Эта повесть родилась из рассказанной мне реальной истории. Многие события и финал, разумеется, додуманы - люблю хэппи-энды :)
(Также публиковалась в сети под другим ником, и в несколько ином варианте)
Варвара Рубина
«История актрисы»
Зима в провинциальном городке. Вьюжная. Снежная, какие бывают только в России. Из окна небольшой уютной комнаты со старинной мебелью и печью с изразцами город виден, как на ладони: новостройки с застекленными лоджиями, окруженные старыми деревянными домами с каминными трубами – в городке сохранилось немало старинных особняков уездной знати и купечества. Сверкают золотом недавней реставрации купола многочисленных церквей, чудом сохранившихся за семь с лишним десятилетий упорной борьбы государства с церковью. Река, оседланная двумя мостами, покрылась прочным льдом, по глади которого предприимчивые кооператоры катают детишек и отдыхающую молодежь на лихих тройках. На правом берегу пылает разноцветием неоновых радуг главная площадь, куда выходят фасады трех основных учреждений: Мэрии, Драматического театра, и казино «Слободушка» с одноименным рестораном, - новехонького, пластикового, разукрашенного золотыми петушками флюгеров и африканскими пальмами в витринах бутиков, занимающих фасад первого этажа.
Взгляд молодой женщины, сидящей перед старинным трюмо у окна, замер на театре. Величественные колонны, отделанные бронзой двери высотой в два человеческих роста, синий купол над сценой, выдержавший фашистские бомбардировки и осаду двух веков. Над главным входом горят зеленым неоном три слова: «Шекспир. Ромео и Джульетта».
Джульетту играет другая! Вика задернула шторы и присела к трюмо, щелкнула выключателем. Из зеркала с волшебной золотистой подсветкой на нее смотрела измученная и потерянная, но все еще красивая Актриса Первых ролей.
Дрогнули крупные вишневые губы, выразительные и без косметики: - Нет повести печальнее на свете, чем повесть о несыгранной Джульетте…
За окном все огни города напоминали: «Ты приползешь через полгода – на коленях!»
Не приползла.
Сначала перестал появляться роскошный белый лимузин у ее подъезда. Исчезли шикарные букеты с тропическими цветами на пальмовых ветках. Следом за ними исчезли восторженные отзывы местной прессы и телевидения, куда-то испарились бурные прогнозы ее грядущей популярности – вплоть до приглашения в солнечный Голливуд. Потом перестали звонить друзья и знакомые. И, наконец, закончились деньги. Не легко растрачиваемые суммы на ежедневные расходы – их она не замечала. Закрылся – без ее ведома – неисчерпаемый, казалось, счет в Сбербанке. Наличности в кошельке осталось ровно столько, чтобы прожить пару недель.
Ну, что же, жизнь не кончилась с Его немилостью. И Вике ли теряться от подобного поворота. С ее внешними данными, талантом, интеллектом, энергией, и прочими способностями, она может пойти в любую фирму. Остается только выбрать.
Директор местной радиостанции, он же хозяин единственного видеопроката, оказался в длительной командировке, и без него никто не смог решить вопрос с трудоустройством актрисы. Знакомый фотограф, у которого была собственная студия, укатил в свадебное путешествие. Нужно было подыскать временный вариант.
- Вы?! – президент крупной торговой компании на каждом спектакле с ее участием неизменно сидел в первом ряду, и обязательно являлся в гримуборную примадонны со свежими фиалками, - вы хотите работать у нас?! Это большая честь для фирмы! Но, боюсь, мне нечего вам предложить – вакансий, кроме, пардон, кассира, сейчас нет…
Виктория махнула изящной рукой: - Ну и ладно, - не сидеть же Ей, в самом деле, в кассе. Достаточно других предприятий.
Потом были посещения концерна «Волгосплав» и модного бутика «Три поросенка». Из офиса «Волгосплава» вчерашняя прима вылетела с возмущенным воплем, призывающим некоего Андрея Альбертовича убрать свои грязные руки, из бутика вышла, задумчиво склонив точеную русоволосую голову. Стать «лицом» этой фирмы – живым манекеном, работающим шесть дней в неделю по двенадцать часов, с тридцатиминутным обеденным перерывом, заработной платой в два раза ниже, чем в театре, и без официального оформления она была не готова.
«Что же за невезение такое?» - Виктория подняла взгляд и увидела, как в это самое мгновение срывают с рекламного щита ее портрет в роскошном лилово-серебристом костюме Джульетты. В мозгу что-то щелкнуло, и всплыло обещание Михаила: «Я устрою тебе ад! Ты будешь получать пинки и плевки повсюду, где ни появишься! Тебе назначат такую цену, что массовка помрет со смеху!» - в тот день она ушла от него с гордо вскинутой головой, оскорбленная до глубины души, но полная планов все забыть, отдохнуть, и самостоятельно устроить свою жизнь без его подачек.
В родном городке оказалось не так много фирм, которым бы сама она хотела предложить собственные услуги: в качестве фотомодели, администратора, или менеджера по работе с персоналом – ладить с людьми Виктория всегда умела.
Ей стало по-настоящему жутко, когда все эти организации ответили отказом. И ведь в большинство приличных и перспективных заведений города она не могла обратиться, поскольку они принадлежали Ему…
Расставшись с парой любимых вещей, и протянув вдвоем на мамину пенсию еще два месяца, Вика так и не дождалась ни ответа директора радиостанции, ни возвращения фотографа. Пересилив себя, она зашла на биржу труда.
- Кто нас посетил! Рады! Огромная честь!– засуетился руководитель биржи, мужчина средних лет, как и все должностные лица населенного пункта, заядлый театрал, поклонник таланта, желающий успеха и процветания, - Чем можем помочь?
- Я… что вы можете мне предложить?..
- Стул. И чашечку кофе.
Вика уже собралась с мыслями: - Геннадий Васильевич, я о работе.
- Ах, о работе… Следовательно, ужасные слухи о том, что вы не вернетесь на сцену, вовсе не слухи… Какая потеря!
- Прошу вас, давайте поговорим о деле.
- Да-да, уважаемая Виктория Анатольевна, о деле, - чиновник опустился на стул и извлек из ящика стола пухлый блокнот. Пролистал, поясняя, - резерв… Право же, мне неудобно Вам подобное предлагать, но из лучших вакансий осталось две: продавщица в вокзальный буфет – работа, однако, временная, на срок декрета основного работника… и, ох, неловко-то как… в городскую баню требуется ночная уборщица…
Молодая женщина побледнела: - Что же у вас считается худшим?
- А, вот, - начальник биржи взял распечатку, лежащую на столе, - оператор колбасного цеха. Сиделка для инвалидов по вызову. Дворников, как всегда, не хватает… куда же вы, Виктория Анатольевна?
Она вышла под дождь и стиснула зубы, чтобы не расплакаться. Негодяй, это Он все устроил!
С отчаяния она проработала месяц в колхозной теплице, но сезонная работа закончилась сбором урожая.
Приятельницы, которые еще узнавали Вику на улице и в магазинах, громко возмущались и сочувствовали ее положению: - Кошмар какой! Совсем эти «новые русские» народ заели! Викуля, а почему бы тебе в столицу не уехать? Такой талант пропадает! Ах, да, мама лежит в параличе… извини, - но большинство, стоило ей отойти, злорадно посмеивались вслед, - вот и поживи как все, куколка! А то все на мерсах, да на вольвах разъезжала, да в шубках, при камушках, которые простым бабам и не снились!
Для Вики было дикостью покинуть родной город. Помимо больной матери, привычно радующего пейзажа за окном, воспоминаний о детстве и юности, - почему она должна уезжать?! Она дважды возвращалась домой – после медицинского, и после окончания театрального училищ, хотя были предложения и в Москву, и в Петербург. Но тогда она еще любила Его…
После очередного, мотивированного надуманными причинами увольнения, она не выдержала, и позвонила: - Михаил…
- Оооо!.. Наша звезда! Тебя прогнали из детского сада, я слышал? Как же так, дорогая? У такой дивной фемины не в порядке анализы! Ты, часом, не на панель подалась, родная? – голос трезвый, расчетливо жестокий.
- Миш, я тебя спросить хочу…
Наступила пауза. Вика слышала, как щелкнула знакомая платиновая зажигалка.
- О чем?
- Мама тебе в детстве сказки читала?
- Чего?..
- «Волшебника изумрудного города»…
- Ты свихнулась, а?
- Ответь – читала?
- Ну…
- И ты помнишь, о чем мечтал Железный дровосек?
- Детка, я твой бред слушаю только потому, что угробил на тебя три года жизни и двести тонн баксов!
- Миша, ты будешь мечтать о том же самом… - она положила трубку. Хотелось одного – расплакаться, наконец. Но мама за стеной не должна была этого слышать.
Несколько месяцев назад она смертельно обидела Хозяина города.
Как-то вечером Михаил влетел в их роскошно обставленную, евростандартовскую гостиную непривычно возбужденный, и сходу распахнул створки бара.
- Что случилось, дорогой? – Вика отложила сценарий и подошла к нему, заглянула в лицо, - подожди пить. Расскажи, что?
- Чего рассказывать? – он раздраженно отмахнулся, - эта идиотка залетела. А через месяц – Париж!
Вика ничего не поняла: - Идиотка? Париж? Ты о чем?
- О чем, о чем? О поездке во Францию, где половина экспонатов Русского салона – мои! А Эльвирочка, референтка хренова, явилась нынче из учебного отпуска с торчащим пузом! Четвертый месяц! И ведь ни одна скотина в офисе ни словом не обмолвилась! – Михаил опрокинул в рот стакан виски. И налил еще.
Вика облегченно вздохнула: - Господи, я думала, что-то и впрямь стряслось! Милый, не о чем так переживать – женщины на пятом месяце смотрятся очаровательно – парижане это оценят.
- Чего-чего?- в светло-серых глазах мужчины вспыхнули злые огоньки, - хоть ты не умничай! Щас! Попрусь с брюхатой референткой! А если ее блевать потянет во время банкета? Или гормоны в башку вдарят, когда переводить будет нужно?!
Виктория пожала плечами и отошла от него: - Найми переводчика. Но, знаешь, я уверена, что с Эльвирой все будет в порядке.
- Не будет, - отрезал он, - я ей прямо сказал: или аборт, или – катись, милочка!
Молодая женщина пораженно смотрела на человека, с которым прожила вполне счастливо три года. Но которого, кажется, плохо знала: - Миш, ты серьезно? Ты так сказал?..
- А чего мне с ней миндальничать?
Виктория возмущенно всплеснула руками: - Ты соображаешь, что несешь?! И что ты творишь?! Как ты можешь вмешиваться в подобные дела? У Эльвиры будет ребенок, и выгнать ее ты не посмеешь!
- Не посмею? - второй стакан последовал в искривленный раздражением рот молодого бизнесмена. Закусив горстью соленых орешков, он круто развернулся к подруге, - и ты серьезно, да?..
- Абсолютно. Я не позволю тебе вести себя по-свински! – Виктория еще сильнее выпрямилась под его горячечно бегающим взглядом.
- Не посмею?! Я?!
- Михаил, ложись спать. Утром ты сам поймешь, что должен извиниться перед бедной девочкой! – Вика открыла дверь в спальню, но он прошел через всю гостиную к двери, ведущей в прихожую, и пинком ноги распахнул ее, - я не посмею! Совсем охренели, дуры! Я и тебя выгоню, если пожелаю! Пошла вон отсюда!
Она не стала спорить. Молча оделась и уехала к маме. Поплакала на лестничной площадке, выкурила несколько сигарет, и успокоилась на мысли, что Михаил, должно быть, расстроен еще чем-то, помимо беременности помощницы, и принял уже на работе. Завтра все уладится. Он заедет за ней с цветами, и они помирятся, как бывало и прежде.
Заезжать утром домой она не стала, а сразу отправилась на репетицию. Но не успела добраться до своей уборной – ее вызвали к директору театра.
- Виктория Анатольевна… Вика… присядьте…
- Матвей Романович, репетиция через десять минут, и если этот разговор можно отложить, я была бы вам благодарна.
- Не уверен, что вам туда нужно… - она впервые видела директора театра в столь подавленном настроении, - я вынужден вам сообщить, Виктория Анатольевна, что ваш контракт с сегодняшнего дня мы расторгаем…
- Что?.. Это – шутка? – она попыталась улыбнуться.
- К сожалению, нет. Обстоятельства вчерашнего вечера таковы, что вы больше не можете служить в нашем театре…
- Вы хотите сказать, что моя ссора… вы с ума сошли?! – Виктория вспыхнула до корней волос, - нет, простите, сошел с ума кое-кто другой… «И сейчас я ему вправлю мозги!..» - подогреваемая гневом, она отправилась в офис Михаила. На месте Эльвиры сидела хорошенькая незнакомая брюнетка лет двадцати.
- Простите, Михаил Борисович не может вас принять, он очень занят! – девица загородила дверь роскошным телом. Она была выше актрисы на полголовы, но Виктория сумела пробить себе дорогу в знакомый до мелочей кабинет генерального директора, где тот совещался со своими бритоголовыми замами, Костей и Ромой. Оба смутились при виде посетительницы.
- Ты что творишь, капиталист доморощенный?! Где Эльвира? А вы, чурбанчики для дров, что, не можете сказать, что его заносит?
Михаил поморщился и с расстановкой отчеканил: - Если бы ты вошла с извинениями за вчерашнее, я бы, возможно, простил…
Вика подошла к столу, склонилась над дорогим бюваром и прочей заморской канцелярщиной: - Кого ты из себя корчишь? Генри Форда? Дональда Трампа? А смахиваешь при этом на диктатора из дешевенькой пьески!
- Охрану сюда! Уберите ее! А ты запомни, сучка говорливая, я тебя уничтожу! Будешь жить в аду! И еще приползешь на коленках, так и знай!
Она плюнула в его перекошенное лицо, отбросила руки охранников, и вышла на улицу, твердо решив забыть свою жизнь с этим чудовищем, как дурной сон. Тогда это было гораздо легче, чем теперь, когда месть Хозяина города ежедневно била по ее напряженным до предела нервам, самолюбию, профессиональному и человеческому достоинству. И даже по надежде на счастливые перемены.
Вика вытерла катящиеся по лицу, беззвучные слезы, и взглянула на свое трюмо, уставленное баночками с кремами, гримом, кисточками и шиньонами – всем, что с любовью собирала с ранней юности, мечтая о сцене: - Неужели – отыграла? Ну, нет! Я еще выйду на сцену! Но только – как?.. Господи, помоги мне хоть ты…» - она вновь бросила затравленный взгляд на укрытый снегом город и многочисленные, горящие закатным жаром церковные купола.
- Дочка, пойди сюда, - донесся из соседней комнаты слабый голос матери. Вика поднялась с банкетки, мысленно отгоняя болезненные переживания, - иду, ма.
Женский силуэт едва проглядывался под двумя толстыми одеялами, и Вика удивленно спросила: - Мам, а что ты так укуталась? Не простыла ли?
Софья Павловна удивленно смотрела на дочь: - А ты разве не чувствуешь, как холодно?
Вика подошла к окну, забралась рукой за экран батареи, и только сейчас ощутила, что ее саму вот-вот заколотит от сильнейшего озноба: - Отключили! В двадцать градусов мороза! С ума они там посходили? – до жилищной конторы она не дошла – на дверях подъезда красовалось объявление об аварии на теплотрассе, и призыв к гражданам жильцам без паники дождаться окончания восстановительных работ. Ждать пришлось целых четыре дня. На следующей неделе все повторилось, но на сей раз ремонт затянулся на десять дней. Потом в доме внезапно возникли перебои с холодным водоснабжением. Приехала какая-то комиссия, походила по двору и подвалу, и укатила.
А тридцать первого декабря в доме замигал и погас свет. Кто-то из соседей забарабанил в их дверь, и с лестницы донеслось: - Все из-за тебя, курва! Скандалистка! Чтоб тебе провалиться!
Похолодев всем телом, Вика только сейчас поняла, что происходит.
«Ты будешь жить в аду!»
Мама, укутанная в теплый плед, и подкрашенная в честь праздника, прижалась лбом к чадящей печи с давно не чищенным дымоходом, и тихо заплакала: - Девочка моя, за что тебе все это? Господи, и как земля такого Ирода носит?..
Вика на негнущихся ногах принесла ей успокоительное, и уложила спать.
Сквозь крохотное пятнышко на стекле, отогретое дыханием, бывшая прима смотрела на разноцветные огни фейерверков, взмывающие в ночное небо над празднично разукрашенной «Слободушкой», Мэрией и Драмтеатром. На Главной площади полным ходом шло светское гулянье. Подлетали к остекленному крыльцу лихие тройки с бубенцами, курсирующие между казино и банными рядами. Гости в распахнутых шубах пили шампанское прямо у входа, целовались и обнимались с приятелями, играли в снежки, водили хороводы вокруг шикарной голубой ели в сверкающих гирляндах – по праву местные журналисты писали, что таких елок не видели даже в Кремле. Звуки хлопушек, женский и детский визг, крики радости, поздравления, вспышки зажигалок, снующие в коротких мгновениях мрака огоньки сигарет. Как все это было знакомо, и как далеко. Виктория Соловьева, вчерашняя примадонна местных подмосток, негласная первая леди города, в течение трех лет была королевой новогодних балов, которые Михаил Ершов закатывал в своей «Слободушке».
Прижавшись пылающим лбом к заиндевевшему стеклу, молодая женщина вспоминала обо всем этом великолепии без сожаления. Не было зависти к беспечной пьяной толпе бывших друзей и поклонников, гнева и обиды на всех этих людей, не раз называвших себя ценителями ее таланта, и бросивших на произвол озверевшему самодуру.
Вика закрыла глаза и прижала руки к груди. Толком она не умела молиться, хотя выросла среди древних церквей русской земли. Душой она обратилась к Тому, кто все знает и видит: «Почему люди становятся такими пустыми, добившись всего? Есть деньги, власть, успех… Чего им не достает? Что они теряют, перестав быть людьми? И как же ТЫ можешь терпеть эту мерзость? Сделай же что-нибудь! Прошу не ради себя – ради тех людей, которые из-за этого ничтожества страдают в холодных квартирах. Ради детей, которые в праздничную ночь сидят в темноте! Ради моей мамочки – ведь ей нельзя волноваться!»
Накануне Рождества к Соловьевым заглянула соседка: - Вик, я к тебе. Вернее, за тобой, - Антонина Ивановна отказалась раздеться и пройти, - дочка за мной приехала, в Москву забирает. И место мое в больнице освобождается. Работы, как всегда, не в проворот, так что, и думать тут нечего, бери документы, и едем.
- Антонина Ивановна, я… - Вика так растерялась, что не знала, что и сказать. Диплом медсестры давно пылился на полке, она и думать не думала о возвращении в медицину, - да ведь я пять лет, как училище закончила, и ни дня по специальности не работала. Да, и, сами знаете, не дадут мне устроиться… Только вас подведу!
Старейшая в городе медсестра похлопала ее по руке: - Ты не думай, а одевайся, девонька. За тебя уж подумали, и ждут именно тебя.
В кабинете главного врача было сильно накурено. Дмитрий Николаевич Кашин вполне оправдывал определение «нашего», данное ему по дороге Антониной Ивановной – пожилой провинциальный профессор, немного чудаковатого вида, с растрепанными седыми кудрями, круглыми очками, и внимательными, добрыми глазами. Он принял Вику с улыбкой, от которой у нее сразу стало тепло на душе: - Я вас беру, и ничего не бойтесь, Виктория Анатольевна. Здесь мое царство-государство. Господа на джипах здесь не командуют.
Вика пожала плечами: - Санитаркой я еще могла бы, но медсестрой навряд ли – нужно ведь курсы переподготовки проходить…
- Антонина Ивановна сказала, что вы сами матери капельницы ставите, соседям уколы и банки делаете, и недавно в медицинском кабинете в школе помогали, так, что же вас смущает? Курсы пройдете практическим образом. Беру ответственность на себя, - профессор уверенно кивнул, - за вашей работой присмотрят сестры. Они и помогут, если что. Договорились?
Вика чувствовала, как у нее от волнения кружится голова. Поднявшись со стула, она вложила свою тонкую аристократическую ладонь в широкую ладонь главврача, и улыбнулась – впервые за много месяцев: - Договорились. И спасибо вам!
Он лишь махнул рукой: - Не стоит благодарности. Завтра приступайте к работе.
Профессор оказался прав – Вика работала в городской больнице уже второй месяц, и никто ее не беспокоил, не пытался уязвить или унизить. В первые недели персонал несколько настороженно относился к ее пребыванию в больнице, старшие сестры ходили буквально по пятам, проверяя, как новенькая выполняет назначения лечащих врачей и проводит процедуры с больными. А через месяц, накануне ее Дня рождения, Викторию Соловьеву перевели на отделение интенсивной терапии, где требовалось быть предельно собранной и профессиональной – Вика прекрасно справлялась.
В день своего двадцати шестилетия она пришла на работу с тортом, и увидела в ординаторской накрытый праздничный стол с букетом роз в центре. Врачи, медсестры и санитары дружно пропели на русский манер входящее в моду «Хэпи бездей», подарили имениннице красочное издание «Истории Русского театра», после чего профессор Кашин произнес тост от имени всех коллег: - Уважаемая Виктория Анатольевна! Мы видели вас в длинных платьях на сцене – и, даст Бог! – еще увидим! И в белом халате на сцене реальной жизни. Я выражу общее мнение персонала больницы, если скажу, что талантливый и высоко духовный человек талантлив везде и всегда, какими бы ни были обстоятельства жизни! За вас, дорогая. Долгие лета!
А еще через неделю произошло то, чего Вика боялась сильнее всего на свете – осколок, засевший в груди матери с 1943 года, двинулся к сердцу. Вика провела в больнице несколько бессонных ночей. Состояние Софии Павловны стабилизировалось, но врачи не скрывали, что из-за преклонного возраста и общего состояния организма все может измениться не в лучшую сторону…
Ясным мартовским утром, приняв душ, и наскоро позавтракав, Вика побежала на работу. У главного входа она с изумлением увидела скопление иномарок. Ее буквально ослепили вспышки многочисленных фотокамер. Со всех сторон к молодой женщине кинулись местные репортеры: - Госпожа Соловьева, что вы думаете о случившемся? Такая трагедия, не правда ли? Ваше мнение чрезвычайно интересно нашим телезрителям и радиослушателям! Пожалуйста, несколько слов для городского Вестника! Все с нетерпением ждут вашей реакции!
Из дверей приемного отделения выскочили двое знакомых санитаров и буквально отбили ее у толпы журналистов, увели растерянную Вику внутрь.
- Саша, Иван, а что стряслось-то? Что за столпотворение?.. – некоторые машины были ей слишком хорошо знакомы.
- Вика, иди к главному, он ждет тебя…
Но сначала она забежала к маме. Убедившись, что с ней все в порядке, Вика быстро переоделась в белый халат, и отправилась к главврачу. В приемной она столкнулась с выходящим мэром и его свитой.
«И что все это значит?..»
В кабинете профессора было накурено сильнее обычного. Сам Дмитрий Николаевич стоял у распахнутого окна. При виде входящей Вики он с грохотом закрыл ставни, и кивнул молодой женщине на стул: - Садитесь. Можете закурить.
- А можно сначала спросить, что здесь происходит?.. – все ее нутро сжалось в тугой комок тревоги и недоверия – неужели, опять начинается? И теперь уже на уровне городских властей, инкриминирующих ей трудоустройство без надлежащей профессиональной переподготовки?..
Профессор Кашин протянул ей свою зажигалку и глухо отчеканил, глядя Вике в глаза: – Час назад Михаил Ершов доставлен к нам после автокатастрофы. Его вырезали из кузова машины. Перелом позвоночника. Сложнейшая черепно-мозговая травма. Была остановка сердца. Сейчас он в операционной. Ждем ведущего сосудистого хирурга из столицы.
Вика опустилась на стул, машинально взяла со стола зажигалку, так же неосмысленно достала из кармана пачку «Космоса», прикурила. У нее застучало в висках, но не от крепкого табака. Она думала о том, как совсем недавно молила о Высшей справедливости: «Господи, но я же не ЭТОГО просила! Это слишком ужасно! Даже для него…»
Видя, что она не собирается падать в обморок, и постепенно приходит в себя, главврач раздумал давать антишоковое средство, и попросту предложил молодой женщине полстакана водки: - Давайте, деточка, одним залпом. Вот и умница! – сам он тоже выпил, и закурил едва ли не двадцатую за утро сигарету, - так и бывает, Вика… И не нужно этого самоедства, которое делает вам честь, но абсолютно не уместно в данной ситуации. Вы здесь ни при чем, о чем бы вы там ни думали ранее! Слышите меня?
- Да… - она пораженно смотрела в глубокие, мудрые глаза за чуть затемненными стеклами очков, - Дмитрий Николаевич, насколько… Что с ним будет?..
- Мы не боги, - профессор развел руками, - работают лучшие специалисты. Хирург из Москвы прилетит через четверть часа…
Вика всхлипнула, и тут же зажала рот рукой, мысленно приказывая себе собраться и не устраивать сцен.
- Но какие у него шансы выжить?..
- Один из ста, - главврач был предельно откровенен, - и вам лучше временно перейти в кардиологию. Будете за мамой ухаживать…
- Но вы же сами…
- Да, обычно я не допускаю своих работников к уходу за родственниками, но сейчас у нас сложились не вполне обычные обстоятельства… Вы не можете, не должны ухаживать за Ершовым!
Вика вскочила, как ужаленная: - Это почему?!
- Потому что он не может быть вашим пациентом! Потому что я так решил! – профессор нервно раздавил в пепельнице окурок.
- Или потому, что вас просил об этом мэр?! – молодая женщина выпрямилась в струнку, - Дмитрий Николаевич, я не врач. И не давала клятвы Гиппократа. Но совесть у меня есть! И если вам нужны клятвы, - она закашлялась от волнения, - пожалуйста – я клянусь, что не причиню Ему вреда, и буду исполнять свой долг по уходу за больным!
Главврач внимательно смотрел ей в глаза, крутя в руках зажигалку. После тридцатисекундного молчания он просто кивнул: - Хорошо, идите на свой пост, - ему было вовсе не до смеха после сумасшедшего утра. Но, едва за молодой женщиной захлопнулась дверь, профессор широко усмехнулся: - О, женщины, кто вас поймет?!
Вице-президенты компании Ершова Константин и Роман, холеные, коротко подстриженные супермены в костюмах от «Кардена», ждали Вику у дверей ее подъезда.
- Разговор есть. Хватит пяти кусков, чтобы ты не входила в палату босса? – Константин, который попал в «Слободушку» благодаря школьной дружбе с Викторией Соловьевой, попытался взять бывшую одноклассницу за рукав пальто.
- Кусков чего? Дерьма? – не поворачивая к нему головы, Вика искала ключи в сумке, - руки убери!
- Баксов! Зеленых! Вик, мы не шутки шутить пришли, - набычился Роман, поднимающийся следом за молодой женщиной по лестнице.
- Я понимаю, - Вика возилась с заедающим, проворачивающимся замком своей двери, - но разговора не будет.
Она наконец справилась с замком. Однако Роман придержал дверь ногой: - Ну не будь ты такой козой упрямой! Десять кусков американских бабосов! И у Михаила в твою смену будет сиделка из Москвы.
Вика усмехнулась: - Какая щедрость! Это Он так решил? – и, воспользовавшись минутным изумлением вице-боссов, которых и в больнице не пускали дальше больничного гардероба, захлопнула дверь. Не раздеваясь, присела на полку для обуви и закрыла глаза.
«Что может решить кокон из гипса, подключенный к аппарату искусственного дыхания? Вот я пошутила…» - она уронила лицо в сложенные горстью ладони и тихонько заплакала. Как же эти остолопы не понимают – она сама готова заплатить, лишь бы не переступать порога той палаты! Ведь выполнять свой долг оказалось гораздо сложнее, чем это казалось ей в то утро, в кабинете главврача. Каждый день видеть закрытые веки, окруженные жуткими багровыми кровоподтеками, слышать хриплое дыхание, вырывающееся из-под белого кокона. Склоняться над Ним, чтобы поправить дыхательную трубку. Прикасаться, перестилая белье, или вводя иглу капельницы в исколотые до синевы руки. Находиться рядом с еле живым телом того, кто когда-то подарил ей мечту – возродил ради ее прихоти старинные подмостки умирающего провинциального театра, выписал из столицы известного режиссера, сделал рекламу ее имени… Неужели это была не любовь?! Если нет, то ее и не существует! И теперь ей осталось только вспоминать, сожалеть, и молить Бога, чтобы включенный по его милости обратный отсчет этой, чужой уже, жизни, оказался незыблемым и необратимым.
И, несмотря на все это, она каждые двое суток пересиливала себя, и с ровным рабочим настроем входила в VIP-палату реанимации. Распахивала шторы, впуская солнечный свет. Внимательно следила за свежестью воздуха, состоянием неподвижного пациента и показаниями приборов. Светила отечественной медицины, перебывавшие у постели больного, не раз отмечали отличное качество ухода. А через месяц, когда состояние Михаила Ершова достаточно стабилизировалось, чтобы перевезти его авиарейсом в Москву, его лечащий врач, молодой профессор из столицы, даже позвал Вику в свою клинику. Разумеется, она отказалась. Когда пациента, уже открывающего глаза, и слабо двигающего левой, менее поврежденной рукой, выносили из палаты, молодая женщина стояла у выключенного аппарата искусственной вентиляции легких, и в голове ее была одна единственная мысль: «Боже, пусть он благополучно перенесет этот перелет, вылечится и встанет на ноги! Но пусть я больше никогда его не увижу!»
Она не смотрела на больного, и не видела, куда был направлен его немигающий, слезящийся взгляд.
В середине апреля не стало Софии Павловны.
Профессор Ершов молча подошел к стоящей у свежей могилы молодой женщине в черной вуалевой накидке на светло русых волосах. Некоторое время они не разговаривали. Вика была погружена в свои мысли и переживания, но глаза ее оставались сухими – она научилась плакать без слез.
- Солнце…
- Что?
- Солнце так и печет! – профессор обмахнул легкой шляпой распаренное лицо, - дивная нынче весна, Виктория Анатольевна. И такая ранняя…
Она согласно кивнула. Как ни была душа погружена в траур, взгляд сам находил красоты старого кладбища: мраморные склепы с грустными ангелами, березовые аллеи в свежей зелени, пологий спуск к широкому разливу реки, весь в распустившихся цветках мать-и-мачехи.
Профессор проводил ее до ворот кладбища, и вручил запечатанный конверт.
Вика удивленно смотрела на главврача: - Что вы? Зачем? Я сама справилась!
- Вы меня не поняли, Виктория Анатольевна, - профессор улыбнулся, - здесь ваша трудовая книжка, зарплата за отработанные дни. И билет до Москвы с адресами и телефонами. Вот это я уже попрошу принять в дар!
- Зачем билет? Какие адреса? Я ведь не собираюсь переходить к Заславскому! Что бы вам ни наговорили, я…
Главврач не дал ей повозмущаться: - Послушайте меня, деточка… Ваше место – в лучах рампы. Я видел вас в «Короле Лире», и в «Гамлете», в «Трамвае «Желание», да и во многих других постановках – я знаю, что говорю. У вас есть будущее. Так, не сдавайтесь! Сама жизнь так распорядилась, что вам нечего больше терять… Я позволил себе позаботиться о вашем будущем – позвонил своему старому фронтовому товарищу, который сейчас работает в Министерстве Культуры. Москва ждет вас! – видя, что Вика готова разрыдаться, он и сам смутился, - ну, вот… хотел порадовать вас, старый дурак, а только разбередил не зажившее…
Вика всхлипнула и, схватив руку профессора, поднесла ее к губам: - Не говорите так - вы спасли меня! – она взяла конверт и прижала его к груди, - и я у вас в долгу, Дмитрий Николаевич!
- Вот еще глупости выдумываете, деточка, - профессор Кашин погладил ее по голове, - простой человеческий долг – помогать друг другу. Поезжайте, и будьте счастливы!
На перроне Вику догнал Константин: - Вик, постой!
- Оставьте вы меня уже в покое! – она отдернула руку и поспешно сунула проводнице билет. Однако настырный вице-президент компании Ершова последовал за школьной подругой в ее купе, вошел и закрыл за собой дверь, - не психуй, я к тебе по делу – от босса.
- Убирайся по-хорошему!
Но молодой бизнесмен и не подумал послушаться ее гневного пожелания, он спокойно раскрыл на столике дипломат, извлек оттуда папку с документами, связку ключей, и банковскую упаковку денег: - Ордер на квартиру, ключи, паспорт на машину, ключи, медицинская страховка в Австрии, телефоны для связи с агентами, счет в банке. А это – на карманные расходы, - Константин деловито постучал наманикюренным ногтем по пачке долларов, - десять тысяч. Пересчитай, пожалуйста.
- Я ничего не возьму, - Вика отвернулась к окну, - забирай все это и уходи!
- Викуська, не глупи… Шеф бы сам это предложил, но он еще не встает, вот, еле письмо сам написал… - перед молодой женщиной оказался запечатанный конверт.
- Костя, тебе повторить еще раз? Забирай все и уходи. Или предпочитаешь ползать по рельсам и собирать по частям?
Видя, что она не шутит, помощник Ершова сгреб все дары в дипломат, оставив только письмо, - ну уж с этим разбирайся сама… хочешь – выброси…
Прозвучал сигнал к отправлению поезда.
- Вик… прости нас… - дверь захлопнулась.
Белый конверт остался лежать на столе. Вика вскрыла его лишь на полпути до Москвы.
«Я знаю, что не имею права к тебе обращаться. Просто хочу, чтобы ты знала - сам себя не прощу. Никогда».
Выдыхая сигаретный дым тоненькой струйкой, она смотрела, как проносятся мимо ночные просторы полей, темные громады лесов, белые пятна станционных домиков, железные арки мостов, и светлые тени таких же точно провинциальных городков, как тот, что остался позади. Свет семафоров больно резал глаза, отвыкшие от огней рампы. Но она ничего не замечала. В мозгу, словно колокольный перезвон, звучали давно любимые, но лишь теперь прочувствованные всем сердцем, сонеты Шекспира:
Не радует меня твоя печаль,
Раскаяние твое не веселит.
Сочувствие обидчика едва ль
Залечит язвы жгучие обид.
Кто, злом владея, зла не причинит,
Не пользуясь всей мощью этой власти,
Кто двигает других, но, как гранит,
Неколебим, и не подвержен страсти, -
Тому дарует небо благодать,
Земля дары приносит дорогие.
Ему давно величием обладать,
А чтить величие призваны другие.
И так же, сами собой, всплывали в памяти другие, целебные строки:
То, что мой друг бывал жесток со мною,
Полезно мне. Сам испытав печаль,
Я должен гнуться под своей виною,
Коль это сердце – сердце, а не сталь.
И если я потряс обидой друга,
Как он меня – его терзает ад.
И у меня не может быть досуга
Припоминать обид минувших яд.
Она приоткрыла окно, высунула наружу руку с белым листком, и разжала пальцы. У нее было такое чувство, будто вместе с письмом ветер уносит все сожаления и печали, и так измучившую ее память о несчастливом прошлом. Уже засыпая, молодая женщина тепло улыбнулась словам старого профессора о том, что ей больше нечего терять: «А ведь он прав… и я действительно свободна!»
А едкая профессиональная память вновь подсказала слова мудрого англичанина:
Так после всех бесчисленных утрат
Я становлюсь богаче во сто крат.
Известная канадская журналистка заметно нервничала из-за предстоящего интервью с российской звездой последнего Каннского фестиваля. Но вблизи, без сногсшибательного туалета от Версаче, замысловатой прически, и яркого грима Виктория Соловьева оказалась простой, милой женщиной, немного усталой, но бесконечно обаятельной. Опустившись в соседнее с журналисткой кресло, она пристегнула ремень безопасности, и протянула руку: - Здравствуйте, Дениз. Первое откровение – боюсь летать!
Репортер оживилась. Включила диктофон: - В это сложно поверить. Поскольку ваше имя означает «Победа», и ваш имидж в целом ориентирован на это значение, на преодоление любых жизненных и творческих трудностей. Что вы с неизменным блеском доказали всему миру! Неужели вы чего-то боитесь в этой жизни?
Звезда театра и кино кивнула: - Представьте себе, да. Я каждый раз побеждаю себя, поднимаясь по трапу самолета. Хотя, если задуматься, каждая премьера дается не легче, чем воздушная яма на высоте десяти тысяч метров…
- Волнуетесь перед премьерами? ВЫ?!.. После трех десятков сыгранных в театре ролей? После съемок у мэтров Голливуда? После работы с европейскими мастерами, отвергающими звезд мировой величины ради удовольствия работать с вами?!
- И все-таки, это правда, - Виктория ослепительно улыбнулась, - давайте выпьем шампанского, Дениз, - она подозвала стюардессу с напитками, - я всегда предпочитала поезда… Пусть не так быстро, зато ближе, с моей точки зрения, соответствует натуре человека…
- Интересное замечание, - журналистка тоже взяла бокал с шипучим напитком, - за вашу новую награду, и поток вдохновения!
- Спасибо.
- Я слышала, вы собираетесь написать свой первый сценарий? О чем он будет, если не секрет?
- Не делаю тайн из своего творчества: о проблемах мира искусства и моды, о роли критики в жизни артиста, о звездной болезни, привычках и увлечениях актеров и режиссеров, и о женской роли в современной истории. Одним словом, о моей жизни, - Виктория пригубила шампанское, загадочно улыбаясь краешками своих чувственных губ.
- Только о женской роли? – Дениз живо обернулась к собеседнице, - не могу не коснуться темы вашего личного одиночества… Простите, но без объяснений наши читательницы этого не поймут! Вы красивы, богаты, гениальны, вы полны творческих планов, много путешествуете, увлекаетесь древними культурами, читаете серьезные книги, встречаетесь с интересными людьми – неужели среди них нет мужчин, достойных вашего внимания? – глаза журналистки загорелись неподдельным интересом в ожидании ответа.
Откинувшись в кресле, левой рукой актриса покручивала прядь роскошных русых волос со стальным блеском, волнами спускающихся на ее знаменитую грудь «Русской Афродиты»: - Не могу сказать, что нет достойных… Хотя мужчины заметно упали в женских глазах за последнее десятилетие… Но дело вовсе не в этом – чтобы оставаться творческой личностью, целиком и полностью преданной процессу погружения в мельчайшие переживания своих героинь, нужно безраздельно растворяться в этих образах, и в их жизни…
- В ущерб собственной? Не иметь ничего личного в сердце – я вас правильно поняла? – Дениз переспросила дважды, хотя обе собеседницы великолепно говорили по-английски.
Виктория кивнула: - Да, именно так. Ничего личного.
Дениз подняла тонко выщипанные брови: - Прошу меня простить, но коль уж разговор зашел о самом сокровенном – о любви, о женской судьбе… А как же потребности души и тела? А одиночество на отдыхе? А зависть к замужним подругам? А ком в горле при виде целующихся пар?..
Звезда покачала головой: - Этот сценарий не для меня. Я живу только на сцене и в кадре. Теперь еще за монитором, в царстве собственных грез. Все остальное … просто паузы между ролями. Вы можете мне не поверить, но это и есть моя реальная жизнь, - Виктория отвернулась к иллюминатору. Прищурив глаза, залюбовалась густыми облаками, подсвеченными закатом: «Зачем объяснять словами, что смотреть со стороны на прекрасный мир проще, чем жить в жестокой реальности? Кто-то и так поймет…»
Пользуясь возникшей паузой и разрывом зрительного контакта, журналистка смотрела на нее со смесью восхищения и жалости.
- Простите, Дениз, я задумалась. О чем вы еще хотите меня спросить? – актриса глубоко вздохнула и обернулась. Вне сценического грима, придающего ее пластичным чертам свежесть и сияние молодости, сейчас она выглядела на свои тридцать шесть лет.
- Последний вопрос, Виктория. В прошлом году ЮНЕСКО, совместно с Международным Красным Крестом, объявил конкурс на звание «Рыцаря милосердия мира». И одним из наиболее вероятных претендентов на это высокое звание является ваш соотечественник, более того – человек, родившийся и выросший в том же городе, что и вы – Михаил Ершов. Вы знакомы с господином Ершовым? Что вы думаете по поводу его награждения?
- Мы не знакомы. Но я желаю ему успеха. И считаю, что этот титул вполне им заслужен.
Щелкнула кнопка остановки записи. Дениз Гранвиль горячо поблагодарила русскую звезду за откровенное эксклюзивное интервью, пообещала выслать номер журнала с опубликованным материалом, и перешла из VIP в свой отсек самолета.
Оставшись одна, Виктория прикрыла глаза, но сон не шел к ней.
«Рыцарь милосердия… Неисповедимы пути твои, Господи…»
Она знала, что Михаил начал заниматься благотворительной деятельностью через год после аварии, вернувшись в родной город, и основав специальный фонд «Искупление». Виктория как раз тогда с огромным успехом дебютировала на старейшей московской сцене. Услышав о строительстве санатория для инвалидов Афганской войны, она приняла это за позерство, за попытку уйти от налогов. Спустя еще полгода Михаил Ершов передал огромную сумму денег на восстановление храмов и музеев родной области. Потом были ремонты и оснащение новой мебелью и всем необходимым детских домов, интернатов, создание службы экстренной медицинской помощи в отдаленных жилых районах, огромные отчисления на развитие здравоохранения, строительство комплекса реабилитации для тяжело больных, помощь многодетным семьям и беженцам. Деятельность благотворительного фонда «Искупление» и концерна «Слободушка» на протяжении всех этих лет освещалась средствами массовой информации России и всего мира.
С того дня, как их пути навсегда разошлись на пороге шикарной пятикомнатной квартиры в родном городке, прошло десять лет.
Виктория и не спала, и не бодрствовала, находясь на тонкой грани своих мыслей и грез. Сонеты Шекспира, магически прекрасные, предательски бередящие душу, всякий раз улучали момент, чтобы потрясти ее новым открытием.
О, благодетельная сила зла!
Все лучшее от горя хорошеет,
И та любовь, что сожжена дотла,
Еще пышней цветет и зеленеет.
Можно улыбаться в камеры объективов. Играть на сцене. Притворяться во время интервью. Но только с собой играть бесполезно и бессмысленно – под каждой строчкой гениального англичанина она была готова подписаться собственной кровью.
«Как и любая из моих героинь – таких сильных, возвышенных, гордых, и бесконечно одиноких…»
Поклонники встречали ее в Москве с цветами и шампанским. В небо над аэропортом взмыла цепь из разноцветных воздушных шаров, сложенных в надпись: «Канны – ВИКТОРИЯ!»
Героиня вечера едва не плакала от счастья. Она так и не привыкла к этому безумному успеху, к ревущим от восторга толпам, собирающимся, где бы она ни появилась. К собственным, слишком красивым портретам и фотографиям на обложках журналов, светским раутам международного класса. Она вовсе не лгала Дениз, утверждая, что живет только сценой и своими ролями. Весь остальной мир был чужим. И этот город, встречающий ее, славящий ее победу, был ей безразличен. И в зените славы, под яркими вспышками камер, ей не хватало воздуха.
Так же внезапно, как собралась, толпа журналистов значительно поредела, устремившись к таможенным терминалам. Виктория увидела, как репортеры окружают высокого темноволосого мужчину в строгом пальто. Словно почувствовав ее взгляд, он обернулся. Это был Михаил Ершов. Тяжесть букетов стала вдруг невыносимой. Половина их упала на пол. Секретарь что-то говорил ей, собирая цветы, но Виктория не слышала. Она неловко комкала яркие упаковки с бантами, раскрашенные акриловые ногти противно скребли по целлофану.
«У него совсем седые виски…»
Знаменитый бизнесмен также не слышал обращенных к нему вопросов журналистов.
«Такой оглушительный успех новой картины – и такая грусть в глазах… И все же, она стала еще красивее…»
- Виктория Анатольевна, поедем на «Линкольне» от продюсерского центра, или на вашем «шестисотом»? - спрашивал в третий раз ее секретарь.
- Без разницы…
Ох уж эти писаки – совсем закрыли его! Взяли в кольцо!
- Михаил Борисович, вы добились всего, о чем можно мечтать в этой жизни? У вас есть еще мечты? – молоденькая крашеная дурочка подпрыгивала рядом с его локтем, стремясь обратить рассеянное внимание миллиардера на свою персону.
И он внезапно ответил: - Да, есть!
- О чем же мечтает сам господин Ершов?!
Он раздвинул журналистов, выразительно взглянул на охранников, тут же оттеснивших от него всех любопытных, и, коротко бросив на ходу: - Вы не поймете, - буквально побежал к выходу из зала.
- Вика!..
Она обернулась, роняя остатки цветов и сумочку. Сделала пару шагов навстречу, и замерла – его глаза!.. «Они стали другими… Как будто внутри поселился другой человек… Настоящий… А тот, которого я знала, просто играл роль…»
Михаил подошел к ней. На лице, словно высеченном из камня, жили только глаза – серые, пронзительно тревожные, источающие свет, замешанный на боли: - Ты была права. Я завидую Железному дровосеку…
- Но ведь это была просто злая шутка… Я сказала так, потому что…
- Ты сказала, как есть – у меня нет сердца! И как мне его получить?..
Она закусила губу, глядя в эти ожидающие, страждущие всепрощения и возрождения глаза существа, побывавшего в преисподней.
- Миш, я тогда сболтнула глупость… Неужели новая может сделать тебя счастливым? Прошлое – в прошлом. И ты стал другим…
- А если не стал?..
- Стал - я же вижу!
Ему было абсолютно наплевать на толпу зевак и журналистов – Михаил Ершов опустился на колени перед Викторией Соловьевой, склонив голову, и прошептал: - Если это так, прости меня…
Она замерла в смятении. Невозможное в реальном мире – они будто на сцене, окруженные яркими вспышками света, подобные обнаженным возлюбленным, на которых смотрит жестокий мир, и ждет от них – чего? Идеального исполнения ролей? Предельной откровенности и наготы их душ? На этот раз мир зашел слишком далеко, и ничего не получит! А если и услышит отголосок их диалога – не поймет!
Глаза Виктории блеснули яростным пламенем, которое она то гасила, будучи Гертрудой, то разжигала для маркизы де Мертей: - За много веков до нас все уже сказано, Миш:
«Я все простил, что испытал когда-то,
И ты прости – взаимная расплата!»
Она провела рукой по его волосам, касаясь такой непривычной и благородной седины: - Куда ты летишь?
- В Женеву, на конгресс по проблемам окружающей среды, - он поднялся с колен, будто расправил крылья. Даже стал как бы выше ростом.
- Ну что же, счастливого тебе пути, Рыцарь милосердия!
- А ты вернулась, чтобы репетировать злодейку Макбет?.. И тебе удачи, Русская Афродита!
Они больше ничего не говорили, только смотрели друг на друга, пока их не разделила толпа.
Серебристый «Ил» поднялся в небо. Мужчина у темного окна иллюминатора жадно вглядывался в уплывающую панораму ночного города, пытаясь представить себе мысли кареглазой красавицы, привычно, словно не было всех этих долгих лет, кутающейся в роскошные меха. Она подарила ему тепло в груди не для того, чтобы назавтра отнять. ОНА была на такое неспособна. И теперь у него было будущее.
По стеклам летящего к столице автомобиля хлестал дождь, сквозь который Виктория, как зачарованная, смотрела на ленту ночных огней: «Господи, до чего же красиво… Как я, оказывается, люблю этот город!»