Дверь на балкон была распахнута. Гроза уходила, но напряжение все ещё висело в воздухе и по-прежнему было душно, словно и не пролился этот резкий, шумный дождь.
Погасла лампа, погас ярко-синий экран компьютера, и заструились по комнате тихие, мягкие сумерки. На панели музыкального центра загорелись два огонька.
Пластинка была старой, и надпись на ней стерлась. Осталось только имя: Иоганн-Себастьян. Колонки громко и коротко хмыкнули. Потом возникли звуки, а чуть позже в дальнем углу комнаты заклубилась темнота. Она плавно росла по спирали урагана, стирая комнату и плотно заполняя расширяющееся пространство. Но странно: она не была мрачной и непроницаемой. Сквозь неё просвечивали тяжелые портьеры цвета густого вина, контуры старинной мебели. Жёлто-коричневые, янтарные отблески скользнули по крышке клавесина, по стене и высветили мужской портрет: с горбинкой нос, напудренный парик. Порывом ветра всколыхнулась лёгкая занавеска и заскользила на кольцах к стене. Её складки были похожи на колонны древнего храма.
Мелодиям было тесно в комнате. Они уплывали в открытую дверь куда-то вдогонку за грозой. Но некоторые, достигая оконного стекла, застывали на нём изысканно-простыми готическими линиями, подобно морозным узорам. Постепенно они бледнели, но не исчезали совсем, а плавно колыхались в глубине стекла. На них наплывали другие. Потом ещё. И все это сплеталось, светилось и, оставаясь на месте, уносилось ввысь, словно окно не имело границ.
На маленьком круглом столике медленно таяла, оплывая, одинокая свеча. Рядом лежал листок разлинованной бумаги с загадочной нотной вязью и длинными взмахами лиг. Дыхание свечи касалось стекла, скользило по стрельчатым аркам, по переливам линий, и они печально отзывались.
У свечи было красивое имя. Ее звали Ария.