Я ждал, когда он заговорит.
Я, мальчишка, сидел на земле и ждал. Ясные голубые глаза Старик устремил не на меня; он загляделся на горизонты. На горизонты минувших лет, оживших в большой его голове. Его кресло спинкой уперлось в ствол в красно-бурую неразбериху коры огромного кедра.
Я ждал, когда Старик возвратится их дальних странствий. Я ждал, когда он заговорит. И дым от сигареты слабый и медлительный, голубой, но не как его глаза,-нитями вился во мраке кроны.
И солнце воя и ослепляя, обрушилось на миф мироздания. А мы, в спасительном отдалении, затаились в тени так, что я слышал тайный шепот и гул лесов, уходивших вдаль. И когда сорока, резко, безумно вскрикнула, и криком вернув его ко мне, его голубые глаза обратились ко мне: он заговорил.
-Я жил, как обычно живет человек. Жил в противоестественном мире, невольно творил добро или зло, а чаще добро пополам со злом, согласно порочным законам мира. А время, словно развеянный ветром дым, проносился мимо того, кто жил. Я в исступлении ярости или восторга вливал кровь свою в свое слепое самодовлеющее самодовольное семя во взвихренную воронку, которую мы называли грядущим.
Где мой кедр?
Я посмотрел на него, такого старого, на его руки пятнистые и дряблые, спокойно лежащие на полинявших брюках и понял только одно:
-Мне еще так далеко идти до истины кедра...Я еще так мал перед всей его историей...