(из раннего)
Я попал в редакцию газеты «Наше время» совершенно случайно: приехав из Москвы в родной город, я занёс туда статейку однокашника по факультету журналистики. Товарищ передавал в провинцию привет своей маме, а в газету, по старой памяти, столичные зарисовки.
Редакцию «Нашего времени» как раз крепко проредили кадровые цунами и там кинулись искать молодёжь – взбодрить вялый пульс печатного заведения.
Начальник отдела Альберт Александрович, высокий стройный мужчина лет сорока, с лёгкой, еле заметной сединой на привлекательной шевелюре, затянул меня в свой кабинет, едва узнал, что я тоже журналист. После небольшой, но напористой агитации моё молодое самолюбие было удовлетворено, и я согласился пополнить ряды «Нашего времени», хотя видит Бог, у меня были совсем другие планы.
В кабинете, утыканном старой мебелью и давно не видевшем приличного ремонта, мне показали моё место. Впервые в жизни я ощутил себя за собственным рабочим столом, хоть и неказистым, зато своим. Я сел на шаткий, потёртый стул и включил настольную лампу, свет которой озарил порядочный слой пыли. У стены, сразу за спиной, теснился шкаф, с расхлябанными створками, тоже отданный в моё полное владение. На правой дверце был прочно приклеен большой календарь аж за 1993 год, на котором гордо красовалась молодая томная особа. Как оказалось, прежним обитателем этого укромного угла был сам Альберт Александрович.
С молодецким энтузиазмом я нашёл тряпку и бросился наводить порядок. На дне пустого шкафа, куда я примерился ставить тёплые ботинки (не люблю когда они под столом болтаются), под большой картонкой, в изрядной пыли я увидел синюю общую тетрадь и пухлый конверт, как оказалось с фотографиями. Фотографии я вытряхнул на стол и с интересом пересмотрел - там были сплошь симпатичные женщины: в купальниках, в платьях, в пальто, в брючных костюмах, словом, в том пристойном многообразии, в каком они населяют наш мир.
- Боевое прошлое нашего шефа! – увидев стопку, бодро подмигнул мне чернявый парень из-за соседнего стола. - Тот ещё ходок был, - пояснил он и, поняв, что сболтнул лишнее, приложил палец к губам, - но теперь, т-с-с-с. Молчок.
Я понятливо кивнул, мол, ясное дело, молчать умею, и убрал фотки на прежнее место, а в тетрадь решил заглянуть попозже. Мало ли, выкинешь в макулатуру, а потом…
Тетрадь оказалась набитой всякой писаниной - заготовками каких-то статей, обрывками то ли дневниковых, то ли черновых записей. Попадались даже математические расчёты грандиозных походов в магазин, где в первых строках неизменно стояла водка «Гжелка». Так я и не понял, что это за тетрадь. Лишь в самом конце я наткнулся на текст, который меня сильно заинтересовал.
«Я заприметил её в поезде Москва-Кисловодск. Она прошла за чаем мимо моего купе, и я невольно уставился ей вслед: каюсь, не остался равнодушным к аккуратненьким ножкам в обтягивающих трико. Зато обратно ждал уже специально, пристроившись в удобное место.
Давно обнаружил мужскую закономерность: едва выхватит где взгляд ладную женскую фигуру, так словно магнитом тянет всю её осмотреть. Иной раз даже дыхание сбивает, хочется к прелестным формам ещё и лицо красивое увидеть. Грешен, куда деваться - люблю гармонию в женщинах наблюдать – телесную и физиономическую. А бывает, разбежишься, посмотришь… и полное разочарование.
Но эта с красной кружечкой идёт, ножками грациозно перебирает по шаткому полу, и вижу я, что нравится она мне. С первого взгляда нравится - и всё тут! (Уж я–то себя, подлеца, знаю). И настроение от этого - превосходное. А что мне? Поезд на курорт мчит. В душе праздник – очень люблю в новую жизнь окунаться. Только с чемоданом из дома выйдешь – будто тесный кокон с себя сбрасываешь - жить хочется с неописуемой силой! Никто меня, убежденного холостяка в моем доме не держит и не угнетает, но всё равно, серая обыденность – та же тюрьма. Только понимаешь это, когда от неё встряхиваешься.
Мадам, что мне понравилась, к слову, уже не девушка, но и женщиной её назвать язык не поворачивается. Я вообще для такого возраста, когда прекрасный пол в самом цвету, особое слово бы придумал, красивое (и придумаю когда-нибудь!). Про бальзаковский возраст все знают - только это больше на приговор смахивает, а вот про самый смак, самую привлекательность… как-то не сподобились. Мне, конечно, возразят – «Что говорить ерунду? Женщина всегда в цветущей поре, только надо уметь разглядеть этот цвет». Может и так, я и сам, честно признаться, не знаю, в какие года и что такого природа вкладывает в женскую притягательность – просто у меня верный нюх на неё и всё!
Так вот, по виду попутчице моей слегка за тридцать. Открою вам секрет, значит, на самом деле побольше. Чтобы у женщины в таком возрасте довесок в три-четыре года угадать, надо к ней чуть присмотреться. Но с ходу вижу - черты лица тонкие, длинные чёрные волосы до груди – всё на мой вкус. Фигурка – лёгкая, изящная. Хоть режьте мне конечности любые, но я себе давно закон вывел - только изящная женщина может быть настоящей. И только такой женщине (и не иначе!) по силам взволновать моё мечтательное сердце.
Наблюдениями я остался доволен, и красивую попутчицу посчитал первой ласточкой хорошего отдыха. «Чем дальше в лес – тем больше дров», - радостно потёр я руки в предвкушении романтических встреч, а курорт в этом смысле - таёжная глухомань.
* * *
Моя станция была рано утром. Протиснулся я с чемоданом в тамбур, а красотка эта уже там, в чёрных брючках, в сиреневой пушистой кофте - ёжится от утренней свежести. Опять сердце моё дрогнуло - сердце не обманешь, оно приключения за версту чует.
Надо признаться, у меня в этом деле железные принципы есть. Ну, например, с женщиной случай должен нос к носу свести. Если на улице за каждой понравившейся особой бегать – это уже диагноз: полная зависимость от прекрасного пола. И хуже наркотика, потому, что наркотик - он один, а женщин много. Себя держать как-то надо, и для этого поговорки хорошие есть, например: «Женщина, как и автобус, не может быть последней».
Я приветливо улыбнулся незнакомке, но сумку у неё из рук выхватывать не стал. Принципы – штука сильная, да и вдруг на платформе уже муж её стоит. Делов-то от меня – сумку три метра пронёс – а мужик истерзается ревностью, на невинной женщине зло выместит.
Вышел я на перрон – первый раз в здешних краях, а сам за попутчицей посматриваю. В ней тоже неловкость чувствуется: туда-сюда головой настороженно вертит… значит, и она на курорт, раз никто не встречает. Такую женщину обязательно бы встречали, такие на дороге не валяются. Эх, жизнь моя - рулетка… Хорошо бы с ней в один санаторий попасть, да их в этом городке штук десять будет.
Для начала повезло - в один автобус сели. Я как по сторонам не смотрю, а краем глаза всё за ней, за ее мохеровой кофточкой. Она у меня как пятно боковым зрением отмечается. И на каждой остановке сердце замирает – боюсь - выйдет. Сам-то знаю, что мне до конечной ехать - в путевке прочитал, и от того, что шансы мои растут, дрожь потихоньку пробивает. Да ещё пару раз с ней глазами встретился – сразу понял, что она меня по вагону помнит.
И вдруг - раз – пошла кофточка на выход. Оборвалось у меня всё внутри. И выскочить хочется, но принцип – дело святое. Да и представляю себя со стороны: Дон-жуан с чемоданом… «Ладно, думаю, вся глухомань ещё впереди».
Скрипнула резиновая гармошка дверей, и автобус дал газу. Следующая остановка получилась конечная. Последние пассажиры вышли, и водитель на меня недовольно уставился - приехали. Подхватил я чемодан - и вон.
А в санатории тихо, спокойненько. Весна - отдыхающих мало. В номер одного поселили – хорошо! Нет лучшего соседа, чем пустая кровать. Отметился я где надо, врача посетил, и в столовую – на завтрак. С порога всю публику сразу осмотрел – на предмет женщин. Они тоже, бедненькие, хоть ложками по тарелкам стучат, но каждого входящего мужика глазами стригут. Нет ничего нового под луной.
Только направился я к диетической сестре, и глазам своим не верю – стоит кофточка сиреневая. Ну, думаю, чудеса! Она увидела меня, чуть улыбнулась. Заприметила это диетичка и за один стол талоны нам расписала. Я сестрицу за понимание чуть не расцеловал.
Подошли мы к предписанному столику, а там уже пожилой мужчина сидит. Губы и щеки у него обвислые, глаза видно, когда-то синими были, а теперь выцветшие, белесые. Одним словом, лицо занудное и сварливое. Не люблю я таких, но сильно не расстроился, что мне с ним обниматься? Поел - и до свидания. А незнакомка теперь никуда не денется! Расставил ей силки счастливый случай!
Прошамкал нам старикан важно: - «Пётр Петрович». Попутчица моя Ларисой назвалась. Я в ответ, тоже, как есть представился; и конечно, приятность по поводу знакомства высказал - причём от души! Ну, само собой, дед мне до лампочки, всё удовольствие я в Ларисе нахожу. Теперь – ажур! Теперь всё, как полагается. А Пётр Петрович так и не понял, что мы с Ларисой знакомы не были.
Сосед наш почти позавтракал, но ещё минут пять нас из под седых бровей взглядом обшаривал.
Ушёл он весьма нехотя, и всё норовил меня в разговор про тяжёлую жизнь втянуть. Да я отмычался в ответ, учёный, знаю: такой публике слово скажешь, потом не отвяжутся. А мне с Ларисой наедине охота побыть.
После столовой я её до номера проводил. Разговорились - кто и откуда. Полюбопытствовал я, почему она раньше из автобуса вышла. Всё просто оказалось – советчики санаторий перепутали.
Потом лечебные процедуры нас по разным корпусам развели. Зато в обед я напротив неё сел - как следует рассмотреть. Теперь я точно знал, чем она мне понравилась. Улыбкой. Я чувствовал, что внутри неё спрятана настоящая улыбка – добрая, обаятельная, женственная. Едва видимая, но когда она проявлялась на секунду-другую, мир вокруг сразу менялся. И улыбка эта была тут, рядышком, за еле уловимым прищуром карих глаз, за малюсенькими ямочками на щеках. Словно ниточка с клубочка Ариадны – потяни её, и приведёт она тебя в неведомые райские дали.
Как я благодарен жизни за чудесный закон, по которому все трогательные создания, которые нравились мне, не остались равнодушными к покорному слуге. Я не могу этого объяснить, но я живу ради этого. Ради украдкой брошенного взгляда, дающего мне долгожданную надежду; ради горячей волны восторга, накатывающей на сердце, когда душа радостно кричит: «Да! Она любит тебя! Та самая, чье одно имя бросает тебя в трепет, отвечает взаимностью»!
По лицу Ларисы я понял, что и мои ставки не маленькие, и настроился на самые лучшие ощущения. Вечером мы гуляли в тихом парке, и на ужин пришли вместе. Пётр Петрович уже сидел за столом как штык. Все старые люди боятся куда-то не успеть, боятся, что у них что-то могут отнять и потому они в таких делах всегда первые. Мне лично жалко их из-за этой суеты.
Пётр Петрович расценил наше соседство как повод тут же рассказать о своей нелёгкой судьбе. Как провел он в горячем цеху полжизни, и как тяжелый труд вышел для его здоровья боком. А инвалидность ему, бюрократы проклятые, дали совсем не ту, какую надо, а на степень меньше. Только правды, к несчастью, в наше бандитское время уже нигде не найти. Теперь он бедный и больной человек, и хоть бывает здесь каждый год, толку от этого тоже мало.
Ждёт, конечно же, старый ворчун поддержки от нас, косит глазами то на меня, то на Ларису. Я молчу. Мне, честно, больше по душе больной, который скажет, что здоров, а не будет тоску своей хворью нагонять.
Понял Пётр Петрович, что сочувствующего во мне не найти, и стал обиженно меню на следующий день рассматривать. Долго вертел листочек в дряблых, пергаментных руках, хмыкал, писал корявыми буквами заказ, не забывая при этом буравить нас недовольным взглядом. Чувствую я, что этого «простого» товарища долго не выдержу: пересаживаться надо, пока скандал не вспыхнул. Но, на другой день неугомонный сосед заказов писать не стал.
- Уезжаю завтра, – объявил он не то радостно, не то печально, присовокупив, что и в этот раз ему ничего не помогло.
Что ж, денек брюзжание я потерпел, но на последний обед с ним решил не идти: словно меня держали сзади. Печёнкой чувствовал, что какой-то подвох будет. Даже Ларисе предложил задержаться, чтобы болезненный наш в одиночестве поел. Но она небрежно махнула рукой и потянула меня столовую. Если бы она знала, чем всё это закончится…
Пыхтел, пыхтел за столом наш беспокойный сосед, громко вздыхал. Видать, долго с духом собирался, а потом и спрашивает, выкатив бесцветные глаза: - Вы супруги … или как…?
«Почтенный, - строго говорю я ему, - вас каким боком это касается?»
Однако, боевой товарищ - этот Пётр Петрович, не смутился.
- Я к чему… есть прецедент… нехороший, - он отложил вилку и повертел головой в разные стороны, словно боялся увидеть рядом ненужных свидетелей. - Пять лет назад это было. Тут, в санатории. Приехали мужчина и женщина отдыхать, не старые тоже, как вы. На дорогой машине. Я почему знаю – видел их. Рядышком сидел. Так вот, пожили они три дня и поехали горы смотреть. Да и разбились, - старикан звонко цокнул языком. - Машина вдребезги и они не жильцы. Прямо там скончались.
Пётр Петрович выжидающе уставился на нас. Я спокойно жевал ломтик вареной телятины и даже не повел бровью. Честно признаюсь, хоть журналист, а таких историй не люблю: и толку в них никакого нет, да и народ что попало сочинять больно охоч. Лариса же в растерянности опустила вилку.
- Привезли их в морг, а в санатории, ясное дело - переполох, - с азартом продолжил сосед. - Родственников надо вызывать и всё прочее. Трупы, не к столу будь сказано, отправлять. Тут загадка-то ихняя и раскрылась, - по-молодецки вдруг засверкали у Петра Петровича глаза. - Оказалось они - любовники!
Старикан даже взвизгнул на слове «любовники», и после этого, словно заправский рассказчик взял паузу. Не знаю, что он тут увидел удивительного, я ничего нового для себя не открыл. В жизни и не такое бывает.
- И тут еще не всё! – ветеран горячего цеха знал, как довести повествование до накала. - У самих семьи были законные!
«Эта причуда жизни на статейку потянет, подумал я. Вот только мужу тут не позавидуешь».
Пётр Петрович словно угадал мои мысли:
- Жена парня-то этого - что за рулем был - знала, что муженёк в санатории. Думала, конечно, что он здоровье подправляет, а не шашни вертит. Ну, а хахалица его своему мужу сказку про командировку сочинила. Тот, когда ему сообщили, и не поверил, что жена на Кавказе. «Может, вы путаете, говорит, она на Дальнем Востоке - в командировке, в тайге». Ну, тогда ему паспорт зачитали – прописку, мужа, детей. Все совпало! Деваться некуда бедному, приехал, посмотрел – точно – жена. Вот сучка-то! – гневно зыркнул белками сосед и вдохнув побольше воздуха, пустился дальше:
- Над погибшим мужиком жена поплакала, поплакала, да и повезла домой хоронить. А этот, бедолага - рогоносец, как узнал, что к чему тут было, что вместо тайги евойная баба в чужую постель забралась, ночь с бутылочкой провёл, без сна. Вышел утром из номера весь бледный, глаза красные - ничего не видят, бросил администраторше: «Хороните эту стерву как хотите» - и был таков!
Лариса охнула. Пётр Петрович торжествующе обвёл нас взглядом.
- Вот чем шашни бабьи заканчиваются. А ведь у них двое детей было!
- Даже ради детей не стал жену забирать? – ужаснулась Лариса.
- А что дети? – вскричал старикан, довольный эффектом, - она разве об них думала, когда ехала сюда блуд творить! Да только господа не проведешь!
- И что же с ней стало? – жалобно спросила Лариса.
- Целую неделю, подлюка, в морге лежала, никому не нужная. Санаторий куда только телеграмм не слал. И родителей искали. Без толку. Весь город уже знал, про эту шлюшку брошенную. Так и схоронили её, словно собаку. И поделом! Поделом! – Пётр Петрович довольный, словно получил долгожданную медаль за тяжкий труд, откинулся на спинку стула.
Если бы я знал, что этот разговор так печально закончится, я бы никогда не сел за этот столик или вообще остался голодным. К несчастью, всё страшное уже было сказано.
Но болезненный старикашка этого предвидеть не мог, а потому продолжил:
- Могилка у ей без ограды вышла. Крест деревянный в холмик воткнули и всё! А крест так и прозвали здесь - рогоносный. В назидание мужикам, чтоб, значит, мы не доверяли бабьему полу и чаще по своей голове шарили. Всё лечение тогда насмарку от стрессов пошло, - посетовал Пётр Петрович. - Сколь мы тут переволновались. Цирк просто был, а не санаторий. Считай, путевка пропала.
Это было последнее недовольство соседа, услышанное нами. Он распрощался и уехал в свой Курск.
Я сильно и не думал об этой истории, но через два дня, на прогулке, Лариса решительно развернула меня к себе и выпалила: - я официантку нашла, она помнит их до сих пор.
- Кого их? – удивился я.
- Ну, тех, что погибли в аварии. Хочешь её послушать?
Я равнодушно пожал плечами. Как-то и не думал об этом. Я больше был озабочен нашими отношениями. Они развивались не так, как я хотел. Лариса вела себя независимо, не чувствовала себя ничем мне (красивому, обаятельному мужчине!) обязанной, несмотря на свою улыбчивость. Она могла спокойно пропасть на полдня, не сказав мне ни слова, или одна пойти в кинозал. Мои претензии к ней вслух были бы глупостью, и я от них благоразумно воздерживался, но в душе был очень недоволен.
После ужина мы задержались в опустевшей столовой. Ларисина новая знакомая – Катя - налила всем какао и поставила в тарелке румяных сырников. Белокожей, пухлой официантке было около сорока лет, и она была счастлива рассказать историю, которую уже стали подзабывать.
- Как голубки за столом сидели, - по-матерински заворковала она, хотя и не была еще сильно старой. - Я, милые, знаю, когда у женщины настоящее счастье в глазах. Такое счастье, что она не боится его миру показать. Вот такие у Джульетты глаза и были. Ну, Джульеттой мы ее потом прозвали, после смерти… - вздохнув, женщина провела по глазу рукой, - если бы не смерть, никто бы про них ничего и не узнал. Влюблённые, да и все тут! Да вот как всё обернулось…
Лариса в умилении прижала руки к груди. Я молча прихлебывал какао.
- Мужчина этот, Ромео, не сразу умер, - продолжила официантка, - Городок наш маленький, сами видите, все обо всём знают. Дожил он до скорой помощи, страдалец. Как от боли не стонал, а первым делом спросил, что с ней? Сказали ему, что умерла; он грешный, весь обвис и прошептал только: «Что я наделал»? И перед смертью сказал, жалко, что нас вместе не похоронят. Так и вышло. Его, сердешного, увезли отсюда, а её, бедняжку, бросили… тут на её могилке крест стоит, Джульеттин называется… Ну, чай, на небесах вместе они, если им господь грехи простил…- Катерина печально перекрестилась и добавила, - детей вот жалко - сиротами оставили…
- А как? Как её на самом деле звали? – вдруг встрепенулась Лариса, подавшись вперед всем телом.
- Не помню, миленькая моя, - растерянно пожала плечами официантка, - сколько лет прошло…
- Случайно не Антонина? – схватила ее за руку Лариса. – Вспомните!
- Да как же тут вспомнишь, ангелок мой, ведь не родня она мне, - нараспев сказала Катя, и словно, нащупав в памяти ещё какой-то осколок этой истории, оживилась. – А ведь точно – Антониной! У меня племянницу двоюродную так зовут! Имя теперь не частое и я тогда еще про нее и подумала, не приведи, господи, так же…
Лариса побледнела.
- Никак родственница? – участливо спросила официантка, и её добрые глаза широко раскрылись. Она и мечтать не могла, что у трагичной истории будет продолжение. Но моя спутница торопливо поблагодарила Екатерину за ужин и встала из-за стола, потянув меня с собой на выход.
- Кто это? – за дверями полюбопытствовал я - дело принимало интересный оборот. – Ты её знаешь?
- Нам надо сходить на кладбище, - сказала Лариса.
- Сходим, - согласился я. – Только ты расскажи, что к чему.
- Это она! Мне как сердце подсказало, - Лариса взволнованно прошлась по уютному холлу, уставленному двумя развалистыми креслами и худосочной пальмой между ними. – Это – наша Тоня! Мы вместе работали – кабинеты дверь в дверь. И пропала она, как раз, в девяносто пятом году. Начальник наш звонил в милицию, но ему там сказали, что она умерла и преступления никакого здесь нет. А муж вообще ничего не стал говорить, только обматерил всех по телефону.
На другой день, после обеда, мы отправились в редкий сосновый лес на окраине городка. Тут и было кладбище. Такое же, как и в любом городе: железные оградки небесного цвета, кресты, серые плиты, кое-где удивительные памятники из полированного гранита с портретами и эпитафиями. Обычное печальное место, где суета переходит в вечность и где навсегда обрывается путь человека. Как ни петляет он, словно заяц, как ни бегает, да рано или поздно упокоит его смерть вот в таком тихом месте. Но, по мне, пока живётся, об этом лучше не думать.
Джульеттину могилу нам показали сразу. Никто за ней не ухаживал. Невзрачный холмик буйно порос свежей травой сквозь остатки прошлогодней. Но деревянный крест почему-то был свежий и совсем невысокий. На нем было одно слово «Джульетта. 1995 г.»
- Почему? Почему он так поступил? – отчаянно воскликнула Лариса, оглядев сиротливый бугорок и бессильно сжав кулачки, - ведь он от детей даже мертвую мать оторвал! Навсегда! И никто сюда не придёт и не скажет ей доброго слова!
- Вообще-то она сама к этому пришла… - осторожно вставил я, вовсе не собираясь разбирать тонкости чужой и давно прошедшей драмы. – Не сложилось у них что-то.
- Да что ты знаешь?! – сквозь слёзы возмутилась Лариса. – Как он издевался над ней: бил, ревновал! Сколько она, бедная, от него перетерпела… И теперь он детям не даст о ней хорошего слова сказать!
Я не издал ни звука – чужая семья - потемки.
- И крест ей дотла спалили. Это кто-то милосердный новый поставил.
Пожалуй, эта могилка с куцым простеньким крестом, была самым унылым местом на кладбище. Себе бы я никогда не пожелал такой лежки.
- Почему так?! – вдруг заплакала Лариса и прижалась ко мне. – Почему люди такие бессердечные?! Зачем ей крест сожгли?! Они ведь надругались над ее правом любить! Никто не может отнять у женщины этого права!
Я кивнул. Я лучше, чем кто-либо знал об этом праве. Как холостяк я использовал его много раз, наслаждался им, обволакивая сердца замужних женщин своей, заведомо коварной любовью…и получал через это право незабываемое удовольствие. Может быть, среди них и были униженные мужьями женщины. Кто знает…
Мои романтические приключения, в ожидании которых я пребывал, из-за Ларисы пошли прахом. Заканчивались две недели отдыха, а я и сам до сих пор не знал, что у нас за любовь. Вместе мы не спали. Я не встретил гневный отпор, нет, Лариса непостижимым мне образом дала понять, что она к этому не готова. Да так, что я даже не счел нужным больше намекать на близость. Я не узнавал сам себя. «Что я скажу друзьям? – поразила меня мысль. – Они не поверят, что я свалял такого дурака»! Бросить её и найти другую пассию, пока не поздно?
Но всё у меня прошло ни шатко, ни валко, пока не наступил последний день. Мы разошлись на завершающие процедуры, после которых я никак не мог найти Ларису. Я обежал все этажи, заглянул в бассейн и спортзал. Ларисы не было нигде.
И тут я вспомнил, что она напоследок хотела навестить могилу подруги, и отправился туда. На выходе из кладбища мне попалась скорая помощь, вылетевшая на улицу во весь опор. Это я уже заприметил: на Кавказе и без повода носятся на машинах как угорелые, а уж если можно мигалку включить, то держись, дорога! Внутри кладбища стоял милицейский уазик, совсем новенький с блестящими решетками на окошке задней двери. Не доходя до него, я свернул вправо, на тропинку, ведущую вглубь кладбища.
Ларисы на Джульеттиной могиле не было. Мне ещё издалека бросились в глаза цветы на молодой зеленой траве. Букет хризантем лежал так, словно был просто брошен на холмик или случайно обронен.
Сердце у меня тревожно ёкнуло, и я бросился к милицейской машине.
Вокруг капитана стояло человек десять с печальными лицами - их сегодняшний путь оказался связанным со столь невеселым местом. Милиционер, в изрядно помятом кителе что-то спрашивал у женщин и писал.
- Прям на неё набросился, - громко вскрикивала полная женщина на каждой новой фразе, и каждый раз вспомнив, где она находится, испуганно сбавляла тон, - только она букет собралась ложить, мерзавец этот и подскочил. И все кричал: «Падла паршивая! Убивать вас всех надо»!
Тут я увидел этого ублюдка, колотившего кулаками по прочному милицейскому стеклу. Худое, наполненное ненавистью лицо поразило землистым цветом и безумием. Слипшиеся, грязные волосы, торчали в разные стороны. Увидев меня, он поднёс растопыренные пальцы к голове, изображая рога, и вытаращив налитые кровью глаза, яростно затряс головой.
- Глаз он ей выбил, гадина. Как только у таких руки не отсыхают!
- Да он больной психически! – сказал капитан. – Какой с него спрос!
- Как?! Так он ещё и сидеть не будет? - опешила женщина.
- Это суд будет решать, а не я, - недовольно отрезал милиционер, - может, в психушку и упекут! А может, и нет. Он в прошлом году здесь крест спалил – и ничего!
Всё стало понятным - желая положить цветы на могилу забытой всеми подруги, Лариса попалась на глаза психу-женоненавистнику. И поплатилась.
Я тихо побрёл на выход. Я чувствовал, я с самого начала чувствовал, что все это плохо закончится. Я кожей ощущал трагическую связь Ларисы с этой брошенной Джульеттой.
Поезд был вечером. Я долго лежал в номере на кровати и пытал себя тяжёлыми вопросами. Люблю ли я Ларису? Могу ли я чем-нибудь ей помочь? Лучше ли будет Ларисе, если я притащусь к ней в больницу – беспомощной и покалеченной? И, наконец, хватит ли меня, чтобы смириться с бедой и помочь женщине, которую я знал всего двадцать дней?
* * *
Когда я прошёл в купе, то в лёгких сумерках сразу же увидел у окна молодую женщину в золотистых очках и с короткой прической под мальчика. Она посмотрела на меня. В ней были стиль, изящество, шарм. Я это сразу почувствовал, даже не знаю как…»
Тетрадь на этом закончилась. Я несколько минут сидел замерев, словно меня окатили холодной водой. «Вот так сюрприз…! Как теперь относиться к Альберту Александровичу? Если это все - правда – то … А может, это просто рассказ, может, это вовсе не из его жизни? И вдруг здесь рассказано не все? – попробовал я успокоить себя, но в голове роились и другие факты. - Почерк шефа - никаких сомнений; и к женщинам он неравнодушен. Да еще принципы. Про его принципы по редакции притчи ходят».
Дорого я бы заплатил тому, кто хоть что-то прояснил бы мне. Прямо спросить: «Альберт Александрович, вы не скажете, о ком тут написано?» - я, конечно же, не собирался - глупо. Потому оставил тайну при себе, но внутри отношение к редактору как-то изменилось, к худшему. А ведь он мне, честно скажу, нравился.
Побежали рабочие дни и недели, а я в душе словно отгородился от шефа - так и был настороже, на всякий случай.
Развязка случилась довольно скоро - под Новый Год. Работы навалилось делать – не переделать! Я никак не мог закончить статью про спортивный праздник «Фристайл-фиеста». Мне хотелось брызнуть особенной радостью и весельем, каковы на самом деле через край изливались на фиесте, но у меня в повествование вплеталась какая-то грустная ниточка. Ниточка эта, конечно же, брала начало в моем мозгу, и все время норовила перебраться на бумагу, где ей меньше всего надлежало быть.
В редакции остались я и Альберт Александрович. Я вертел на компьютере последние абзацы статьи как жонглёр, выдирая из них разные строки и добавляя новые. Но, голова моя в тот момент напоминала больше деревянный чурбан, и ничего оригинального так и не рождалось.
- Ну, как статья? – спросил Альберт Александрович, заходя в кабинет.
- Как угорь в мыле, - без оптимизма признался я, - выскальзывает…
- А ты ежовые рукавицы надень! – посоветовал шеф, лукаво подмигнув.
Неожиданно по пустому коридору раздался звонкий стук каблучков. В открытую дверь вошла женщина, одетая в норковую шубу с капюшоном. Искристые снежинки на ней быстро превращались в капельки воды. Грациозным движением она отбросила назад капюшон, её длинные смоляные волосы мягко рассыпались, и я увидел какая она красивая.
- Знакомься – моя жена Лариса! – шеф просиял радостной улыбкой.
- Как? Тоже Лариса?! – нечаянно вырвалось у меня, и я тут же обругал себя за глупость.
- Что значит тоже? – удивился Альберт Александрович.
Я смешался. Признаться, что залез в чужую тетрадь – значит, раскрыть свое неуместное любопытство. И вдруг эта Лариса тоже придет в ужас, если узнает …
Мое неловкое молчание разрешил сам Альберт Александрович.
- Синяя тетрадь? – спросил он. Я кивнул, со страхом ожидая нагоняя, или что Альберт Александрович вдруг смутится из-за своей тайны. Но шеф весело рассмеялся:
- Ладно, прощаю. Журналист должен быть любопытным. В меру! – предупредительно поднял он вверх палец. - Ну, если ты всё знаешь - это и есть та самая Лариса!
Столбняк сковал меня ещё крепче.
- А… как же… глаз? – ляпнул я первое, что пришло мне в голову.
- Людям нравится преувеличивать. Я только лишний раз в этом убедился.
У меня отлегло на сердце. Пусть, пусть Альберт Александрович знает, что я прочитал у него тетрадь, зато мне стало легко от мысли о нём. Хоть я и молодой, без жизненного опыта, но я чувствовал, что Альберт Александрович не такой, как показался из тетради.
Я радостно заулыбался, украдкой посматривая на жену шефа: он не прогадал – удивительная женщина! Она тоже улыбалась. Сто раз прав был Альберт Александрович - у неё удивительная улыбка!
- А как всё это получилось? – растеряно вопросил я, - вы же уехали…
- Меня хватило только на ночь в поезде. Даже не заходя домой, я взял билет обратно, - сказал Альберт Александрович, нежно целуя жену в холодную, румяную щеку. Лариса кокетливо прижмурилась.
- Как видишь, не напрасно, - прибавил довольный шеф.