Прекрасна земля запорожская. Здесь все овеяно былой славой удалого казачества. Широкие степи, могучий и свирепый в бурю Днепр-батюшка. Курганы среди солнечных полей цветущего подсолнечника, вздымающегося словно вершины далеких гор – вулканов. Они хранят прах древних скифов, которые когда-то давным-давно кочевали и жили в этих благодатных краях. Былинная древность лет сливается здесь с бытом и жизнью нашего времени. Заповедный и чудный остров Хортица вдали и напротив могучий гребень величайшей плотины Европы – Днепрогэса, где вода падает вниз с такой высоты, что кружится голова.
Былое Запорожье. Каменные пороги Днепра скрылись под воду, затопленные искусственными морями – водохранилищами. Запорожская Сич – это владения казаков, рубеж, дальше Дикое поле и ветер степных пространств.
Глубокие балки с, пахнущими чабрецом и солнцем, полями пшеницы и дедовские «курени» на голых плешинах баштанников. Когда мы приехали сюда в сорок шестом из холодной и голодной Сибири, Запорожье казалось нам «раем», где всего вдоволь, где растут такие вкусные пузатые арбузы – «кавуны», сладкие и тающие во рту абрикосы, мясистые краснощекие помидоры. Запорожский базар тех лет гудел, как пчелиный рой. Горы «кавунов» и дынь, ящики с помидорами штабелями возвышались над прилавками, кузова машин, полные арахиса, «фисташки», экзотические баклажаны с синими своими бульбастыми носами, а сладкая подсолнечная халва сама таяла во рту. Пахло вялеными азовскими бычками, которые тут же в большом количестве и за бесценок продавались рыбколхозами.
Зеленый Яр, где мы временно поселились на улице Дизельной у тетки Маруси, двоюродной сестры моей матери, представлял собой поселок, весь в зелени и садах на краю города, с пыльными, не мощеными камнем улицами, с домами – «времянками» из глиняного ломпача с побеленными мелом стенами.
Летом было жарко, и спали мы всегда во дворе на старых железных кроватях среди подсолнухов и цветов «мальв». Помню, как тетя Маруся нарвала нам тут же в саду целую миску свежих душистых абрикос и поставила утром у изголовья. Как они пахли! Это была фантастика голодного детства. В саду днем жужжали пчелы, трещали кузнечики и спелые абрикосы потом, ночью, плюхались на землю к нам под железные кровати. По утру гудели заводские гудки, будя рабочих, вставало солнце и все оживало и радужно искрилось в его ярких лучах.
Иван Данилович, муж тети Маруси, рано утром будил нас своим возгласом:
- Вставайте хлопці, пора вже снідать! Гей, Маруся, насипь їм борща, хай поїдять, а я піду на базар.
Он работал на базаре стекольщиком и уходил рано утром, а приходил уже подвыпивший, пропустив, наверно, не одну чарку «горілки», садился и звал всех за стол вечерять. Потом вытягивал откуда-то из загашника «четвертушку» водки, наливал в рюмки отцу и моей матери, выпивал и уже веселый и довольный начинал петь украинские песни: «Стоїть гора високая», «Там у полі тай женці жнуть…», а мы с братом ему подпевали. Мужик он был крепкий, казак, истинный «хохол», добрый и гостеприимный. В войну попал под немцев, его хотели увезти на работы, он сбежал, его поймали и с сотнями непокорных повели на расстрел. Жуткая картина.… Впереди немцы с пулеметами, позади глубокий ров, общая могила и они на краю. Уже нет ни дум, ни мыслей о жизни, только смерть впереди. Пуля ударила вскользь в голову, его спасло то, что он упал в ров и на него навалились и накрыли «другие тела убитых…
Стоїть гора високая
А під горою гаю- гай,
Зелений гай, густесенький
Неначе справжній рай…
Пел он и слезы стояли в его глазах.
- Очнулся я ночью во рву, мертвые тела вокруг, кровь. Вылез из общей могилы, чуть присыпанной землей и, не помня себя, помаленьку, цепляясь и падая, пошел прочь от этого страшного места, - рассказывал он.
Грязный и окровавленный пришел он домой к своей Марусе. Она работала у немцев в госпитале. Маруся его и сохранила. Спрятала у себя дома в погребе.
Тетя Маруся жила и работала в Запорожье еще до войны, сначала на строительстве Днепрогэса, потом на заводе «Баранова». Не смогла вовремя эвакуироваться, так и осталась в городе, боясь, бросить свою хатку-времянку и этот маленький клочек земли с абрикосовым садом и скудным хозяйственным скарбом – козой и собакой.
- Ты как поешь, - кричал мне Иван Данилович за столом, - держи октаву, чтоб как в хоре было…
И я, пацан, подражая ему, старался петь в октаву с ним: «Вечерний звон…бом, бом, вечерний звон… как много дум наводит он…»
Однажды он спрятал свою бутылку с «горилкой» в угольный ящик. Угля там было мало, а ящик был с высокими бортами и крышкой. Пьяный полез туда и упал вниз, голый, да еще и крышка захлопнулась сверху, одни пятки торчат. Моя мать рассказывает: «Вышла я во двор, слышу голос Ивана Даниловича меня зовет:
- Шура! Шура… вытащи меня…
- А я, - говорит мать, - бегаю, не могу понять откуда этот голос исходит, вроде как из-под земли. Потом вижу, - ноги Даниловича вверху из-под крышки ящика торчат. Я подбежала, начала вытаскивать его, еле вытянула пьяного-то!! А он весь черный, в угле, как шахтер, с шишкой во лбу стоит и улыбается с бутылкой в руке, говорит:
- Ну, Шура, ты меня выручила, а то бы я задохнулся.
Поссорился он как-то с тетей Марусей из-за этих заначек, она и говорит ему:
- Ну и вари себе сам еду, раз ты деньги пропиваешь.
Стал он пьяненький сам себе еду готовить. Взял килограмм перловки, мяса, налил в кастрюлю воды и «бухнул» туда всю перловку и мясо. Каша варилась-варилась, набухла и … как поползла из кастрюли таким «перловым шаром» на землю. Мясо все выскочило, как живое на пол. Все шипит, дымит, каша прыгает, мясо скачет, а Иван Данилович бегает вокруг, ругается:
- Ну, Маруська, ну, гадина, оставила меня, голодного и несчастного…
Потом на следующий день они уже помирились. Он любил борщи. А кто ему такие борщи сварит, как варила тетя Маруся: с «толченым салом, часныком и фасолью».
Мы жили у них не долго, наверно, пол года. Отец нанялся на поля, баштан сторожить. Я очень любил бывать у него на баштане, спать в «курене», смотреть ночью на далекие мерцающие в вышине звезды. Было как в сказке. Ночь. Тишина вокруг. Отец сидит у костра в широкополой соломенной шляпе, рядом курень из кукурузных стеблей, вокруг «бахча», ни души, только лопухи и плети, с полосатыми пузиками арбузов. Как у Гоголя «На хуторе близ Диканьки». Немного страшновато, но интересно. Так и засыпал я под этот мерцающий звездный свет.
А утром пришли как-то мать с братом, с двухколесной, как арба тачкой, мы погрузили на нее весь заработанный отцом «пай»: арбузы, подсолнечник, качаны кукурузы, тыкву, и повезли ее все вместе на Зеленый Яр, по степи, через железную дорогу. Дорога шла по склону вниз через балку, затем вверх. Сначала, когда мы спускались, тачка нас «разнесла» так, что мы бежали впереди нее как ошалелые. Потом, когда начали подниматься на гребень балки, отец, мать и брат никак не могли ее затащить, не хватало сил. И тогда я, как маленький мышонок, уперся в тачку и своим немощным плечиком чуть подтолкнул ее, и мы ее вытащили. Потом долго они посмеивались. Вот ведь, как в жизни бывает: всего немножко чего-то не хватает, а стоит дать, чуть подтолкнуть, даже сверчку, и глядишь, все получается и ты одолеваешь эту преграду.
Всегда и все трудное нужно делать сообща. Создают семьи, ищут своих «суженных». Это закон выживания на земле.
А через неделю мы уже покинули Зеленый Яр и абрикосовый сад тети Маруси, и уехали из Запорожья на Север, к морю, в Прибалтику. А в голове у меня звучала любимая песня Ивана Даниловича: «Маруся, не сердся, пожалій мене, візьми моє серце, дай мені своє…» Любил он свою Марусю до конца своей жизни и пережил ее всего на несколько месяцев…