Память причудливо выхватывает незначительные, на первый взгляд, события. Часто вижу холодный, с малиновым закатом день. Ватное пальто и шаровары с начесом задубели от снега и поскрипывают. Я уже давно на морозе, накаталась на лыжах, извалялась в снегу, замерзла, а мама уговаривает походить с ней еще, дойти пешком до книжного магазина, соблазняя обещанием купить марки, которые я тогда собирала. Запомнился необыкновенный закат и мамины замшевые ботики, в которые вставлялись старые туфли. Подруги богаче щеголяли в грубоватых кожаных румынках - высоких ботинках с меховыми отворотами, а маме отец привез из Харькова изящные замшевые боты, в которых она проходила много лет. Мама слыла одной из самых элегантных женщин в Савино, хотя у неё никогда не было дорогих нарядов. Но вкус, умение с шиком носить недорогие вещи и неизменные туфли на высоком каблуке придавали ей необыкновенный шарм.
У жен машинистов, как правило, домохозяек, в те голодные послевоенные годы верхом роскоши считались темно-синее бостоновое пальто с воротником из чернобурки, да тяжелые пуховые платки, которые возили перекупщицы из Поворино. На ногах румынки или белые валяные сапожки с кожаными головками и задниками. Железнодорожники носили черные шинели с металлическими пуговицами, фуражки со скрещенными молоточками, которые ценились у нас, детей, не меньше, чем звездочки с солдатских пилоток. Железнодорожная форма подвижного состава была из добротного, тонкого и прочного сукна, черные кители, застегивающиеся под горло, покроем напоминали военную форму, отличаясь от неё лишь цветом. В начале пятидесятых железнодорожники носили погоны. Дисциплина на транспорте была сродни армейской. По прибытию поездов сверяли часы. Опоздание пассажирского состава рассматривалось как чрезвычайное происшествие на дороге. А если кто-то из машинистов по оплошности или вине путейских рабочих порезал стрелки, происшествие считалось чрезвычайным, говорили об этом шепотом. Бывали и серьезные крушения, но это при детях никогда не обсуждалось, хотя все, кто хоть косвенно был связан с железной дорогой, всегда знали какие-то страшные подробности.
Работа на транспорте была необыкновенно престижной. Лучшие выпускники 35 железнодорожной школы поступали в Харьковский институт инженеров транспорта, а мальчишки, равнодушные к научным премудростям, шли в школу машинистов, пополняя известные рабочие династии. Наличие собственных школ, больниц, поликлиник, клубов и лагерей добавляло популярности профессии железнодорожника. В Савино машинисты, как правило, имели собственное жилье, хорошо зарабатывали, что позволяло их женам заниматься домашним хозяйством и не работать на производстве. Хорошей прибавкой к семейному бюджету были ежегодные премии, их называли «наркомовскими», вручали конверты на торжественном собрании. После этого дамы убывали в столицу и возвращались оттуда с обновками для всех членов семьи. Иметь постоянную работу жены поездников не могли, у мужчин была трудная, изматывающая служба, заставлявшая женщин подчинять весь уклад жизни семьи расписанию поездок её главы. Поездные бригады вызывали в любое время суток, жены собирали мужьям в поездку тормозки, укладывая их в жестяной сундучок, с овальным верхом, а по возвращении старались обеспечить мужу полноценный отдых, неслышно подгоняя домашние дела. Наверное, поэтому так популярны были у домашних хозяек занятия рукоделием. Вышивки, вязанье были не только досугом, многие уже в замужестве стали искусными портнихами, обшивая не только домашних, но и прирабатывая на заказ, что не только пополняло семейный бюджет, но помогало женщине обрести определенную самостоятельность и независимость.
Детьми, ни разу ещё не проехав на поезде, мы знали названия многих станций. Волшебные слова: Приколотное, Сажное, Лиски, Люботин, Прохоровка, Ржава, Волчанск завораживали нас, потому что оттуда возвращались родители моих приятелей, угощая бежавшую навстречу ребятню тем, что хранилось в волшебных сундучках. У савинской детворы с профессией машиниста и шофера по популярности могла соперничать лишь профессия вызывальщицы. В нашем представлении эти скромные женщины были большими начальниками, обладали неимоверной властью. Её все ждут, а она подкатывает на машине, называет время поездки, и никто не посмеет её ослушаться. В 60-е годы вызывальщицы уже не бегали по Савино пешком, а подъезжали на дежурном газике, и тогда резкий стук и свет фар по окнам заставляли пробуждаться всех домочадцев. Мы знали их по именам, и, когда среди ночи стучали к нам, отец молча показывал на соседние окна, тихо отвечая на вопрос матери, что новенькая опять перепутала нас с Дмитричем.
Семьи помощников машинистов и кочегаров жили беднее. Их жены вынуждены были подрабатывать чем-то более весомым, чем вышивки и вязанье. Доходной статьей в Белгороде и окрестных селах, где жили рабочие–железнодорожники, была торговля мелом. Тяжелые мешки со смолотым в порошок природным продуктом возили на продажу в Харьков, оттуда возвращались с мануфактурой, бывшей еще с довоенной поры в большом дефиците. Вечерами тяжело нагруженные женщины проходили мимо нашего дома, торопясь к ночному рабочему поезду. Сидящие на скамейках переглядывались, сочувственно роняя вслед: «Меловушницы пошли». Миллионный город поглощал десятки тонн мела, который использовали для побелки. Опрятные украинские хаты всегда были чисто выбелены внутри и снаружи. Деньги, вырученные от продажи мела, шли на постройку домов из шлака и извести. В середине 50-х за Старым городом вырос железнодорожный поселок из домов, построенных таким способом. Возводились строения в основном самими хозяевами. Шлака из паровозных топок на железнодорожном узле скопились горы, стоимость его была чисто символической. Основные расходы шли на столярку, так что молодые семьи, со скромным достатком, спустя два-три года уже жили в недостроенных, одноэтажных домах на два хозяина. Приземистые, барачного типа строения, построенные из шлака, были рассчитаны на два–три десятка лет, спустя полвека они служат пристанищем детям и внукам тех, кто строил своими руками эти времянки. Первые их владельцы, надорвавшись на непосильных работах, обрели вечный покой, а дома, обложенные кирпичом, утопают в зелени садов и напоминают о прошлом лишь табличками с названиями улиц: Железнодорожная, К. Заслонова и почему-то М. Щепкина.
Отцу, в ту пору возглавлявшему парторганизацию депо, инициатору строительства, позвонили из горкома и попросили дать названия улицам, и он выпалил, не задумываясь. Сами жители этого поселка звали его Семаковкой. Острословы объясняли происхождение названия тем, что в получку паровозной бригаде достаточно было сброситься по семь дореформенных рублей на бутылку водки, плавленый сырок и краюху хлеба, и достойно отметить праздник, не обозначенный красным в календаре. Одна из предприимчивых старушек, чей дом был недалеко от депо, оборудовала в палисаднике «кафе». На столике всегда стояли чисто вымытые граненые стаканы, на небольшой тарелке - неизменная пара соленых огурцов. В награду «барменше» оставались пустые бутылки из-под «белоголовой» и пива, прибавлявшие к её скромной пенсии несколько рублей. По традиции последняя бутылка до конца не допивалась, хозяйке на следующий день приходилось спасать страждущих лечебной дозой. Каждый из посетителей знал, что добро воздастся, и он может рассчитывать на спасительную рюмку. Отец с возмущением рассказывал матери о таинственном кафе, скрытом от посторонних глаз густыми зарослями сирени. Сигнал о зловредной старухе поступил в партбюро от разгневанных жен. Отец ходил «разбираться». Воспитательная работа закончилась, когда, не поладив с главным инженером депо, отец хлопнул дверью парткома и перешел слесарем в инструментальный цех, где проработал до 76 лет
Фото http://fotki.yandex.ru/users/uwmadison/view/137220/?page=2