8
Весь вечер, когда они встретились после работы, Геннадий молчал, а Неля Борисовна пыталась понять его состояние. Ревность? К рыбкам, что ли? Смешно. Скупость? Но она не тратит больше денег, разве что на корм – рубль в неделю. Мешают заботы? Но это не его заботы! Терзают неудобства? Но рыбки – не попугайчики, которые орут, и не собака, которую нужно выгуливать ранним утром. Или его злит ее неравнодушие к рыбкам? Но почему злит?
Понять этого она не могла, зато сумела живо представить, как ему должно быть тяжело, как гнетет его бессмысленная ненависть к «тварям безмозглым», которым перепадает столько незаслуженной нежности...
И пожалела до слез, вдруг решив, что Геннадий тоже в этой самой нежности нуждается. Может, он только кажется независимым? Может, и в нем живет ребенок, и ему хочется, чтобы подошли, приласкали, пожалели? Вот подойти сейчас, пока Миши нет дома, обнять сзади за плечи, сказать что-то ласково-бессмысленное, как было в молодости...
Она даже встала из-за стола, за которым писала поурочные планы, обошла кресло со всех сторон, – Геннадий в нем сосредоточенно изучал «Советский спорт», – испытывая непонятное волнение и неловкость.
Муж не пошевелился от ее кружений, точно был один в комнате.
Неля Борисовна положила руки на его плечи, сказала:
– Гена, может, поговорим?
– И так все ясно, – отчужденно ответил он. – Мы тебе больше не нужны.
– А я, я вам нужна? Но если нужна, то зачем?
– Не усложняй, – рассеянно сказал Геннадий.
Она сделала слабое движение руками, словно хотела крепче обнять мужнины плечи, но не решалась. Нет, Геннадий не услышал ее рук.
– Живи себе со своими рыбками. Ты вообще всегда жила то работой, то учебой, то детьми, а я... вечно на задворках твоей жизни.
– Но это несправедливо, – печально сказала Неля Борисовна, – у каждого из нас есть что-то, помимо семьи. И у тебя работа, а после нее то биллиард, то шахматы, то футбол, а в молодости, забыл, сколько времени на спорт уходило? И потом... что тебе мешает не быть на задворках? Просто все это ты усложняешь. У нас разные интересы, помимо семейной жизни, и это естественно, и не надо трагедии делать, а вот понять...
– Понять! Да ты – эгоистка махровая! Мы, семья, для тебя сейчас ничто!
Перед этим обвинением она чувствовала себя бессильной... Не станешь же перечислять свои заслуги перед семьей? Это унизительно.
Она поняла, что никакого разговора по душам Геннадий не хочет, считая себя ущемленным, обделенным. Ему одного хочется – пусть она признает свою вину. А рыбки здесь ни при чем. Рыбки – это как лакмусовая бумажка в их отношениях. Напрасно она разбудоражила свое сердце и воображение: родной человек нуждается в ее ласке, и требуется срочно спасать его от одиночества! Да родной человек даже не заметил этой ласки!
О себе она не подумала. Она давно привыкла убивать в зародыше это недостойное чувство – жалость к себе.
Вопреки слабым ее надеждам, что все-таки наступит потепление после этого разговора, все оставалось по-прежнему. И даже когда из икринок вылупились мальки гурами, и Миша звал отца взглянуть на них («Ну, потешные какие закорючки, точь-в-точь запятые!»), Геннадий угрюмо буркнул:
– Еще насмотрюсь.
Мальки, правда, погибли – почти все. Осталось чуть больше десятка, и Неля Борисовна каждое утро пересчитывала «своих цыплят», как говорил сын.
А однажды произошла совершенно неожиданная вещь: убило током огненного красавца барбуса, почти всех моллинезий (одна рыбка осталась) и меченосца Циркача. Отпаялся, как выяснилось, электрод в соляном обогревателе, и произошло замыкание. Несколько дней она ходила под впечатлением этой обидной потери и новых рыбок не торопилась покупать.
В довершение ко всем неприятностям вдруг отключили отопление – что-то случилось в котельной. Нелю Борисовну охватила паника: не хватало обогревателей. Один она разбила от неожиданности – ее хорошенько шарахнуло током, когда она переставляла обогреватель из одного аквариума в другой.
– Баба есть баба – грубо сказал Геннадий. – Кто же сначала мокрой рукой хватает провод, а потом выключает обогреватель?
Надо было попросить отремонтировать распаявшийся, но она не смела.
– Говорил – не женского это дело, ума не хватает, – только и повторял муж, помощи не предлагая.
В квартире стоял невыносимый холод, даже ночью спали одетыми, но их выручали электрокамины и газовая духовка, а вот о рыбах надо было думать постоянно – переставлять обогреватели. Их не хватало: на рынке это было либо дорогим товаром, либо дефицитным. Импортные продавали только в Москве. Рынок не работал по будням, а до выходных оставалось целых четыре дня.
Неля Борисовна даже побывала в котельной и поругалась там с рабочими – на удивление себе самой. Те согревались водкой, когда она явилась. «Строгой дамочке» пообещали, что к двенадцати ночи она пеленки своего внука уже будет сушить на горячих батареях.
А следующее утро встретило всех первым снегом за окном. В комнатах – хоть перчатки надевай.
На работу Неля Борисовна уходила в тот день к десяти часам, а Геннадий не торопился почему-то. Неля Борисовна поместила своих ненаглядных гурамчиков в трехлитровую банку, обернув ее электрогрелкой, выловила из среднего аквариума всех рыбок – посадила в большой, где был обогреватель.
Но скалярии тут же принялись охотиться за гуппи – пришлось их вернуть назад. Только одинокую моллинезию, живо напоминавшую ту, сиротливую, из магазина, она оставила в большом аквариуме. Черная Молли забилась за обогреватель – от страха перед огромными рыбами – и пощипывала там водоросли.
Когда вечером Неля Борисовна вернулась, в квартире было все так же холодно. Уже на пороге гостиной она поняла, что случилась беда: не шумел компрессор, мертво болталась трубка аэратора в аквариуме... На диване лежала куча газет, скомканный плед, у изголовья стоял электрический камин с выключенным из розетки шнуром.
Неля Борисовна ахнула, увидев вдруг тройник, из которого торчали провода обогревателя, фильтра подсветки... Кто-то вытащил тройник, чтобы включить камин, и так – бездумно – бросил на ковер.
Аквариум казался безжизненным – в нем не было привычного движения. На поверхности воды плавало мертвое тельце Черной Молли.
Она сидела на диване и молча смотрела на ладонь с рыбкой, не осознавая, что плачет, плачет давно забытыми слезами детства – горестными и облегчающими одновременно.
И только когда все привела в порядок, удивляясь, что погибла только одна рыбка, обнаружила на своей подушке в спальне записку от мужа: «Ушел. Когда вернусь, не знаю. Это зависит от тебя. Или я – или рыбы. Продашь свое хозяйство – звони по телефону...» Дальше номер незнакомого телефона.
Медленно порвала записку, бездумно отнесла обрывки в кухню – выбросить в мусорное ведро. Кинула взгляд на блюдце, где лежала Молли, и снова расплакалась.
Зазвонил телефон. Неля Борисовна побрела к нему, не торопясь, устало, молча выслушала Люсю:
– Неля, ты нездорова? Мне тут сорока на хвосте передала, что ты уроками поменялась, так домой торопилась. Что-то случилось? Неля, ты что – пла-ачешь?! Не вешай трубку! Не молчи, ради Бога! Что стряслось, Нелька?
– Молли моя умерла.
– Кто умер? Господи, повтори, кто умер, не поняла я. Да не молчи, мне страшно.
– Рыбка умерла, моя Молли.
– Ничего не понимаю, – Люся нервно хохотнула в трубку. – Рыбка? Ты, право, рехнулась... Столько лет – ни слезинки... При чем тут рыбка? Неля, у тебя что-то стряслось, признавайся!
– Ничего.
– Ладно, Генку позови, я у него спрошу, не ослышалась ли я, что ты из-за рыбки так убиваешься?
– Она замерзла, понимаешь? Он выключил камин и выдернул обогреватель... Ему все равно, плевать на них, в доме холод, и он...
– Позови все-таки Геннадия.
– Его нет, ушел. Записку оставил и телефон.
– Какую записку?
– Что не вернется, пока я не продам всех рыбок.
– Чертовщина какая-то... Из-за рыбок истерики устраивать, а еще мужик. Ну, ничего, не переживай так, он скоро вернется. Кому твой лежебока нужен? Куда он денется, такой жлоб, уж прости меня. Я давно сказать хотела: он не стоит ни одной твоей слезинки. Не хлюпай носом, у меня сердце разрывается.
– Она такая красивая, похожа на кусочек бархата...
– С ума с тобой сойдешь, ничего не пойму. Слушай, а телефон чей? Не того ли Сашки, который недавно развелся?
– Почему мне так ее жалко, Люся? Так невыносимо жаль, словно себя похоронила?
– Генка твой вернется, я точно знаю, не реви. Это уже слишком: два холостяка в одной квартире... Через два дня твое сокровище захочет есть и...
– Не могу даже выбросить, рука не поднимается... Лежит такая одинокая...
– Не плачь, роднуля... Нет, плачь, плачь! У тебя столько скопилось слез... А хочешь, мы на рынок в субботу вдвоем пойдем, а? Накупим этих молли целую кучу! Обязательно!Я подарю их тебе, мои счастливее окажутся, а, Нелька?
1985 г.