Проснулся в пять.
Опять.
Ни спать, ни встать
Ни сна, ни бодрости
Ни доброты, Ни злости.
Перемываю
Собственные кости
Поскольку,
Нечего перемывать.
Машина заглохла недалеко от поворота, который вел к дому. Это случилось как-то сразу, и я едва успел свернуть на обочину. Чертыхнулся, вышел. Появилось резкое желание шваркнуть дверцей, и я даже сделал жест в этом направлении, но сдержал себя. Жест очень напомнил движение спортсменов-боксеров, в момент, когда они заносят руку для удара. Именно это мимолетное напоминание и удержало меня. Сразу же вспомнил о том, как нервозно реагирую, если кто-то резко хлопает дверью. При этом не важно, дверца ли эта автомобиля или дверь дома. Очередной раз отметил про себя, что это желание - резко что–то закрыть - присуще, в основном, слабому полу. Есть в этом движении какой-то вызов, демонстрация что ли. Вот она, я, какая. Ух!!!
Мужики дверью не хлопают, правда, справедливости ради, надо отметить, что и женщина, если она садится за руль, после определенного времени тоже перестает хлопать дверьми.
Все эти мысли метнулись в моей голове очень быстро. Я чуть расправил плечи, потянулся, пытаясь размять слегка онемевшую спину и затекшие ноги, и обошел вокруг своей престарелой красавицы.
Хмыкнул, вспомнив, как много раз сын говорил мне о том, что в моем возрасте и при моем росте на такой машине ездить не просто стыдно, а уже опасно для жизни. А мне нравилось. Слишком многое было связано с этим старым москвичом.
Я понял, что даже разбираться не хочу в причинах поломки, слишком устал. Набрал номер сына, выслушал все, что он думает по данному поводу, и стал ждать. Удивительно, как это мы раньше жили без сотовых телефонов? Но, надо признать, жизнь они облегчают.
Еще раз обошел машину, потом долго искал в карманах куртки зажигалку, нашел, закурил. При свете сигареты попытался разглядеть на часах время, а когда разглядел, мысленно ахнул, так как понял, почему ворчал сын. Время было как раз такое, когда запоздалые гулены уже давно спят, а ранние птахи еще видят свой, ну, пусть не последний, но предпоследний сон. Было без двадцати минут пять. Можно было, конечно, забраться внутрь и подремать, но, как редко выпадает возможность просто постоять на свежем воздухе и посмотреть на мир.
Мы стали редко ходить пешком.
Я включил «аварийку» и, прислонившись спиной к дверце машины, оглянулся вокруг и стал изучать местность, которую раньше проезжал, не замечая. Справа от дороги круто вниз уходил большой овраг, по другую его сторону громоздились какие-то строения, скорее всего гаражи, и дальше плотной, еще более темной, чем окружающий мир, массой, стояли дома. Разглядеть что-то было невозможно, мне стало скучно, и я переключился на левую сторону.
Здесь дома выстроились гораздо ближе к дороге, и поэтому рассматривать их было интереснее. Интереснее еще потому, что сама дорога проходила по высокой насыпи, а дома стояли в низине, и поэтому окна верхних этажей были как раз на уровне проезжей части, ну, или чуть выше. Все окна были темными, народ спал. Какой-то слабый, непонятно откуда рассыпающийся свет неуверенно освещал окружающее пространство. Скорее всего, где–то притаился фонарь. Лет десять назад этот фонарь болтался бы даже от слабого ветра, возмущенно скрипел, напоминал бы о себе, и свет от него бегал бы по стене дома, создавая иллюзию движения. Сейчас устанавливают совсем другие фонари. Эти фонари статичны. Спрятавшийся от меня фонарь исключением не был, поэтому, его зыбкий свет замер и был почти не заметен.
Вниз от основной дороги уходила тропа, точнее даже не тропа, а хорошо накатанный спуск, по которому вполне могли ехать автомобили. Спуск вел прямо к темным стенам, где-то там внизу, видимо, поворачивал, и дальше сумрак съедал его, и даже света спрятавшегося фонаря не хватало, чтобы разглядеть детали.
Утро было сырым и зябким. Я поежился. Такое утро часто и бывает именно осенью, когда просыпаешься в палатке, и понимаешь, что рука, которая за ночь вылезла из спального мешка, замерзла, а нос стал холодным, как у здорового пса. Нащупываешь окоченевшей рукой абсолютно отсыревшую одежду, молниеносно ныряешь в нее и, отбросив полог своего временного пристанища, бежишь к костру.
Все вокруг спят, наоравшись за ночь песен и наговорившись, и костра, конечно, уже нет. Но есть тлеющие угли, и ты тянешь к ним руки, пытаясь уловить тепло. Тепла не хватает и ты потихоньку, аккуратно, чтобы ненароком не затушить то, что еще тебя может согреть, подкладываешь сначала обрывки пустой сигаретной пачки, которая каким-то чудом не отсырела в кармане, следом - сухие ветки, затем - более толстые поленья, и костер разгорается, начинает уютно трещать и согревать тебя. Ты ставишь рядом с огнем котелок с вечерним чаем, который по цвету уже больше напоминает кофе, ждешь, когда он согреется, а сам, прикурив от выхваченной из костра головешки, глубоко затягиваешься. Остальные сигареты можно аккуратно, ровной дорожкой выложить рядом на камень, чтобы они хоть чуть-чуть подсохли.
Ну все, теперь точно не погаснет.
И ты, с осознанием того, что сделал большое дело, опускаешься на бревно, которое валяется рядом, куришь, периодически сбрасывая пепел то в костер, то себе под ноги и слушаешь. Слушаешь все: неравномерный шум реки и потрескивание дров в костре, нарастающее бурчание котелка, сопенье друзей в палатке рядом и просто тишину, которой сейчас очень много, и которой тебе так не хватало ночью, когда подвыпившая дружная компания требовала от тебя, принципиально не пьющего, песен. Ты блаженствуешь, и ощущения того, что мир вокруг сырой и холодный, постепенно уходят.
Такие выезды у нас происходили постоянно, исключительно своей, мужской компанией. И был не важен результат поездки, мы частенько возвращались практически без трофеев, важен был процесс. Сборы, выезд, ночной костер, разговоры, нелепые мальчишеские выходки, несмотря на солидный возраст, и понимание того, что рядом люди, близкие тебе по духу, и так будет всегда.
«Ничего себе, куда меня унесло, ну это точно от безделья», - Я хохотнул, потому что эту фразу сам себе сказал вслух. «Жаль, но нужно возвращаться в реальность».
Блуждая в приятных мыслях, я не сразу сообразил, что промозглый воздух прокрался под куртку, и я начинаю индеветь.
Ээх… Здесь костер не разведешь, а не помешало бы.
Мои глаза стали постепенно привыкать к темноте. Интересно, почему в этом районе практически нет освещения. Или это мне так повезло? Похоже, что так, потому, что дальше по дороге, там, где был поворот, и огни горели и даже изредка мелькали отблески от проезжающих машин.
Я снова вытащил из пачки сигарету, опять некоторое время искал зажигалку и одновременно думал о том, что много курю и уже пора бросать. Ну, уж во всяком случае, это было бы правильно - бросить курить, потому, как и возраст не юный, и здоровье лучше не становится. Но, честно сказать, за последние годы думал я об этом часто, но ни разу даже и не пытался.
Праведные думы о здоровом образе жизни опять увели меня в сторону от изучения местного колорита, и я даже мысленно вздрогнул, когда в одном из окон зажегся свет. Он зажегся неожиданно, хотя, что за нелепая фраза «Свет зажегся неожиданно». В девяносто девяти случаев из ста он зажигается неожиданно. Однако этот свет настолько резко выделялся на фоне сумрачных стен, что взгляд непроизвольно обращался к нему. Секунды борьбы с собственной порядочностью, и я понял, что банально глазею на чужое окно.
Я нормальный мужик, и не любитель заглядывать в чужие окна, а тут мне деваться было просто некуда. И я, опять закурив, стал наблюдать за этим светящимся пятном, убеждая себя в том, что это не примитивное любопытство и желание заглянуть в чужую жизнь, а просто созерцание мира в предложенной мне обстоятельствами, ситуации.
Из-за того, что вокруг была вязкая темень, густо перемешанная с тишиной, казалось, что окно находится совсем рядом, как экран телевизора. Плотная, светлая занавеска не давала возможности рассмотреть в деталях, что там, в глубине. Видно было только то, что кто-то ходит. Я мог лишь предполагать, кто. Наверное, бродил хозяин, которому среди ночи захотелось есть. Почему хозяин, а не хозяйка? Потому, что я не знаю, что может заставить женщину встать в такую рань, а сам я был любителем поесть в неположенное время или, если не давали спать больные ноги, просто вставал, бродил по квартире, курил и пил крепкий чай. Меня каждый раз радовало то, что я много лет живу один и могу слоняться по дому в том виде, в каком мне нравится. И не нужно думать о том, что я смешно или даже, по чьему-то мнению, нелепо выгляжу.
Это мой дом.
Мужик там, за шторкой, тоже, наверное, бродил в трусах, а, чтобы не было зябко, натянул на себя старый вытянутый свитер. И волосы у него, скорее всего, всклокочены и смешно торчат с одной стороны головы, а на другой лежат ровно, как после парикмахерской. Хотя, возможно это и не так, может быть, это исключительно моя особенность.
Видно было, что человек подошел к окну. «Курить, наверное, собирается», -самодовольно решил я, радуясь как пацан, что могу просчитать его действия наперед. «Ладно, покурим вместе», - и я опять потянул сигарету и щелкнул зажигалкой, которая в этот раз нашлась быстро. Все происходящее мне стало напоминать телевизионную игру или, как теперь это называют, «реалити-шоу».
Человек на секунду замер, потом слегка отодвинул штору и следом нервным движением отбросил ее. Штора очень легко и плавно, как по рельсам, откатилась к краю окна и открыла все, что пряталось за ней. Создалось впечатление, что с экрана телевизора вытерли столетнюю пыль, через которую плохо пробивалось изображение.
И сразу стало все, ну или почти все, видно. Я правильно понял – это кухня. Справа висели светлые кухонные шкафы, на них что-то стояло, чуть левее выглядывала верхушка холодильника, висела нелепая люстра. Я предположил, что слева, скорее всего, притулился обеденный стол, а рядом с ним обязательно должен был висеть светильник. Ни стол, ни светильник мне не были видны, но зато очень четко вырисовывался темный дверной проем, уводящий туда, в глубину квартиры, и в глубину совершенно неизвестной мне, чужой жизни.
Вся эта картинка постороннего быта меня не удивила. Все кухни, по сути своей, одинаковы. Меня удивил и даже возмутил другой факт.
У окна стояла женщина!
Я за этот небольшой период времени, так свыкся с мыслью о том, что там, в окне, за шторой мужчина, что в первый момент даже опешил! Я не настолько плох, чтобы перепутать мужчину и женщину, и я стал разбираться, почему ошибся.
На вид ей было около сорока. С какой стороны «около» тут не берусь сказать. Хотя, учитывая особенности нынешних косметических технологий, я мог и не угадать. Лет на десять. Лица я, конечно, не видел, далековато. Но, для себя определил, что ей сорок, ну пусть сорок пять. Я понял это по тому, как она стояла. Ровно, уверенно, без движения, как будто замерла. Так может стоять женщина, у которой в жизни все получилось, ну или почти все, но еще есть время.
Одной рукой она обхватила себя за пояс, во второй руке, чуть отведенной в сторону, что-то держала, скорее всего, стакан. Но я уже не доверял своему зрению и понимал, что могу и промахнуться в своих догадках. В какой то-момент мне показалось, что у нее в руках, кроме стакана, сигарета, но потом понял, что это не так. Женщина сделала свободной рукой движение, приоткрыла оконную раму, и опять обхватила себя. Одежда от прикосновения с одной стороны сначала смешно затопорщилась, как топорщится гимнастерка под ремнем, а потом легко улеглась на бедре.
И тут я понял, что на ней одето!
В первый момент я решил, что это домашний широкий халат, и у меня даже проскользнула нахальная мысль, обращенная к ней: «Могла бы одеть что-нибудь более сексуальное, раз уж появилась в окне».
На ней была одета мужская рубашка. Обыкновенная мужская рубашка, светлая, в широкую полоску. Именно она меня и сбила с толку, когда я наблюдал за происходящим через задернутую штору. И еще стрижка. Короткая и аккуратная.
Женщина продолжала стоять. «Любопытно», - размышлял я, - «А что у нее в стакане? Неужели в такое время пьет!?» И я, почему-то решив, что имею на это право, мысленно, начал ей читать мораль о вреде алкоголя.
Она, как будто отозвавшись на мои мысли, шевельнулась, отошла вглубь кухни, и на мгновение я, потеряв ее из виду, даже заволновался, затем она опять вернулась к окну и опять замерла.
Это окно перестало мне напоминать экран телевизора, Скорее, это был аквариум. Аквариум с отличным освещением, чистой водой, одной единственной рыбкой внутри и с тем, что может создавать для этой рыбки комфортное существование.
Причем здесь рыба? Я усмехнулся.
Ну почему я подумал про аквариум?
Тьфу. Пора прекращать это наблюдение, а то неясно куда меня унесут мои мысли.
Интересно, а она понимает, что вся на виду, или не догадывается, или ей все равно?
Я решил попытаться фантазировать, могу же я развлечь себя, и очень реально представил картинку, в которой она тихо разговаривает с сидящим рядом мужчиной, а он ворчит, что окно распахнуто и они как на ладони. Интересно, а есть там мужчина или нет? Должен быть. Я даже утвердительно кивнул головой. Если есть рубашка, значит, есть и ее хозяин.
И опять смутное….
Ну, почему я подумал про аквариум?
Где-то это уже было. Я уже видел и это освещенное окно, и силуэт женщины. Видел не один раз. Прикрыв глаза, я мысленно перебирал в уме ощущения, пытаясь поймать то самое, которое почему-то стало меня беспокоить.
Может быть, все просто, и это окно горит каждый день в одно и то же время. А я, периодически возвращаясь с рыбалки по данной дороге и именно таким ранним утром, ну или поздней ночью, подсознательно отмечаю сей факт. Но поскольку он не имеет ко мне отношения, я отодвигаю его куда-то далеко, на периферию сознания. Так отодвигают имена случайных попутчиков, или ненужные телефонные номера. Потому как, зачем помнить то, что тебя уже никогда не коснется. Есть более важные вещи, которые нужно помнить.
И я почти убедил себя в том, что все это именно так. И в момент, когда уже убедил, понял, что обманываюсь. Точнее сказать обманываю себя.
Нет!
Дело не в этом!
Все это было в моей жизни. И освещенное на всеобщее обозрение окно, и ночь на улице и женщина.
Только все это было изнутри, там, где сейчас течет неизвестная мне жизнь. Это был другой дом, другой город, другое время и другая женщина!
Но это было.
И та, другая женщина, тоже всегда вставала очень рано.
Я не хотел вспоминать, гнал от себя эти мысли но ситуация уже от меня не зависела.
Я вспомнил, как сидел на кухне возле обеденного стола, накрытого клеенчатой скатертью, и курил. Такие встречи были нечастыми, но были. Мы ужинали, разговаривали, и я просил ее закрыть штору на окне, так как чувствовал себя как в аквариуме.
Вот оно откуда!!!!
Она вставала со стула, подходила к окну, задергивала штору и усмехалась по поводу моих опасений. «Да кому мы нужны», - спокойно говорила она, - «Кроме нас самих». Потом шла к кухонному столу, начинала заваривать чай или мыть посуду, а я иногда наблюдал за ней, а иногда просто, не глядя на нее, курил, размышляя вслух.
Она слушала молча, но слушала очень внимательно, и я видел, что ей понятно то, о чем я говорю.
На каком-то этапе я переставал умничать и начинал дурашливо требовать, что-нибудь обещанное мне. Она подхватывала игру, умышленно суетливо бормотала: «Сейчас, батюшка, сейчас», но, всегда прежде чем налить чай, чтобы чашки не остывали, подогревала их кипятком и уже потом, вытерев насухо, наполняла крепким и ароматным напитком. Затем поворачивалась ко мне и с низким поклоном, хитрой улыбкой и фразой «Пожалста, батюшка», ставила все на стол. Мы смеялись, радуясь, что шутка удалась и понятна обоим, и опять долго болтали.
На ней была одета мужская рубашка. Моя рубашка. И больше ничего. Мне это нравилось, и один раз я ей сказал: «Не знаю, кто там и в чем родился, но ты точно родилась в рубашке, и именно в этой». Она ей удивительно шла. Надо сказать, что, сколько я помню, она ходила дома именно в такой одежде. Ей нравилось, и ей было уютно.
Мы могли разговаривать часами, было не скучно и удивительно легко. Я вел себя так, как я хотел и говорил то, что хотел и не опасался, того, что могу быть понят не правильно.
Помню, как в один из вечеров я много рассуждал о детях и убеждал ее в том, что дети - это самое важное, что может быть в жизни, а все остальное - ерунда. Она выслушала меня, затем подняла на меня глаза и тихо сказала: «В жизни важно все». Я начал с ней спорить и даже завелся от ее несогласия, но она очень умело увела разговор в сторону и я, не заметил, как остыл, и мы уже болтали на другие темы.
Сейчас этот разговор мне вспомнился. До меня дошло, что она тогда хотела мне сказать, что-то для нее очень существенное, но увидев, как я среагировал, просто не стала этого делать.
Потом мы шли спать.
Утром она вставала рано, почти всегда раньше меня. Возилась на кухне, готовила простенький завтрак, варила кофе. Именно варила, серьезно и обстоятельно. Долго стояла возле плиты, наблюдая за постепенно поднимающейся пеной, и успевала убрать кофе с раскаленной конфорки именно в тот момент, когда он уже пытался сбежать. Затем приносила чашку в комнату. Я не пью кофе. Ну, может быть только иногда, и тот, что называют «растворимым». Но, когда чашка стояла на столике возле дивана, и мягкий аромат окутывал всю квартиру, не проснуться было просто невозможно.
Она тихонько садилась рядом, целовала меня, тормошила, будила ласковыми словами, и я, еще с закрытыми глазами, шутя, ворчал «Где мой кофе в постель?», отпивал глоток и тогда только начинал просыпаться. Так было всегда, когда утро мы встречали вдвоем. Это была наш маленький ритуал. Кофе она допивала сама, я же, босиком, шлепал на кухню курить, потом чем-то завтракал, мы еще немного разговаривали и, затем я уходил.
До следующего раза.
У меня была своя очень насыщенная жизнь, а она составляла лишь малую ее часть. Настолько малую, что я мог не появляться у нее неделями и часто да же не интересовался, чем она занята в это время. Ну, чем-то была занята, это точно. Подруги, работа, какие-то увлечения, о которых она мне рассказывала, когда я приходил.
Иногда я помогал ей по хозяйству, хотя у нее и хозяйства-то особого не было. Так, квартира, а в квартире какие-то бытовые неувязки, которые требуют мужского участия.
Мы ни разу вдвоем нигде не появлялись. Из моего окружения, детей, друзей о ее существовании никто не знал. Ну, во всяком случае, сначала. Потом кто-то что-то понял, но я никогда не знакомил её ни с кем официально. Не хотелось отвечать на дурацкие вопросы. Да и не планировал я с ней ничего, а зачем афишировать то, чему нет продолжения. Конечно, она делала робкие попытки пригласить меня то в кино, то в театр, но я резко отказывался и со временем покупать билеты «на двоих» она перестала.
Я не сразу открыл ее, не сразу понял, как не сразу понимают вкус хорошей еды.
По началу, пока притирались друг к другу она иногда меня даже раздражала, казалась капризной и избалованной, как многие женщины и я делал ей резкие замечания. Я считал, что я старше, опытнее и имею право ее учить. При этом ее мнение меня интересовало мало.
Как же было глубоко мое изумление, когда прошло некоторое время нашего знакомства, после которого я понял, что мы похожи, удивлялся этому и думал, что таких совпадений не бывает и, что мне с ней хорошо, несмотря на разницу в возрасте. На этой разнице меня просто замкнуло.
А разницы не было. Точнее, была, но только в цифрах, отражающих года нашего рождения.
Нам нравились одни и те же передачи и не нравились одни и те же, она приносила мне какие-то книги новомодных писателей, и, что удивительно, я их читал, открывая для себя нечто интересное, слушала те же песни, что мы с друзьями поем в компании.
В первое время это меня особенно удивляло, потому, как я был уверен, что не может она знать этих песен, недоступны они для понимания женщинами. А она их знала и даже в большем объеме чем я. И, так же как и я, любила по утрам слушать радио.
Иногда она покупала фильмы, и мы смотрели их вдвоем, валяясь на ее широченном диване. Она знала все эти фильмы, и хотела, чтобы я их тоже увидел, Лежала рядом, уткнувшись в мое плечо, смотрела всегда молча и лишь изредка косилась в мою сторону, наблюдая за реакцией.
Мне нравились басни, и как-то она притащила детскую книжку с баснями. Книжка была удивительно большой, красочной, веселой и поднимала настроение. Когда она ее отдавала, то сказала: «Это тебе подарок, будешь читать своим внукам». А внука тогда еще и в проекте не было.
Позже, разбирая вещи в новом доме, я наткнулся на эту книжку и долго не мог вспомнить, откуда она у меня.
Мы никогда не говорили о «нас». О чем угодно, только не о наших отношениях. Мы и слово то это ни разу за все время не употребили.
Я знал, что она любит меня, ну, или придумала себе, что любит. Ответить ей тем же я не мог, но меня это особенно и не волновало. Я сейчас уже совершенно не знаю, да, похоже, что и никогда не знал, какой смысл люди вкладывают в слова о любви. У меня даже не возникало мысли, что мы можем или будем жить вместе, а на ее единственный раз сказанную, фразу: «Ну, ты же не хочешь на мне жениться», я, помню, удивленно поднял брови и, не задумавшись, ответил: «Я? Жениться? Глупость какая.». И, тема закрылась.
Как-то за все эти годы обошлось без того, что называют выяснением отношений. Она приняла и меня, и ситуацию так, как есть.
Моя жизнь была распланирована уже давно и далеко наперед, и менять ее я не собирался. Не тот возраст. Мама, сыновья, их семьи, внуки и жена. Пусть бывшая, но она мать моих детей и поэтому никуда от этого не деться, и все это моя семья.
А тут она.
Я чуть позже понял, что она ждала от меня какого-то шага, предложения, который я и не предполагал делать. Или, возможно, хотя бы объяснения. Все женщины чего-то ждут даже когда, по нашему мнению, и ждать-то нечего.
Мы относимся к этому проще.
Но, если честно, мне так было просто удобно.
Я так и уехал, ничего ей не объяснив, или не объяснившись. Старательно забывал то последнее утро, перед отъездом, ее взгляд, как я нервно курил на кухне, ожидая такси. Обычно я уходил сразу, не оглядываясь, а тут сам задержался, хотя она не просила, вернулся от порога, сел и закурил, как будто пытался приостановить время. Она опустилась на пол, положила голову мне на колени, а я тихонько гладил ее, курил и молчал. Встрепенулась она первой и сказала, что пора. Понимала, что все, что уже ничего не будет, но шутила, смеялась и очень старалась не плакать. Она потому и смеялась, чтобы не плакать. Держала себя в руках.
Она умница, я всегда это знал.
Я ушел тогда, точно так же, как десятки раз уходил до этого. Как будто через три-четыре дня или пусть через полторы-две недели, в моей квартире зазвонит телефон, я услышу ее голос, который спросит: «Ты жив, здоров?» и пойму, что хочу ее видеть, а вечером уже буду звонить в ее дверь. Она откроет ее с вопросом: «Что так долго? Опять кого-то из одноклассников встретил?» Я наклонюсь, поцелую ее и пойду в ванную мыть руки, а она побежит за чистым полотенцем.
Не знаю, что стало с ней после того, как я уехал. И спросить о ней мне было не у кого, да я и не пытался.
Как-то она, выпив лишнего и разговорившись, сказала по секрету: «Знаешь, когда ты долго не появляешься, я набираю номер твоего телефона и слушаю записанный на автоответчике голос. Глупо, правда?»
Нет! Не глупо.
В моей квартире, в которой я прожил много лет и в которой были наши первые встречи, давно живут другие люди. Там уже нет телефона с моим голосом на автоответчике. И, конечно, она туда не звонит. Но, возможно она звонит кому-нибудь другому. Жизнь–то идет.
Почему-то мысль о том, что она звонит какому-то другому мужчине, была мне неприятна.
У меня есть номер ее телефона, у нее мой, но мы с момента моего отъезда не звонили друг другу, ни разу. Почему не звонит она, я не знаю, но, наверное, это правильно. Хотя, ей, скорее всего, хотелось, или хочется сейчас позвонить, и она просто не решается.
А вот почему не звоню я?
Меня закрутил новый город, переезд и заботы, связанные со всем этим. Дети, внук, осознание нового статуса «дедушка». Мне просто было некогда, и в первое время я крайне редко вспоминал её. Как через пелену. Я даже новый номер телефона ей сообщил гораздо позже, чем он у меня появился. Нужно было выстраивать свою жизнь заново, без привычного круга друзей, с которыми я общался много лет, без старых знакомств, без связей, без привычного и так нравившегося мне образа жизни. Как не крути, мы от всего этого зависим. А с ней я был знаком только последние годы, и уж точно тут не было никакой зависимости. Мне было чем, кроме нее, занять свои мысли.
Я был в этом уверен.
Да и потом, зачем звонить, о чем говорить, если нельзя вызвать такси, назвать водителю адрес и уже через несколько минут чувствовать, как она, поднявшись на цыпочки, утыкается тебе в шею и тихо шепчет: «Привет».
Что-то важное я упустил. Нет, не сейчас, вспоминая эту историю. А, тогда, в том городе, из которого я уехал.
Воспоминания, которые я старался не вытаскивать наружу, которые были даже где-то неприятны, вдруг рухнули на меня, выбивая из размеренного существования. Я растерялся. Ну, зачем все это? Ведь так хорошо все было. Еще мне чувства вины не хватало!
Все эти, не характерные для меня, эмоции нужно было куда-то деть, возможно, даже на кого-то выплеснуть.
И я нашел выход.
Я разозлился на женщину в окне. Почему на нее? Потому что именно она послужила толчком к этим воспоминаниям и потому, что рядом просто никого другого не было.
А она по-прежнему там стояла.
Но, как бы я не злился, я уже точно знал, что добравшись до дома, наберу подзабытый, но знакомый номер. Наберу, несмотря на огромную разницу во времени. Ведь разница во времени не пугает так, как разница в возрасте.
Слева раздался шум. Подъехала машина. Сын вышел из нее и стал отпускать колкости в мой адрес и в адрес моего автомобиля. Затем сказал, что самое мудрое это закрыть машину и оставить ее здесь. Он добросит меня до моего дома, откуда мы вызовем эвакуатор. А разбираться будем потом, днем, в гараже.
Если бы это случилось вчера, я бы не пошел на такое решение вопроса, я бы просто остался рядом с машиной, ожидая утра, или бы мы вместе искали поломку сейчас, среди ночи.
Но я слишком вымотался, мне хотелось быстрее уехать от этого места.
У меня была причина торопиться домой.
Молча забрался в теплое нутро джипа, и уже когда машина тронулась с места, кинул взгляд на окно. Оно стало сначала плавно, затем более стремительно отдаляться, детали смазывались, и через несколько минут и сам дом и светящееся пятно на его стене просто пропали из вида. Но я был убежден, что женщина от окна не отошла.
«Куда ты смотришь?»- спросил сын видя, как я выворачиваю шею. Я сел прямо, пристегнулся и промолчал.
***
Женщина стояла у окна.
Несмотря на густую ночь, она видела, что на той стороне дороги кто-то стоит, видела машину, включенные аварийные огни и понимала, что там есть человек и что он все время курит. Видела вспышку зажигалки и затем маленькое, тлеющее пятно. Она точно знала, что такое эффект дает сигарета, когда ее раскуривают.
Женщина наблюдала за происходящим и ждала телефонного звонка. Не то, что бы она встала ради него. Нет. Она просто проснулась рано и поняла, что не уснет, как не могла уснуть уже несколько недель.
«Очень много курит», - отвлеченно подумала она про человека на дороге, и следом: - «Интересно, неужели он опять не позвонит». Улыбнулась, поняв, что получилась путаница и, если бы ее кто-то услышал, то не разобрал бы, кто много курит и кто должен позвонить.
Уже поняв, что звонка можно не ждать, женщина просто стояла, смотрела в темное окно и думала, что, наверное, нужно пойти и попытаться, все-таки, заснуть. А вдруг получится.
Движение за окном заставило ее присмотреться. Огонек от сигареты упал на землю, рассыпался на множество искр напоминающих осколки, и пропал. Человек перестал курить. Хлопнула дверца подъехавшего автомобиля, затем снова шум двигателя, свет включенных фар и, через мгновение, тишина и темень.
Женщина поставила на подоконник стакан с водой, который держала в руке, задернула штору и отошла от окна.
Она как будто растворилась в том самом, темном дверном проеме, уводящем в глубину пустой квартиры. Проходя по прихожей, подняла руку и легко ударила подушечками пальцев по выключателю.
Свет в окне погас также неожиданно, как и зажегся.
На часах было десять минут шестого.