ЧАСТЬ II
13.
Поезд мчал Бескрайнова всё дальше и дальше, колёса на стыках отбивали такт одной им ведомой мелодии, а неумолимо убегающие пейзажи лесостепи под голубым небом, пролетающие мимо станции и полустанки, бессознательно рождали в душе тоску. Мысли же всё время возвращались к посетившим в Москве воспоминаниям и к беседам со Светогоновым и Надеждой.
Он начал было анализировать в уме свои воспоминания, но в голове был полный сумбур, а, чтобы упорядочить мысли, необходимо было достать свои записи, уединиться и попытаться выстроить логическую цепочку происходившего с ним. Но и место было неподходящим для этого – в купе соседи попались на редкость говорливые, по коридору туда и сюда сновали пассажиры и, сменяя друг друга, торговцы громко предлагали свои товары.
Следует сказать, что Бескрайнов по природе своей не был склонен к какому бы то ни было анализу, и, хотя он остро чувствовал необходимость в нём, природная лень по отношению к таким действиям и неведомая тоска нашли необходимые доводы не в пользу таких занятий. Иван, сказав себе: «Будет время, будет место займусь…» - откинулся на спинку вагонного дивана и закрыл глаза.
Но забыться не удалось. В сознании всплыл образ Светогонова и его слова: «Ты для меня существуешь только тогда, когда я думаю о тебе». «Значит, если следовать логике Виктора, и мои воспоминания, и все люди, с ними связанные, существуют лишь, когда я думаю о них. И, если я не буду думать об этом, то и их для меня просто не будет. Но как защититься от воспоминаний, если они приходят порой произвольно, независимо от твоего желания? И почему они приходят, какой в этом смысл? И какой смысл в том, что они несут какую-то эмоциональную, чувственную нагрузку, если я могу им просто запретить, и они уйдут? Если человек может решать думать или не думать, и о чём думать, то в таком случае получается, что он и есть сам себе бог. Только вот одна загвоздка – откуда берутся мысли, которые не я думаю, и воспоминания, и внутренний голос, часто не согласный со мной, с моими решениями, поступками?».
Бескрайнов вышел в коридор и встал возле окна.
«Получается, что есть я и внешний мир, видимый и невидимый. Я могу от всего внешнего отгородиться, так же, как от того, что за окном – могу смотреть и не видеть, могу глаза закрыть, занавески задвинуть или, вообще, штору опустить. И буду сам для себя богом, что хочу, то и буду думать, что захочу, то и буду делать. Но, если вовне есть кто-то или что-то, что постоянно реагирует на мои мысли, чувства, поступки, то этот кто-то или это что-то должно как-то проявляться…»
Поезд резко затормозил и через некоторое время остановился. Послышались восклицания, все засуетились, начали смотреть в окна. Но, видимо, ничего серьёзного не произошло, и состав тронулся.
Мимо проплыла высокая церковь, окружённая большой берёзовой рощей. Бескрайнов, как фотограф, пожалел, что фотоаппарат далеко в чемодане, настолько было красиво сочетание белой церкви и берёз, освещённых лучами, заходящего солнца. Лирическое настроение охватило его всего, так захотелось творить, творить и творить. Он выпрямился, потянулся всем позвоночником вверх, и, держась за поручень, откинулся назад, будто у него за спиной висел тяжёлый рюкзак, полный его трудов… Но вместо рюкзака ощутил удар локтем в спину.
- Мужчина, смотреть нужно, не один ведь! Хорошо кипятком не облилась, а то бы на вас остатки вылила! – на него смотрела рассерженная женщина с полупустым дымящимся стаканом в руке, рядом с ней на полу коридора была лужица от пролитого чая.
- Простите, не видел…
- Простите-простите… Все вот так, сначала сделают, а потом прощения просят!..
Настроение было испорчено, и Бескрайнов вновь уселся на своё место.
«Почему от добра, от красоты сердце как бы расцветает и раскрывается, как цветок, а от зла сжимается? – подумал он. – И ещё, если я сам себе бог, то мой разум – это всё, последняя инстанция для меня, мои мысли, принципы, доводы имеют первостепенное значение и только они верны, в противном случае, я не бог. Отчего же столько промахов? Где же истина?.. Если не во мне, то вовне, а значит у кого-то высшего, кто ею обладает..»
Бескрайнов вспомнил Надежду, их последнюю встречу, её холодность к нему, саркастичность, может быть, излишнюю деловитость, но это его уже не трогало, и он понял, что всё угасло, ещё не начавшись.
«Нет, творческий человек не должен привязываться, а уж тем более создавать прочные корни, где бы то ни было, и с кем бы то ни было, - думал он. – Ничто человеческое не должно быть чуждо такому человеку, но всё это человеческое не должно раздавить его. Он должен одухотворить всё живое и неживое, одухотворить их в своей душе и дать людям, он должен рисовать реалистические картины жизни, чтобы люди видели там себя, свои недостатки и становились лучше. И критерием должна быть душа самого творца, его чувство, его видение… Значит, сам себе бог, или кто-то вовне, но имеющий своё представительство в душе человека? Но, если верно последнее, то уже не я творец, а тот кто-то… Чёрт, голову сломать можно!..»
Бескрайнов достал записную книжку и записал все эти рассуждения, чтобы внести их в будущий роман.
«Когда же я приступлю уже к этому роману, лет десять всё собираюсь, и даже не начал ещё. Может там, у бабушки… - подумал он, и перед ним всплыло лицо Анастасии, каким он видел её последний раз у Степана Алексеевича. – Анастасия, Анастасия, вот, кто мне нужен! Завести роман с ней, а там что будет… Это должно всколыхнуть меня, дать пищу чувствам, душе и вдохновение!»
Бескрайнов снова вышел в коридор вагона и прижался лбом к оконному стеклу. Уже была ночь, и если поставить ребром кисти рук рядом с лицом, чтобы в глаза не светил свет, то между полустанками можно было увидеть звёзды, которые неслись вместе с поездом над землёй, и составляли с ним одну загадочную вселенную. А когда мимо проплывали дома с редкими огнями, воображение, околдованное ночью, рисовало, как в прохладной неге над ними легко порхали простые и тёплые человеческие сны, и это всё, как небыль, тут же исчезало в бесконечной ночи, где реальными были только поезд и звёзды. Секунды и минуты, мерно цокая, как часовая конница, растягивались по рельсам за поездом, а Бескрайнову всё не хотелось спать. В окно стал накрапывать, невесть откуда взявшийся дождик, а в голове мысли пульсом бились о черепную коробку, и не было забытья Ивану в этот поздний час, несмотря на усталость. Всё, произошедшее с ним в последний месяц, как бы толкало в спину своими незавершённостями, а загадочное будущее волновало и беспокоило, волновало неизвестностью, но беспокоило страхами, что опять будет всё, как всегда. Бескрайнов боялся, что лень, безделье, увлечения, несосредоточенность и другие недостатки, опять превратят его желания в несбывшиеся мечты, что ничего не изменится. На смену одному часу приходил другой, а перед внутренним взором Ивана была пелена…