Мари-паас. Мария. Унгуртас

 


Этого мира, мира моего раннего детства, уже нет. Он ушел, изменился, и потому прошу не судить строго, если события кому-то покажутся описанными неверно. Я так их помню, и это только мое представление о той жизни.
 
Сначала мы учим детей самих принимать решения, а потом не можем с этим смириться.
Альберт, не посоветовавшись с Марией, решил уехать на юг. Здесь на Урале, в этих холодах, они с Маргариттой уже потеряли ребенка. Кроватка новорожденной Идочки стояла на сквозняке, все жили в одной-единственной комнате в бараке. Когда Альберт вызвал к себе мать и сестру Эрну, их уже было четверо.
Мальчишки - народ беспокойный, но Идочке, несмотря ни на что, очень радовались. Мальчишки даже играли тихонько, когда она спала. Но вот дверь, эта дверь! Она постоянно ходила туда-сюда.
Маленький гробик стоял на стуле, на том же месте, где была ее кроватка…
 Надежда на возвращение домой под Азов растаяла. Однако надзор комендатуры сняли, и теперь и можно было передвигаться, ездить по стране, исключая места довоенного проживания.
Слышал, что под Алма-Атой есть уже «свои» немцы, которых сослали туда в сорок первом. Что казахи - добрый народ. Но ведь если к людям относиться по-хорошему, то и тебе ответят тем же - только в обиду себя нельзя давать. Но этому Трудармия научила с лихвой. За себя самого Альберт не переживал - много ли мужику надо? Он мог выдержать многое. Один. Но ведь теперь - в ответе за всю семью.
Когда Андрей приходил сватать Эрну, то как отец пообещал помогать чем сможет. И вот сейчас, принимая решение ехать в Алма-Ату, имел в виду обе семьи. У Эрны с Андреем тоже уже ребенок родился. Лишь Мария была против отъезда.
Она и сама не смогла бы объяснить, почему. Понимала, что скорее всего в ней говорит ревность к Маргаритте. Вот и сын с ней больше советуется, и Эрна изменилась - с каждой мелочью к ней идет. Андрей этому не противится. А у Маргаритты характер решительный, за словом в карман не лезет.
Решение было принято, а ее как будто и не спрашивали. Что оставалось делать? Единственное, на чем настояла Мария, - ехать всем вместе. Что бы ни случилось - вместе. Еще раз пережить этот ужас, еще раз потерять друг друга - для нее это было бы уже слишком.
Поезд, на котором они ехали, не шел ни в какое сравнение с тем эшелоном, на котором их везли в сорок первом. Даже весело было.
Маленькую девятимесячную внучку не спускали с рук. И она будто понимала: даже пеленок мокрых почти не было. За неделю, что ехали, не устали. Мужики в карты играли, женщины время проводили с детьми и за разговорами. На стоянках выбегали за кипятком и кое-что из продуктов купить. Война уже одиннадцать лет как кончилась, жить можно.
Уже в поезде познакомились с семьей Мовенко. Они тоже ехали под Алма-Ату, но уже знали адрес родственников, которые их позвали к себе и обещали комнату в бараке. Петр и Лида предложили ехать с ними, когда узнали, что конечной цели у этой немецкой семьи нет. Так все и погрузились в бортовую машину, на которой их встречали. Марию усадили рядом с водителем в кабину: хоть и конец весны, но ребенка может продуть в кузове.
Но все же не уберегли девочку: у нее все-таки поднялась температура, и на той же машине через несколько дней ее с Эрной отвезли за сто километров назад - в Алма-Ату. Воспаление легких. У Марии перед глазами стояла маленькая Ида - но, слава Богу, на этот раз все обошлось.
Не успели устроиться, как пришло письмо от родственников с Алтая, которые, прослышав о том, что Мария с семьей нашли прибежище на юге, тоже захотели перебраться туда, где теплее. Если уж чужие люди им помогли, как же своим-то не помочь! Да и семья племянника все-таки.
Встречать новоселов на той же бортовой машине поехал Альберт. Каково же было его изумление, когда вместо четверых человек, о которых говорилось в письме, на перрон  высыпало  пятнадцать, да он даже и пересчитать не смог, сколько в этом таборе было взрослых и детей. Невозможно было представить, как они все разместятся в одной комнате барака - даже просто на полу места не хватит! Но ведь лето - и в этом было спасение. Женщины и дети - на полу в доме, мужчины - на сеновале на улице. И сразу стройка пошла.
Глину с кизяком и соломой месили на саман, возводили стены… До зимы у всех уже было жилье: построили еще один восьмиквартирный барак построили. Все получалось быстро и споро - молодые ведь! И всем дело нашлось. Пекарню построили. В ней хозяйничал Отто-музыкант, на все руки мастер. И на скрипке играл, и торты стряпал по праздникам. Одно тяжело было - воду приходилось на быках возить.
Садик открыли. Ребятишек много и своих, и  казачат. Для детей тех из казахов, кто в кошарах овец держал, интернат построили. И правда, хороший народ казахи, гостеприимный и простой. Через год все умели на двух языках объясняться - немцы по-казахски, казахи по-немецки. Дети  вместе играли, мальчишки на сусликов капканы ставили, в лянгу и асыки играли. Для асыков нужны были косточки из коленок баранов, так дети втайне от взрослых в падальники лазали. Вместе сушеные соленые сырные колобки - курт - воровали. Ничего, что мухами засиженные,  зато вкусно!
Столько воли детям давали - Мария даже в детстве своем такого не видела. Степь и горы кругом. Озеро и речка. Маленьких не пускали к ним, но разве уследишь! Да и работы много у нее было, впрочем, как и всю жизнь: всех накормить, обстирать, воду принести из родника на коромысле в гору… А сил уже нет: семьдесят скоро. Кажется, силы те же, да ноги не те - устают и ночами болят, особенно на погоду.  Все взрослые целыми днями на работе, только дети с ней. Есть еще сестра младшая, но такие разные они с ней. Маленькую Евгению после смерти матери к себе родственники забрали, жизни прожили разные. Было еще несколько женщин ее возраста, но, общаясь с ними, Мария только острее чувствовала свою старость. Они все три как на подбор говорили только о болезнях, ворчали на детей. Все не так, как им кажется правильно, никто с ними не советуется, никому они не нужны...
Мария и сама эти мысли гнала, но ненужной себя не чувствовала. И дети, и внуки уважали ее и любили. Да и совет она могла дать хоть по строительству, хоть по жизни.
Видно было, что жить стали лучше. Корову завели. Мария рассказала Андрею как Карл маслобойку соорудил, так зять-столяр тоже сделал маленькую, такую же. Соседка-казашка все удивлялась, сколько Мария всего знает и умеет, но говорить с ней много не могла - получалась сумятица на трех языках. Но вот однажды все пошли на концерт Розы Баглановой: в селе открыли клуб, и она давала концерт для всех сельчан. Такого голоса и таких красивых песен Марии слышать еще не доводилось. Маленькая внучка, всеобщая любимица, повторяла все что слышала.  Смешно было, как она напевала и пыталась повторить трели «Соловья», исполненные  певицей. А Отто такой торт испек малышке на день рождения, даже сама Мария такой не испекла бы, хотя пирог с крошками Riwelkuchen лучше ее никто испечь не может. Любой праздник без него не обходится. Секрет небольшой: тесто труд любит, сил не жалеть - месить, да месить. Духовка, правда, в печи с одного бока сильнее печет, но приспособилась уже.
Удивлялась на казашек, как умудрялись они готовить на своих тандырах.  Нравился ей запах дымка постоянный, горьковато-сладкий от лепешек из навоза: они, тлея, дают сильный жар и долго не прогорают. Приспособилась и свою печку такими топить.
 Марии все казалось: снится ей вся эта жизнь, и она однажды проснется… И не было войны, не было Сибири и Урала в ее жизни, не было и этой бескрайней казахской степи - а она дома  в Ново-Александровке, и все еще живы, и кажется, вся жизнь будет счастливой и простой.
Хоть и дома всякое случалось. В деревне и быстро слухи разносились, стоило только кому-то заметить долгий взгляд в другую сторону. Но очень уж дорожили своей честью женщины, чтобы давать повод для сплетен.
Не нравилось Марии, как себя молодежь стала вести. Гуляют, не стесняются. Сколько горя от этого! Муж племянницы решил уйти к другой, но и ее не мог оставить, схватил ружье и стрелял в нее, потом в себя. В нее не попал, а себе в подбородок ружье упер и выстрелил. Так живой остался. - отстрелил себе пол-лица. Через трубочку все сосет, страшный такой. А кто выходил? Племянница и выхаживала, так и остался с ней, не нужен стал той новой.
Генрих Кребс  тоже с какой-то ехал и в аварию на машине попал, без руки остался, детей куча. Одной рукой много ли сделаешь? Хорошо, старшие ребята уже управляются.
Ну, что за жизнь такая стала? Может, правильно, что Андрей с Эрной решили уехать отсюда в другую деревню. Уже третий ребенок у них - и все в одной комнате. А там, говорят, ссуду дают на дом. Но Альберт с Маргариттой решили остаться здесь.
 Дети уже у них подросли, а Эрнины маленькие еще, там нужнее.
А Мария привыкла уже  к этой степи, и особенно озеро любила.
 Так и осталось… В воскресенье после обеда - прогулка  за селом. Взрослые, нарядные, прогуливались, дети играли, в пещеру лазали. Соседка говорила, она у казахов священная. Тоже свой Бог у них, и тоже велит по совести жить. И люди тоже все разные. Но детей все привечают - и не отличишь уже своих среди них, загорели за лето. Только светловолосый Яша виден издалека, а Витя - темненький, так и не отличить.
Те, кто приехал первыми, рассказывали, как много помогали казахи, последним делились. Валя Нюренберг выросла в казахской семье, осталась сиротой, они ее к себе взяли. На казахском как на родном говорит.
Мария уже в мыслях прощалась с Унгуртасом, вспоминая всех, с кем ее здесь свела жизнь. Но возвращалась сюда каждый год, хоть на месяц - пока могла. Помогала Альберту и Маргарите хотя бы тем, что хозяйничала по дому, пока строили новое жилье, присматривая за подросшими Витей и Яшей, а потом и за маленькой Лидой, которую так хотелось назвать Идой, да нельзя, говорят.