Глава 5
Никто из смертных в доме не мог слышать всхлипов Моны. Их приглушали толстые стены.
Между тем стол в столовой был уже накрыт и сервирован к ужину, а Жасмин спрашивала, не присоединимся ли мы с Квинном к Нэшу и Томми. Я ответил ей: «Нет, мы не покинем Мону», - что она и сама знала. Я просил позвать Синди, медсестру, в услугах которой мы на самом деле не нуждались, и убрать куда-нибудь кислородный бак и медикаменты.
(На самом деле прекрасная леди произносит ее имя, как «Сынди», и мы с этого момента будем называть ее также).
Я прошел в гостиную, пытаясь собраться с мыслями. Даже запах духов на моих пальцах волновал меня. Я обязан был собраться. Сосредоточиться на нежной привязанности, которую успел почувствовать к каждому в этом доме. Мне нужно было идти к Моне. Как удалось смертной женщине привести меня в такой трепет?! Да все семейство Мэйфейр - мастера создавать проблемы!
Идеи Мэйфейеров, их своеволие учащали мой пульс. Я почти проклинал Меррик за то, что она задумала принести себя прошлой ночью в жертву, сотворив алтарь, и нашла способ спасти душу, оставив меня и дальше наедине с моим проклятием.
И был еще призрак. Призрак Мэйфейров вернулся в свой угол. Он стоял там, и смотрел на меня с такой злобой, которую мне не приходилось наблюдать ни у одного существа, будь то вампир или человек. Я присмотрелся к нему: мужчина, лет шестидесяти, короткие вьющиеся волосы, белые, как снег; глаза серые или черные; безупречные черты лица; величественная осанка. Впрочем, я не знаю, с чего я взял, что ему шестьдесят, разве что в этот период земной жизни он должен был чувствовать себя наиболее представительным, точно мне известно только, что умер он задолго до рождения Моны и мог являться с той наружностью, какую считал подходящей случаю.
Мои мысли нисколько его не задели. В его неподвижности было что-то неизъяснимо угрожающее. Я больше не мог это терпеть.
- Вот и хорошо. Веди себя тихо, - твердо сказал я. Но сам заметил, что голос дрожит. – Какого дьявола ты меня преследуешь?! Ты думаешь, я могу исправить то, что сделано? Я не могу. Никто не может. Ты хотел, чтобы она умерла. Преследуй ее. Не меня.
Никакой реакции.
И никак не выходило свести к банальной случайности или уменьшить впечатление от женщины, которая только что махала мне рукой, перед тем как шагнуть в машину. Соль ее слез все еще оставалась на моих губах. Я хотел их облизать. Так стоит ли пытаться забыть о том, что произошло? Что со мной случилось?
Большая Рамона, которая как раз стояла в коридоре, глядя на меня, вытерла о передник руки и сказала:
- Ну вот, теперь у нас появился еще один сумасшедший, который разговаривает сам с собой. И как раз у стола, перед которым без всякой причины прохаживался прадед Уильям. А был еще дух, которого видели Квинн, Жасмин, да и я тоже.
- Стол? Где? – произнес я, запинаясь. – Кто такой прадед Уильям?
Но я знал ту историю. И я видел стол. И Квинн видел, как призрак снова и снова указывал на стол, и они бесконечно осматривали это место, год за годом, но так ничего и не нашли.
Возьми себя в руки! Ты, идиот!
Наверху Квинн с отчаянной нежностью пытался успокоить Мону.
Томми и Нэш, безупречный как никогда, спустились к ужину и прошествовали мимо, не обратив на меня внимания. Они шли через всю комнату, негромко переговариваясь, их разговор ни на миг не прерывался и объединял их.
Я направился к застекленному стенду рядом с пианино. Таким образом я уходил от призрака, который был далеко справа от меня. Но это не помогло - его глаза последовали за мной. На стенде были разложены камеи тетушки Куин. И он никогда не закрывался. Я приподнял стекло, закрепленное на петлях, так что казалось, будто бы открываешь обложку книги. Вытащил овальную камею с миниатюрным изображением Посейдона и его супруги в колеснице, которую тянули морские кони, бог вел их через волнующиеся волны, вся сценка выполнена безупречно. Забавно. Я опустил камею в карман и направился наверх.
Мону я обнаружил на кровати, душераздирающе всхлипывающую среди цветов. Квинн с отчаяньем смотрел на нее, стоя у кровати, склонялся к ней, пытался ее успокоить. Никогда еще я не видел Квинна таким испуганным. Я сделал быстрый жест, обозначавший, что все идет хорошо.
Призрака в комнате не было. Я не мог ни видеть его, ни чувствовать. Осторожный тип. Итак, он не хотел, чтобы его видела Мона?
Мона была голой. Леди Годива с разметавшимися волосами, прекрасное тело сияет, а она всхлипывает, возлежа на чудесном цветочном ложе. На полу прелестными белоснежными кучками грудится то, что осталось от разорванной одежды тетушки Куин.
На секунду меня объял ужас. Я это заслужил, но не мог предотвратить. Однако я не намерен был делиться своими опасениями с Квинном или Моной, сколько бы времени нам ни было отведено вместе, годы ли или декады. Ужас от того, с чем пришлось и еще придется столкнуться. Как обычно, с моральной точки зрения рассмотрев обстоятельства, я пришел к выводу, что сейчас не время заострять на этом внимание.
Я посмотрел на Квинна, моего братишку, моего ученика.
Он был создан монстрами, которых ненавидел и привык прятать от них слезы.
То, что сделала Мона, было абсолютно предсказуемо. Я лег на кровать рядом с ней, приподнял ладонями ее голову, заглянул в глаза. Она тут же затихла.
- Что за дьявольщина с тобой происходит? – требовательно спросил я.
Пауза, встревожившая меня, как готовая обрушиться лавина.
- Нет, ничего, - ответила она, - если тебе удобно представить это так.
- Ради бога, Лестат, - взмолился Квинн, - Не будь с ней жесток. Ты же наверняка знаешь, через что ей пришлось пройти.
- Я не собираюсь быть жестоким, - заметил я.
(Кто жестокий? Я?)
Я продолжал внимательно смотреть на нее.
– Ты меня боишься? – спросил я.
- Нет, - ответила она, нахмурив брови. Кровавые слезы побежали по ее щекам. – Просто я хорошо понимаю, что должна была умереть.
- Тогда спой реквием, – предложил я. – Погоди, сейчас я подберу слова. «О, этот жар иссушит мозг, а храбрость вся пройдет от слез, а я сама сойду с ума»
Она рассмеялась.
- Так то лучше, детка. Я твой создатель. Прими то, что случилось.
- Я так долго знала, что должна умереть. Господи, когда я думаю об этом, оказывается, что это единственное, что я знала! Я должна была умереть, - ее слова потекли спокойным потоком. – Окружавшие меня люди постепенно привыкли к этому. Иногда они проговаривались. Они говорили: «Из тебя бы вышла настоящая красавица. Мы будем помнить об этом». Умирание стало единственной моей темой. Я научилась обманывать и пыталась придумать, как лучше донести правду до близких. Я считала, что расстрою их. Это тянулось годы.
- Продолжай, - сказал я. Мне нравилась та легкость, с которой она доверялась мне, ее открытость.
- Какое-то время я еще могла наслаждаться музыкой, шоколадом. Ну, ты знаешь, всякими вещичками, вроде сорочек с кружевом. И я могла мечтать о ребенке, моем потерянном ребенке. А потом я уже не могла есть. А музыка только делала меня беспокойной. Я продолжала видеть людей, которых на самом деле не было. Я думала, что, может, у меня никогда и не было этого ребенка. Я так быстро потеряла Морриган. Но я бы тогда не умирала, если бы не родила Морриган. Я видела призраков…
- Дядю Джулиана? – спросил я.
Она поколебалась, потом произнесла:
- Нет, Дядя Джулиан приходил ко мне, но давным-давно и только во сне, когда хотел, чтобы я что-нибудь сделала. Дядя Джулиан пребывает в Свете. Он не возвращается на землю без серьезной причины.
(Осторожная подавленная дрожь)
Она продолжила, ее новая сущность добавляла словам музыкальности:
- Те призраки, которых я видела, принадлежали уже умершим людям, вроде моего отца или матери, которые ожидали меня. Но было еще не время, так говорил отец Кевин. Он очень сильный колдун. Но он не знал, пока не вернулся домой, на Юг. Он пошел в церковь Усыпления св. Марии, когда там было темно, если не считать света свечей. Он лег на могильную плиту, растянувшись во весь рост. Ты знаешь.
(Болезненный отклик. Я знаю).
- Он раскинул руки. Он представлял Христа на кресте, представлял, как целует кровоточащие раны Христа.
- А ты, когда тебе было больно, молилась?
- Не очень, - сказала она. – Это бы выглядело, как если бы молящийся требовал полной определенности. Но последний год я была не готова к определенности.
- Ах да, понимаю, - сказал я. – Продолжай.
- Происходили всякие вещи. Люди хотели, чтобы я умерла. Что-то случилось. Кое-кто… Они хотели, чтобы для меня уже все закончилось.
- Ты хотела через это пройти?
Она ответила не сразу. Потом сказала:
- Я хотела этого избежать. Но когда кое-кто, кое-кто… Мои мысли стали…
- Стали?
- Стали примитивными.
- Нет, нет, не так, - настаивал я.
- Как выйти из комнаты. Как спуститься по лестнице. Как попасть в лимузин, как достать цветы, как добраться до Квинна.
- Я понимаю. Поэтично. Специфично. Но не примитивно.
- Цель, облагороженная поэзией. Может быть, - сказала она. – «И вот пришла она в венке из диких трав». Так я и сделала.
- Так и есть, - согласился я. – Но до того как ты смогла это сделать, ты собиралась сказать что-то. О кое-ком.
Тишина.
- Потом пришла Ровен, – сказала она. Ты не знаешь мою родственницу Ровен.
(Я не знаю?)
Всполох боли в ее сияющих глазах.
- Хорошо, да, пришла Ровен, - сказала она. – У Ровен была сила, чтобы…
- О ком она больше думала, когда хотела тебя убить: о тебе или о себе?
Она улыбнулась.
- Я не знаю. Скорее всего, она и сама не знала.
- Но она поняла, что ты знаешь, зачем она пришла и не применила свою силу.
- Я сказала ей. Я сказала: «Ровен, ты пугаешь меня! Прекрати! Мне страшно! И она расплакалась. Или это была я? Наверное, это я расплакалась. Это был кто-то из нас. Я так испугалась!
- И поэтому ты убежала.
- Да, убежала. Конечно же, убежала.
- «Она меж тем обрывки песен пела».
Она снова улыбнулась. Расскажет ли она о женщине-ребенке? Она лежала очень тихо.
Я чувствовал тревогу Квинна и его любовь к ней. Все это время он не убирал руки с ее плеча.
- Я не умираю, - сказала она удивленно. - Я здесь.
- Нет, не так, - поправил я. – Все кончено.
- Мне нужно вернуться в прошлое и вспомнить, какие у меня были желания.
- Нет. Не нужно. Это смертный разговор. Теперь ты – Мона, рожденная для тьмы.
Я пытался осторожно донести до нее это, наблюдая, как улыбка то появляется на ее губах, то пропадает. Бледные веснушки усеивали ее лицо, мягко сияла безупречная кожа.
- Вот так. Позволь своим глазам насладиться тем, что ты видишь. Больше цветов для тебя, ощущений, о которых ты не могла и мечтать. Темная кровь – чудесный учитель. Ты дрожишь, потому что думаешь, что боль вернется. Но тебе больше не почувствовать той боли даже, если ты захочешь. Перестань дрожать. Я не шучу. Прекрати.
- Что ты хочешь, - спросила она, - чтобы я покорилась тебе или крови?
Я тихонько рассмеялся.
- Почему-то женщины всегда удивляют меня, - сказал я. – Мужчины нет. Думаю, я вообще недооценивал женщин. Это меня расстраивает. Они так милы, будто не из этого мира.
Она откровенно рассмеялась.
- Что ты подразумеваешь под «не из этого мира»?
- Имя вам – Великая тайна, моя сладкая.
- Впечатляюще, - сказала она. – Хорошо. Тогда подумай об Адаме из Библии. Я имею в виду того парня, жалкую тряпку всех времен, который пожаловался Всемогущему богу, Создателю, Яхве, сотворившему звезды: «Она сказала мне съесть яблоко!» Да, я хотела сказать, что этот несчастный сотворенный из грязи мужчина, не более чем бесхребетное, безнадежное ничтожество! Вот, что есть настоящий грех! Вот начало падения!
- Все так, но, когда ты видишь прекрасную женщину, вроде тебя, с твоими зелеными глазами, в такой приятной близости, прелестный голосок произносит умные слова, в то время как на тебе не надето ни нитки, а ты смотришь на меня с таким выражением, будто знаешь все тайны Мироздания, то невольно начинаешь чувствовать себя в шкуре Адама.
Его замешательство было простительным. На лицо смягчающие обстоятельства. Бедняжка мог бы сказать в свое оправдание следующее: «Это абсолютно непостижимое, не от мира сего, странное, сверх всякой меры соблазнительное существо, которое ты сотворил из моего ребра, сказало мне: «Съешь это яблоко!» Что скажешь на это?
Квинн невольно рассмеялся. Он наслаждался обладанием. Как мной, так и ею, лежащей на кровати. Это было так мило – его смех. Я вновь сосредоточился на Моне. Довольно о саде Эдема. (И довольно о том, что недавно произошло у парадного выхода между мной и кем-то, о ком мне не следовало и мечтать).
К дьяволу!
На этой постели было чертовски много цветов! Она терпеливо ждала, обнаженные груди едва не касались меня, рыжие волосы запутались в розах. Она просто смотрела на меня, не сводя зеленых глаз, ее губы - такие соблазнительные, нежные. Сверхъестественное создание. А я знал самых чудесных из них. Что на меня нашло? Лучшее, что мне остается, сделать вид, что не случилось ничего дурного.
Как будто ты не сотворил зло снова! Ты, дьявол!
- Покорись нам обоим: мне и Крови, - сказал я. – Я хочу, чтобы ты и Квинн были безупречны, каким не был я. Я хочу, чтобы вы преодолели начальный этап без ошибок. Слышишь меня? Квинна изувечили дважды, когда подарили ему жизнь. Плохие родители. Я хочу вырвать это из его сердца.
Я почувствовал, как Квинн нежно сжал мою руку. Одобрение, несмотря на то, что я практически лежал на маленьком аппетитном вместилище любви всей его жизни, теперь трансформированном в его бессмертную спутницу.
- Кровь говорила со мной, - сказала она. Она больше не дрожала, слезы высохли, оставив следы на щеках, похожие на полоски пепла. – Она устанавливает связь, эта кровь. Я не понимала этого, пока все не кончилось. Это было так хорошо. А потом пришли мысли. Я знаю, что ты преодолел века. Ты даже практически преодолел самого себя. Ты отправился в пустыню, как Христос. Но ты не погиб, потому что у тебя очень сильная кровь. Ты боишься, что не сможешь умереть. Все, во что ты верил, разрушено. Ты говоришь себе, что для тебя не осталось иллюзий, но это не правда.
Она снова вздрогнула. Переход происходил слишком быстро для нее. И, может быть, даже для меня.
Где же этот дух? Сказать ей о нем? Нет. Все же хорошо, что она больше не могла читать мои мысли.
- У меня нет теологии, объясняющей наше существование, - сказал я. На самом деле я говорил и для Квинна тоже. – Бог терпит нас. Но что это может значить?
Она улыбнулась, почти горько.
- Но у кого есть такая теология, если разобраться?
- У многих людей. Кажется, она есть у твоего отца Кевина, - ответил я.
- У отца Кевина – христология. Это разные вещи, - заметила она.
- Ужасно ласкает мой слух, - сказал я.
- Брось. Он не сможет обратить тебя, даже если в его распоряжении будут столетия.
Я с горечью подумал о Мемнохе-дьяволе, о Боге Воплощенном, с которым я говорил. Я подумал о своих сомнениях в их реальности, о своих подозрениях, что был лишь пешкой в изощренной игре духов. Вспомнил, как выбежал на заснеженные улицы Нью-Йорка из ада, вопящего мириадами голосов тех, кто и признал, и продолжал отрицать вину, потому что всем иллюзиям я предпочел материальную, чувственную реальность. Действительно ли я не верил тому, что увидел? Или я попросту счел ту Вселенную непригодным для существования местом? Я не знал. Я хотел быть святым! Мне было страшно, я ощущал пустоту. Какова могла быть природа ее жуткого ребенка?
Я не хотел знать. Нет, хотел. Я снова заглянул ей в глаза. Я подумал о Квинне. Наконец я увидел смутные очертания смысла.
- Но у нас есть свои мифы. Даже богиня. Но сейчас для этого не время. Вы не обязаны верить всему, чему я стал свидетелем. Я могу дать вам лишь вИдение. Но мне кажется, что вИдение лучше иллюзий. И заключается оно в том, что мы можем существовать, не причиняя зла безобидным и добрым.
- Да будет наказан Творящий Зло, - сказала она с непосредственной невинностью.
- Аминь, - согласился я. - Да будет наказан Творящий Зло. И еще… Мы владеем миром. Миром, который ты хотела, когда была сумасшедшим ребенком, витающим в облаках во время своих бесконечных прогулок по Новому Орлеану, или когда, став профессиональной соблазнительницей, оставаясь при этом блестящей студенткой, сбила с пути истинного всех своих кузенов. Я знаю тебя. Дома твои силы поддерживала еда, на скорую руку, и компьютер. Да, я видел это. Твоих пьяных родителей, о присутствии которых ты благополучно забывала, теперь их имена записаны в книгу мертвых, знаю, что происходило до того, как нечто разбило твое сердце.
- Вах! – Она негромко рассмеялась. – Итак, вампиры могут произнести все это на одном дыхании. Да, все так. И ты велел мне не оглядываться назад. Ты любишь командовать.
- Мы заглянули друг другу в душу во время Темного обряда. Так обычно и происходит. Теперь мне бы хотелось вгрызться в твой маленький мозг. Ты озадачила меня. Заставила грезить. Я о многом забыл, например, о том, что все, кого я создал, заканчивают тем, что начинают меня презирать или покидают меня по другим причинам.
- Я не собираюсь покидать тебя, - сказала она. Потом нахмурила рыжие брови, маленькие веснушки рассыпались по безупречной коже, чтобы тут же поблекнуть.
- Я чувствую жажду, - произнесла она. – Так и должно быть? Я могу видеть кровь. Чувствую ее запах. Я хочу кровь.
Я вздохнул. Я бы дал ей свою, но это было неправильно. Ей следует поберечь аппетит для охоты.
Внезапно меня охватило беспокойство.
Даже Квинн со всей его юношеской смертной страстью, дурманящей мозг, воспринял ее перерождение легче, чем я.
Пора взять себя в руки.
Я поднялся с цветочного ложа. Оглядел комнату. Квинн стоял рядом, исполненный такого спокойствия и доверия ко мне, что держал ревность при себе.
Я вынырнул из глубин его синих глаз.
Она скомкала цветы на кровати в бесформенную кучу и снова бормотала стихи.
Я схватил ее за руку и рывком поднял на ноги. Она стряхнула лепестки с волос. Я старался не смотреть на нее. Она выглядела настолько же ослепительно соблазнительной, насколько могла бы выглядеть дева, приготовленная в жертву миру. Вздохнув, она посмотрела на разорванную одежду. Квинн собрал все в кучу, и, наклонившись, окутал ее тканью, как облаком, будто не смея прикоснуться к ней.
Она взглянула на меня. Ни одного изъяна. Кровоподтеки от игл пропали, в чем я и не сомневался. Но я должен признаться (вам), что испытывал некоторые сомнения.
Она была такой слабенькой, жизнь так жестоко поглумилась над ней. Но ее клетки были при ней, жаждущие восстановления, и кровь уже начала свою работу.
Ее губы слегка дрожали, и полушепотом она спросила:
- Сколько должно пройти времени, чтобы я могла снова пойти к Ровен? Я не хочу симулировать смерть, оплетать их ложью, устраивать все это, оставив вместо себя пустоту. Я… Есть вещи, о которых мне нужно их расспросить. Мой ребенок, ты знаешь, он пропал. Мы ее потеряли… Но, может быть, теперь…
Она завертела головой, пытаясь зацепиться взглядом за самые обычные предметы, вроде столбиков кровати, бархатного края покрывала, ковра под ее босыми ступнями. Она наклонила голову, уставившись на пальцы ног.
- Может быть теперь…
- Тебе не обязательно умирать. Неужели Квинн своим существованием не доказал тебе этого? Он уже год живет на ферме Блэквуд. Ты пока еще многого не понимаешь. Позже, ночью, ты позвонишь Ровен, скажешь ей, что с тобой все в порядке, что медсестра здесь…
- Да…
- О, эта славная медсестра. Я могу с легкостью запутать ее, что я, кстати, уже сделал, а теперь они ее кормят. Она на кухне, наслаждается рисом и цыпленком под креольским соусом … Ты ослепляешь меня, красавица. Оденься.
- Хорошо, босс, - прошептала она.
На ее лице промелькнула улыбка, но я чувствовал, что мозг не дает ей покоя. С минуту она смотрела на цветы с таким видом, будто опасалась, что они сейчас набросятся на нее, а потом снова погрузилась в размышления.
- А как же все эти люди, которые останутся в доме? - спросила она. – Они видели, как я сюда вошла. Я знаю, как тогда выглядела. Мы скажем им, что случилось чудо?
Я рассмеялся.
- В твоем гардеробе не найдется плаща, Квинн?
- Я могу предложить кое-что получше, - ответил он.
- Замечательно. Ты сможешь пронести ее на руках, спускаясь по лестнице? Я уже сказал Клему, что мы собирались в Новый Орлеан.
- Хорошо, босс, - сказала она снова, с легкой улыбкой. – А что мы будем делать в Новом Орлеане?
- Охотится, - сказал я. – Охотится на Творящих зло и пить их кровь. Ты воспользуешься телепатическими способностями, чтобы их вычислить. Ну а я буду тебя направлять. Я буду направлять тебя на пути убийства. Я буду аккомпанировать тебе.
Она кивнула.
- Я определенно иссыхаю, - сказала она. Потом ее глаза расширились. Она успела коснуться языком маленьких клыков.
- О Боже! – прошептала он.
- Он в раю, - мягко сказал я. – Не надо ему тебя слышать.
Квинн дал ей трусики, она натянула их, скрыв маленькие рыжие волоски. Это было в десять раз хуже, чем полная нагота. Она нырнула головой в кружево с нежными тесемками, слишком длинными для нее, потому что она была не так высока, как тетушка Куин, но все равно выглядела прелестно в кружевном белье, гордо обтягивавшем ее грудь и бедра, колыхавшемся ажурным краем над ее лодыжками.
Квинн достал платок и вытер запекшуюся кровь с ее щек.
Он поцеловал ее, она, прильнув к нему, поцеловала его тоже, и вот они уже ласкались, как две грациозные кошки, принявшиеся друг друга вылизывать. Он приподнял ее, продолжая целовать. Они едва ли не мурчали. Ему так хотелось попробовать ее кровь на вкус.
Я присел на стул у рабочего стола Квинна. Я прислушивался к дому. Звон тарелок в раковине, голос Жасмин. Сынди, медсестра, плачет в комнате тетушки Куин, гадая, где же мать Квинна?
На улице нас ожидает Клем рядом с большой машиной, да, правильно, чтобы ей не пришлось долго идти, чтобы не напугалась, чтобы сразу оказалась внутри.
Сквозь туман раздумий я видел, как Мона натянула на себя шелковое платье. Шелковое платье, шитое вручную, украшенное манжетами и тугим кружевным воротником, который Квинн застегнул на ее шее. Подол почти закрывал лодыжки.
Вещица сидела божественно, но скорее как мантия, а не платье. Мона выглядела, как босоногая принцесса.
Ну, да, конечно же, это клише. Ну хорошо, тогда как ласкающая взгляд, благопристойная молодая женщина. К черту.
К этому наряду она надела пару слегка потрепанных белых тапочек, вроде тех, которые можно приобрести в ближайшей аптеке, те самые, которые она, безусловно, износила здесь, и когда она расправила по спине волосы, она была почти готова.
Теперь у нее были волосы вампира, а они не нуждаются в расческе, ни один волосок не соприкасается с соседним, таким же объемным и сияющим, ее открытый лоб восхищал идеальными пропорциями, брови изгибались чудесными дугами, и вот она закрасовалась передо мной.
- Хитро, - сказала она нежно, как будто не хотела быть грубой. – Он знает, что у тебя в кармане камея, и я знаю, потому что читаю его мысли.
- Ах вот, зачем я здесь, оказывается, - произнес я, сдерживая смех. – Я забыл о камее.
Я отдал Камею Квинну, предвидя, что наша тройная телепатия обернется кошмаром.
Да, я хотел, чтобы они могли читать мысли друг друга, так какого дьявола я ревную?
Склонившись над ней, он осторожно прикрепил камею к кружевному воротнику, расположив ее по центру. Выглядело мило, по-старинному
Потом обеспокоенным шепотом спросил:
- Ты же не сможешь носить туфли тетушки Куин на высоком каблуке? Да?
Она разразилась буйным хохотом. Я присоединился к ней.
До своего последнего дня тетушка Куин ходила в туфлях на высоченных каблуках, с застежками на лодыжках, с открытым верхом, украшенным горным хрусталем и даже, насколько я знаю, настоящими бриллиантами. Именно такие дивные туфли были на ней, когда мы познакомились.
Невыносимая ирония ее смерти состояла в том, что она была в чулках, когда упала с лестницы. Но это было злой проделкой Гоблина, который умышленно испугал ее и даже толкнул.
Таким образом, туфли остались невиновны и в огромных количествах грудились в ее гардеробной, внизу. Но если соотнести образ Моны - ребенка слонявшегося в удобных оксфордах по городу - с каблуками тетушки Куин, то все это действительно было необычайно забавно. Зачем бы Моне ввязываться в это дело? Особенно, если знать, как впечатляют Квинна высокие каблучки, будь они каблучками тетушки Куин или Жасмин…
Мона застряла где-то между вампирским экстазом и чистой любовью, поэтому не сводила взгляда с честного лица Квинна, пытаясь определиться.
- Хорошо, Квинн, я попробую надеть ее туфли, - сказала она. – Если ты хочешь.
Теперь в ней говорила настоящая женщина.
Секунду спустя он уже звонил Жасмин, давая указания: принести наверх красивую сатиновую коробку тетушки Куин, ту самую, большую, белую с надписями и отделкой из страусиновых перьев и пару ее новых туфель с каблуками, да, очень блестящих, и побыстрее.
Для слуха вампира не составило труда услышать ответ:
- О Боже! Вы хотите заставить больную девочку надеть эти вещи? Вы сошли с ума, мой юный господин? Я поднимаюсь наверх! И Сынди, медсестра со мной, она тоже в шоке, как и я! О Боже! Боже мой! Вы не можете продолжать раздевать ее как куклу, Тарквин Блэквуд, вы, спятили! Этот ребенок уже мертв? Вот, что вы пытаетесь сказать мне? Отвечайте же, Таквин Блэквуд, это Жасмин говорит с вами! Вы хотя бы в курсе, что убежала Патси, оставив все лекарства? Нет, я не корю вас, что вам нет дела до Патси, но тут есть люди, кто беспокоится о ней, и Сынди выплакала глаза, переживая за Патси…
- Жасмин, успокойся, - он перешел на самый спокойный и любезный тон. – Патси мертва. Я убил ее позапрошлой ночью. Я свернул ей шею, утопил в болоте и ее съели аллигаторы. Тебе больше не надо беспокоится за Патси. Выброси ее лекарства в мусорный ящик, скажи Сынди, чтобы она отправлялась ужинать. Я сам спущусь за неглиже и туфлями тетушки Куин. Моне намного лучше.
Он опустил трубку и направился к двери.
- Закройте за мной.
Я повиновался.
Мона изучающе уставилась на меня.
- Он говорил правду насчет Патси? Да? – спросила она. – И… Патси же его мама???
Я кивнул, пожал плечами.
- Они ему не поверят, - сказал я. – Довольно остроумная выходка для него. Но он может твердить это до судного дня. Когда ты узнаешь о Патси побольше, ты поймешь.
Она выглядела шокированной, и Кровь это усугубляла.
- Что именно остроумно: то, что он убил Патси, или то, что сказал им об этом?
- Сказать им, я имел в виду, - настоял я. – Почему он ее убил, только Квинн сможет объяснить. Патси ненавидела Квинна, могу подтвердить. И еще она была очень жестокой женщиной. Она умирала от СПИДа. Ей не много оставалось по смертным меркам. Остальное объяснит он сам.
Но Мона была в ужасе. Девственный вампир, готовый лишиться чувств от морального шока.
- За все годы нашего знакомства, он ни разу не упоминал Патси и даже не ответил по е-мэйл на единственный вопрос о своей матери.
Я снова пожал плечами.
- У него есть секреты, как и у тебя. Я знаю имя твоего ребенка. Морриган. А он не знает.
Ее передернуло.
Этажом ниже голоса спорящих становились все громче. Даже Нэш и Томми, набравшиеся после ужина сил, приняли сторону Жасмин, а Большая Рамона провозгласила Квинна некромантом. Сынди, медсестра, всхлипывала.
- И все же, - сказала Мона. – Убить собственную мать…
В один яркий, как кинопленка момент, я подумал о собственной матери, Габриэль, которую я повел по пути Крови. Где она бродит сейчас среди дикой природы, это неторопливое холодное и молчаливое создание, чье уединение для меня непостижимо?
Не так и давно я видел ее. А потом видел снова, и еще несколько раз. Нашу встречу не скрасила ни теплота, ни успокоение, ни понимание. Но значит ли это хоть что-нибудь?
Квинн постучал в дверь. Я впустил его. Я мог слышать, как заурчал мотор лимузина. Клем все для нас подготовил. Ночь была теплой, поэтому он включил охлаждение. Будет так приятно проехаться в Новый Орлеан…
Квинн захлопнул дверь, запер ее на засов и, прислонившись к ней, сделал глубокий вздох.
- Легче было бы, - сказал он, – ограбить Английский банк.
Он бросил блестящие, на высоких каблуках туфли в руки Моны, с готовностью их поймавшей. Она оглядела их. Потом надела на ноги, прибавив в росте дюйма четыре, а ее икры пружинисто напряглись, что было заметно даже через ткань платья и оказалось дьявольски соблазнительным.
Туфли были чуть-чуть маловаты, но вряд ли очень заметно. Ее ступни, обернутые в украшенный горным хрусталем верх с сеточкой пряжек, смотрелись изумительно.
Вот она затянула вторую застежку так же, как и первую.
Затем она взяла из рук Квинна белое длинное неглиже, закуталась в него и рассмеялась, потому что ее защекотали заколыхавшиеся перья. Это было так раскрепощено, восхитительно, празднично. Она бегала по комнате большими и маленькими кругами. То есть вытворяла то, что недоступно парням???
Она прекрасно держала равновесие. Пробуждалась ее сила, а легкомысленное начало, затаившееся где-то в глубине ее души, ликовало, заполучив парочку немыслимых пыточных штуковин. Несколько кругов в одну сторону, несколько кругов в обратную, и вот она застыла у дальнего окна.
- Какого черта ты убил свою мать? – спросила она.
Квинн уставился на нее. Он выглядел совершенно потерянным. Подошел к ней шатающейся походкой, обнял, прижал к себе, как делал раньше, но не сказал ни слова. Его сковал ужас. Упоминание о Патси погрузило его в тишину. Или причиной был пышный наряд тетушки Куин?
В дверь громко застучали. Послышался голос Жасмин:
- Вы откроете дверь, молодой господин! И покажете мне этого ребенка. Или, клянусь Богом, я позову шерифа.
Потом донесся голос Сынди, такой рациональный и добрый:
- Квинн? Квинн, пожалуйста, дайте мне взглянуть на Мону.
- Возьми ее на руки, - сказал я Квинну. – Пронеси через них, мимо них, вниз по лестнице, через парадный выход и в машину. Я следую сразу за вами.