По- городскому, Дмитрич!

Татьяна Алейникова

Константина Дмитриевича – Ленькиного отца мы обожали. У него всегда находилось время сходить с нами в парк, где только что установили парашютную вышку, на речку искупаться  или  порыбачить. Удилища  из орешника он мастерил сам.  Умел делать игрушки из дерева -  забавных  клоунов, чертенят, которые двигали  конечностями,  когда  потянешь  за веревку. Кулек с конфетами  и пряниками, с которым Ленька  появлялся на пороге нашей половины дома в день отцовской получки,  это тоже от  Дмитрича. 

 Был немногословен. Иногда  мы видели,   как он  устал, не сумев  отдохнуть после поездки,  и  перемещались со своими играми в наш двор.  А Дмитрич  выносил стул  на крыльцо, садился, громко включал радио и, опустив голову, слушал спектакли, потом выключал его и шел спать.  Бывали и другие дни,  когда  Константин  Дмитриевич,  выспавшись после поездки и собственноручно нагладив брюки, объявлял: «Сегодня  идем»… Мы с Ленькой, затаив дыхание, ждали, что выпадет на этот раз - кино, роща или парк. Трудно передать наш восторг,  когда  узнавали, что идем  в поход,  в  Мачурину  рощу.  Набегавшись, усаживались на лужайке, Дмитрич доставал узелок с продуктами, заранее купленную бутылку лимонада, конфеты. Ничего вкуснее той картошки в мундире, соленых огурцов, куска  сала и сваренных  вкрутую яиц,  я не ела.

 Мои родители могли заняться нами лишь в воскресенье, но совместные выходные выпадали крайне редко из-за маминой посменной работы. Да и отец в моем  детстве всегда был чем-то занят.

Но бывали  дни, когда,  нарядившись в  выходной костюм,  Дмитрич отправлялся без нас. Мы знали, что вернется он один или с приятелями крепко навеселе. Тяжелый, изматывающий труд  машиниста  требовал разрядки.  Жена его - Евгения Романовна,  дождется,  когда муж уснет, сидя  за столом, по выработавшейся с фронта привычке,  возьмёт его парадный  китель, брюки  и  хорошенько оботрёт ими чисто выбеленные стены. Наутро Дмитрич  с недоумением  и,  не осмеливаясь спросить, где ж  он так  извозился,  будет  тщательно отчищать и наглаживать выходной костюм, чтобы повесить его в зеркальный шкаф до следующего «выхода в люди». Вижу,  как сейчас - Евгения Романовна, остановившись в дверях,  рассказывает  маме, как муж недовольно и смущенно кряхтел,  разглядывая  измазанную одежду, потом   долго отчищал  въевшийся в ткань  мел.  Стены белили поспой,  смешивая  мел  с мукой, и если хорошенько потереть одежду о стену, отчистить черный  железнодорожный китель  было  непросто.  Но однажды коварство жены, усугублявшей  похмельное чувство вины,  было раскрыто. Правда, случилось это после более серьезного проступка распоясавшейся супруги машиниста первого класса.

 Всякий уважающий себя железнодорожник непременно оставлял в получку заначку. Не было такой заботливой  подруги жизни, которая не пыталась бы её отыскать. Евгении Романовне  повезло. Она выследила, куда муж припрятал десятирублевую купюру, и, будучи женщиной  насмешливой, не обнародовала своей находки, а заменила  её  трёшкой.  Два раза это коварство  сходило  ей с рук. С коротким смешком она изображала в лицах, как  нарядившийся  Дмитрич полез в «схрон» на шкафу, вытащил купюру, не поверил своим глазам, нацепил очки и сокрушенно закряхтел. Поначалу, он решил, что, припрятывая заначку  под хмельком, ошибся. Положив деньги на место, он отправился к соседу Ивану Александровичу, договариваться о  «выходе в свет» и размере  складчины по причине его роковой ошибки. Женатый на сестре жены Варваре Романовне, Иван Александрович  родственника принял радушно.  Пока мужики шептались, Евгения Романовна заменила трёшку  засаленным рублём.  Дмитрич   понял всё.

 Как потом рассказывал мне Ленька,  мать его летела  по лестнице,  перепрыгивая через три ступеньки. Выскочив  в наш  двор,  где как всегда что-то  приколачивал мой отец, а я  крутилась рядом, она  растянулась на разложенных досках, и вслед ей полетел начищенный, ярко блестевший на солнце, сапог. Догонять жену на сопредельной территории  сосед счел ниже своего достоинства. На крыльцо с криком: «Убьете детей» выскочила мама, увидевшая в окно, как над моей головой пролетел  сапог,  а  Ленька  в ответ весело  прокричал: «Тетя Женя, не бойтесь, это отец мою мать сапОгом бьёт». К слову, до рукоприкладства  элита рабочего класса не опускалась, как и до  сквернословия при детях. В тот день зятья напились по–черному.  В Дмитриче говорила обида,  в  Иване Александровиче чувство мужской солидарности. Но силы у машиниста и работника угольного  склада оказались неравными.

 Вечером  того же дня  савинцы стали свидетелями незабываемого зрелища. На телеге,  поверх досок и чьего-то домашнего скарба, возлежал бездыханный Иван Александрович. За телегой, покачиваясь, шел Дмитрич, время от времени ударявший кулаком  по свисавшей  доске и повторявший: «Не умеешь пить, как мужик, не пей».  Голова Ивана Александровича болталась  на каждой колдобине, вымощенной  булыжниками дороги. Лошадь обмахивалась хвостом,  будто специально норовя смазать непрошенного пассажира по физиономии, а следом  за телегой бежали ребятишки. У ворот, ожидая мужей, в скорбном молчании стояли сестры и мама. Выгружали соседа   женщины и  Дмитрич,  всё еще грозно  поглядывавший  на жену. Что кричала  Варвара  Романовна, принимая  безмолвный груз, передавать, не имеет смысла. Дядю Костю в подпитии Евгения Романовна трогать не решилась. Сцену эту мои родители вспоминали часто.

Потом случилось страшное. Дмитрича арестовали. Под вагон в середине состава попал подвыпивший бродяга.  Мы все переживали за отца Лёньки. Соседи несли  в их  дом  все, что могли,- продукты,  мыло, теплые  носки для передачи в камеру. Власть умела карать и в те времена, которые принято называть оттепелью. За опоздания уже не судили, за происшествия наказывали жестоко. Судили нашего соседа в Волчанске, маленьком украинском городке, 12 апреля 1961 года. Потрясенные  всем происшедшим, мы  вышли  из здания суда и увидели возбужденную толпу.  Невозможно было разобрать, что так громко и восторженно кричат люди, откуда-то взявшиеся  на площади. А из громкоговорителя  несся ликующий голос диктора. В шуме и криках  толпы,  звуках  музыки  мы едва  смогли различить повторяющиеся слова: «Гагарин,  космос». И тут мы по-настоящему  почувствовали  всю остроту  несчастья, свалившегося  на нас. 

Нам было не до  космоса.  Даже взрослые  не поняли,  что произошло. Я  не знала,  как утешить заплаканного друга,  которому не исполнилось ещё 12 лет,  а его отца отправляли в тюрьму. Фронтовик, водивший поезда  под бомбежками,  классный специалист  в одночасье стал заключенным.  Позднее  Дмитрича  оправдали, он вернулся несломленным, продолжал так же добросовестно работать  машинистом  до ухода на пенсию.

 Оказавшись  не у дел, сосед вернулся  к полученной в юности профессии столяра.  Делал качественно, добротно. Соседи охотно приглашали  его  починить забор,  заменить лестницу. Да мало ли  недоделок.  После войны  еще несколько десятилетий  все восстанавливали, да пристраивали.  Ни доски  купить свободно, ни кирпича,  ни шифера.  Добывали правдами и неправдами  и начинали  затяжные  ремонтные работы. Тут  и Дмитрич на подхвате. Зарабатывал деньги, помогал детям и внучкам.  Когда, затеяв пристройку к дому, попал в больницу отец,  дядя  Костя  с соседями  в несколько дней  доделал едва  начатое  им.  Мама  разрыдалась,  вернувшись от отца из больницы. Во дворе трудились  мужчины, в основном  машинисты,  командовал ими  Ленькин отец.  Мне  подарил собственноручно изготовленный  стеллаж для книг,  когда поступила в институт.  Жизнь прожил  долгую и достойную. Часто вспоминаю его, кажется, сейчас окликнет с мягкой усмешкой, как бывало:
- Как жизнь, Татьяна, по-городскому?  -
 -По – городскому, Дмитрич, по-городскому.  А как же иначе!

На фото: Бабушка с приемными дочерьми. Дмитрич после поездки уснул за столом по фронтовой привычке.