КОМСОМОЛЬСКАЯ ЮНОСТЬ МОЯ, или ПОЧЕМУ У ЛЁХИ ДРОЖАЛИ РУКИ
Иногда сам себе думаю: почему я никогда доселе об этом не писал?
И впрямь почему? Сюжетец ведь не из ординарных, как мне кажется.
Впрочем, попытаюсь сначала убедить вас в этом, а потом отвечу на свой вопрос .
******
За исключение меня из комсомола вся институтская группа проголосовала ЕДИНОГЛАСНО. Все как один. Даже товарищ мой Юрка Мозговой, который, когда мы шли это собрание, назвал происходящее со мной сволочизмом, - и он поднял руку. Помню, она поднималась у него как-то судорожно,нервно и почти тут же опустилась, но таки поднялась, и получилось полное единогласие. Все как один. Монолит.
Проголосовал за моё исключение и присутствовавший на собрании секретарь комитета комсомола института Лёха Ушаков, накануне написавший мне блестящую характеристику, в коей значилось, что и активист я, и шахматист ( чемпион Магнитогорска -1958 ), и литератор, и участник худ.самодеятельности, и вообще хороший я и примерный.
Но тут на групповом собрании Лёха словно забыл обо всех описанных им моих добродетелях и проголосовал вместе со всеми - против меня, то бишь за то, чтоб не было меня в комсомоле. Впрочем, про него не совсем правильно сказать: вместе со всеми - он проголосовал ПЕРВЫМ, дабы показать пример, дабы дать верное направление для всех. Понятно, что у Лёхи была установка СВЫШЕ. Иначе его поведение объяснить нельзя.
В чём же дело? Об чём сыр-бор? С чего такие страсти вокруг моей персоны. В чём состоял грех мой?
Рассказываю. Причем рассказываю сейчас, через полвека, ровно так, как рассказывал ТОГДА, на комсомольском собрании факультетской группы, затем на общем комссобрании института, а в финале этой истории на заседании бюро райкома комсомола.
В своей группе я был на год младше всех учившихся в ней студентов моего пола. Поэтому когда всем нашим парням принесли повестки в военкомат, я таковую не получил: она (повестка) должна была прийти ко мне в следующем году. Но вот что-то не было её и не было. Вот нет её и нет. В институте было лицо, ответственное за то, чтобы повестки вовремя приходили к каждому, а потому было сие на должностном контроле. Ко всему прочему из пединститута у нас НИКОГО в армию не брали, так что вроде и беспокоиться мне было не о чём. Но вот в один прекрасный день застаёт меня дома повестка из городского военного комиссариата. И застаёт в момент, когда я имел вместе с большой группой сокурсников билет в Челябинск, где должен был принимать участие в областном смотре художественной самодеятельности. Как быть? Узнаю номер телефона военкомата и спрашиваю, можно ли мне, студенту пединститута, прийти по этой повестке после Челябинска, то есть, через три дня. Какой-то бодрый голос на другой стороне провода подсказал мне: а ты, мол, зайди сюда в военкомат прямо сейчас по пути на вокзал, это ж, мол, для будущих учителей пустая формальность.
Я так и сделал. Зашёл в военкомат прямо-таки с дорожным чемоданчиком, где находилось всё, что должно было понадобиться в командировке.
И тут началось НЕЧТО.
Какой-то военкоматчик ( долго помнил его фамилию,но сейчас забыл ) вдруг ... заорал : "А почему ты пришёл с таким опозданием? Ты должен был прийти ещё три месяца назад!" Я, естественно, говорю, что как только получил повестку, так я сразу и пришёл. Показал чемоданчик, мол, видите, по пути на вокзал я здесь.
Но мой чемоданчик почему-то подействовал на службиста, как на быка красная тряпка. Он почему-то аж взорвался: "Никаких Челябинсков! Быть здесь завтра же! А о твоём дезертирстве будет доложено руководству института! Всё. Завтра же быть здесь!"
И вручил мне солдафон новую повестку.
И сдал я свой билет в Челябинск. И пришёл на следующий день в комиссариат. И выслушал я кучу аналогичных выплесков, сдобренных на этот раз ещё и угрозами всяческого свойства. И звучало сызнова убийственное слово "дезертир".
В комиссариате слово сдержали: на имя директора института было написано некое письмо, где выставлен я был в самом что ни на есть отвратительном свете. Самое мягкое, что в нём значилось - уклонение от воинской повинности. И хотя в руководстве института не могли не понимать,что будучи постоянно на виду, я ни от чего не мог уклоняться, что пришёл я в военкомат по первому зову, тотчас же по получении повестки, - тем не менее им (руководством) было решено на всякий случай ПРИНЯТЬ МЕРЫ, о чём и доложить.
И пошло-поехало. Сначала было то собрание, о котором уже сказано. Потом общее собрание института. На каждом из них я рассказывал свою бесхитростную историю и всякий раз слышал от отдельных соучащихся и преподавателей, что я изворачиваюсь, оправдываюсь вместо того, чтобы признать свою вину и раскаяться в содеянном, как подобает советскому человеку.
На общеинститутском собрании тоже был монолит. И Лёха опять подал пример, подняв руку первым. Вердикт: исключить.
Я сознательно не пишу, что в ходе всех этих действ творилось со мной. Тут, во-первых, надобно перо беллетриста, а во-вторых, это сильно бы растянуло повествование сие. Поэтому скажу сверхкоротко. Дважды я чуть было не свёл счёты с жизнью. Ведь это как же: я ИСКЛЮЧЁН ИЗ КОМСОМОЛА!!! Это же конец всего. Конец света. Конец моего бытия. ТАК я тогда воспринимал это.
Выручил меня в один момент очень мною ценимый магнитогорский литератор (поэт) и великий бабник Коля Родионов. Узнав о моей истории, он весело ( да-да весело! ) влепил мне " Слушай, Лёнька, если комсомол так с тобой поступает, то пошли-ка ты его ..."
Если бы я был уверен, что это останется без последствий, то , разумеется, сообщил бы, по какому адресу надлежало мне послать Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодёжи с подачи поэта Коли Родионова. Но этими словами Коля спас меня. Я решил выдержать всё, что со мной происходит, как бы в качестве ТРЕТЬЕГО ЛИЦА. Будто я это не я. Будто я как бы наблюдатель того, что происходит со мной. Чтоб когда-нибудь об этом рассказать.
И вот рассказываю. Через полвека.
Но это ещё не конец. Конец будет любопытным, обещаю. Советую не обрывать чтение на этих строках.
Ибо остаётся ведь ещё бюро райкома комсомола.
Клянусь, что СОВЕРШЕННО СЛУЧАЙНО пошёл я на это бюро с встретившимся мне приятелем, умницей и, увы, алкоголиком Михаилом Мишурисом, уже окончившим наш институт. Можете мне не поверить, но я даже не сказал ему, ЗАЧЕМ я иду в райком. Я имел с собой взятые по случаю из заначки 75 рублей (по тому времени деньги приличные) и решил пустить их на обмой любого исхода райкомовского рассмотра. Тут-то и оказался как нельзя более кстати приятель мой Михаил, небесное ему царствие.
Дошли до райкома. Сели на скамейку перед крыльцом. И тут прямо на нас идёт вдруг Лёха Ушаков, комсорг наш институтский. Он, оказывается, и членом бюро райкома был.
Подходит к нам. Здоровается. За руку, не просто. Я удивился, увидев, что... рука у Лёхи вовсю дрожит. Ну прям дрожит нервной дрожью. Приписал это тому, что вспомнил он, может быть, в тот момент недавно написанную мне блестящую характеристику и совесть, небось, взыграла.
И вот заседание. Членов бюро - пять человек. Один из них Лёха,.
И вдруг...
Вдруг раздался стук в дверь заседания, и на него попросилась группа , состоявшая из членов Магнитогорского литературного объединения.
Помню среди них Юру Петрова, Аню Турусову, Колю Курочкина и того же Колю Родионова. Кажется, ещё кто-то. Это было совершенно неожиданно. Смысл их нежданного пришествия состоял в том, чтобы внушить членам бюро райкома мысль, что они не могут представить себе меня - вне комсомола. Забавно, что озвучивал этот пассаж не кто иной, как (вы уже догадались) Коля Родионов!
Итог. Двое членов бюро проголосовали за то, чтоб меня исключить.
Но зато ТРОЕ - за то, чтобы ограничиться строгим выговором "за несвоевременную постановку на воинский учёт".
В числе ТРОИХ был и... Лёха Ушаков, сделавший затем впечатляющую комсомольскую карьеру, став секретарём обкома. (Далее его след теряется , но доходили до меня слухи, что спился он, Лёха).
В общем, не исключили меня.
И - отметили мы это дело в ресторане "Урал", что был в своё время на левом берегу города Магнитогорска. Вот тут только рассказал я своему приятелю Михаилу Мишурису, что со мной стряслось.
И вдруг (опять же вдруг!) мой приятель сверхнеожиданно поведал мне вот что:
- Да ведь Лешка Ушаков два года назад у меня дома почти месяц скрывался, когда к нему повестка из военкомата пришла. То есть к нему пришло их несколько, но он сделал вид, что куда-то уехал, а между тем всё это время жил у меня. Потом он поступил в пед ,а оттуда в армию не брали.
И тогда стало ясно, почему у бедного Лёхи, когда он увидел возле райкома меня с Михаилом , задрожали руки и почему на этот раз он проголосовал в мою пользу. Он наверняка подумал, что я Мишуриса захватил с собой НЕ СЛУЧАЙНО, что я хочу разоблачить его самого, Лёху, в ходе заседания бюро райкома.
Я же, повторяю, ни сном ни духом не ведал о том, что уже после ВСЕЙ ЭТОЙ ИСТОРИИ рассказал мне Михаил Мишурис, небесное ему царствие.
*********
...Ну, а под занавес: почему я об этом никогда не писал прежде.
Да потому, что всё это казалось мне и сейчас кажется таким незначительным по сравнению с теми, кто оказался в драконовских тисках сталинских репрессий.
Что эта моя историйка по сравнению с теми, кто был в ГУЛАГе? Сущий пустяк.
Так-то оно так. Но всё это едва не стоило мне жизни.