Папа проявляет беспримерное усердие в любой работе, но любимейшее занятие у него - неотрывно строчить на листах писчей бумаги мелким, стремительным почерком. Шуметь запрещено - «папа работает». В мансарде вечерний полумрак, красный металлический грибок миниатюрной лампы ярко освещает авторучку, бегущую по белому полю с резвостью электрокардиографа, и длинную прядь, свисающую с папиного лба, близорукость заставляет наклоняться низко-низко, и прядь тоже чертит по бумаге.
Честно стараюсь не шуметь. За спиной у папы уголок. Там любимая кукла Ира возлежит на кроватке дедушкиного производства, подушка, одеяло и простыня элегантной расцветки любовно изготовлены мамой. Там твёрдый, как камень, плюшевый заводной мишка с ключом в спине. Там коробочки с бусинками и стёклышками. Всё потеряло для меня интерес, одна идея, одна мысль - научиться писать быстро, красиво, стремительно.
Деловито нарезаю прямоугольнички бумаги, совсем как у папы, только игрушечные, ещё раз подхожу на цыпочках, чтобы досконально изучить процесс. Всё ясно! Лихо зачирикиваю свои листочки зубастыми цепями. Результат потрясающий, не хуже, чем у папы. Демонстрирую работу мастеру, тот вежливо бормочет: «Хорошо, хорошо», взгляд его где-то далеко в геологических разрезах и четвертичных отложениях.
Я не унываю, вот приедет мама из командировки… Надо заметить, что и мама не оценила достижений, порекомендовала заняться чем-нибудь полезным, в дальнейшем приходилось любоваться пресловутыми письменами тайком от взрослых.
А пока не нашлись поклонники моего нового таланта, научу письму куклу Иру и медведя с ключом в спине. Ученики оказались невоспитанными, скандальными, уровень шума превышает допустимые пределы, и меня отправляют в ссылку, в угол. Беспрекословно подчиняюсь - сама виновата, не сумела приструнить глупую Иру и тупого медведя с ключом в спине.
Угол для наказания между окном и книжным шкафом, там тоже очень даже неплохо: любимый папочка виден с лица, а не со спины, можно потихоньку разглядывать образцы горных пород за стеклом, особенно любимый винно-красный сердолик размером с кулак, а ещё можно выглянуть в окно, однако там уже совсем темно. Папа прекращает работу, аккуратно складывает листочки в стол, готовится ко сну. Предвкушаю освобождение…
Но не тут-то было! Выключается свет, папа лёг спать, спустя некоторое время раздаётся мерное дыхание. Уснул. И обо мне забыл.
Недоумение сменяется ядовитым сарказмом. Где уж ему вспомнить о ребёнке, я ведь не принадлежу к семейству горячо обожаемых им горных пород. Вот мама не забывает, хотя и способна в запале наговорить кучу гадостей. Он меня и в детском саду забывал, тоже, небось, заработался, а я вынуждена была выслушивать оскорбительные выпады ночной нянечки на тему моей глубокой ненужности родителям, я прекрасно знала, что злобная особа не права, но разве она успокоится, пока не доведёт ребёнка до слёз.
Сейчас плакать вовсе не собираюсь, пока никто не видит, можно и на пол сесть. На полке шкафа кварцы и хризолиты магически мерцают в лунном свете. Величественная колдовская луна укоризненно заглядывает мне в лицо, она, конечно, знает, что имеет дело с жалким арестантом, и перед ней стыдно до невозможности. Прячусь от царственного лика в тени подоконника и с удовольствием закрываю глаза…