Он мало говорил. Почти всё время молчал.
Я, как самый приближенный, имел доступ к его келье. И я знал его маленький секрет: вопреки наставлениям Бога, отец интересовался астрологией. Почти всю ночь, каждые новые сутки он всматривался в ручной телескоп, и делал пометки. Составлял гороскопы, вычислял движения звёзд. Этим оправдывались его маленькие странности, что были невдомёк остальному монашеству. Например, в некоторые дни он мог вообще не выходить из кельи, не молиться, и при этом отклонял заботу о себе, говоря, что, всего - лишь, приболела голова. В другие разы он устраивал встречи в странное время, не утром, а во второй половине дня, а то и совсем перед сном. Ещё я заметил, что он не начинает новых дел на убывающий месяц.
Мне нравился папа. Пусть он был глуп, и приклонялся и Богу и звёздам, но он искал ту связующую эти понятия нить. Его бы не поняли, если бы он рассказал об этом всем, но однажды он не удержался и показал мне новую звезду синего цвета – самую горячую.
Однажды он нашёл ту нить, и ушёл посмотреть на Бога, и лично показать ему свои расчеты и таблицы, задать вопросы… Я занял его келью. В наследство он оставил мне футляр.
Я не особо часто выглядывал в окно – там не было такого, что привлекало бы меня в него смотреть так часто. За кирпичным забором монастыря росли деревья, и вдалеке было несколько домов, как грибы, облепивших пригорок.
На верхушке горы был наш город. Монастырь же притих ближе к природе. Мы часто ходили на реку, молились, собирали грибы и слушали птиц, размышляя о Боге. Среди нас был художник, который писал день и ночь. – Он набивал руку, рисуя деревья и реку, чтобы затем реставрировать фрески, а может, даже, и писать иконы.
Тишина и покой, помогали забыть свою прошлую жизнь. Я ушёл в монастырь девять лет назад: ещё юнцом я полюбил одну девушку, катался по траве, в переживаниях заламывая руки. Она не знала обо мне, а я не знал о ней. Красивая картинка зарабатывала тем, что продавала своё тело. Однажды, клиент не захотел с ней расплачиваться и предпочёл убить её. Он издевался над ней, наблюдая, как она умирает. Он выбил ей зубы и заставлял делать миньет сквозь дыру в щеке; на её бархатно-шёлковой коже лба расцвело слово «шлюха»; он переломал ей кости на руках и ногах, и забавлялся с ней даже после того, как она перестала дышать от потери крови… О подробностях я узнал из утренней газеты. Её фотографию я рассматривал как раз под стенами этого монастыря, когда прозвенел колокол. Я поднял голову и увидел сияющий в солнечном свете крест, и сразу всё понял. Это не тюрьма. Отсюда всегда можно уйти, но мне идти некуда и незачем.
Звёзды меня не привлекали так, как моего предшественника. И в первую ночь, примкнув к раструбу, я разочаровался. Всего лишь белые камни, отражающие солнечный свет. В прочем, как и побитая луна. Никакого рая.
Под звёздным небом сияли окна домов на холме. Мне пришло в голову заглянуть к ним в гости с помощью ненужной трубки.
В первом окне, куда упал мой взор – ужинала семья. Пьяный отец махал руками, а дети послушно стучали ложками. Их мать ела в соседнем окне одна, всё время, озираясь, и видно было, как она прислушивается к крикам мужа.
В другом окне сидел на кресле, по-видимому, больной дед. Он сидел так же неподвижно и тогда, когда я вернулся к нему в гости через несколько минут. Возможно, он дремал.
В следующем окне одинокая мать нянчила годовалого ребёнка. В квартире почти ничего не было кроме занавесок, стола и двух кроватей. Она пела сыну, или дочке, о том, как всё на свете хорошо.
В доме повыше свет не горел, но у дома приседал дедок. Мечтает вернуть былую молодость. Он тоже, как и все, боится смерти. Её боятся даже солдаты в соседнем доме. За всей их бравостью перед пожилой хозяйкой не скрывается ничего, кроме страха перед старшиной, который их пинает из-за каждой мелочи.
В других окнах свет не горел, или были опущены шторы. Лишь тени пробегали мимо окон. Мне стало скучно, и я пошёл читать на ночь, в свой новый угол. Книга была о борьбе казацкого и польского войска с турками за Хатынь. Гораздо меньшим количеством, они боролись против могущественной в те годы Турцией, дабы вернуть из плена соплеменников.
Следующий день мало отличался от предыдущих девяти лет. Вечер тоже не сулил ничего нового. От скуки моя рука вновь потянулась к телескопу, что превратился ныне в подзорную трубу. «Раз у меня ничего нового, то, что нового у моих новых соседей» - думал я. Даже разу не взглянув на небо, я сразу устремился в чужие окна.
В первом окне дома напротив стены моей крепости, муж бил по лицу, наотмашь, свою жену. В соседней комнате, на кухне, их дети, обнявшись, плакали. А он её уже пинал. Я не видел этого, так как окно закрывало обзор людей по пояс, но по ритмичным движениям не трудно было догадаться. Напряжённое красное лицо выкрикивало, по-видимому, бранные слова. В конце, он вытер лоб рукой, проведя тыльной стороной большой ладони.
В соседнем доме, тот же дед, на том же кресле, ел какую-то похлёбку. Укрыл ноги пледом и сосредоточенно пережёвывал, наверное, уже беззубым ртом еду.
В следующем доме, где обитала бедная одинокая мать, свет не горел. Но девушка сидела у окна. У лица её горел маленький огонёк, похоже, что она курила.
В доме повыше палили костёр солдаты, кто-то самозабвенно играл на гармошке. Мне слышно не было, но все смеялись и пританцовывали. Видимо песня была шуточной и ритмичной, как раз подходящей для дедка, болтающегося на турнике в соседнем доме.
В доме повыше, занавески по-прежнему были спущены, и от света внутри была видна блуждающая тень. Соседнее окно было открыто, и я увидел его обладательницу: тёмные волосы и бледное лицо – это всё, что я мог рассмотреть в её шустрых движениях. Она была молода и пританцовывала в ночном халате, - готовилась ко сну. Похоже, что жила она одна, и скорее всего, снимала квартиру. Несмотря на своё монашество, мне понравилась эта девушка. Она была живой и энергичной, чего так не хватало мне в холодной и уютной от оранжевого отсвета стен, отражающих мой скромный камин, комнате. До этого я жил в общей спальне с другими монашествующими.
Жизнь земная, меня больше интересовала, чем жизнь звёзд, и потому на следующий вечер я вновь приник к глазку трубы. Мне казалось, что смотрю на землю чаще Бога, хотя я также бездействовал, когда смотрел на две кровати, где на одной лежал пьяный тиран, а у другой столпились дети и смотрят на серое лицо своей матери.
В соседнем окне, сегодня дед читал газету. В другом, - над ребёнком склонилась мать, похоже, что она опять пела заунывную песню о счастье. Солдат не было, не горело и света; дед в одних трусах бегал вокруг дома. Мой главный интерес стремился к незнакомке в доме, что слева. В этот раз все окна были открыты. Она сидела на кухне и ела какое-то печенье. Дом был не убран, всё лежало в творческом беспорядке, но при этом постель была собрана. Девушка встала и исчезла в одном окне, возникнув в другом. Она подошла к комоду и начала раздеваться. Моё девятилетнее монашество оскорбилось резким движением внизу моего тела. Она сняла курточку и стала стягивать кофточку через верх. Я напрягся. Напрягся мой член. Кофта зацепилась, и она обернулась ко мне лицом. Похоже, для того, чтобы я увидел, как из-под кофты выпали два шарика. Мои глаза расширились и я начал настраивать трубу, но продолжал видеть лишь нечёткий образ, я не видел даже её лица, но видел её обнажённое тело. Моя рука потянулась утешить пламенеющую энергию у меня внизу живота. Нельзя. Но разве это не природное чувство? Был бы секс без онанизма? Мы, ещё маленькими детьми, да и в утробе матери, в том числе, привыкли трогать себя там, где приятно. Возможно, мы стали умнее, стали людьми, достигли такого прогресса, благодаря интимным ласкам. В древнем мире, у нас была лишь рука, и с помощью неё мы познавали себя, познавали свой внутренний мир… Чёрная ряса скрыла мой грех.
Я увидел в глазок свой рай, и мне было мало. Она легла спать. Но я спать не мог. Затаённый зверь во мне проснулся, он хотел ласки, доводя меня до безумства, но я не сдался, ворочался в постели из угла в угол, пытался так зажать, чтобы унять, но даже в смутном сне мне снилась та девчонка.
Весь день гулял по лесу. Мою душу грыз демон; его ядовитые клыки ранили моё сердце, мой мозг.
На обратном пути, я зашёл в магазин всякой дребедени и купил новый телескоп, гораздо больше прежнего. Было бы проще купить бинокль, но дабы не вызывать подозрения, я сказал, что: - «Меня увлекло занятие моего бывшего друга. Из моего окна отличный обзор на небосвод». И не только.
Придя домой, я сразу приник к драгоценному стёклышку – работал: я видел даже узор занавесок. Но девушки не было. Я решил узреть лица моих незнакомцев: в первом окне – дети плакали над изуродованным лицом матери. Я сразу убрал объектив в другую сторону – мне вспомнилась моя изнасилованная любовь. Насилие в семье оправданно. Муж может до полусмерти избить свою жену, и он на это правомочен.
Морщинистое лицо деда, восседавшего на дряхлом кресле, как на троне, было безэмоциональным. Он просто смотрел в окно. Наверное, о чём-то вспоминал.
В окне рядом, мать учила ходить дочку. Теперь я мог видеть её лицо. Она смеялась, а маме отчего-то было грустно.
Старый спортсмен загорал на солнышке, вечерняя зарядка ему ещё только предстояла. Солдат всё также не было.
Я с нетерпением ждал новой встречи, и занял свой пост раньше обычного. Девушка пришла домой не одна. Ей составил компанию в чаепитии немолодой мужчина с обвисшими как у бульдога щеками. Он протянул ей свёрток, и они перешли в спальную. Я видел, как этот тучный злодей снимает с неё её тонкое платье. Её лицо. Острый нос и тонкие губы. Глаза всё время были опущены, она не смотрела на него. Он гладил её стройное тело, два розовых соска. – пояс и ноги закрывала рама, но я чувствовал возбуждение и ревность. Особенно тогда, когда он швырнул её в постель, и жестоко навалился жирным волосатым телом. В один момент я видел её заплаканное лицо, от боли она кричала, но он заткнул ей рот…
Он вскоре удалился, сверкнув на прощанье желтозубой улыбкой. Она же, сидела на постели одна и плакала, закрыв лицо руками. Обиженная маленькая девочка. Она сама выбрала этот путь. Как и та, та, что раньше… Я любил. Видимо, красивые девчонки не знают другого лёгкого способа зарабатывания денег. Но столько ли он лёгок?
На следующий день я увидел траур. Избитая мать семьи, из ближнего ко мне дома, умерла. Я это понял по горстке детишек окружающих гроб. Пьяный отец, что-то горланил, пьяно размахивая руками. За ними наблюдал в окно сидячий дед. Сегодня он сидел ко мне левым боком, - видимо за ним кто-то следил, помогая перемещаться по дому.
Рядом, ко мне спиной, сидела женщина с ребёнком – она зачем-то одевала девочку, на ночь глядя. Солдаты пили по случаю, а спортсмен в возрасте не нарушал свой график, и отжимался от земли.
И вновь мо внимание привлекло окно молодой куртизанки. Она снова пришла в компании того же извращенца. И снова он отдал ей деньги, и они прошли в спальную. Она, картинно изогнув спинку и сморщив лобик, терпела возню со спины. Сегодня всё закончилось миньетом и пощёчинами по хрупкому лицу. И снова, когда он ушёл, она пряталась, закрыв от мира голову подушкой, но то, что она плачет, было понятно по вздрагивающему телу.
Следующий день омрачила ещё одна неприятная новость: солдаты спьяна подпалили дом пожилого спортсмена. Тот в панике бегал вокруг своего жилища. В нём было всё, зачем он жил. Я пошёл поддержать его словом божьим, но к тому, же ещё и с другой, тайной даже мне, целью.
Вокруг пылающего дома собрался народ, многие лица теперь мне были знакомы: свежие сироты зачарованно смотрели на огонь и читали молитвы. Их отца я не видел, наверное, он пил в какой-то подворотне.
Внезапно по толпе пошёл слушок. И женщины, вскрикнув, качали головами. Новость омрачила пламя двухэтажного костра: та бедная женщина, за которой я наблюдал из окна своей просторной кельи, от безысходности покончила с собой этой ночью. Труп девочки нашли в реке, а её мать, повешенную на дереве рядом.
Под платком одной говорящих женщин я увидел мне знакомый нос. Я заглянул в лицо, которое объект старался спрятать. Это она, и под её кровавым глазом синяк. Увидев мои внимательные глаза, она сразу же отвернулась и перекрестилась. Во время своих сексуальных игр, он бил её слишком сильно.
По пути в келью, я решил пройти мимо ещё одного знакомого домика, и, заглянув в открытое окно, я встретил неподвижный тяжёлый взгляд выцветших глаз парализованного старика.
- У него рак – Раздался голос надо мной, с балкона – помолитесь за него, отец!
Перекрестив его, и прошептав, - … спаси!- я удалился.
Чёрная ряса освещала для других мои чёрные мысли. Я полюбил проститутку, и её подбитый глаз, и её припухшие тонкие губы. Мой демон.
Из наблюдательного пункта я заметил, что брошенные дети греются у углей погасшего дома, отца дома не было. Больной раком, парализованный дед, положив руки на поручни, как сфинкс, сидел под тикающими часами. В остальных домах свет не горел, только в пустом от жителей доме бродил инспектор, выискивая хоть какую-либо ценность. Он разводил руками и чесал затылок.
Моя незнакомка сегодня сидела дома одна, и вяло пила чай, прикладывая его к синяку под глазом. Нетоварный вид.
Я говорил с рисующим монахом о портрете. Он мог бы нарисовать для меня эту девушку. Я указал ему дом на словах, и просил сделать это не заметно. Он согласился, так как любил проводить такие развлечения для своей хвалёной фотографической памяти. Я попросил сделать портрет в виде Марии Магдалины – жены-проститутки нашего чтимого сына божия.
Вечером я стал смотреть всего в одно окно. Моя Магдалина вновь привела этого борова, вновь приняла его грязные деньги, вновь приготовилась терпеть. Сегодня он вышел из-под контроля – бросился на неё и стал душить. Она звала на помощь, пока он раздвигал коленом ноги.
В дверь постучали. Мне принесли портрет, я заплатил поспешно, и вернулся к окну. Она отпихивала его ногами. Но он, навалившись всем телом, насиловал её.
Я взял режущий бумагу нож. Её портрет положил за пазуху, перекрестился. С Богом.
На улице уже темно, я так поздно не выходил раньше. Чёрная ряса была неприметна в неосвещенных переулках, и я быстро подлетел к окну и бесшумно вобрался внутрь. В одно движение я перерезал горло. Визг, кровь хлынула. Тело осело. Безумный взгляд, его мелкий член ещё стоял – он кончил от удушья. Кровь заливала её грудь, стоящие соски омылись горячим потоком. Заплаканные глаза смотрели мне испугом в ответ. Она на спине, напряжённая, все ещё с раздвинутыми ногами, горячая, в крови. Я перед ней с ножом.
Я убежал в окно. Уже перед монастырём потянулся за ключом, но в руке был он – окровавленный нож. Я согрешил. Я не имел права. Не имел права здесь находиться.
Моя комната. Окно. Перекрестился.
- С Богом.
Я закрыл глаза.
150609