Всё случилось так неожиданно и бездарно, я никогда даже не думал, что всё может вот так пойти прахом. Всё, к чему я стремился. Я никогда не думал, что всё, что я копил, как Плюшкин, будет выброшено на помойку, и даже бомжи не растащат этого по грязным подвалам.
Всю жизнь я жил неправильно, всю жизнь пытался чем-то увлечься. Смотрел фильмы, читал книги, примыкал к различным молодёжным течениям, познавал для себя истины, разочаровывался в них. Начинал веровать в разные учения, понимал их абсурдность и уходил. Всю жизнь мне хотелось ради чего-то жить, или ради кого-то, но всю жизнь эти кто-то и что-то оказывались капсулами стрихнина в ванильной оболочке. Я увлекался протестантством, в моём городе оно представлено баптистскими кучками, собирающимися несколько раз в неделю в каких-нибудь ДК. Сначала я подумал, что нашёл своё кредо. Я приходил, исповедовался и уходил очищенный. Но потом я увидел гнилостность данной структуры. Люди считали, что, тратя три часа в неделю на собрание, они зарабатывают царство небесное. И не важно, верят ли они или нет. Они считали, что царство небесное как зарплата, лежит них в карманах. Они молились о своих родственниках, не являющихся баптистами, и просили Бога их ТОЖЕ принять в рай. Тоже, наряду с ними самими, у которых с Богом всё подписано. На похоронах моей жены было два моих старых друга из баптистской церкви, так вот, они не сели помянуть её за стол, потому что на столе стояли бутылки с алкоголем. Сам Христос сидел за столом с грешниками, а они не смогли.
Я ушёл из баптистской веры давно. Меня понесло в другие края. Мы с друзьями стали слушать определенную музыку и покуривать марихуану, и меня эдаким течением кинуло на берег растафарианства. Я даже поигрывал регги в клубах города, отрастил дреды и верил в Джа. Но потом повзрослел. Сложно быть европейцем и искренне верить в африканские религиозные суждения. Так же, как картошке в песке Сахары не прорасти.
Мне срочно нужна была новая вера. Молодому человеку шестнадцати лет обязательно нужно быть частью чего-то, потому что сам ещё слишком маленькая частица, чтобы в одиночестве путешествовать по космосу. Тем более такому мямле, как мне. Я рос без отца, а все дети в неполных семьях, к сожалению, мямли. А может, я просто оправдываю свою слабохарактерность.
Однажды я пришёл домой и обнаружил маму привязанной к кровати, а какой-то мужчина, вдвое младше неё, лупил её резиновой плёткой. Мужчина был в кожаных стрингах и маске. Когда я увидел это, я испугался. Хотел выбежать на кухню за ножом, думал, на маму напали. А потом услышал её томное «сильнее» и тихонько вышел из квартиры. Пришёл через три часа, мама была в своём цветастом халате и в отличном настроении.
«Я пожарила котлет, сынок. Будешь?». Я не мог есть несколько дней, вспоминая этого потного Бэтмена на моей маме. Представляя, как моя мама звонит куда-то и заказывает «проститута».
После этого я ударился в «Учения Дона Хуана». Я прочитал все книги Карлоса Кастанеды и стал ярым его проповедником. А потом изучил Кизи и Лири, и Кастанеда немного поблёк рядом с ними. Не в том смысле, что в его книгах что-то неблизкое и непонятное мне, а в том, что когда он был единственным в своём роде, его сияние никто не мог затмить. А когда я прочитал того же Лири, пишущего довольно похожее, но в другой манере и с другими целями, Кастанеда померк. Как в своё время померк для меня Фрейд в лучах своего ученика Юнга. Вся эта троица учит достигать определённого просветления, но методами, сподручными для них самих. Кто обещает мне просветление через их пути? Ведь если сокровище где-то зарыто, к нему целый круг путей, триста шестьдесят градусов. А окружность, как всем известно, бесконечна.
В двадцать два года я женился. Моя жена была старше меня на четыре года, и у нас было великолепное взаимопонимание. Она многому меня научила, я прилип к ней как мотылёк к лампочке, не боясь сгореть. Она обратила меня в дзен-буддизм. Не научила, потому что дзену нельзя научить. Дзен не диктовал мне, как достичь просветления, дзен просто обращал моё внимание на то, что путь существует. И именно мой путь. В дзене даже нет такого понятия «достичь просветления», употребляется термин «увидеть собственную природу», потому что просветление не является состоянием, из которого ты всё равно когда-нибудь выйдёшь, а является способом видения, новым способом видения окружающего мира. Навсегда. И я увидел благодаря ей, моей, так называемой, «шее», повернувшей меня в правильную сторону. Я не могу объяснить, в чём заключается это видение. Но… например, всем известна старая сказка «Самый сильный». Когда два мальчика-чукчи боролись, и один, победив другого, сказал, что теперь он самый сильный, но вдруг поскользнулся на льду. «Значит лёд самый сильный!» - сказал второй чукча. Но тут вышло солнце, и растопило лёд, и наши умные мальчики решили, что самое сильное оно. Но тут солнце спряталось за скалу, и они пришли к выводу, что скала самая сильная. Но на скале было дерево, которое проросло всю скалу своими корнями. Мальчики подошли и срубили дерево, логически заключив, что они самые сильные. Так вот, разве это верное заключение? Они – лишь звено замкнутого круга, ведь они могут поскользнуться на льду. А для наших детей сказку заканчивают тем, что они – самые сильные.
Моя жена умерла неожиданно. Умерла молодой и красивой. Наверное, чтобы я никогда не смог разлюбить её. Потом были эти ужасные соболезнующие лица, моя мама, пахнущая кожаным бельём, эти баптисты, растаманы, хиппи и дзен-буддисты на её похоронах…
У меня осталась память – кукла. Большая кукла с синим бантом, напоминающая мне мою Полину. Она могла говорить и плакать, когда нажимаешь ей на живот. На следующий день после похорон я взял куклу и уехал на дачу, один, чтоб больше не видеть этих лицемерных актёров на шоу под названием «Похороны». Я положил куклу на кровать, как живую. Укрыл одеялом. Всю ночь я просидел не шевелясь, положив руки на колени. Я вспоминал, как Полина смеялась, как плакала, как говорила, как дарила мне мой смысл жизни. Мы всегда вырастаем из наших убеждений, они становятся нам малы, как кожа пауку-птицееду. Но из чувств мы вырасти не можем. Я понимал, что с меня сняли кожу, а под ней ничего не осталось, я – оголённый нерв, без вер, надежд, путей на триста шестьдесят градусов. Я жил, делал что-то, искал. Зачем? Куда мне теперь, с этим багажом? А потом я услышал её смех, смех Полины. Только тогда я заметил, что уже рассвело. Я услышал, как она зовёт меня. Слёзы нахлынули к глазам, носу, даже во рту стало солёно. Эти переливы смеха звенели у меня в голове, вибрировали, заставляя сердце сокращаться и сокращаться в агонии. Я сошёл с ума, сошёл с ума от горя. Не знаю, почему у меня тогда виски не поседели?
Я пошёл на смех, на зов. Зашёл в комнату, включил свет. Кукла смотрела на меня синими глазами и говорила голосом Полины. Голосов было много, но они шли со стороны, сверху, снизу. А Полинин голос был один, во рту куклы. Всё, что мне хотелось – это остановить это. «Так останови это!» - прокричало что-то в моей голове. Я взял подушку и положил на лицо куклы, прижал. Мне нужно было одно – выключить смех, этот страшный смех с того света. Голос затих, но мне даже показалось, что кукла дёргается под подушкой. Из-под подушки торчали светленькие волосики и синий бант. Мне стало невыносимо жалко куклу… но… Я всё правильно сделал. Нужно будет сегодня же выбросить её в реку. Я не смогу жить с постоянным напоминанием о моей мёртвой жене. А ещё…
Я никогда не прощу себе, что убил свою дочь.