ПРО НЕГО И НЕМНОГО ПРО НАС
– Ах ты, пёс! – возмутилась я, когда увидела, как он улегся на диване, подмяв под голову мою любимую диванную подушку.
Но, посмотрев, как сладко он спит, уткнувшись носом в эту самую подушку, как мирно посапывает и похрапывает, я смягчилась, осторожно села рядом и принялась за вышивку. Изредка поглядывая на него, я думала, что он чувствует себя если не хозяином, то уж явно не последним лицом (или правильнее сказать – не последней мордой?) в доме. И тут мне вспомнилась почему-то та необъяснимая история, которая произошла с ним несколько лет назад. Тогда ему было четыре года.
Но прежде чем рассказывать эту историю, надо бы представить её главного героя. Это Бим. Белый пушистый пёс: хвост колечком, уши торчком, морда валенком. Когда он только появился у нас, друзья и знакомые, как водится, стали интересоваться, какой он породы. Муж всем охотно отвечал:
– О! Это О-ОЧЕНЬ породистый пес!
– Вот как? – удивлялись знакомые и начинали внимательнее присматриваться к маленькому представителю какой-то неизвестной и, видимо, редкой породы.
– Да! – не сбиваясь с серьёзного тона, продолжал муж. – У него в роду было очень много разных пород.
Реакция всегда была одной и той же: сначала пауза, потом дружный смех.
Конечно, я понимаю, как красиво прозвучало бы какое-нибудь престижное имя – овчарка, терьер, сеттер… но истина дороже. Бим – просто дворняжка. Да ведь история эта не о достоинствах той или иной породы. Она совсем, совсем о другом.
Взяли мы его месячным щенком. Он был маленький и слабенький, ходил ещё неуверенно и, когда уставал, начинал волочить задние лапки. В первую ночь на новом месте он дрожал и скулил. Один, без мамы, среди новых людей, в темноте… Конечно, ему было не по себе. Жалея его, но помня о том, что собак ни в коем случае нельзя брать к себе в постель (это мы вычитали в одной умной книге), я, ничтоже сумняшеся, легла рядом с ним на коврик. Щенок пригрелся, успокоился и уснул. Обрадованная тем, что всё так быстро и хорошо закончилось, я перебралась в кровать, но… Через две минуты Бимка опять заскулил. Какое-то время я выжидала: думала, затихнет. Но не тут-то было. Пёсик звал маму, и звал так робко и так жалобно, что сердце моё не выдержало, и я опять устроилась на полу возле него. И не в последний раз. Наконец, когда проснулся муж, а моё терпение истощилось, я, махнув рукой на правила собачьего воспитания, взяла бедного страдальца к себе.
Наверное, после этой ночи, а может, и по каким-то другим соображениям, Бим полюбил меня. Плакал, когда я уходила, не ел, а один раз, когда меня долго не было, даже заболел от огорчения. Вот такая вот собачья любовь.
Рос он весёлым, шустрым и на редкость голосистым пёсиком. Лаял отрывисто и громко, когда радовался, лаял, когда сердился, – и тоже громко и долго. К своим обязанностям, которые он сам на себя возложил, относился очень ответственно. На прогулке не столько бегал и играл, сколько следил за прохожими. Он установил для них правило, только они не знали об этом и постоянно нарушали его. А правило было простое: не подходить ко мне ближе, чем на три метра. Почему-то именно это расстояние он считал безопасным для меня. Когда же какой-нибудь невежда переходил границы дозволенного, пёс бросался вперед и лаял грозно, пока нарушитель не удалялся.
Историй о Биме можно рассказать множество. Например, о том, как он потерялся на рынке, а я бегала, вся в слезах, по рядам, и продавцы, побросавшие свои прилавки и окружившие меня, сочувственно и возмущенно кричали: «Девушку обидели!.. Кошелек украли!» Они так кричали потому, что причину своих слёз я не смогла объяснить сразу: боялась открыть рот, чтобы не разрыдаться в голос… И как он нашёлся потом у дома бабушки.
Или о том, как он узнал, что умеет плавать, когда жарким летним днём, преодолев страх, бросился за мной в озеро, решив, что лучше разделит со мной неизвестную опасность, таящуюся в воде, чем останется без меня. Или о том…Да много было историй! Но та, главная, необъяснимая и удивительная, случилась весной, когда Биму должно было исполниться четыре года.
Меня не было дома три недели. Вернулась в конце марта или начале апреля. Дни были холодные и сырые. Да и дома, как только мы вошли, мне показалось, что-то не так: то ли холодно, то ли… И тут я поняла: в доме стояла непривычная тишина.
– Где Бимка? – предчувствуя что-то нехорошее, спросила я.
Мои немного помялись, переглядываясь, потом заговорили хором. Я их не останавливала, почему-то мне всё в этом хоре было понятно. Гриша вышел погулять с Бимом, отвлекся, на Бимку напала «чужая здоровенная собака» и сильно поранила его, прежде чем мальчики успели примчаться на помощь. Не теряя времени, сын с другом повезли раненого в больницу на другом конце города. Лечебница вызвала у Бимки неприятные воспоминания: здесь ему делали уколы, когда он болел, и он начал беспокоиться. Доктор дал бинт и попросил мальчиков завязать собаке рот… И вот тут Бим не выдержал и убежал.
Сначала беглеца искали мальчики. Потом ездили туда вместе с папой. На следующий день Даша после занятий в университете долго ходила возле лечебницы, искала, звала… Бимки не было.
– У нас как с деньгами? – спросила я и с нетерпением посмотрела на мужа.
– А что? – вопросом на вопрос ответил он.
Стараясь подавить нервозность в голосе, я пояснила:
– На такси.
Муж как-то устало махнул рукой:
– Бесполезно. Его уже не найти.
– Это вы не нашли, – возразила я и продолжила уже мысленно: «А я найду!».
Через пять минут мы ехали к лечебнице. Я и сейчас помню этот день – холодный, серый, тоскливый. Бимку мы не нашли. Потом ездили туда ещё несколько раз, но безрезультатно.
Проходили дни, недели. Каждый раз, как готовила мясо, я откладывала в морозильник Бимкину порцию: придёт изголодавшийся, пусть будет запас. Все знакомые «собачники» уверенно говорили: «Теперь уже всё. Если собака не пришла через две недели, значит, уже не придёт. Не ждите». А мы всё ждали. Дети, по-моему, уже знали «в лицо» всех маленьких белых собачек в городе. Бимкин запас всё рос.
Прошёл месяц, потом ещё. Наступил июль. В городе несколько дней шёл фестиваль. Сегодня закрытие. Я вышла на балкон. С острова Канта доносились шум, музыка. А мне опять вспомнился наш пропавший пёс, и, как всегда в таких случаях, вновь вспыхнуло чувство вины: взяли пёсика и не уберегли! Остался бы в деревне, носился бы по двору со своими братьями и сёстрами, грелся на тёплом деревянном крылечке – и жил бы себе припеваючи. А теперь? Бродит где-то по огромному городу. Вокруг чужие дома (какими большими и пугающими должны они казаться маленькой собачке!), чужие люди, машины… Господи! Хоть бы машина не сбила! Голодные, тоскливые дни, холодные, тоскливые ночи! Может, кто-нибудь покормит? Подкармливают же у нас продавцы (дай бог им здоровья!) возле палаток бездомных собак. Может, кто-нибудь к себе возьмёт? Пусть! Лишь бы живой был!
– Тёть Юль! Мы пошли! – звонко врывается в мои печальные мысли голос племянника.
И вслед за ним Гришин:
– Мам, мы уходим…
– Мамзер, провожай нас! – а это уже Даша – смеется, передразнивая интонацию мальчишек.
Дети собрались на закрытие – весёлые, оживлённые.
– Тёть Юль, – доверительно сообщает мне Володька, – я сегодня поздно приду. Мы с друзьями договорились до конца продержаться. Я ключ возьму?
– Да не надо, Володя, всё равно ведь не усну.
– Нет, тёть Юль, – с неподражаемой заботой в голосе уговаривает племянник. – Вы ложитесь, не ждите. Только ключ выньте, чтобы я не звонил.
Уговорил. Пришлось согласиться. Проводив детей, я вернулась на балкон. А мысли о пропавшей собаке всё не уходили. «Ну где ты там бродишь, бедный пёс? Мы тебя ждем, Бимочка! Иди домой! Найди, найди нас, собачка!» Я смотрела далеко в незнакомые улицы, туда, за Московский, за Ленинский проспект, и мысленно твердила: «Ну вот же, я здесь, ну почувствуй мой взгляд, пойми, найди…» И в какой-то момент я вдруг ощутила, как моё отчаяние, и слёзы, и просьба слились в молчаливый крик, он вырвался и полетел над деревьями и домами и сквозь них. И он обязательно долетит до заблудившегося в улицах и переулках пса, а уж пёс поймает его, поймёт и по нему, как по лучу, вернётся домой.
Внизу, на тропинке через пустырь показались дети. Все трое высокие, стройные, такие юные, красивые, такие любимые! Гриша уже сейчас выше Володи. И я невольно улыбнулась, вспомнив, как Володька, глядя на младшего двоюродного брата немного снизу вверх, говорил – не то удивляясь, не то восхищаясь: «Ну, ты и шланг!»
Вот обернулись, машут, улыбаются. Господи, как я их люблю! Пусть у них всё будет хорошо! И пусть найдется Бимка!
В третьем часу раздался короткий вежливый звонок и тут же ещё один. Я отбросила книгу. Володя! Но почему звонит? Ведь специально ключ брал! Я вскочила, на ходу натягивая халат, помчалась открывать.
– Володя, ты?
– Я, я, тёть Юль, открывайте скорей! – возбуждённым, захлебывающимся голосом ответил он.
Сердце ухнуло, в висках застучало.
– Володя, – жалобно пропищала я, – что случилось? – А в голове проносились мысли, от которых холодели и тряслись руки.
– Не волнуйтесь, тёть Юль, всё нормально, – всё так же взволнованно, будто задыхаясь, говорил племянник.
А я всё никак не могла попасть ключом в замочную скважину.
–А ты сам почему не открыл?
Ну, наконец-то ключ в замке!
– Я не могу! Руки дрожат. Только не волнуйтесь, тёть Юль, я Бимочку привёл!
– Как? – выдохнула я еле слышно, не имея сил на голос. Но продолжала дергать дверь, которая всё не открывалась, и только потом сообразила, что она и не откроется, потому что я повернула ключ только один раз.
За спиной раздались разнокалиберные шаги. Хотя переговаривались мы тихо, почему-то все вдруг проснулись и высыпали в коридор – заспанные, перепуганные.
– Что такое? Что случилось? – наперебой спрашивали они.
Вместо ответа я наконец открыла дверь, и в неё ввалились ликующий Володька и что-то маленькое, серое, отдалённо напоминающее Бимку. С его чудовищно худого тела свисала грязными сосульками шерсть.
– А-а, – простонала я. – Это ты, Бим? Неужели это ты? – И все вместе со мной замерли, веря и не веря в происходящее.
А через мгновение…
– Бимка!.. Умница!.. Ты пришёл!.. Ой, мамочка, какой худой!.. Бимуля, собачка, ты нашёлся!.. – Все тянулись к собаке, всем хотелось потрогать, убедиться, приласкать. Пёс тихонько повизгивал. Попытался залаять, но голос сорвался, и он только заскулил, тонко и протяжно, и побежал по коридору, обнюхивая пол, плинтуса, двери. Дети бросились за ним, но я остановила:
– Подождите, пусть придёт в себя…
– У него шок, – подтвердил муж, который и сам, похоже, был ещё в шоке.
Тогда дети, не сговариваясь, втроём помчались на кухню:
– Он голодный, надо накормить… Воды, налей ему воды…
Бим обежал комнаты, тыкаясь носом во все углы, вдыхая родные запахи, вернулся в коридор и, распластавшись на полу у наших ног, заплакал.
На еду он даже не посмотрел.
Все молча обступили его, присели на корточки и дружно зашмыгали носами.
– Мама! – сквозь слёзы сказала Даша. – Ну что ты плачешь?! Ведь он вернулся!
Бим вернулся. Почти четыре месяца пёс скитался по городу. Кто знает, сколько ему пришлось пережить и передумать в эти долгие, страшные месяцы? И всё-таки каким-то непостижимым образом он нашёл дорогу домой! А может, это он меня услышал?
– Володя! Да как же ты нашёл его?!
– Иду я по дороге у магазина, который перед домом, смотрю – впереди два огонька горят. Собака! (Собак Володя панически боялся: в детстве от них пострадал). Я зажал камень в руке на случай, если придётся обороняться. Иду, а сам с собаки глаз не свожу. И она на меня смотрит. И как-то так странно смотрит – как на родного. Я пригляделся и даже вздрогнул – так на Бима похож. На всякий случай спрашиваю: «Бим, это ты?». Тут он как бросится на меня, визжит, лает и даже, знаете, – тут голос Володин дрогнул, – даже ноги – ботинки пыльные! – мне лижет. А как к дому подошли – замолчал, только к ногам жмётся, ни на шаг не отходит. И когда дверь открывали – тоже молчал: переживал, наверное. Ну, вот, а дальше вы знаете.
Конечно, он был грязный, и от него плохо пахло, и жаль было чистого постельного белья. Но ведь собаке не объяснишь, что в доме отключили (как раз сегодня!) и горячую, и холодную воду. Пёс этого не поймёт. Он понимает только одно: любят его или не любят. Рады ему в родном доме или нет. Потому что сам он – одна беспредельная любовь и преданность. Вот поэтому история эта закончилась так же, как началась: я взяла бедного страдальца к себе в кровать.
Бим и сейчас живёт с нами. В апреле ему будет пятнадцать лет.