Однажды жительница Петербурга, молодая женщина, Келя Ефимовна Опридоцкая засиделась за чаем у Таврического, в старинном готического стиля, доме, где проживала подруга ее детства парфюмерша Краня Витгоффна Затглх.
Заболтались женщины, заговорились, и когда Келя Ефимовна выскочила из старинного, красного дерева, лифта, часы показывали начало двенадцатого. Едва ли не лбом открыв дверь, тяжело переводя дух, она засомневалась: бежать ли к метро, или идти спокойно к трамваю. Что-то говорило ей, что к метро, но она, проклиная свой сплин, быстрехонько пошла к трамваю. Трамваи ходили чуть не всю ночь, да время было жуткое, и люди кругом: каждый мог обернуться кем угодно…
Удивляло Ефимовну, что мало уж больно народу попадалось ей по дороге. А попутчиков ни одного: всё встречные.
Постепенно пейзаж сменился. Палисадники, дома исчезли, а производственные пустые корпуса появились. Целый город пустых производственных служб. Кое-где в них горел свет, но такой жуткий, что Келя обогранилась: хотелось пойти на свет и отдаться первому встречному сторожу, или охраннику. Только бы он ее до утра продержал. Вспомнилась ей история, как приехала к человеку в возрасте дама тоже не молодая, да и отдалась ему ненароком. Все вроде хорошо, даже понравилась поначалу, гуляли, только потом, как уехала, стал он запах ее вспоминать , и дошло до него, что так только от могил может пахнуть. Понял он, что смерть к нему приезжала: на него посмотреть, себя показать. Бесстрашием он себя тогда спас, а ей чем? Куда я иду – думала Келя Ефимовна. Надо у кого-нибудь спросить дорогу. Слава Богу – один попался: в черном весь, пальто длинное, не очень. Скажите, взглянула, и тут же пожалела, что увидела, но надо было хоть что-то: Вы не скажете как к метро пройти?
Конечно скажу: оно вон там..
Келя знала, что метро в противоположной стороне, но главное - лицо этого прохожего: оно то расплывалось, то фиксировалось, то фиксировалось – то расползалось, как брошенный в колодец камень.
А-а-а-а- вырвалось у Кели Ефимовны, а незнакомец рассмеялся приятным смешком. Не выдержала – побежала она. Остановилась только на круге. Огляделась. Стоял трамвай с потушенными огнями, и несколько прохожих, видно, как и она засиделись где-то в гостях. Наконец, трамвай загорелся приятным домашним светом, все расселись, и поехали на Заневскую, чуть ли не к дому Кели. Кажися пронесло, - думала бедная женщина. Вроде и не происходило ничего, а уж страху она натерпелась, страху, отродясь так не боялась. И было: тот, что дорогу ей показал, расплывался в глазах, как радуга уличного фонаря. А ты где была-то? - спросила наутро, весело сверкая выспавшимися глазенками, Келина мамаша. У Краньки, - слегка повеселев, отвечала Ефимовна.
И что вы делали?
Чай пили, разговаривали, как обычно.
Да знаешь ли ты, что Краня прошлый год, как померла. И дом ейный снесли…
Келя вздрогнула, лицо ее запрокинулось, нос враз заострился, и она опрокинулась на кушетку – давний кранин подарок. Страх проник в каждую ее клетку, разбрелся по телу, как тот в пальто, и она стала на время, как мертвая.
Мать на то и мать: догадалась за живой водой сбегать в церкву Святого Петра Чудотворца. Наконец Келя начала приходить в себя. Но, сколько не пытались домочадцы привести женщину в чувство, так и не смогли. Выла она, да все камни бросала в огромную, для варки варенья, кастрюлю. Бросит камень и воет…