Костя Тудыкин ввинтился в плотную массу народа на останове. Проталкиваясь поближе к месту посадки, он вспомнил, как вчера вечером его дочка сказала первое слово. И слово это было: - Мапа! Хотя от четко слышал: - Пама! Но супруга настояла на "мапе". И от этих первых слов дочки на его лице растянулась и застыла белозубая улыбка.
- И чё, разлыбился? Пьяный чё ли? – раздраженно подумал стоявший рядом сержант Полупенко. Сержант угрюмо и профессионально потянул носом и не учуяв запах алкоголя, обиженно отвернулся.
- Не иначе, этой быдле, зарплату вовремя выдают. Вон, как светится, - подумал преподаватель теории балета профессор Рыгаловский, зло и презрительно оглядев Костика. - Хам! – заключил профессор свой осмотр и выкатив глаза, все так же презрительно, в упор, уставился в лицо Тудыкина.
- Вот у кого все в ажуре! – завистливо подумал вор-карманник Шурка Онежин. Шурка неделю назад встал на лыжи из лагеря и теперь настороженно следил за сержантом Пелупенко. – Эх, маманя! Мне бы так же по легкому, с улыбочкой, - продолжал завидовать Шурка. – А может врезать в бубен, что бы народ не баламутил?
Шурка оглянулся и увидел вокруг сосредоточенные, насупленные, озабоченные, утрене-повседневные лица. И только один Тудыкин был белой вороной в этом море суровости и нахмурености. Шурка заметил, что не он один недовольно посматривает на светящуюся физиономию Тудыкина.
- Надо! Надо вдарить в бубен! – решил Онежин и уже примеривался как это сделать поудобнее. Но тут прямо перед его носом зазвенел трамвайный звонок. И, по нераскрытому пока наукой закону, Шурку понесло не к гостеприимно распахнувшимся дверям трамвая, а в обратную сторону. Толпа двинулась, сжалась и начала вливаться в вагон.
Тудыкин, витая в пару отцовского счастья, занес ногу на ступеньку. Нога соскользнула, и он грохнувшись всей широкой площадью своего лица перед входом, половичком распласавшись у двери. Народ, оценив этот благородный жест, вытирая ноги о спину барахтавшегося Тудыкина, продолжал заполнять вагон.
Втянув животы, боясь вдохнуть и выдохнуть, люди спешившие на работы, катили в трамвае. И настроение у народа, несмотря на жуткую давку, становилось лучше. То там, то здесь, зажигались улыбки.
Один Костик не улыбался. Он непонимающе завистливо посматривал по сторонам, хлюпая разбитым носом и одновременно сверкая двумя синяками.