспособным принять изменения и понять, что эти изменения – к лучшему. Старые сотрудники незаметно передавали друг другу беруши, пряча их между стопками бумаги.
В такой непростой ситуации звонок из отдела кадров, несомненно, был неприятной неожиданностью и неожиданной неприятностью.
II
В отделе кадров меня ждали три человека. Я сейчас опишу вам, как они выглядели. У меня вообще хорошая зрительная память, но я плохо запоминаю цифры. Я даже не помню номер своего телефона в Корпорации – он висит у меня справа на стене с другими важными телефонами, рядом с портретом моей семьи. Портрет висит, конечно, не для того, чтобы я не забыл лица своих близких родственников. При моей хорошей зрительной памяти это вовсе не нужно. Портрет висит потому, что так принято в Корпорации. Рядом с портретом семьи висит красочная фотография какого-то тропического побережья. На фотографии изображён берег океана, песок, чайки и восхитительный дом с террасой. Стройная женщина в развивающихся лёгких белых одеждах спускается к берегу с небольшой корзинкой, наполненной фруктами. Когда я очень устаю, я смотрю на эту картинку, и она придаёт мне сил. Если фратаростанцы правы, и человек действительно проживает несколько жизней, – в своей следующей жизни я хотел бы оказаться на таком вот замечательном тропическом острове.
Итак, в отделе кадров было три человека: плотный мужчина, читавший нам первую лекцию, женщина, читавшая нам последующие лекции – и неизвестный мне фратаростанец.
Женщина сидела за столом, поэтому была видна только наполовину. Эта половина состояла из головы с гладко зачесанными, сжатыми крепким жгутом волосами – и туловища, облачённого в стилизованную и скучную военную гимнастёрку.
Плотный мужчина сидел на подоконнике, вытянув короткие ноги в полосатых облегающих брюках. Почему-то казалось, что у этого мужчины должен быть совершенно немыслимый удельный вес. Он не был толстым, но всё в его виде говорило о тяжести, как будто он был и не человеком вовсе, а наоборот каким-то каменным истуканом.
Фратаростанец сидел в углу в кожаном кресле с логотипом Корпорации. У нас такие кресла стоят в каждом зале для конференций.
Его лицо было смуглым и суровым: чёрные обильные усы, глубоко посаженные глаза, острый подбородок. Левый глаз фратаростанца казался мёртвым. По крайней мере, создавалось впечатление, что фратаростанец не может с этим глазом совладать: глаз поминутно мутнел и уходил вверх под веко, и фратаростанец с заметным усилием возвращал его обратно.
Я стоял посередине комнаты, окружённый тремя странными людьми, и мне некуда было сесть.
– Ну что же. Теперь все в сборе. Можно начинать, – с поддельным весельем сказал плотный мужчина и неожиданно ловко соскочил с подоконника
– Позвольте с Вами познакомиться (он протянул мне руку) – доктор Спенсерсон.
Я пожал его каменную десницу и пробормотал своё имя.
– Элизабет, – сказала женщина и, не вставая, протянула мне руку
– А это наш дорогой коллега Мади, – сказал Спенсерсон и указал мне на фратаростанца.
Мади сполз с кресла и оказался очень невысоким человеком. Он сделал три шага навстречу мне, колченого прихрамывая и выбрасывая в сторону ступню левой ноги.
– Очень приятно, – сказал он с сильным фратаростанским акцентом и пожал мою руку.
– Вы, наверное, хотите скорее узнать, почему мы здесь все собрались? – продолжил Спенсерсон.
Я кивнул головой и сглотнул слюну.
– Это дело очень деликатное и мы бы хотели, чтобы Вы отнеслись к нему как настоящий профессионал. Понимаете, на Вас поступила жалоба.
– Жалоба? От кого?
– Да-да. Жалоба. Не важно от кого – мы не в позиции обсуждать это, но жалоба была, и мы должны принять соответствующие меры.
– Я не понимаю. Я что-то не так сделал по работе?
– Нет, что Вы! – он развёл руками, – Вы у нас один из лучших работников! Что бы мы без Вас делали! Вы настоящий профессионал. Просто один из Ваших сотрудников заметил, что Вы, как бы это сказать? – он задумался и неожиданно сказал – Морщитесь!
– Морщусь?!
– Вы морщитесь от фратаростанских песен.
Боже мой! Я от них не морщусь! Я от них задыхаюсь! Фратаростанские песни?! Я не удивлюсь, если их используют при допросах во Внешней Разведке, как последнее средство для извлечения важной информации! Я ненавижу фратаростанские песни! Я готов запихнуть в своё ухо четыре пары беруш, только бы не слышать эти песни!
Естественно, что я этого не сказал, а только подумал об этом про себя.
А сказал я следующее
– О нет! Напротив! Я очень люблю фратаростанские песни. И я, конечно же, не морщусь! Возможно, у меня уже появляются морщины, ведь я уже не молодой человек. Видимо, кто-то неправильно истолковал гериатрические изменения в моём лице. О, я очень люблю фратаростанские песни!
– И всё же, – продолжил Спенсерсон – сигнал поступил, и мы должны отреагировать. Мади специально нанят Корпорацией для того, чтобы наши старые сотрудники поняли и полюбили красоту фратаростанской культуры. Верно, Мади?
– Совершенно верно, доктор, – отозвался Мади, и, похромав в центр комнаты, подошёл ко мне вплотную, – мы научим, мы заставим Вас любить фратаростанскую культуру!
Его мёртвый глаз пополз наверх, но Мади, усилием мышц лица вернул его обратно.
– Видите ли, уважаемый Вы мой друг! – сказал Спенсерсон и кокетливо посмотрел на Элизабет, которая одобрительно кивнула ему головой – у Вас есть два пути: либо принять фратаростанскую культуру и найти способ к ней приспособиться, – либо превратиться в нытика и пораженца. А нытики и пораженцы не нужны Корпорации. Даже если во всём остальном они незаменимые профессионалы. Вы это прекрасно знаете.
Я опять кивнул головой
– Давайте же не будем зря тратить время. Вот, садитесь в это кресло, а Мади начнёт свою презентацию
Я сел в кресло.
Мади похромал к столу, за котором сидела Элизабет, и протянул ей какой-то диск. Элизабет поставила диск, и в комнате очень тихо зазвучала фратаростанская музыка.
III
– Самое главное, что Вы должны понять, – начал Мади, – это то, что фратаростанская музыка, это музыка для пляски.
Фратаростанская пляска, как форма,– наивысшая пляска, известная мировой культуре. Существует предание, что человек, понявший смысл фратаростанской пляски, может переместиться в совершенно иной мир: исчезнуть из этого мира и оказаться совсем в другом месте, на более высоком уровне ощущений, а, возможно, даже перескочить сразу в свою последующую жизнь. Эта наша вера, вы понимаете. Это, конечно, всё только предание и никто никуда не исчезал, но всё же, но всё же.
Мади криво улыбнулся, потерял и с усилием вернул обратно свой глаз и продолжил
– Сама пляска давно утрачена. Есть старинные фрески в храме Кутурагуджапалата на которых показаны только некоторые из движений пляски.
Мади достал откуда-то яркий глянцевый альбом и раскрыл его на странице, заложенной закладкой, представляющей собой билет для проезда в столичном фратаростанском сабвее.
На картинках были довольно оригинальные фрески, изображающие различные движения танца. Вот человек держится за живот, как будто ему срочно нужно уединиться. А вот человек прижимает свои ладони к ушам и, видимо, качает головой из стороны в сторону. А вот человек запрокидывает голову вверх, как бы в последней молитве.
– Это и есть фратаростанская пляска, – с гордостью произнёс Мади
Он закрыл альбом, положил его на стол к Элизабет и похромал обратно.
– Сейчас я покажу, как приблизительно это всё танцевалось.
Элизабет сделала музыку гораздо громче и заметно поморщилась. Это была быстрая, как молния судорога безумной ненависти, презрения, брезгливости, какая бывает у человека, когда он случайно касается чего-то омерзительного – и быстро одёргивает руку. Но эта судорога была мгновенной и Элизабет справилась с ней, изобразив своим помертвевшим лицом радость. Знаете, я могу поклясться, что эта ситуация не была для Элизабет чем-то новым! Мне кажется, что радость недоступна этой женщине и ей ничего не остаётся делать, как изображать её всякий раз, когда она ожидается от неё другими. Если бы ситуация потребовала от Элизабет кричать от счастья и закатывать помутневшие глаза, она сделала бы это профессионально и мощно.
Между тем, доктор Спенсерсон улыбнулся и внимательно посмотрел на Мади. Спенсерсон сделал вид, что поправляет дужки очков на своих ушах, и очень быстро вставил в уши розовые беруши. Он весь напрягся своим плотным телом, но больше не выглядел, каменным истуканом. Он теперь казался всего лишь надувным резиновым человечком, наподобие тем, что установлены перед входом в магазин, где продают автомобильные шины.
Мади присел и крякнул. Потом развёл руки и положил их на живот. Потом подержал руками голову, посмотрел на потолок и опять крякнул.
Фратаростанская песня была абсолютно нестерпима. Бедный зверёк мучался из последних сил, и его сдавленный визг разрывал душу. Мёртвый глаз Мади описывал вертикальные круги, как это бывает в детских мультфильмах, когда мышонок ударяет по голове кота, пытающегося его поймать. Хромая нога Мади отскакивала в сторону, как отстёгнутая, но возвращалась обратно, как на резиночке.
Он показал движением руки Элизабет, чтобы она выключила музыку, и пытка прекратилась
– Теперь Ваша очередь, – сказал Мади, заметно запыхавшись и отирая крупные капли пота со лба.
– Моя очередь что?
– Ваша очередь плясать фратаростанскую пляску
– Нет уж, увольте! Я не танцую
– И уволим! И уволим! – весело спрыгнул с подоконника Спенсерсон, и было странно, что он не подскочил несколько раз, ударившись об пол, как это и подобает надувному резиновому объекту.
– Но, позвольте, вы не можете заставить меня танцевать! – возмутился я
– Вы правы. Абсолютно правы. Мы не будем Вас заставлять танцевать. Вы станцуете сами! Просим! Просим!
Он захлопал в ладоши и розовые беруши, свесившиеся на тесёмочке с его очков, задёргались в воздухе, как дешёвые пластиковые серёжки
– Да! Да! Просим, – поддержала Спенсерсона Элизабет
– Но это насилие. Понимаете? Это насилие, – я задыхался от какой-то непонятной мне самому бесконечной обиды. Обиды на самого себя.
– Да. Возможно, – пожал плечами Спенсерсон – Но, в философском смысле, вся наша жизнь – насилие. Ведь мы никого не просили давать нам жизнь – всё было сделано без нашего участия. И что? Мы перестаем жить, осознав это? Нет! Наоборот! Мы продолжаем жить и радоваться жизни. Так, что, пожалуйста, не стесняйтесь. Вы должны сплясать фратаростанскую пляску. Обязательно должны.
И в этот миг, я признаюсь вам, мне показалось, что я что-то понял. Я вдруг понял, что он прав, что вся наша жизнь, в сущности своей – это нестерпимая фратаростанская пляска. Эта пляска, от которой никуда не деться. Нужно сплясать её так, чтобы не было мучительно больно, или как-то в этом роде. Нужно пройти полностью через все её муки до самого конца и исчезнуть из этого мира, оказаться совсем в другом месте, возможно, в какой-то более подходящей для нас жизни.
И когда снова зазвучала жуткая музыка, неожиданно для самого себя я встал. Меня мутило. Я схватился руками за живот и присел, согнувшись, как от схватки. Я заткнул уши ладонями, чтобы выдавить из головы резкую, как самая страшная мигрень боль. Я закинул голову вверх и взмолился искренне и страстно, как в последней молитве. Я станцевал этот танец, эту жуткую фратаростанскую пляску до самого конца.
И, сплясав, я почувствовал, что теряю сознание. Я увидел, как искривились в ужасе лица трёх людей в комнате. Они нелепо оглядывались по сторонам в полном недоумении.
Я понял, что они меня больше не видят, и жестоко улыбнулся им своей невидимой улыбкой.
IV
– Дорогой, скоро прилив. Тебе нужно подвинуть шезлонг подальше от края воды
– Да, да. Я знаю. Просто я не могу оторваться от этой искрящейся солнечной полосы на волнах. Посмотри, как она переливается! Здесь изумруд, а там – чистые бриллианты
– Я распорядилась, чтобы накрыли стол на террасе. Всё уже почти готово. Я пойду в дом. Ты скоро?
– Да, дорогая. Я скоро. Мне кажется, что я знаю, о чём будет мой следующий рассказ
– А название его у тебя тоже уже есть?
– Да. Я назову его "Фратаростанские пляски". Я только что полностью увидел, что в нём произойдёт. Это совершенно необъяснимо: в какой-то момент просто физически ощущаешь, что находишься как бы в другом мире. Абсолютно физическое ощущение. Как будто со мной всё это происходило в какой-то предыдущей жизни. Я даже могу напеть тебе музыку фратаростанской пляски, которую я только что там слышал. Страшные вопли, должен я тебе сказать
– Ты фантазёр. Неисправимый фантазёр. Просто ты заснул, и над тобой кричали чайки. Пойдём.
– Да, да – пойдём. Я изрядно проголодался.
– Ты мне расскажешь про эти свои пляски?
– Конечно. Всё начинается с телефонного звонка. Да. Звонок. Звонок был неожиданным и неприятным. Звонили из отдела кадров, и просили срочно спуститься.