Вчера в метро на Охотном ряду повстречала Наталью-страховщицу - это неслучайно и добрый знак
Она, Наталья, конечно, особняком... Потому что есть в ней что-то особенно характерное от национального славянского в том ощущении, которое возникает при составлении зрительного образа этого понятия
Что-то пшенично-светлое, легкое, почему-то легко-волокнистое, цвета квашеной капусты или выбеленной солнцем соломы, сюда непременно шнурочек прихватывающий, шапочкой стриженные русые волосы, онучи и лыковые лапти – какой-то отрок в подпоясанной рубахе...Наталья же темноволоса
Слово «повстречать» под шаткое качание метронома не то переваливается само, не то вьется тропкой – слово это никогда не находится в состоянии покоя – оно - по мне - есть сумма и пересечение двух векторов
По сему лучше сказать, что я наткнулась на Наталью, ибо шла я, а она сидела
Я спустилась в переход на Тверской с обувной коробкой и пакетами с йогуртами и луковым хлебом, испускающим свои ароматы при малейшем движении воздуха, и под сводом платформы, среди плотно посаженных человечков углядела знакомую голову
У Натальи лицо похоже на тугое крашеное яичко пасхальное, и внутри у нее иллюминация
Вчера с ней пообщалась – как голышом в молоке искупалась
Она была мне истинно и звонко рада, и радость это была абсолютно девичья – мне показалось что из известкового воздуха подземки, набитого до отказа шарканьем и гулом, воплотилась девица с косой до пояса в сарафане и зависла вместе с залитым солнцем лугом
Наталья зарезвилась – мы стали целоваться, изнутри ее шел свет
Ее доброе чувство, ее переполнение им разглаживало изнутри черты ее лица, саму кожу,
лицо ее было естественно прекрасным – никакой краски
Мы знакомы десять лет. Когда Наталья говорит о безмерной благодарности
Богу за свою жизнь, то вся она внутренне устремлена взором к небу, охвачена благостью, умилением и недоумением – за что ей это все, и чего еще желать, и что это за счастье такое, о котором твердят недовольные люди, в чем оно, это их недостижимое счастье, когда у нее вот оно есть?!
И в работе, и в здоровье, и в немудреном достатке, который она сама себе своими руками создала, в том что есть дочка, и родилась внучка, и что муж ей - нужен-не нужен – это не вопрос – она убиваться не будет
Он, на мой вкус человек мелкотравчатый и дремучий, про нее говорит, что она дура – а Наталья не топорщится, не надувается, а будто с ребенком беседует несмышленым – объясняет, что да как, и почему она - страховщица -дает скидки такие, что никто не дает – ей хватает своих десяти 10% - зато народу у нее тьма, и она бегает, и все ей звонят...
Однажды муж – жэковский сантехник – загулял, спутался с какой-то табельщицей или иной коммунальщицей, - Наталья говорила об этом без злобы отчаяния, без обиды и страха оказаться униженной и осмеянной.
Казалось, что само оглашение этого ее устами делает невозможным теперь ее унижение – тем самым она перекрывала любую возможность шопотом говорить о ней, кивать многозначительно головой, заставляя сжиматься от унижения мужниным обманом и безжалостным бабьим реваншем
Дочь А., замужем, 28 лет, когда-то посвященная в это, – теперь, в ответ на эгоистичное и хамское поведение супруга, оттесненного с первой позиции после рождения девочки, сказала "ну и уходи" - и тот ушел, – сама оказалась в этой женской ситуации. И выпалила матери – вот, мол, и от тебя, дуры, отец уходил...
На что Наталья, спеша за короткий общий наш путь до конечной станции, теперь уже со мной в который раз прокручивая разговор, быстро смаргивала глазами, от того, что в тот момент видела перед собой не меня, а упрекающую дочь, и растолковывала ей, что отец не ушел, а загулял. Загулял.
Как просто она это говорила, без злобы и стыдливости за личный проигрыш – ну как же ушел-то от худшей к лучшей, выходит, Лицо ее просветленное живым подсолнухом вдруг поворачивалось ко мне, и теперь она видела меня, и продолжала разговор со мной, отодвинувшись от дочери, теряя дочь из виду
Я радуюсь, думаю про Наталью-страховщицу, сличаю с другой моей Натальей
И если вторая – это старинное кружево, сложно затканная парча, шитье с натуральными драгоценными камнями ручной работы, музейной ценности, что-то проштемпелеванное аукционным экспертом как особо ценное и раритетное для знатоков – то эта Наташа есть простая здоровая пища –хлеб белый с толстой коркой, стакан молока, капуста и крестьянская чистота в горнице и лукавинка в глазу, это приспособившееся под городскую жизнь исконное русское деревенское, внутри упругое своей нравственной упругостью и твердым суждением о жизни и ее смысле, а снаружи одетое под Москву, чтобы не отличаться от городских...
Я ушла и продолжала улыбаться, как от подарка – и этот подарок была Наталья, ее свет
Она, как светляк излучает сама по себе.
Потому что природа ее – природа светляка, ее коренное свойство – качество человеческое, сущностное...
16 декабря 2008