Он замер в своем любимом кресле, вцепившись в его поручни цепкой хваткой коршуна. Комната стремительно преображалась и сознание его пыталось уцепиться за какую-нибудь привычную деталь, чтобы пометить таким образом ту точку, благодаря которой потом можно будет вернуться обратно из путешествия в страну без названия.
Крайняя нужда в нити Ариадны, а если честнее, то - в самой Ариадне.
В зеркале отражались его голубые глаза с расширенными зрачками цвета маренго, наблюдавшими за собственным отражением с крайним недоверием.
"Нельзя доверять никому, себе - тем более, а собственный зеркальный фантом - вообще существо непредсказуемое", - мелькнула контрабандная мысль.
Прислушавшись к мелодии тишины, он различил ритм-секцию настенных часов, чей механизм чеканил монотонный ритм и напоминал трескотню кузнечиков, увлеченно флиртующих в степи.
Он устало подумал, что всегда симпатизировал более готичным сверчкам, у которых всегда хватало хорошего вкуса к жизни и здорового декадентства не спать именно ночью, разделяя его одиночество.
По-видимому, ассоциация с кузнечиками каким-то образом обидела часы и стрелки, которые, прямо на его глазах, медленно переплелись между собой, а потом издевательски вяло стекли с циферблата, залив чернильными слезами спинку дивана.
"Так не может быть", - спокойно подумал он,- "однако теперь, возможно, возникнут трудности с определением точного времени."
После демонстративного суицида часов, казалось бы должна была воцариться столь чаемая им тишина, но из кухни, до его сделавшегося столь чутким слуха, долетали некие загадочные шорохи.
Он не был уверен, но кажется, с ним жила какая-то женщина.
Возможно, даже он был на ней женат.
Но стопроцентно он не поручился бы сейчас ни за первое, ни за второе предположение.
Одно было очевидно: на кухне присутствовало некое существо, которое, мало того что источало столь пронзительно-призывный аромат, но и генерировало деликатнейшие, мягкие шумы, являвшиеся, скорее всего, ни чем иным как шуршанием его одежд.
В запахе, постепенно наполнявшим емкость комнаты, он отчетливо угадывал ноты древесной коры, бергамота, мускуса, ванили и чего-то неопределенного, но чрезвычайно знакомого и возбуждаюшего.
Он втягивал этот запах ноздрями, упиваясь им, словно изысканным вином.
Наполнив его легкие, аромат, паразитируя в его глотке, оставлял на корне языка такое послевкусие, что он тут же распознал последний ингредиент: только палочки Лефлера, без удручающих добавок посторонней флоры, могли придать цветку вульвы такую свежую и благородную ноту.
Он тут же приревновал прекрасную незнакомку к множеству окружавших ее сейчас фаллических предметов, которыми изобиловала фауна кухни: от картофелечистки до насадок для миксера.
"Этой кухонной утвари никогда нельзя доверять. Странна мне беспечность мужей, оставляющих своих жен на кухне без присмотра."
Однако, вполне серьезно озвученная в его мозгу мысль, вдруг разом приобрела комический оттенок и чрезвычайно его рассмешила.
Смеяться же он не стал, благоразумно сдержав этот порыв, дабы не спугнуть свою гостью.
"Гостью ли?"
С этой двусмысленностью нужно было что-то делать, так как она чрезвычайно раздражала его и после предательства часов выглядела издевательской вдвойне.
И тут снизошло на него неожиданное озарение.
Он увидел себя заключенным в некий прозрачный куб и чей-то вкрадчивый голос зашептал ему на ухо:
- Да, смотри внимательно! Пока ты со мной я кое-что объясню тебе. Видишь линии этой геометрической фигуры? Души никогда не могут преступить их. Люди полагают, что занимаясь так называемой любовью они смешивают свою сущность с чем-то потаенным в своих избранниках, но на деле, они лишь овладевают самым поверхностным и изменчивым слоем в другом "Я". Людей сдерживают эти рамки, которые ты видишь. Все живущие ими ограничены.
Он оглянулся по сторонам, зная, впрочем, наперед, что никого не увидит.
Когда же он вновь услышал тихий шелест слов, но уже возле другого уха, он совершенно не удивился:
- Вас всех заманивает сюда иллюзия слияния. Вы чаете утопить свое одиночество в иных душах, но это не реально. Вы, как сверчки, будете сидеть каждый на своей территории и петь свои песни, хотя это ничего и не изменит.
- Так! Значит жениться не следовало.... Вот попадалово...Блин, да я и не помню толком: женат я или не женат. Где ты раньше был, призрак экзистенциализма?
Однако, на эту тираду ему никто не ответил.
Он попытался подняться, но ноги его почти не слушались, поэтому он, соскользнув подобно питону на оказавшийся не столь пыльным, как этого его страшило, пол, медленно пополз по робко пытающимся ябедничать своим жалобным скрипом половицам.
Он полз столь долго, что стал ассоциироваться у себя самого со змеем, которого по какому-то недоразумению оставили в одиночестве вне террариума, в совершенно незнакомом ему и враждебном мире городской квартиры.
Он ностальгически подумал о всех недоступных ему змеях, быть может, сплетающихся сейчас в густой тени амазонских лесов в любовном экстазе с более удачливыми, нежели он, самцами.
Подобно божественному откровению из этих тягостных дум вызрела идея поскорее достичь вожделенных щиколоток и обвиться эдаким живым, состоящим почти из одних мышц, плющом, вокруг длинных и теплых ног своей хозяйки.
Едва он достиг причала ее обнаженных ступней, лишенных унизительного соглядатайства домашних тапочек, как ему пришлось сглотнуть обильную саливу, мешавшую его раздвоенному языку исследовать поверхность ее кожи и собирать нектар ее нежно благоухающего пота, флюиды которого он находил-таки между ее пальцев, пахнущих к сожалению еще и мылом.
Сладкая теплота ее икр одурманила его, а меланхоличная тишина её покорности вернула к нему внезапно остатки человечности, заставившей его поднять голову и напряженно вглядеться в прячащийся между колонн бедер экзотический фрукт.
Змеиное же в нем пока преобладало и, пугаясь ее возможных криков, опасаясь ее неприязни, он лишь мягко сжал своим мускулистым телом ее ноги, каждой клеткой своей чувствуя пульсацию крови по прекрасной вертикали плоти.
Он спрятался от мира в саван красоты этой женщины и замер между ее бедер эдемским змием, по странной прихоти пущенным творцом в ад земного существования.
Изгнанник Иеговы был лишен здесь статуса искусителя.
Напротив - он был соблазняемым.
Подавляющая своим величием красота Евы пронзила его дух и растекалась внутри него горестной влагой чувственности.
С ужасающим скрежетом стала возвращаться реальность.
Сквозь тошноту, гадко и беззастенчиво сосавшую его внутренности, без надежды на спасительную рвоту, он почувствовал себя зажатым в тиски детских пальцев насекомым, внутренности которого медленно выдавливают на ладонь из простой любознательности.
Он ощутил жуткий озноб и руки его, утратившие силу, беспомощные, оказывается обнимали чье-то холодное тело, лежащее рядом с ним на полу.
Приподнявшись на локте он рассмотрел заиндевевший взгляд своей подруги рассматривающей картины уже другого, весьма далекого мира.
Зрачки успели помутнеть, а заострившиеся черты лица и желтизна кожи, ставшей будто восковой, донесли до его сознания факт ее смерти.
Волна отчаяния поднявшись из глубин его существа, смыла сердце вниз живота и исказила его лицо гримасой страдания.
Он затрясся над ее трупом в беззвучных рыданиях.
Но он был настолько обессилен, что ему пришлось безвольно откинуться на спину под давлением обрушившейся на него чудовищной слабости.
Слезы медленно затекали ему в рот, хотя он не чувствовал их солоноватого вкуса, и вскоре даже его горе было разрушено новым приливом животного страдания.
Он уже не мог понять по какой причине он плачет.
Потом понял, что из жалости к самому себе, не взирая на то, что это и выглядело как боль от нелепой утраты близкого человека.
Он лениво подумал, что сам скорее всего тоже сейчас умрет и это его не расстроило.
" Зря только за квартиру заплатил. Мог бы этого не делать," - промчалась парадоксальная мысль, рассмешившая нечто в нем, но смеяться мешала кошмарная тошнота, поэтому и эта его предагональная шутка утонула именно в ней, словно в болоте.
Через некоторое время он внезапно увидел себя со стороны лежашим на полу с закрытыми глазами и скорбно искривленным ртом.
Змей вырвался-таки из него наружу.
Но Еву не застал.
Она вышла первой и теперь ее, похоже, разыскать было почти невозможно.
Да и вряд ли следовало.
А Иегове в этот самый момент ангелы делали педикюр, тщательно полируя пятки пемзой Эвереста, меланхолично сдувая пену облаков с его ног.
Мир, созданный им в период его склонности к вуайеризму, больше его не интересовал.
16.09.2009г.