(Асобый благадарность – за падстрочный перевод – автар виражаит мой балшой друг и, нэ пабаюсь этат двусмысленный слово, саратник Светлана Мартини)
– Хасан, нас с тобой в комиссию по нравственности выбрали, – заявил с порога мой друг Гоги.
– Только нас с тобой?
– Ещё участкового дядю Автандила.
«Удачный выбор» – усмехнулся я. Пожалуй, единственным мужчиной в нашем городке, кто не волочился за курортницами, являлся дядя Автандил. Он, видимо, не был распутником только потому, что был патологически ленив. Его взгляды на женщин были столь безжизненны, что временами напоминали целомудрие.
– Разве можно сравнить женщину, – страж порядка презрительно морщился, – с шашлыком из молодого барашка или с бутылкой Хванчкары?
– А зачем их сравнивать?! – негодовали мы. – Пусть прелестница будет дополнением к шашлыку и вину.
Дядя Автандил пожимал плечами и непритворно зевал.
Гоги стал нравственным человеком по злому стечению обстоятельств. В колчане Амура одна стрела оказалась отравленной, и мой друг пролежал в кожно-венерологическом диспансере три месяца. С тех пор Гоги обходил курортниц десятой дорогой.
Что же касается меня, то, скорее всего, я был не вполне подходящим человеком, с которым можно было говорить о нравственности. Мне нравилась надежная простота глуповато-распутных женщин, которые каждое лето приезжали в наш приморский городок. Курортницы роняли на меня отблески ****овито-жадных глаз и большим пальцем ноги томно чертили на песке незамысловатые фигуры, подозрительно похожие на мужской детородный орган. Эти легкомысленные девы мне очень импонировали и их либеральные купальники казались уже обузой.
В общем, как человек пренебрегающий условностями, я считал что нравственность – это сексуальная потерянность, не более того.
– А меня-то за какие заслуги в эту высокую комиссию выбрали? – я очнулся от раздумий.
– Ну, во-первых, ты – известный писатель. А во-вторых, никто не забыл, как ты на дверях секс-шопа обломком кирпича написал слово «х…й». Сей, можно сказать, героический поступок означает, что Хасан по-своему борется с тлетворным влиянием загнивающего Запада, – ответил Гоги.
Я задумался. «Вот и героем стал»… Но почему-то стало неловко.
– Ты знаешь, Гоги, я написал это слово потому что продавец не захотел мне резиновую куклу в кредит продать.
– А зачем тебе резиновая кукла? – спросил мой друг.
– Сжечь хотел…– замялся я.
– Я всегда тебя, Хасан, считал высоконравственным человеком! Молодец! – обрадовался Гоги. – Только в следующий раз давай вместе куклу сжигать будем.