Избранный. Гл. VI

ГЛАВА VI

1

К сентябрю месяцу и Жека смог, наконец, осилить обе книги доктора Ивана Рождественского. Текст книг Жека изучал по распечаткам с оригиналов, которые пока хранились у генерала Новожилова.
Сама книга читалась легко, так как не изобиловала непонятными медицинскими и философскими терминами, она вообще была совершенно лишена какой-либо заумной вычурности и, казалось, была специально написана для широкого круга читателей. Но зато она изобиловала совершенно новыми для Жеки мыслями и понятиями, из которых складывался удивительный взгляд доктора Рождественского на устройство жизни на земле, и, чтобы осмыслить прочитанное, Жеке нужно было время.
Как раз к сентябрю общая картина мира, представленная доктором в виде многоступенчатого разума, уже стала складываться у Жеки в голове. Он уже всю землю стал представлять себе в виде гигантского разума, состоящего из сфер различной плотности, каждая из которых подразумевала свою ступень разума.
Самые наитончайшие, духовные сферы были совершенно невидимы Жекиному воображению, но он чувствовал их присутствие. И чем ближе к земле были расположены сферы, тем плотнее они становились, тем различимей для внутреннего Жекиного взора происходили в них жизненные процессы. Так сферы духовных умов сменяли сферы умов душевных, а те, в свою очередь, сменяли сферы умов рассудочных.
На поверхности самой же Земли существовало царство самых плотных, животных умов, проявленных в виде флоры и фауны. Так же и в каждой сфере существовал свой мир, отличающийся по своим возможностям от других миров. И лишь человек своим разумом, аналогичный планетарному, объединял все эти миры, имея возможность проникать в каждый из них, черпая из каждого силы для своей жизнедеятельности, а своими стараниями, умственными или физическим, он обогащал, в конечном счете, и планетарный разум. В свою очередь, разум планеты был таким же образом был связан с Вселенским разумом, который, правда, Жеке было представить еще пока затруднительно, но, на примере планетарного, он вполне мог представлять и его сложную структуру.
Он представлял, как, зародившийся, где-то в самых невидимых сферах духовных умов, импульс, отражается в следующей, более плотной сфере, слегка искажаясь и грубея, чтобы приспособится к условиям этой сферы. Приспособившись к новым условиям своего обитания, став для умов данной сферы вполне понятным и узнаваемым, этот импульс продолжает свой путь в следующую по плотности сферу, где он так же подвергается соответствующей обработке, до полной своей узнаваемости этими умами, потом спускается еще ниже. И так продолжается до тех пор, пока он не оказывается на земле, представ для всех уже существующих форм жизни в виде некоего нового явления, заставляющего остальных в срочном порядке изменять свой привычный образ жизни, приспосабливаясь к новым условиям. И эта новая форма жизни заставляет даже самые примитивные животные умы активно работать в поисках правильного решения в отношении нового явления.
И активизация животных умов, их внутренняя перестройка, передается умам, что расположены выше, активизируя и перестраивая их в соответствии с новым осмыслением своего положения умов животных. Затем происходит активизация следующих умов, потом следующих, и так по цепочке, от сферы к сфере к самым высшим, духовным умам, преобразуя духовные сферы, делая их совершеннее.
Там, в духовных сферах, в результате их активизации, снова рождался новый импульс развития, и всё начиналось сначала.
Таким образом, доктором Иваном Рождественским был представлен механизм развития всего живого во Вселенной.

Сначала картину Мироздания, описанную Иваном Рождественским, Жека воспринимал, как должное, восхищаясь умом доктора, который смог подробно описать весь этот сложный механизм воспроизводства жизни во Вселенной. Но, со временем, стал замечать за собой, что у него внутри начинает зреть какое-то несогласие с доктором Иваном Рождественским. Даже, не то, чтобы несогласие, с доктором Жека был полностью и во всем согласен, просто ему стало казаться, что всего того, что изложил Иван Рождественский, недостаточно для воссоздания полной картины. Но, что именно не хватает, какой именно существенно важный элемент не учел в своих рассуждениях доктор Рождественский, Жека не понимал. Первое время он напрягался, пытаясь, определить недостающий элемент, но у него из этого ровным счетом ничего не выходило, и тогда он оставил это пустое занятие, полагая, что ответ, рано или поздно, придет сам собой.

Попутно, Жека проходил обучение у специалистов из отдела генерала Новожилова. Занятия проходили по вечерам, на одной из конспиративных квартир отдела, когда Жека был не занят на своей основной работой в убойном отделе.
Трудностей в обучении у него, практически, не возникало, в какой-то степени этому способствовали и те знания об устройстве разума человека, которые он черпал из книги доктора Рождественского. Сам же процесс освоения методов проникновения в подсознание человека без какого-либо специального воздействия на него, сильно увлек Жеку. Он охотно выполнял все задания и упражнения, которые ему давали специалисты. В другой момент все это могло бы показаться Жеке чересчур занудным, утомительным и совсем пустым занятием, но теперь у него была цель и перспектива применения этих знаний.
Практику ему заменяли допросы в его родном убойном отделе, где он оттачивал свое мастерство по обнаружению необходимых рычагов управления сознанием того, или иного подозреваемого. Его коллеги удивлялись тому, как это у него так ловко получается, не оказывая давления ни угрозами, ни заманчивыми обещаниями, одними лишь словами добиваться того, что подозреваемые сами добровольно начинали признаваться в совершенном ими преступлении, если таковое ими действительно было совершено. Поэтому, в основном, Жека занимался тем, что проводил допросы, особенно, его просили допросить подозреваемого в тех случаях, когда подследственный требовал присутствия на допросе адвоката. Последние покидали допросы, имея очень бледный вид. Адвокаты уже были озабочены не тем, как выгородить своего подзащитного, используя несовершенство существовавшей процессуальной системы. Теперь они были вынуждены искать в поступках их подопечного смягчающие вину обстоятельства, а это было для них гораздо сложнее, поскольку на смягчающих обстоятельствах очень трудно было построить грамотную защиту и выиграть процесс.
Проколов у Жеки не было, у него кололись все и малолетки-максималисты, и толстосумы, уверенные в своей ненаказуемости, и представители национальных диаспор, и даже фанатично настроенные борцы за идею, и безбашенные отморозки.

Эти, раскрывшиеся в Жеке неожиданным образом новые таланты, не остались незамеченными для его коллег.

– Слушай, Юр – спрашивал Главком у Хвоста в приватной беседе – может их сейчас в Академии стали всяким новым штучкам обучать?

– Да, хрен его знает, товарищ генерал – задумчиво отвечал Хвост – я слышал, конечно, что они там сейчас изучают всякую хрень, вроде, йоги, медитации там всякой, и прочее, не поймешь что… шут его знает, все может быть. Но с другой стороны, Вась, ты вспомни свое-то детство золотое, много ли тебе самому дала Школа Милиции для оперативной работы? Только четкое знание уставов. А все остальное, исключительно своим горбом, непосредственно на практике, в людях, так сказать.

– Всё так, всё так. В живую-то оно, конечно, все науки как-то быстрее доходят, да еще, когда очко играет и за себя, и за своих товарищей… Слушай – не сдавался подполковник Свиридов – а может его этому конторские обучили?

– Да, когда успели-то? Он с ними всего-то один день был, и то ему было не до обучений, там всяких – целый день в беготне из одного конца города в другой. Не, Вась, я тебе говорю – Жека мент по жизни, такие раз в сто лет рождаются.

– Ищи слабое место – объяснял Жека Володьке, когда тот попросил его поделиться с ним секретами своего мастерства.

– Открыл Америку! Ясное дело, если я ночь наркомана в камере продержу, то он мне на утро на ломах сознается даже в убийстве Моцарта, а заодно и Сальери. Но это его адвокаты могут квалифицировать, как давление на подозреваемого. Правда и доказать ничего не смогут. Ведь не предъявят же они, что к подозреваемому была применена пытка наркотического голода?
Но я вот, до сих пор не пойму, как тебе удалось разговорить того парня, который, практически, убил своего соседа, чтобы завладеть его комнатой тем, что не поспешил в аптеку за инсулином. А когда принес инсулин, то сосед был уже мертв.

– Душевнее надо с людЯми – отшучивался Жека – и народ к тебе потянется.

Успехи Жеки на допросах не давали покоя операм. Они внимательно следили за тем, как он проводит дознания, пытаясь уловить какой-то ловкий трюк, о котором они не знали. Пытаясь обнаружить какой-нибудь прием, но ничего похожего на простой фокус его беседы с подозреваемыми не содержали. Вдобавок, они все были разными по своему содержанию. Поэтому думать, что весь успех построен на обычных стереотипах, при помощи которых, Жека любого мог загнать в ловушку, не приходилось. Единственно, на что обратили внимание опера так это на то, что Жека никогда не говорил с подозреваемыми о самом преступлении.
Весь допрос, скорее выглядел как беседа врача с пациентом, где врач, после нескольких наводящих вопросов из биографии больного, начинал ему рассказывать о нем самом. Были и такие, которые начинали плакать, слушая о себе такие страшные и глубоко интимные подробности, в которых даже сами себе боялись признаться, но существование этого зла в себе они чувствовали всегда. Как правило, подробное доведение до больного его диагноза, заканчивалось чистосердечным признанием.

Как-то Жека оказался с майором Хвостовым один на один в его кабинете.
– Ну, ладно, Жека – доверительно начал Хвост – уж, мне-то мог бы и сказать, как ты это делаешь, все ж мы с тобой… Да, и я тебя сколько раз отмазывал.

– Сергеич, да я бы и рад вас всех научить. И для дела была бы польза немалая, да, и я сам бы разгрузился, мне не жалко, я всё понимаю, и вовсе не выпендриваюсь. Просто я и сам к этому совсем недавно пришел, и точной схемы допроса сам не знаю. Для меня каждый новый допрос, как в первый раз, потому что допрашивать приходиться каждый раз нового человека, который представляет собой большую тайну. Собственно, добрая половина допроса уходит на то, что я пытаюсь разгадать эту тайну.
Понимаешь, в целом, сознание человека состоит из слоев, как слоеный пирог. То, что на поверхности итак видно, а вот то, что у него внутри?
Сначала, видя его наружную сущность, я начинаю ему рассказывать каким могло быть его детство, отрочество и юность, и как могла сложиться его взрослая жизнь. В принципе это не сложно. А уже по тому, как он реагирует на те или иные положения своей биографии в моем изложении, я могу составить представление и об остальных слоях его сознания. Но объяснить это, Юра, очень сложно, поэтому давай не будем торопиться. Когда я сам разберусь с этим методом до конца, тогда всем, всё объясню, покажу и научу. А пока, боюсь, от моих объяснений больше вреда будет, чем прока.

– Да – Хвост поскреб свой затылок – объясняльщик ты пока еще тот. Но в том, что ты говоришь, определенно что-то есть. Мы-то, все больше, по-старинке – где прикрикнул, где пристукнул. Раньше работало, а сейчас – майор махнул рукой – народ совсем страх потерял. Ну, ладно, давай, работай, но и про нас не забывай.

Удивительное дело, пытаясь объяснить Хвосту принцип своего метода, который он до поры до времени не хотел никому объяснять, Жека, наконец, понял, что конкретно не хватало у доктора Ивана Рождественского в его изложении работы планетарного разума.
Вечером, он позвонил генералу Новожилову.

– Здравствуй, Женя – отозвалось в трубке – что случилось? – спросил генерал.

– Здравствуйте, Валентин Григорьевич, посоветоваться бы надо, у меня тут кое-какие мысли появились.

– Добро – откликнулся генерал – подъезжай на квартиру.

* * *
Когда Жека приехал на конспиративную квартиру, генерал Новожилов был уже там. Странно, подумал Жека, его машину у входа он не заметил.

– Знаю, наслышан – начал генерал, пожав Жеке руку – вижу, мои специалисты с тобой хорошо поработали, и ты многому у них научился. Наслышан, и о твоих успехах на работе. Молодец.

– Вот как раз и об этом тоже я бы хотел с вами посоветоваться.

– Я слушаю.

– Я думаю, что было бы неплохо для общего дела, чтобы и наши опера прошли такую же подготовку у ваших специалистов.

– Погоди, Женя, не торопись. Во-первых, сам понимаешь, эти знания представляют собой довольно-таки грозное оружие, и мы пока не можем доверять его всем подряд. Ну, а структура МВД еще пока далека от совершенства. Еще пока наблюдается очень большая текучесть кадров в ваших рядах, в отличие от нас, где бывших чекистов просто не может быть. Поскольку в нашей работе на первом месте всегда стоит безопасность государства, а оно для нас одно на всю жизнь. Нет, я не хочу сказать, что в милиции о государстве совсем не думают, но все-таки, в ваших рядах еще слишком много случаев личной заинтересованности с использованием своего служебного положения. И потом, что греха таить, общеобразовательный уровень ваших сотрудников еще, ой, как оставляет желать лучшего.
Но в одном ты прав, будущее нашей милиции за крепкими профессионалами, которые своей эффективной работой наведут порядок в стране, а заодно и вытеснят из рядов МВД людей случайных. Ты прав, с народной милицией и ее уровнем идейных любителей энтузиастов пора кончать, пора переводить ее в статус государственной, профессиональной милиции. Потому что и народ постепенно становится главным достоянием государства, и, защищая народ, милиция будет отстаивать целостность, богатство и безопасность государства. Вдобавок, этим положением значительно повысится ответственность работников МВД, а значит и свобода действий у них будет гораздо больше. Соответственно, и спрашивать с работников МВД придется строже, как с профессионалов. Но это так, для порядка, поскольку у крепкого профессионала накладок быть не должно.
В целом же, решать этот вопрос одним только административно-волевым решением не стоит. Я уже подумываю насчет того, чтобы подготовить тех же дознавателей, специалистов по допросам. По человеку на каждый отдел, думаю, для начала будет достаточно. Но пока это будут наши люди, из структуры ФСБ – больше гарантии, что не ослабнет их ответственность, и они не спустятся на уровень МВД, в плане своей благонадежности. Надеюсь, тут никаких обид нет.

Жека пожал плечами, мол, какие тут могут быть возражения.

– Опять же, вашему брату будет на кого ровняться. Ну, а со временем, специальную подготовку будут проходить и наиболее достойные, прошедшие проверку временем, скажем, начиная с капитана. Ну, а в недалеком будущем на работу уже будут приходить подготовленные профессионалы, чей уровень в раскрытии преступлений будет значительно выше уровня тех, кто эти преступления совершает. Согласен?

Жека кивнул головой.

– А, во-вторых, Женя – продолжал генерал – не забывай, о нашей с тобой главной цели, о Генрихе фон Шрайтене. Работа с ним еще не завершена. И по условиям нашего плана, он не должен знать о твоих возможностях. И о том, что начались качественные изменения в структуре МВД, ему тоже знать не обязательно. Не надо разрушать его стереотипы, иначе весь наш план пойдет насмарку. Поэтому и ты там у себя не очень-то усердствуй, для него ты должен быть таким же, как все. Думаю, что уже скоро он даст о себе знать, выйдет на тебя, так что будь готов.

– Вот, по поводу господина Шрайтена у меня второе предложение, хотя, по идеи, нужно было бы начать с него. Собственно, ради этого я и хотел с вами посоветоваться.

– Да, Женя, я тебя слушаю.

– Изучая книгу доктора Ивана Рождественского, я со временем понял, что его знания, хоть и весьма полезные, но для сегодняшнего дня уже существенно устарели и требуют серьезной доработки.

– Так, так, и что ты предлагаешь?

– На сегодняшний день я знаю только одного человека, кто способен дополнить новыми знаниями учение Ивана Рождественского – это его внук Илья Александрович Рождественский. Поэтому предлагаю поручить ему продолжить начинание своего деда. Думаю, он будет не против. В крайнем случае, доработанный труд можно будет засчитать ему, как защиту докторской степени. Но это уже вопрос десятый, главное же, заключается в том, что мы уже будем обладать более совершенными знаниями, чем те, на которые рассчитывает Шрайтен. А по поводу книг Ивана Рождественского я предлагаю вот, что – и Жека поведал генералу свой план.

– Что ж, мысль неплохая – впервые за весь вечер улыбнулся генерал – давай так и поступим. Этим мы и сами останемся в плюсе, и обезопасим Илью Александровича с Введенским. Но будет лучше, Женя, если ты сам уговоришь Рождественского взяться за эту работу. Ему пока не стоит знать о нас, это даст больше простора для его мысли. А тебе его уговорить будет легче, тем более, что он и сам, думаю, захочет продолжить дело своего деда, сам будет рад дополнить новыми знаниями его светлое начинание.





2

Холодный мрамор стен и пола вестибюля клиники, в которой трудился доктор Илья Александрович Рождественский, и большущие кадки с какими-то огромными разлапистыми экзотическими растениями, одиноко стоявшие в углах, по замыслу дизайнера, должны были внушать входящему не только солидность и респектабельность данного учреждения, но и создавать некую домашнюю атмосферу, располагающую к доверительному общению.  И Жека, войдя в клинику Зельцфера, по достоинству оценил старания шефа Ильи Александровича, для которого, как он понял, не заметив сероватого налета пыли на листьях растений, респектабельность и доверительность не были пустыми словами и требованием одних лишь интересов бизнеса. По ухоженности вестибюля и по тому, что все предметы в нем стояли точно на своих местах, не мешая, но и не навязывая себя посетителям, можно было судить, что Зельцфер к своему детищу относился очень серьезно. Похоже, сама клиника для него отнюдь не являлась просто декорацией, на фоне которой разыгрывался спектакль, суть которого состояла в том, чтобы извлечь из кармана у изумленного клиента как можно больше денег. Похоже, здесь без философствований Ильи Александровича, без его «фен-шуя» не обошлось, мелькнуло у Жеки в голове, когда он проходил через вестибюль, направляясь к доктору.
В небольшой приемной, кожаные кресла, предназначенные для посетителей, пустовали. В углу помещения стоял обычный двух тумбовый письменный стол, за которым приятная на вид девушка что-то печатала на компьютере, довольно шустро бегая пальцами по клавиатуре. В ней Жека узнал Ирину. Накрахмаленный белый халатик был ей очень к лицу, так же ей шел и такой же белоснежный колпачок, который не сидел на ее головке кокетливо-вызывающе – во всем ее внешнем виде чувствовалась не только строгость требований данного лечебного заведения, но и врожденная опрятность самой Ирины.

– О, привет Женя! – взмахнула она рукой, оторвавшись от компьютера, заслышав шаги.

– Привет! – улыбнулся ей Жека – Как жизнь молодая?

– Да вот, как видишь, после института сразу сюда, учиться, учиться и еще раз учиться, как я и мечтала.  И, если честно, то и в самом деле очень интересно.

– То есть, Илья, как и обещал, помог тебе поступить в институт.

– Да, с этим проблем не было. Илью Александровича еще помнят в институте добрым словом. Он уговорил декана пойти ему навстречу, и меня взяли без экзаменов.

– Ну, а вообще, по жизни как? – спросил Жека – в институте, или здесь среди пациентов клиники никого из своих прежних клиентов не встречала, проблем с этим не было?

– С этим тоже все в порядке – уверенным голосом, спокойно сказала Ирина, как о вещи вполне обычной. – Тот кошмарный сон для меня давно закончился, и я снова проснулась прежней Ириной, какой и была до этого. Ну, а так как истинная Ирина никому и никогда не давала повода думать про нее фривольно, то с этим у меня все в порядке. Поэтому никому даже и в голову не может придти, что я могла быть другой, а со временем и переубедить их в обратном, будет вообще невозможно, даже имея неопровержимые доказательства моего порочного прошлого.
Человек ведь так устроен, Женя, что он больше верит своему сложившемуся стереотипу – это я тебе, как будущий психолог говорю – улыбнулась Ирина.

Жека видел, что для Ирины всё случившееся с ней, весь тот ужас, действительно давно закончился и уже забылся, всё ее порочное прошлое унеслось куда-то от нее далеко-далеко, поэтому она так спокойно об этом говорит, воспринимая смерть Черной Мамбы без малейшего сожаления.

– Ну, если что – сказал Жека серьезно – мало ли какой-нибудь придурок из твоих прежних хозяев отыщется, ну, или вообще приставать, кто  начнет со всякими непристойностями – дай знать, я приму меры.

– Откуда такая забота, товарищ молоденький лейтенант? – лукаво спросила Ирина, но в этом лукавстве Жека не увидел даже намека на бесцеремонное заигрывание Черной Мамбы, Жека разглядел в этом лукавстве, пробуждающееся в Ирине ее истинное женское начало.

– Не кокетничай – ответил он, улыбнувшись польщенный, осознав, что это он сам пробудил а Ирине женщину – не люблю я этого, да и тебе не идет – сказал он строго, приспустив улыбку со своего лица, но по тому, как улыбнулась Ирина на его замечание, он отметил про себя, что Ирина все правильно поняла.
– Просто молодой симпатичной девушке не гоже быть одной – стал Жека, то ли отвечать на ее вопрос, то ли оправдываться, почувствовав, что сам начинает давать слабину.
Ты Ира, лучше учи уроки и помни, что без знаний сейчас никуда. И еще знай, что у тебя есть, кому за тебя заступиться. – Ирина опустила глаза, и Жека, к своему приятному удивлению, увидел, как на ее щеках выступил легкий стыдливый румянец.
Чтобы сменить эту щекотливую для них обоих тему он спросил:

– А с деньгами-то, как, всё нормально?

– С деньгами, с деньгами – Жека наблюдал, как девушка медленно приходила в себя, от охватившего ее, давно позабытого чувства – да, с деньгами всё нормально. Я купила себе квартиру, здесь неподалеку, а оставшуюся половину разбросала по нескольким банкам, чтобы не вызывать ни у кого подозрений.
– Ясно – улыбнулся Жека – в общем, отмыла черный нал.

В ответ Ирина рассмеялась звонким смехом, зазвеневший и у Жеки в самом сердце, и в нем ему слышалось и переполнявшие Ирину чувства, и море благодарности за всё, что он для нее сделал, и за то, что смог воскресить в ней женщину…
Жека от этих мыслей даже растерялся, почувствовав себя полным идиотом. Как себя вести дальше, что делать, что говорить, Жека не представлял. Хорошо, что в приемной появился Рождественский, который своим появлением невольно исправил волнительное положение.

– Евгений! – доктор был крайне удивлен, увиденным. – Ты, воистину, способен творить чудеса! За все время, что я знаком с Ириной, впервые слышу ее смех. Да еще какой! Я такой жизнерадостный смех только, помню, в детстве и слышал. Даже от работы оторвался, чтобы убедиться, что это у меня не слуховые галлюцинации.
Здравствуй – улыбаясь, доктор протянул Жеке руку – ты ко мне, или… – он кивнул головой в сторону Ирины.

– К вам обоим – пожал плечами Жека – проведать, так сказать, но к тебе, Илья, у меня есть серьезное дело.

– Ну что ж, тогда пойдем ко мне, не будем Иру отвлекать от занятий – радостная улыбка всё не сходила с лица Рождественского. Похоже, он тоже всё понял, и его улыбка была не только улыбкой радости за своих добрых знакомых, но в ней также читалось одобрение поступка Ирины и Жеки, и одобрение выбора природы, и благодарности ей за то, что она никогда не забывает своих детей.

* * *
– Молодец, что сам зашел – начал доктор первым, когда они расположились в его кабинете на кожаном диване – а то я уже собирался тебе звонить.

– А ты по какому вопросу? – удивился Жека.

– Да всё по тому же, по поводу нашей книги.

– Интересно, интересно, продолжай – у Жеки все еще сохранялось радостное настроение, поэтому он еле-еле сдерживался, чтобы не рассмеяться так же, как только что смеялась Ирина.

– Напрасно веселишься – серьезно заметил Илья Александрович Жекино игривое настроение, хотя в душе он тоже ликовал – дело серьезное.
Я тут свежим глазом просмотрел черновики моего деда, что сохранила моя бабушка, и пришел к выводу, что вся работа моего деда сегодня уже серьезно устарела и требует основательного дополнения.

– Не поверишь, Илья – Жека уже дав волю чувствам, улыбался во всю ширину своего рта – и я к тебе пришел с тем же предложением. Я основательно проштудировал обе книги Ивана Рождественского, потом вспомнил твои рассуждения, там, в машине, по поводу эволюции нашего общества, и пришел к выводу, что работу твоего деда пора дополнить новыми знаниями. Вот, собственно, и пришел попросить тебя этим заняться.
Сами книги я тебе пока не дам, ну – Жека замялся – ну, пока я не разберусь со Шрайтеном. Есть у меня кое-какая задумка насчет него. А вот это вот держи – с этими словами он вынул из пластикового пакета, который был при нем, бумажный пакет с распечаткой книги.
– Только, единственно, что от тебя потребуется, чтобы ни одна живая душа не узнала, что ты работаешь над книгой. И уж постарайся, чтобы и Шрайтен ни сном, ни духом, иначе, сам понимаешь, нам придется всё начинать сначала. А по моим подсчетам, он уже должен скоро появиться.

– Почему ты так думаешь – уже серьезно спросил Рождественский – или что-то случилось непредвиденное.

– Да нет, все как раз по плану. В прошлый свой приезд Шрайтен 21 июля посещал Андрея, обещался навестить его еще через два месяца. Скоро 21 сентября. И я его с нетерпением жду, так что, готовься.

– Ну да, все верно – задумался Илья Александрович – а у меня это как-то вылетело из головы. А что же он в тот свой приезд не зашел ко мне? – спросил он, только было непонятно, кого он спрашивал, Жеку или себя самого – впрочем, он еще там, в Вене, должен был понять, что книги у меня нет. Но его не могли не заинтересовать те мысли, что я ему там выложил. Видимо, ему нужно было время, чтобы всё хорошенько осмыслить самому, чтобы иметь возможность продолжить наш диалог.
Ты прав, Женя, фон Шрайтену, действительно все знать не обязательно, но и от разговора с ним не отвертеться, поэтому я буду с ним осторожней.
А уж, чтобы дополнить книгу моего деда, у меня материала скоплено предостаточно. Туда спокойно войдет почти вся моя диссертация, которую я пишу, вот уже без малого пятнадцать лет. Пожалуй, прямо сейчас и начну работу.

– Ну, тогда не буду тебя отвлекать. Звони, если что. Да я и сам тебя вскорости навещу, как только провожу фон Шрайтена.

Попрощавшись с Ильей Александровичем, Жека вышел из его кабинета, направляясь к выходу. Идти ему предстояло через приемную. Проходя по маленькому коридорчику, Жека думал о том, что он сейчас скажет Ирине. Он механически подыскивал интересную тему для беседы и те самые нужные слова, чтобы уж совсем не выглядеть полным балваном, но на ум, чего-то ничего не приходило. Про себя он отметил, что так сильно у него не билось сердце даже, когда выезжал на задержание, или во время допроса, оставаясь один на один с подозреваемым.
Но в приемной Ирины не оказалось. Жека уж и не знал, радоваться ему, или… но без нее сразу стало как-то пусто на душе и тоскливо. Видимо, отлучилась куда-нибудь, может Зельцфер ее к себе вызвал, чтобы дать ценные указания, а может... может, и она боялась этой встречи. Какая разница, главное, что ее не было, и он только сейчас заметил по окну в приемной, что на город опустилась вечерняя мгла. Жека вышел на улицу и пешком направился к дому.

Вот он, тот самый импульс, размышлял он про себя, анализируя ситуацию, которая произошла у него с Ириной. Он явно снизошел откуда-то их духовных сфер, и пройдя все остальные сферы остановился на нас с Ирой. И, что самое удивительное, сразу активизировал наши с ней чувства и мысли, и не только наши, но и всех вокруг. Жека шел не торопясь, на себе прочувствовав, как работает механизм зарождения жизни на земле, описанный доктором Иваном Рождественским в его книге.
И что за всем этим последует? – Думал он. – Кто теперь кого должен принести в жертву, чтобы дать продолжение развитию этого момента – я Ирину, или она меня, или мы оба тот мир, в котором существовали раньше с его правилами, законами и прочими условностями, чтобы создать свой мир?

Возле дома Жеку дожидалась та же «Волга» 31-ой модели, что и в прошлый раз. Когда он обратил на нее внимание, в ответ она просигналила ему фарами.

– Здравствуйте, Евгений Васильевич – за рулем был все тот же человек – вам просили передать, примите, пожалуйста. – с этими словами он протянул Жеке очередную бандероль, и так же, больше ни говоря ни слова, уехал, скрывшись за углам.

На ощупь в пакете лежала книга.
Оперативности генерала остается только позавидовать, подумал Жека.


3

Утром Жека, поднимаясь по лестнице на свой пятый этаж, где располагался его кабинет, повстречался с майором Егоровым, который спускался вниз.

– О, привет, Женя! – протянул майор руку своему старому знакомому, останавливаясь на бегу. Его рукопожатие было крепким и теплым.

– Привет, Никита! Ты какими судьбами, уж не за мной ли.

– Да нет – Егоров замялся – я тут по своим делам.

– Слушай, Никита, все хочу тебя спросить, как тебе удалось уговорить своих генералов, согласиться на ликвидацию криминалитета всего города?

– А я своему шефу – усмехнулся Егоров – еще тогда, вечером, как только с тобой распрощался, доложил, что национальной безопасности угрожает серьезная опасность в связи с тем, что бандюги проявляют слишком большой интерес к немецкому заводу, а это уже дело международное.
Но этот довод, если честно, на него произвел мало впечатления. Шеф сказал, мол, это дело внешней разведки и контрразведки, мы же занимаемся делами семейными, что он, конечно, доложит, куда следует, но, по большому счету, все это нас мало касается.
 Тогда я стал ему говорить за дела семейные. Стал объяснять, что, кроме этого, бандиты, стремясь захватить власть в городе, уже приступили к устранению чиновников, в частности, привел пример с Епифанцевым. И, в общем-то, почти не наврал.
Как потом выяснилось, у Саныча действительно была такая задумка. Ну, если и не полностью физического устранения всех чиновников, то верхушку почти всю. Потому что у него на них не было достаточных компрометирующих материалов, чтобы опорочить их доброе имя, сделав их, по сути, политическими трупами. По саунам со срамными девками они не ходят, связей порочащих их не имеют, все преданные борцы за дело демократии с 1993-го года, и прижать их чем-нибудь существенным ему было нечем. Даже их детьми, которые в основном проживают по месту своей основной учебы в Сорбоннах, да Кембриджах, поскольку до туда дотянуться Саныч не мог – руки коротки.
Так вот, как только я заикнулся о физической ликвидации, ты бы видел, что тут началось!
Мой генерал среди ночи поднял с постели всех остальных генералов, и они всю ночь просовещались, пока не пришли к единодушному решению, что с криминалитетом в нашем городе пора кончать.
Далее, я предоставил им наш с тобой план крупномасштабной операции по ликвидации всего криминалитета города в один день. Они его выслушали, одобрили с незначительными уточнениями и корректировками, и работа пошла.
Сан-Саныча взяли тихо без шума и пыли, как мы с тобой и предполагали, со стволом на кармане. Он, действительно, на стрелку, что ему Душман забил, прикатил один – вот, что значит жадность – она-то фраера в законе и сгубила. Он ведь, и в самом деле, поверил, что Епифанцев мог хапнуть себе двадцать процентов будущего завода. Даже более того, предполагал, что двадцать пять, и все думал, что пять процентов себе Душман зажал.

– Ну да, всех по себе вечно мерил. А все-таки – спросил Жека – кто эту пулю про акции запустил?

– Да, хрен его знает – наши все в отказе. Да и так видно, что не они, да и не Саныч – он сам был в полной непонятке.
Ты слушай, что дальше было. Саныча мы сразу отвезли в нашу тюрьму, на Коляева, и промариновали его там без допросов и адвокатов три дня и три ночи в одиночке, чтобы в себя пришел.
Мы рассчитывали на то, что к ментовскому беспределу он давно привычный, а вот с нашим, конторским, ему еще сталкиваться не приходилось, а посему и не сдюжит, страх неизвестного возобладает. Но и после того, как в нашей камере посидел в отсутствие всякого контакта с внешним миром, то держался стойко. Шел в полный отказ, все рассчитывал, что его скоро вытащат его высокие покровители. Но, когда понял, что никому стал не нужен, что его высокие покровители против нашей Конторы слабы в коленках, то начал говорить.
И, в первую очередь, чтобы себя обезопасить от внезапного повешения в камере, или случайного отравления некачественной пищей, сдал нам всех оборотней, которых прикармливал. Ну, а сказав «А», и все остальное рассказал, про всех, кто под ним ходил, про весь свой криминальный бизнес.
Ну, а потом пошли аресты. Сначала всех оборотней – там у него на подкорме даже один генерал был из вашего главка.

– Я знаю.

– Ну, а потом дело и до всей его братвы дошло. Взяли всех в один день, в один час. При этом задействовали всех, все силовые структуры города, даже участковых и постовых.

– Да, помню – улыбнулся Жека – наш отдел тоже принимал в той крупномасштабной операции непосредственное участие. Мы тут в полной боевой готовности сидели и ждали, когда настанет время «Ч», чтобы наш Свиридыч вскрыл пакет с конкретными указаниями. Ну, а потом пошло – аресты, шмоны, склады, притоны – вся Петроградка тут на ушах стояла. Представляю, что во всем городе творилось.

– Да – мечтательно проговорил Егоров, улыбаясь, подмигнув Жеке – славная была охота.

– У Саныча, я слышал, потом инфаркт приключился, и врачам спасти его бандитскую жизнь так и не удалось – Жека пристально посмотрел на Егорова.

– Не, мы тут не при делах – стал отбрыкиваться Никита. – Он сам. Мамой клянусь! Да, по большому счету, нам-то чего об него было руки марать, итак было видно, что он все равно уже был не жилец, и на зоне и часа бы не протянул. Нам он был уже без надобности. Отработанный материал.

– А с Душманом как поступили?

– А с Душманом все чин-чинарём, всё, как я ему и обещал – получил он реабилитацию, восстановлен в звании и сейчас продолжает служить Родине – его контрразведка себе забрала. В общем, вернули государству полноценного гражданина. Ну, а чтобы помнил, что Родина его ни при каких обстоятельствах не забудет, новый срок за его последние похождения все же дали с отсрочкой приговора. Так и нам спокойней, да и он не в обиде, по крайней мере, у него сейчас появился шанс своей преданностью Родине заслужить ее полное прощение.
Сам-то как?
– Ну, если про бандитов, можно сказать, что они наконец-то обрели в «Крестах» свой покой от мирской суеты, то для нас вся работа только началась. Тысячи новых дел, да старых, по вновь открывшимся обстоятельствам, новые аресты, следствие, допросы…
В общем, работаем, как видишь, себя не жалеем – поздно ложимся, рано встаем. Но одно радует, всякую бытовую мелочь насобачились щелкать как орехи. Да ее как-то, я заметил, после крупномасштабной чистки бандитских рядов меньше стало. Должно быть, это бандиты показывали гражданам дурной пример, как надо милицию и закон не бояться.

– Кстати – вспомнил вдруг майор – Веня Карп тоже под замес попал. Косяк на нем весит серьезный, поэтому отмазать его уже не получилось. Он сейчас у нас отдыхает, на Коляева. И срок ему светит немалый. Ничего, на зоне тоже свои люди нужны.

– А его-то за что? – удивился Жека.

– Да, вскрылось, что многие музейные ценности, в частности картины, похищенные из запасников Русского, вывозились за границу при его непосредственном участии.

– Каким образом?

– Поверх картин аккуратненько натягивался другой холст, на котором была изображена какая-нибудь современная мазня, все это прикрывалось для надежности рамкой и к Вене. А уже Веня непосредственно справки выписывал, что эта мазня была приобретена в его элитном антикварном салоне, то бишь, вывозу вполне полежит, так как не представляет для государства ни художественной, ни исторической ценности.

– Лихо! – покачал Жека головой – Умельцы, блин.

– Лихо-то, лихо, да вот только Веня поначалу колоться не хотел, всё кричал, что он тут не причем, что его самого развели как последнего лоха. Но ничего, наши спецы с ним поработали, и он все, как на духу, выложил, весь свой боевой путь, начиная от сотворения мира. Ты не торопишься?

– Так давай ко мне поднимемся – пригласил Жека Егорова в свой кабинет – заодно и чайку попьем, а то я еще сегодня не завтракал.

* * *
– А где весь народ? – спросил майор, когда вошел в пустой кабинет, который Жека открыл своим ключом.

– Дык, Володька где-то бегает, а Степаныча на заслуженный отдых проводили, вскоре после тех событий.

– И где от сейчас? – поинтересовался Егоров.
– Да – махнул Жека рукой – начальником службы безопасности в одной фирмочке, тут, неподалеку. Заходил я тут как-то к нему, проведать. Вся его работа заключается в том, что он своих охранников строжит, чтобы те не спали, а неустанно глазели в мониторы камер наружного наблюдения, направленных на автостоянку с личными автомобилями сотрудников фирмы, на предмет их порчи хулиганами, или, не упаси, угона.

– Нормально! – усмехнулся майор – А чем это фирма занимается?

– Да, очередная купи-продай, где-то что-то по дешевке покупают оптом, а потом продают, но уже дороже, разницу себе в карман.

– Ох, помяни мое слово – покачал головой майор – не выдержит душа старого солдата такой сытой жизни, скоро опять в органы прибежит. Здесь хоть и платят меньше, зато веселее и сама работа наполнена большим смыслом.

– Я тоже так думаю, да и все надеются.
Так что там с Веней Карпом? – спросил Жека, разливая вскипевший кипяток по стаканам, в которых уже плавали пакетики с чаем.

– Так вот, Веня начал о себе рассказывать, начиная со своего деда, пламенного революционера, чекиста, преданного делу революции. Послушай, тебе это тоже будет интересно.

– Бери бутерброды – Жека развернул газетный сверток, в котором были завернуты бутерброды с колбасой.

– Ага. Так вот, Веня загибал, что его дед в семнадцатом, аж, самого Ленина охранял в Смольном. Врал, гаденыш, разжалобить хотел, мол, у них, у Карпухиных, преданность в крови.
Я потом проверил, не поленился, специально в наш архив заглянул, так там в его деле на него интересные справочки имеются. Венин дед, Егор Карпухин, оказывается, в семнадцатом, аж, сразу в трех партиях состоял: в эсэрах, в меньшевиках, а уж потом, в начале восемнадцатого, когда ЧК организовывалась, и в большевистскую вступил. Так что, Ленина может и видел, но Смольный в семнадцатом охранять никак не мог.

– А разве так было можно, чтобы сразу в трех партиях? – удивленно спросил Жека, откусывая свой бутерброд с колбасой.

– Я тоже удивился, поэтому у знающих людей подраспросил. Они мне и объяснили, что в семнадцатом бардак был в Петрограде, похлещи того, что у нас был, в 91-м. Поэтому многие старались вступить в какую-нибудь партию, чтоб свой зад прикрыть, а самые ушлые, так сразу в двух, а то и в трех состояли, как Венин дед. Если учесть, что эсэры своим членам сапоги выдавали – ценность в то время немалая. Меньшевики воблой расплачивались, что тоже по тем временам огромное богатство.

– Совсем, как у нас в начале девяностых. Бабкам – молоко, алкашам – водку. А большевики, что давали?

– А большевики, Женя, давали маузер и говорили – иди и расстреливай, либо тебя самого шлепнут – кто не с нами, тот против нас.
Маузер, гарантировавший жизнь, перевесил сапоги и воблу – так Егор Карпухин стал чекистом, преданный делу революции, в эсэровских сапогах, с меньшевистской воблой в кармане и с большевистским маузером наперевес.

– Веня, похоже, весь в деда пошел – и нашим, и вашим.

– Тем более – подхватил Никита – что чекистом Егору было стать проще. Сам из рабочих, из рабочей семьи, войну прошел, имел ранение, кому, как не ему с маузером порядок наводить. Да, наверно, кто-то из рабочих, из его прежних дружков, замолвил за него словечко, в то время, когда ЧК только создавалось, и люди были нужны позарез.
Но ты слушай, что дальше было. В 36-м, когда всех бывших белогвардейцев расстреливали, и их квартиры освобождались, Егор Карпухин запросил себе квартиру, в плане улучшения своего жилищного положения. Там, в деле его заявление имеется. Учитывая то, что он с женой и малолетним сыном проживал в подвальном помещении, начальство пошло ему навстречу и разрешило его семье вселиться в квартиру бывшего белогвардейца, некого Рождественского. Кстати, это там, на набережной Макарова, рядом с тем спуском к Неве, где мы с тобой…
– Да, я про это знаю.

– А ты откуда? – удивился Егоров – что, тоже в наши архивы был допущен?

– Да нет – улыбнулся Жека – у меня свои источники. Просто, когда еще расследовал то дело, ну, где дембеля Черная Мамба, засланная Душманом, коньяком отравила… А ты думаешь, откуда я Веню знаю.
Так вот судьба меня свела с внуком того белогвардейца, у которого Егор Карпухин квартиру оттяпал, расстреляв хозяина квартиры и выслав из города его жену с малолетним сыном.

– Вона как! – покачал головой Никита – ну, и сука же он был, этот Егор Карпухин.

– Да, если учесть, что этот белогвардеец был обыкновенным врачом, и в империалистическую войну тому же Егору Карпухину жизнь спас.

– Да все голливудские ужастики, смотрятся жалкой насмешкой над тем, какие ужасы могут твориться в жизни на самом деле. – Никита перевел дыхание, но потом продолжил.
– Но эта квартира, практически, его же и сгубила. Потом в его деле, все больше, стали появляться на него нелестные характеристики и откровенные доносы, в которых Егор Карпухин характеризуется высокомерным, заносчивым, неуправляемым и так далее в том же духе.
Кончилось все тем, что когда происходила очередная чистка в их рядах в 37-м, его самого расстреляли. Но самое интересное, квартиру его семье сохранили, на нее охотников больше не нашлось. Возможно, посчитали, что жил бы Егор в своем подвале, так дожил бы до глубокой старости, а как получил квартиру… в общем, та квартира стала считаться проклятой.

– Ясно – прокомментировал Жека – человеческая зависть сфокусировала все внимание на квартире, обвинив ее во всех бедах Егора Карпухина. И если бы он всю жизнь прожил в своем подвале, то так никто и не разглядел бы его сучью натуру.
Интересно, как же он все остальные чистки пережил, неужели никто не вспомнил его эсэро-меньшевистское прошлое?

– На это, как раз, ответ простой – стучал, не ленился, причем всегда знал на кого, кому и когда.

– Ну, теперь я за Веню спокоен – он и на зоне не пропадет – улыбнулся Жека.

– Ну вот, слушай дальше. Про своего папашку героического мне уже Веня рассказывал на допросе.
Венина бабка, после того, как ее мужа расстреляли, хоть и не бедствовала со своим сыном, от мужниных стараний, все же, приличия ради, чтобы соседи не подумали чего дурного про нее, и не донесли, куда следует, пошла, устроилась разнорабочей на фабричку по соседству. Но во время войны та фабричка эвакуации не подлежала, поэтому ей с сыном пришлось всю войну провести в блокадном Ленинграде. Но, повторяю, они не очень-то бедствовали и не голодали, как другие.
Когда началась война, у Вениного папы уже была десятилетка за плечами, вдобавок, он был комсомольцем, поэтому в 42-м, когда ему стукнуло восемнадцать, и его призвали в армию, учитывая то, что он представляет собой определенную ценность для советского государства, его на передовую не послали. Там были в основном те, кто не имел среднего образования, и уж тем более не был комсомольцем. Владимир же Карпухин до конца войны прослужил в роте охраны при Главном штабе – к тому времени его папашку уже реабилитировали посмертно.
По окончанию войны он, как комсомолец и героический защитник города-героя поступил в торговый институт и закончил его. При Сталине в партию вступать не торопился, а вот во времена Хрущевской оттепели, когда понял, что времена сталинских партийных чисток с их ГУЛАГами канули в Лету, сразу вступил. И тут карьера его пошла резко в гору, но он вовремя остановился на скромной должности заведующего Леновощеторга Васильевского района. На ней и просидел до Андропова.

– Дальше я знаю – сказал Жека – Степаныч рассказывал.

– Но ты, видимо не знаешь того, что поведал мне Веня. Он рассказал мне, что еще его деду от прежнего жильца, от Рождественского, досталась какая-то удивительная книга. Так вот, он считает, что проклятием их рода стала не квартира Рождественского, а его книга.
Веня говорит, что ему рассказывала его бабка, что дед, как они только вселились, стал по вечерам почитывать эту книгу. Сначала просто, ради интереса просмотрел, а потом увлекся, и его уже было не оторвать от нее. И бабка рассказывала, чем больше он ее читал, тем несноснее становился. Он действительно стал заносчив, высокомерен, чванлив, брезглив, привередлив.
После того, как мужа расстреляли, бабка почему-то не выбросила книгу, хотя и считала ее источником всех ее бед. Может, просто жалко было, хотя Веня говорил, что дед просил ее сохранить книгу при любых обстоятельствах. Бабой она была суеверной, и воля покойного для нее была нерушимой, книгу она не выбросила, но засунула ее в самый дальний угол.
Как бы то ни было, но на старости лет, незадолго до своей подсидки и Венин папа, где-то откопал эту книгу и тоже ею увлекся. Веня говорит, что его отец от этого не стал высокомерен, точнее, не только высокомерен, к его ярко выраженному чувству собственного достоинства еще прибавилось пристрастие ко всякого рода человеческим страстям – алкоголь, красивые женщины, азартные игры, а, главное, несдержанность во всем этом. Ну, чем кончил Владимир Карпухин, ты уже знаешь.
Теперь мы добрались до Вени. Он, помня, чем закончился интерес деда к книге, а потом и его отца, просто боялся брать ее в руки. Но однажды любопытство все-таки пересилило его, и он заглянул в нее, и потом также, как и его дед, и отец, уже не мог от нее оторваться.
И вот однажды в его голове родилась идея, как устранить Седого, которому он вынужден был платить дань. Не думаю, что он понял, в чем заключается таинственная сила книги, но рассчитал все точно. Седой был известный книголюб, а значит, должен был клюнуть на книгу. Вене  оставалось, только положить ее на видное место, когда быки Седого в очередной раз за данью придут, и разыграть спектакль, как ему дорога книга, когда ее у него быки отбирать станут, чтобы придать ей вес.
Ты знаешь, Жень, хоть я и не верю во всякую там мистику и прочую хрень, но если рассудить…
Егор Карпухин прочел книгу, и его расстреляли.
Владимир Карпухин прочел ее, был арестован не только он сам, но и вся их преступная шайка расхитителей социалистической собственности.
Веня также, не только сам сел, но и потянул за собой всех своих подельников.
А Седой! Стоило ему прочесть книгу, и вообще власть воров в нашем городе прекратилась.
Как тебе такой сюжетец?

– Скажу тебе по секрету, я сам ее прочел от корки до корки, а кроме меня, еще ряд законопослушных граждан, и, уверяю тебя, все мы живы и здоровы. Даже больше того, пребываем все в наилучшем здравии, потому что эта книга открыла нам некоторое объективное понимание сути происходящего, дала нам защиту от всех возможных потрясений, а главное от сумы и от тюрьмы. Потому что эта книга содержит в себе знания законов развития всего живого на Земле, и эти знания только помогают нам в нашем совершенствовании, а значит и в работе, и в жизни. Но это происходит с нами только в том случае, если мы сами, зная законы развития, не нарушаем их. А свое благополучие получаем за счет своих стараний утверждая и укрепляя их на Земле.

– То есть, ты хочешь сказать, что эта книга губительна только для людей нечестных, для тех, кто нарушает закон? – удивленно спросил Никита.

– До тебя я этого как-то специально не отслеживал этот момент, но получается, что так.

– И как же этот механизм работает?

– Принцип, думаю, простой – незнание законов развития, в данном случае, освобождает от ответственности.
То есть, человек, как дитя малое, плывет по течению, и если даже неосознанно нарушает какой-нибудь закон природы, то в ответ строгая природа только погрозит ему пальчиком, давая понять, что так поступать не хорошо. А все потому, что у природы тоже есть свои механизмы защищающие закон развития, которые работают в виде неотвратимого наказания. Это, своего рода, механизмы возмездия за нарушение закона развития, что-то вроде своих правоохранительных органов, строго следящих за соблюдением законов природы. И работают эти защитные механизмы так:
Сначала человек, совершивший какой-нибудь проступок, просто отделывается небольшой шишкой на лбу. Шишкой мудрости, как говорят в народе. Но если его эта шишка не вразумит, то в следующий раз, когда человек нарушит тот же самый закон природы, внушение уже будет посерьезнее – он может, к примеру, заболеть, слегка покалечиться, у него могут украсть кошелек, ему может изменить жена, предать друг, одним словом, жить будет, но настроение может испортиться. Но все это, по большому счету, рассчитано на то, чтобы дать человеку время осознать тот, или иной закон природы, который он постоянно нарушает.
Ну, а уж когда человек знает эти законы, но продолжает их сознательно нарушать, то тогда возмездие может стать страшным, вплоть до смертной казни, на которую природа, похоже, никогда не обявит мараторий. Что, собственно и произошло с Карпухиными – они узнали закон, но сознательно его нарушали, поскольку не смогли перестроить свою лживую натуру.
Видимо, доктор Рождественский знал все это, поэтому и оставил Егору Карпухину свою книгу. Хотел ли он таким образом отомстить Егору за себя и свою семью, или рассчитывал на то, что Карпухин раскается – трудно сказать, и сейчас мы уже об этом не узнаем, но факт остается фактом и хорошим уроком нам, потомкам.

– Слушай, а не та ли это книга, о которой ты у Душмана спрашивал?

– Она самая.

– Во, дела! Знаешь, после того, что ты мне рассказал, у меня как-то все желание пропало читать эту книгу. Я, вроде, закон не нарушаю, но ведь тоже не ангел.

– Да вся штука в том – улыбнулся Жека – что процесс познания законов развития происходит в нашем сознании независимо от того, хотим мы его познавать или нет. Так уж лучше знать эти законы и соблюдать их, чем всю жизнь постигать их через шишки, болезни и потери. Согласен?

– Ну, в общем-то, тоже верно. Знание законов, при их соблюдении, служит нам всем надежной защитой от тех же шишек и потерь.
А у тебя эта книга еще сохранилась?

– Она сейчас не у меня – слегка замялся Жека – я тебе на днях позвоню.

– Да, еще вот какой вопрос сразу возникает – а можно ли как-нибудь избежать неминуемого наказания, если, к примеру, преступление против закона природы уже совершил, а потом понял, что сделал что-то не то, и тебе за это что-нибудь будет.

 – Ты сам ответил, на этот вопрос – только чистосердечным раскаянием, а потом своими делами праведными, вполне можно избежать наказания – вспомни Душмана.

– То есть, так уже не получится, что нарушил закон, а потом раскаялся, снова нарушил, снова раскаялся, и так дальше нарушаешь постоянно закон, в надежде, что  мать природа тебя будет вечно прощать за твое раскаяние.

– Не, природу не обманешь, механизм возмездия сразу отследит твое лукавство, только чистосердечное раскаяние, поскольку оно будет единственным гарантом для механизма возмездия, что ты не будешь нарушать данный закон снова.

– Да, тот суд, что творит мать природа, пожалуй, посовершенней нашего, людского будет, ее судей уже не купишь и вокруг пальца не обведешь.
Ну, добро! – Егоров посмотрел на часы – Ладно, засиделся я что-то у тебя, побегу – встал он протянув руку для прощания – с этой книгой ты меня заинтриговал, жду твоего звонка – его рукопожатие было таким же крепким и теплым.



4

На календаре стояла дата 21 сентября.
Андрей в этот день проснулся рано. Просто не спалось. Ожидание появления фон Шрайтена отнимало у него много душевных сил. К его приходу он был готов на все сто, но он решил еще раз все осмотреть хозяйским глазом, на свежую голову. Не найдя никаких погрешностей, к двенадцати часам он заварил небольшой кофейник кофе, расставил чашечка на журнальном столике, туда же поставил хрустальную конфетницу с печеньем, которое купил накануне.
Фон Шрайтен был верен своей пунктуальности. Как только пушка на Петропавловской крепости возвестила о наступлении полдня, в квартире Андрея раздался почтительный звонок.

– Ну, как мой заказ? – спросил Генрих, войдя в мастерскую Андрея, и по его радостному виду, было заметно, что он предвкушает, наконец, увидеть что-то необыкновенное.

– Думаю, мне удалось написать этот библейский сюжет так, как я его себе представляю, господин Шрайтен – с этими словами Андрей снял холстину с полотна, закрепленного на мольберте, и отошел в сторону.

То, что увидел Генрих, заставило его на какое-то время застыть…

На полотне была изображена вершина высокой горы, на которой находилась вязанка с хворостом, сложенная для жертвенного костра, а на ней возлежал на спине мальчик. Рядом с кучей хвороста сидел на своих пятках ветхий старик с ножом в руках. А в просвете голубого неба над ними слышалось дыхание Бога.
И было хорошо видно, что у, изможденного плотью долгим восхождением на гору старца, уже просто не было сил, чтобы умертвить здоровое, дышащее жизнью тело своего сына. Казалось, он сделал все, что мог, чтобы выполнить волю Бога, он сам взошел на гору и еще привел к Богу своего сына, Исаака, но на большее у него сил уже не оставалось. И теперь он сидел опечаленный тем, что не в состоянии до конца выполнить наказ Господа, и было видно, как по его впалым, серым, изрезанным глубокими морщинами щекам, стекают слезы. Но это были одновременно и слезы радости избавления от того, что ему мешало всю его жизнь. И слезы расставания с чем-то, что стало для него по-настоящему дорогим и близким. И слезы благодарности за ту премудрость, что он обретал в конце своего жизненного пути. И слезы сожаления, что ему не суждено уже ею насладиться. И слезы счастья за то, что весь труд его жизни достанется его сыны Исааку, который сможет насладиться богатством, обретенным Авраамом в конце его жизни.
При этом Исаак совсем не чувствовал себя жертвой, жалким и беззащитным ребенком, в его позе не читался вопрос: «Почему меня?», «За что?», напротив, в своей немой молитве он был благодарен Богу за то, что Тот избрал именно его для Своего промысла.
Опираясь на свои локотки, он тянулся к небесам, чтобы в своем молитвенном порыве получше разглядеть Того, к Которому был обращен посыл его души, чтобы в ответ принять Его Дух, чтобы напитать себя Его Духом.
В нем виделся продолжатель своего отца в духовном диалоге с Богом. И в его облике читался новый этап этого диалога, в котором плоть Исаака играла весьма незначительную роль, а основной упор делался на его душу. И в этом душевном устремлении к Богу он гораздо ближе приблизился к Нему, за что Богом ему была уготована следующая ступень на Его лестнице в Небо.
И по фигуре мальчика было видно, что Бог внял душевной мольбе Исаака и посылает ему Свой Дух, чтобы напитать им душу ребенка.

Фон Шрайтен долго разглядывал полотно, внимательно его изучая, наконец, произнес:

– Всё это просто великолепно! Именно этого я и ожидал от вас, Андрей. Не в смысле, именного такого прочтения библейского сюжета, а вообще, в смысле новой его трактовки, принципиально отличающейся от всех предыдущих.
Многое здесь очевидно – например, отмирание старого и приход ему на замену нового. В связи с чем, сама идея жертвоприношения имеет уже несколько иное осмысление.
В вашем случае, Андрей, Авраам приносит в жертву Богу свою плоть, то есть то, что его духу всю жизнь мешало воссоединиться с Богом, он приносит в жертву то, что ему совсем не жалкою.
В свою очередь, Исаак совсем не стремится расстаться со своим телом и оно ему ничуть не в тягость. Потому что, по большому счету,  свое тело уже принес в жертву его отец, Авраам. Исаак же, в свою очередь, уже родился с принесенным в жертву телом, поэтому, принесения своего тела в жертву для него пройденный этап. Исааку остается лишь принести в жертву учение его земного отца об усмирении плоти, чтобы выполнить волю своего Отца Небесного. Другими словами, Исаак приносит в жертву Богу то, что ему по-настоящему дорого, то, что бежит вместе с кровью в его жилах, то, что он всосал с молоком своей матери, Сарры, он приносит в жертву Богу свою душу.
И, наконец, Господь Бог жертвует во благо им обоим Свой Дух, в Котором подразумевается и Его Сын, и Он Сам. То есть, ради духовного блага Авраама и Исаака Господь Бог жертвует Самим Собой.

Такого прочтения, если честно, я никак не ожидал, и теперь хотел бы услышать ваши комментарии.

– Очевидно, вас интересует, почему я не ставлю во главу всей идеи картины учение христианской церкви об усмирении плоти, ради освобождения духа?

– Да особенно этот момент, поскольку с остальным мне все более-менее ясно.

– Даже не знаю, как это объяснить, странно, в голове всё ясно и понятно, а начнешь объяснять…
В общем, в природе все имеет свое развитие, в том числе и взаимоотношение людей с Богом, которое и определяет суть их веры в Бога. И это развитие, вполне, можно разделить на самостоятельные этапы, поскольку они довольно-таки существенно отличаются друг от друга по своему характеру.
Первый этап начинается с осознания человеком своей духовной нищеты. Это происходит тогда, когда Бог впервые открывается ему, когда происходит первое ощутимое человеком переживание Божественного присутствия, когда он впервые открывает для себя мир Небесной благодати. Естественно, слегка соприкоснувшись с духовным миром, и желая, ну если и не достичь его подобия, то, по крайней мере, максимально приблизится к нему, человек начинает понимать, что единственное, что ему в этом мешает, так это его собственная бренная плоть. Поскольку человек видит, что только его плоть препятствует ему достичь подобия Божьего, освободившись от которой, как ему видится, он обязательно раскрепостит свой дух для воссоединения с Богом. Вдобавок, человек, осознавая свою плоть, видит в ней лишь источник различных соблазнов, которые, искушая его, совращают с пути к Богу. Все эти мысли еще больше подталкивают человека побыстрее расстаться со своей плотью, принести ее в жертву ради раскрепощения, томящегося в ней духа.
Поэтому на своем первом этапе познания Бога человек, в основном, занимается тем, что постоянно приносит в жертву свою плоть, усмиряя ее в борьбе с различными плотскими искусами.

Фон Шрайтен согласился с рассуждениями Андреем, но при этом улыбнулся наивной попытке человека сравняться с Богом.

– Согласен – продолжал Андрей – сегодня подобное приобщение к Царству Небесному может вызвать только улыбку, но, тем не менее, последнее тысячелетие для народов наших стран познание Бога и общение с Ним могло осуществляться исключительно через усмирение своей плоти. И в распятии Христа люди в течении всего этого времени видели только принесение Им в жертву Своего тела, которое освобождало Его Дух для воссоединения с Богом Отцом.
Но этот период уже почти закончился. И в его конце нашим народам пришлось пережить революцию, тоталитарный режим, голод и лишения, постоянно находиться в страхе за свою плоть, и, наконец, победить свой животный страх.
Сегодня плоть для нас, даже для людей неверующих в Бога, уже не представляется такой уж ценностью, какой она была раньше, страх за нее пропал. Сегодня многие спокойно голодают ради поддержания собственного здоровья, или стройной фигуры, не называя это великим духовным подвигом. Более того, даже стали популярны именно экстремальные виды спорта – для людей пренебрегать своей плотью стало уже чем-то вроде забавы.
И, в тоже время, люди истинно верующие с радостью воспринимают каждый постный день. Но для них сам пост, само воздержание от скоромной пищи уже не является сокровенным таинством, открывающимся им в тяжелой борьбе с искушением отведать запретного. Во время поста они перестали ощущать присутствие искусителя, а значит и присутствие Бога ими так же ощущается заметно слабее, чем это было раньше. Пост перестал восприниматься ими как духовный подвиг, поскольку люди верующие, постясь, больше не затрачивают при этом своих сил ни физических, ни душевных, ни духовных. Пост превратился для них в рутину, в обычное их человеческое состояние, в некий обязательный ритуал, традицию совершенно не наполненную хоть каким-то сакральным содержанием.
И по тому, что плоть обесценилась, можно судить, что человек достиг своего, он принес ее в жертву для раскрепощения духа, и сейчас стоит на пороге нового этапа взаимоотношения с Богом.

– Да, но большинству как раз кажется, что в этой борьбе человека со своей плотью, победу одержала плоть – возразил Шрайтен. – Андрей, оглянитесь вокруг – всюду процветает культ тела. Нормой стала пропаганда всего, что, так или иначе, способствует удовлетворению животных потребностей тела – отдых, еда, секс. Причем, упор в этой пропаганде делается не на традиционные его формы, а все больше на извращенные. К примеру, гомосексуалисты уже не прячутся по углам, а открыто выставляют себя на всеобщее обозрение, гордясь своей ориентацией и призывая окружающих, примкнуть к их рядам.

– Это как раз нормальное явление – спокойно отвечал Андрей – своего рода, негативные последствия вследствие перенесенного стресса от осознания своей победы над плотью. Вспомните, чем обычно заканчивается любая крупная победа над врагом – победителю дают три дня на разграбление, скажем, взятого ими города. Так было во все времена и во всех армиях мира, без исключения. Но, по сути, цель этих трех дней вовсе не обогащение, в эти три дня происходит снятие стресса, через безудержное удовлетворение животных потребностей тела любой ценой и в любых его формах.
Все эти негативные проявления не только подтверждает победу над плотью, но их появление также является и первым признаком того, что скоро Сам Бог спустится на грешную землю, чтобы Своим присутствием ознаменовать начало следующего этапа духовного развития человека. Подобно тому, как Он явился Аврааму в Дубраве Мамре.
А что касается всех этих негативов, то вспомним, что Бог сделал с Содомом и Гоморрой перед тем, как начался сам новый этап духовного восхождения человека. Потому он и уничтожил их, чтобы они не мешали человеку делать первые, самые трудные шаги на новом этапе.

Теперь перейдем ко второму этапу развития диалога с Богом. На нем, когда духовный мир уже слегка приоткрыт человеку и, заглянув в него, человек имеет радость созерцать порядок, царящий в нем, он уже может себе позволить задавать вопросы: «А для чего Бог сотворил меня? Каково мое предназначение в жизни? Где мое истинное место, данное мне Богом?». И для человека на втором этапе начинается поиск его места в сложной структуре Мироздания.
В процессе поиска и обретения своего места человеку приходится жертвовать общепринятым образом жизни и приспосабливаться к своему, индивидуальному, к тому, который указал ему Бог. И подобное жертвоприношение способствует укреплению веры, так как это таинство уже подразумевает обретение личной ответственности за ту миссию, которую возложил Бог на каждого.
Все это ожидает наши народы в скором будущем, но как видим, каждому этапу сопутствуют вполне определенное жертвоприношение. Это жертвоприношение, начинаясь с малого, растет раз от раза, как снежный ком, пока, под конец, не обретает форму глобального, в котором принимают участие не только монахи одиночки, но весь народ, вне зависимости от степени веры каждого. Именно такое массовое жертвоприношение и становится той границей между этапами.
И если на первом этапе в жертву приносилась ненужная, мешавшая, бренная плоть, то второй этап уже затрагивает непосредственно душу, так как расставаться приходится с тем, что имеет душевную основу. Взять, к примеру, социальную природу человека, его стадное чувство которым придется пожертвовать ради обретения каждым своего места, а это породит у каждого свое видение окружающего мира, свое понимание Бога. Но, в свою очередь, второй этап предполагает более интенсивное развитие человека, от его разума потребуется уже более изощренная избирательность и более кропотливый анализ происходящего, чем это было на первом этапе, где все распределялось только на да и нет, свой чужой, Бог и дьявол, но, главное, где превалировало мнение большинства. На новом этапе каждому будет в помощь его личная ответственность за то место, что определил ему Бог. Она будет главным мерилом в принятии человеком единственно правильного решения.
Но, опять же, как и на первом этапе, чтобы человеку не запутаться во всех коллизиях происходящего, чтобы не сойти с ума во всех столкновениях противоположных сил, стремлений, интересов и взглядов, он будет вынужден всегда, время от времени, совершать некое жертвоприношение. Поскольку именно во время таинства жертвоприношения человек будет способен видеть истинное положение вещей.
И это происходит оттого, что в этом таинстве принимают участие все: и тот, кто жертвует, и его жертва, и Тот, Кому приносится жертва.  И, что самое интересное, в жертвоприношении каждый участник этого таинства участвует и в роли жертвователя, и в роли принимающего жертву, и в роли самой жертвы. Ибо во время жертвоприношения всегда задействована плоть, активизирующая душу для обретения духа. Именно таким образом во время жертвоприношения происходит таинство рождения человека, сотворенного по образу и подобию Божьему, когда тело, душа и дух слиты воедино. Именно к такому пониманию самопожертвования Христа придет человек на втором этапе развития своих взаимоотношений с Богом.
То есть в распятие Христа он будет видеть не только самопожертвование Сына Божьего, которого предал Иуда Искариот, и которого распяли иудеи. В этом действии человек уже будет видеть некое таинство, в котором участвовали все и иудейские первосвященники, и народ, и ученики Христа, и, наконец, Сам Сын Божий. Таинство, в котором заключается оживление мертвой природы, которое смогло победить даже равнодушие ко всему Иуды, предавшего Сына Божьего по своему безразличию к жизни. Но вот жертвоприношение произошло, и в один момент воссоединились в единое целое тело, душа и дух сразу всего человечества, все человечество сразу приняло на одно мгновение образ и подобие Бога.
Всего на одно мгновение, но этого было вполне достаточно, чтобы первосвященников охватил животный страх, подразумевающий принесения ими в жертву своего тела, свою исключительную заботу о своих животных потребностях. Толкнуло народ к раскаянию, в котором была уже жертва душевного порядка. Духовному просветлению Учеников Христа. И даже пробуждению совести у равнодушного ко всему миру Иуды, с которое было столь велико, что пересилило все его животные инстинкты, и он удавился.

– То есть, вы хотите сказать, что Авраам приносит в жертву свою плоть в образе своего сына, поскольку он плоть от плоти Авраама. Но это уже плоть нового поколения, поскольку она уже не подвержена плотским искушениям, и, поэтому не является источником душевного страдания.
В свою очередь Исаак приносит в жертву образ жизни отца. Ему уже не придется всю жизнь истязать свою плоть, его душа уже открыта Богу, и его плоть уже не является помехой в диалоге с Ним.
И, наконец, Бог приносит в жертву Своего Сына, чтобы Тот напитал мудростью Авраама, в которой плод правды мира, хранящий мир. И напитал душу Исаака разумением таинств и воли Божьей.
Но Авраам, при этом, сам становится жертвой, поскольку всю жизнь не отделял себя от своего тела. И принося в жертву тело сына, свою плоть, он, практически, приносил в жертву самого себя.
Исаак, который уже не отождествляет себя с телом, становится жертвой своей раскрывшейся Богу душою, так как приносит в жертву свою душу, в которой еще сохранился образ жизни его отца. И в данной ситуации он вынужден так поступить, так как чувствует, что мировоззрение Авраама будет препятствовать его душе на пути к Богу.
Так же и Господь Бог, принося в жертву Своего Сына, фактически, приносит в жертву Самого Себя, поскольку един со Своим Сыном.
Одновременно с этим, Авраам принимает жертву Бога в виде Его благодати, в виде духовного просветления, ради которого он претерпел столько лишений. Таким образом, Авраам воскресает в Духе Божьем.
 Благодать Божья просветляет и Исаака, что делает оправданным и его душевные страдания. И, таким образом, воскресает в Духе Божьем Исаак.
Но их воскрешение происходит одновременно с воскрешением в Святом Духе Сына Божьего.

– Совершенно верно – продолжил мысль Генриха Андрей, довольный тем, что Шрайтен его прекрасно понимает. – Теперь вернемся снова к этапам духовного развития человека.
В Библии первый этап взаимоотношений с Богом представлен в лице Авраама, который изнурял свою плоть постоянными, длительными переходами в поисках хлеба насущного. Сначала он вышел со своим семейством из Вавилонского царства в землю обетованную, потом, когда в Палестине начался голод, он отправился в Египет, потом снова вернулся с Палестину. И вот когда его плоть для него перестала представлять ценность, когда он сумел победить свой страх за нее, у него появился наследник – Исаак.
Обратите внимание, Сарра назвала своего сына Исаак, что по-еврейски значит – смех. И ей и Аврааму после многолетней изнурительной борьбы с плотскими искушениями, после того, как они отдали на эту борьбу все свои физические силы, им действительно показалось смешным, что их плотская немощь может еще что-то породить. Что вообще человеку во плоти возможно какое-то дальнейшее приближение к Богу.
Но Исаак был рожден не плотской немощью Авраама и Сарры, а той силой духа, который закалился у них во время их жизненных испытаний. Таинство рождения Исаака, заключается как раз в жертвоприношении их плоти, которое совершалось в течении всех их скитаний. А Исаак появился на свет уже, как его продолжатель, как следующий этап на пути к Богу.
Не знаю, как у вас, в Германии, господин Шрайтен, а у нас в России с весельем, в последнее время, все в порядке. И число юмористов с каждым годом все растет и растет.

– У нас в Германии, последние пятнадцать лет, наблюдается та же картина.

– Так вот, можете считать это еще одним указанием на то, что страх за свою плоть, а вместе с ним и саму заботу о бренном теле наши народы уже принесли в жертву. И сейчас пребывают в преддверии наступления нового этапа взаимоотношений с Богом, находятся в ожидании рождения своего Исаака.

Но вернемся к Исааку.

Сын Авраама, в отличие от своего отца, если помните, никаких путешествий в поисках хлеба уже не совершал. Бог сразу указал ему его место в доме его отца. И это был духовный подвиг Исаака, выражавшийся в воспитание в себе таких качеств, как кротость и смирение, что заметно приблизило его к Богу.

– Андрей, но вы сказали, что сам второй этап еще не наступил. Вы сказали, что период борьбы человека с плотью почти закончился – что вы имеете в виду?

– Этим почти, я хотел сказать, что еще не произошло главное жертвоприношение, подобно тому, какое совершил Авраам, приведя своего сына на гору духовного возвышения, которую им указал Бог. Еще не произошло главное таинство, при котором будет происходить передача полномочий от первого этапа ко второму, а пока создался лишь прецедент его зарождения.

– То есть, вы хотите сказать, что Авраам еще не приносил в жертву своего сына? – задумался фон Шрайтен.

– По большому счету, в данный момент происходят еще только приготовления к этому таинству. Но очень скоро будут стерты с лица земли Содом и Гоморра, и Бог укажет нам гору, на которой будет совершаться главное таинство.

– Все, что вы так убедительно рассказываете, Андрей, несомненно, заслуживает пристального внимания, и более детального анализа. Пока у меня к вам только один вопрос: Какой вы видите духовную жизнь людей на втором этапе диалога с Богом, и чем она будет существенно отличаться от духовной жизни первого этапа?

– Существенное отличие будет заключаться в том, что поменяются местами некоторые акценты, в связи с более глубоким осмыслением самих духовных таинств.
Так, например, если сейчас еще традиционно люди верующие огромное значение в своей духовной жизни отдают посту, а молитва является, лишь обязательным придатком ко всем совершаемым действиям. То, на втором этапе посту уже не будет уделяться столь пристальное внимание, и он порейдет, скорее, в разряд чисто формальной традиции. А со временем, когда посты станут ежедневной нормой, поскольку этого будет требовать не только сам организм человека, но и его отношение к молитве, про них и вовсе забудут. Или, например, в память о сорокодневном посте Иисуса в пустыне, семь недель до Пасхи будут торжественно объявлять днями Священного Поста.
В тоже время молитву люди верующие уже будут рассматривать не просто как форму общения с Богом. На втором этапе молитва уже станет рассматриваться как таинство жертвоприношения, как главное таинство всего второго этапа. Таинство, во время которого человек будет обретать образ и подобие Божие, получая при этом духовное озарение. Молитва будет не только просветлять их дух, но и насыщать их плоть, будет исцелять больных, отгонять врагов, одним словом, молитва станет главенствовать и направлять людей в их духовной жизни.

– То есть, те чудеса, которые раньше могли себе позволить избранные, теперь будут доступны каждому. Андрей, вы это хотите сказать.

– Совершенно верно, господин Шрайтен.

Андрей только сейчас обратил внимание, как сильно изменилось лицо Шрайтена. От былой уверенности не осталось и следа, но и сильно растерянным его трудно было назвать, скорее, Генрих фон Шрайтен находился в глубоком раздумье.


5

Ирина, услышав, что кто-то вошел в приемную, оторвалась от монитора компьютера. Немец, мелькнула у нее первая мысль, когда она взглянула на посетителя, высокого седовласого мужчину, лет пятидесяти пяти, в очках с затемненными стеклами в тонкой золотой оправе, одетого в темно-синий костюм тройку, сидевший на нем преотлично. 
– Guten Tag! – машинально поздоровалась она, про себя успев подумать о том, как же она дальше будет изъясняться с этим немцем, если учесть, что ее познания немецкого, собственно, на этом и заканчивались. Но немец, к ее удивлению тоже поздоровался с ней, но по-русски. При этом, от внимания Ирины не ускользнуло его приятное удивление.

– Здравствуйте! Я, конечно, ожидал увидеть в этих стенах высококлассных профессионалов, но чтобы вот так, с первого взгляда милая Fraulein сразу определила во мне немца… Восхищен! Просто нет слов!

Ирина восприняла слова немца, как лестный, хоть и необычный комплимент, спокойно. Ее щеки не покрыл румянец застенчивой скромности, лишь улыбка появилась на ее милом личике от осознания приятной правоты в словах немца. В ответ она произнесла:

– У вас тоже отличный русский. – И потом уже, спросила по делу, несколько серьезней – Вы по какому вопросу?

– Я хотел бы видеть доктора Илью Александровича Рождественского. Я ему звонил, мы договаривались о встрече.

– Как прикажете о вас доложить? – спросила Ирина, вставая со стула.

– Генрих фон Шрайтен – ответил посетитель, любуясь приятной глазу фигуркой девушки.

Ирина скрылась в коридоре, но вскоре вернулась.

– Доктор Рождественский ждет вас, господин Шрайтен, прошу – сообщила она, указав рукой в направлении кабинета доктора, дверь которого была приоткрыта.

– Здравствуйте, господин Шрайтен – Рождественский, встав из-за стола, с которого он уже успел убрать все свои бумаги, поспешил навстречу немецкому гостю.

– Здравствуйте, Илья Александрович – так же радушно поздоровался Генрих, протянув Рождественскому свою руку для рукопожатия.

– Давно жду вашего появления – сказал Илья Александрович, ощутив теплоту крепкого рукопожатия фон Шрайтена – вы ведь обещали навестить меня вскоре после нашей беседы в том уютном кафе в Вене. Что-нибудь случилось? – участливо спросил доктор.

– Да, в тот мой приезд случилась большая неприятность – замялся Генрих – погиб мой русский компаньон, с которым я заключал договор о строительстве у вас в городе завода нашей фирмы. Поэтому я не смог выбрать время для беседы с вами.

– Печально это слышать – доктор сочувственно склонил голову – я имею в виду смерть человека. Надеюсь, его смерть никак не отразилась на вашем с ним общем проекте.

– Нет с заводом всё, слава Богу, в порядке. Да и все необходимые документы были оформлены еще при его жизни, так что начинать все заново не пришлось. Просто смерть еще не старого, полного сил человека, меня немного выбила из привычного ритма. Но жизнь продолжается, и наше с ним общее дело не стоит на месте, завод строится, хотя и при участии уже других людей.
Кстати – переменил Генрих тему разговора – у вас, я заметил, в приемной очень интересная девочка сидит. Думаю, со временем она станет отличным психологом. В связи с ней хотелось бы спросить – Вы персонал для своей клиники специально подбираете, или вам с этой девочкой просто повезло? – спросил Шрайтен, улыбнувшись.

– Ну, считайте, что специально – ответил Рождественский, тоже, улыбнувшись – хотя с ней меня свел случай – добавил он уже серьезно.

– Вчера в беседе со своим знакомым – начал Генрих, когда они расположились с доктором на кожаном диване – мы затронули вопросы веры, и мой знакомый, думаю, его имя вам ничего не скажет, поэтому не будем на нем заострять наше внимание. Так вот он высказал предположение, что, в частности, Русское Православие сейчас пребывает в ожидании перехода на новый этап развития своих взаимоотношений с Богом. Илья Александрович, а что вы думаете по этому поводу.

– Думаю, что в его словах есть огромна доля правды – серьезно проговорил Рождественский, сразу поняв, о каком знакомом идет речь, но виду не подал, что он знаком с Андреем. – Я также полагаю, что тот духовный тупик, в который зашла сейчас Русская Православная Церковь, обязательно должен разрешиться именно переходом на качественно новый уровень взаимоотношений церкви с Богом.
Скажу даже более того, своим переходом на новое, более насыщенное духовное осмысление промысла Божьего, Русская Православная Церковь даст импульс развития и всем остальным мировым религиям. И они будут вынуждены в корне пересмотреть свои взаимоотношения с Богом, а также друг с другом.
– Почему вы считаете, что Русская Церковь сейчас переживает период упадка. На мой взгляд, наоборот, внешне это никак не похоже на упадок. Сами посмотрите, по всей России возводятся новые храмы, реставрируются и открываются старые, и, надо заметить, эти храмы никогда не пустуют, особенно во время ваших церковных праздников. Значит интерес у народа к православной вере есть.

– Все это так, и, как вы верно подметили, только внешне. Но даже внешне невооруженным глазом видно, что молодежи в православных храмах почти нет. А если, кто и появляется, то очень скоро покидают их, не получая в них того духовного насыщения, на которое они рассчитывали, а внешний антураж их уже не удовлетворяет.
Спросите, где же молодежь пытается восполнить нехватку духовной пищи? Да блуждает от секты к секте, от течения к течению, от веры к вере, не имея возможности пристать ни к одной из них, поскольку ни одна не может соответствовать их возросшим духовным запросам, как и Русское Православие в сегодняшнем его состоянии.
Но такое положение не может продолжаться вечно, не может вечно их дух носиться над бездной, поэтому я и делаю вывод, что очень скоро, Русская Православная Церковь вынуждена будет либо перейти на качественно новый духовный уровень, либо превратить свои храмы в дискотеки, чтобы привлечь молодежь. И третьего, увы, не дано.
Но перехода на качественно новое духовное осмысление Священного Писания требует от Русского Православия, уж, коль скоро оно претендует на мировое лидерство, заявляя о своей истинности, не только русская молодежь. Этого также требуют и остальные мировые религии, которые в данный момент пребывают также не в лучшем своем виде.

– Илья Александрович – удивленно спросил Шрайтен – вас действительно так сильно интересует  духовное состояние других религий.

– Ну разумеется, думаю ни одного нормального человека не будет радовать, если он заметит, что один его глаз стал видеть лучше, а другой, напротив, утратил былую зоркость. Любому будет намного радостней, когда его оба глаза будут видеть лучше.

– Я вижу, вы человек верующий – сказал Генрих с интересом посмотрев на Рождественского – но я бы вас назвал, скорее, космополитом в вере, потому что вы одинаково серьезно относитесь ко всем существующим религиям, не признавая приоритета, ни за одной из них.

– Отчего же, я крещен в лоне Русской Православной Церкви, и исповедую, только ее догматы. Что касается остальных конфессий, то я к ним ко всем отношусь с одинаковым уважением.

– Да, но в тоже время, я заметил, вы не стараетесь как-то принизить роль других религий. Не стараетесь оспорить их существование, и совсем не пытаетесь всем доказать истинность Русского Православия, как это делают подавляющее число русских православно верующих, с которыми мне доводилось встречаться.

– Ну, я просто считаю это глупым, весьма бесполезным и даже вредным занятием.

– Почему? Или вы считаете, что Русское Православие не несет в себе истинную веру?

– Дело не в этом. Попробую объяснить вам, как врач.
Чтобы вам было понятней, представьте себе нашу планету, и людей, ее населяющих, в виде целостного живого организма, который, по большому счету, еще только нарождается. И те процессы, которые на ней происходят сейчас, можно, вполне сравнить с аналогичными процессами, происходящими с зародышем человека в утробе матери, примерно, на пятой – шестой недели срока беременности. К этому времени у зародыша уже можно различить работающее нарождающееся сердечко, кишечник, печень и почки, также, к этому времени, начинает зарождаться и желудок. Все же остальные органы еще только в потенциале зародыша, в его матрице.
Так же и на Земле, об уровне развития которой, можно судить по уровню развития людей, пока можно различить пять оформившихся органов, по своим функциям напоминающие органы и системы первичного жизнеобеспечения. Это нарождающаяся кровеносная система, представленная на Земле в виде денежных потоков, и органы обеспечения непрерывного тока крови в организме. Сердце, в качестве банковской системы; печень, как кроветворный орган, в виде развивающейся промышленности. Так же имеются и свои органы переработки и выделения отработанного материала, которые можно сравнить с функциями, выполняемыми почками и кишечником. И, наконец, уже можно выделить нарождающийся желудок для первичной обработки, поступающей в организм пищи, и получения из них питательных веществ.
Всё, по большому счету, Земля еще пока не обладает другими органами и системами, хотя их присутствие где-то в недрах земли ощущается. Согласны?

– Вполне. Такой живой организм мне, промышленнику, не трудно представить. Тогда получается – Генрих на секунду призадумался, быстро подсчитывая цифры в уме – окончательное рождение человечества произойдет, примерно, через пятьдесят восемь тысяч лет. Но, по идеи, все органы должны сформироваться значительно раньше, скажем – Генрих снова быстро прикинул в уме какие-то цифры – через двадцать пять тысяч лет.

– Возможно. Я, если честно, не так силен в математике, но я вам верю, что рождения данного вида Homo sapiens произойдет именно, в указанное вами время.
Я продолжу.
Мы остановились на органах. Так вот, работа органов, как и их формирование, в свою очередь, осуществляется посредством работы разума человека. Разум является одновременно и управителем, строго следящим, за равномерной работой каждого органа, и за слаженной работой всех органов вместе, контролируя согласованное взаимодействие органов, друг с другом. Также разум служит и аккумулятором, накапливающим необходимую энергию, для обеспечения работы органов. И, непосредственно, самой энергией, приводящий этот сложный механизм в действие.

– То есть, вы хотите сказать, что разум человека имеет триипостасное подобие Бога – Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой.
– Совершенно верно. Все три ипостаси разума едины в своем стремлении обеспечить, всем необходимым для полноценной жизни, организм человека, но, в то же время, каждая из них имеет и свои особенные свойства, по своему характеру, близкие к тем, что имеют ипостаси Божественной Троицы. А именно – управлять всеми жизненными процессами в организме, направляя потоки жизненной энергии в необходимые русла и в строго определенном количестве; накапливать жизненную энергию в виде знаний, и непосредственно, использовать накопленную энергию для жизнеобеспечения организма.
Но говоря о разуме человека, в отличии от Святой Троицы, в нем можно выделить и умы рассудочные, и душевные, и духовные, каждая из этих трех ипостасей разума человека тоже имеет некое подобие троицы по своей сути.

Начну с самых зримых, самых проявленных умов, с рассудочной ипостаси разума человека, с низшей его троицы.
К направляющим умам рассудочной ипостаси следует отнести умы «физического рассудка», названных так, потому что они связаны непосредственно с нашими органами чувств физического восприятия: слухом, зрением, обонянием, осязанием и вкусом. Эти умы помогают нам ориентироваться в окружающей среде, указывая нашему организму приемлемую среду обитания.
В качестве накопителя жизненной физической энергии служат «чувственные умы рассудка», обладающие более тонким видением, более обостренным обонянием, более острым слухом, более чутким осязанием и вкусом. Эти умы помогают человеку получать и накапливать скрытую информацию об окружающей среде, но, в отличие  от умов физического рассудка, не обладают такой же объективностью, а могут заострять свое внимании только на конкретном объекте.
В свою очередь, чувственные умы рассудка пробуждают инстинкты человека, заставляя «инстинктивные животные умы» – третью составляющую рассудочной ипостаси разума человека активно работать в плане удовлетворения его животных жизненных потребностей.
Раньше, до распространения монотеистических религий на Земле, умы рассудочной ипостаси разума человека имели свое ярко выраженное проявление в форме язычества. Сейчас язычество стали заменять всякого рода оккультные науки, люди все больше стали увлекаться кабалой, астрологией, нумерологией, экстросенсорикой, биоэнергетикой и прочим в том же духе. Язычество же, как вид, постепенно исчезает с лица земли.

Теперь рассмотрим троицу душевной ипостаси разума человека, или, было бы правильней, на мой взгляд, сказать – витальной, поскольку умы этой ипостаси направлены непосредственно на наполнение земной жизни человека именно человеческими жизненными потребностями, отделяя его, тем самым, от животных. Я имею в виду, потребность человека накапливать знания, творить, размышлять, то есть, те потребности, которые, собственно, и делают человека человеком, чего совсем лишены представители фауны.
В качестве управителя витальной ипостаси можно выделить «наивысшие витальные умы», которые обладают более глубоким видением и пониманием мироустройства, чем умы рассудочной ипостаси, именно в них закладывается вера человека, указывающая ему правильный образ жизни в его нравственном аспекте.
«Наивысшие витальные умы» включают в работу средние умы витальной ипостаси, так называемые, «приводящие в порядок витальные умы», которые уже стараются те знания, что получили от «наивысших витальных умов», привести в определенный порядок, заключив их в некие ритуалы и обязательные правила.
И завершают витальную ипостась разума, так называемые «элементарные витальные умы», вся работа которых заключается в том, что они классифицируют все знания по характерным признакам, определяя каждому свое место, распределяют по группам, формируя, в конечном счете, своего рода, определенную структуру имеющихся знаний.
Умы витальной ипостаси имеют свое выражение в виде индуизма, буддизма и даосизма, причем даже сами приверженцы этих конфессий не говорят о своих учениях, как о религиях, а справедливо называют их образом жизни. Перечисленные верования уже несут в себе более глубокое философско-смысловое содержание о мироустройстве, заставляющее витальные умы разума человека постоянно находиться в работе, сопереживая и переосмысливая то или иное положение. В отличие от языческого идолопоклонства и оккультных наук, которые модель мироздания предлагают человеку, как материальную данность, не подлежащую переосмыслению, ибо это грозит ее полному разрушению.
К витальной составляющей нашего разума я бы отнес, пожалуй, еще и протестантизм во всех его проявлениях за его чересчур приземленное, рационально-чувственное, я бы даже сказал, бытовое понимание Священного Писания.
Поверьте, господин Шрайтен, я это говори не в укор вам, немцам, я просто…

– Не стоит беспокоиться, Илья Александрович, – Генрих жестом остановил Рождественского – я прекрасно себе представляю процесс материализации веры. У нас, в Германии, это привело к появлению Лютера и возникновению Лютеранской Церкви. У вас в России в это же время так же происходила ревизия ритуальной составляющей вашего Православия, приведшего к церковному расколу. В результате русское старообрядчество, так же, как и наш протестантизм, лишившись поддержки Вселенского Пастыря в лице Вселенской Церкви, тоже скатилось до бытового уровня, до уровня ритуалов, поскольку смогло сохранить лишь обрядовую свою составляющую. Но и Русское Православие, после раскола недолго имело своего Патриарха, и оно, начиная с петровских времен, с каждым годом все дальше скатывалось в бытовую рутину.

– Но, все же, революция позволила Русскому Православию восстановить институт патриаршества – заметил Рождественский.

– Да – согласился Генрих – я говорил, и не устану повторять, что после революции и у вас, в России, и у нас, в Германии, начался новый период, период возрождения духа.
Думаю, с витальной составляющей разума всё, более-менее, понятно, перейдем к умам духовным.

Так вот, продолжал Илья Александрович – далее следуют умы духовной ипостаси, которая намного сложнее по своей структуре, поскольку состоит из трех троиц, и все три троицы вместе составляют также свою, отдельную троицу.
Но умы духовной ипостаси еще пока проявлены значительно слабее, чем умы земных ипостасей, в силу несовершенства самой Земли, и на сегодняшний день нашли свое отражение только в Православии, Католицизме и Исламе. Но, повторяю, это объясняется тем, что духовные умы планеты Земля еще только в самом начале своего становления. Единственно, пока про них можно сказать, что они не стоят на месте, а планомерно развиваются, накапливая свой духовный потенциал, для проявления более совершенных верований. Но не смотря на то, что духовные религии делают еще только свои первые шаги по планете, про них уже можно сказать, что они, в отличии от витальных верований и рассудочных наук, способны уже наполнять жизнь человека объективной мудростью.

– Да – произнес Генрих – не далее, чем вчера, я с одним своим знакомым как раз обсуждал этот вопрос. Но вы ничего не упомянули об еще одной мировой религии – об иудаизме.

– Хм – задумался Илья Александрович – что касается иудаизма, то по своему состоянию на сегодняшний день его можно было бы скорее отнести к конфессиям витальной ипостаси, чем к духовным.
Сами посудите, отвергнув Христа и христианство, как своего преемника, иудаизм, практически, остановился в своем развитии, скатившись до уровня одной лишь ритуальной составляющей своей религии, что приближает иудаизм к конфессиям витальной ипостаси.

– То есть, подобно вашей старообрядческой церкви и нашего протестантизма? – уточнил Шрайтен.

– Да, что-то в этом роде – согласился Рождественский.
Но не будем отвлекаться – это отдельная тема. Вернемся к начатому разговору.
Давайте теперь попробуем для себя определить, какая ипостась нашего разума является истинной, а какая ложной? Какие умы нашего разума следует лелеять и холить, воспевая им хвалебные песни, а какие следует уничтожить бес сожаления, как мешающие нам жить.

Фон Шрайтен улыбнулся.

– А если учесть – продолжал Илья Александрович – что каждый подплан нашего разума, каждые его умы проявлены каким-нибудь верованием, то давайте определим, какое из них будем считать истинным, а какие умы нашего разума полежат осмеянию и уничижению, как не имеющие право на существование.

– Кажется, у вас говорят – если Бог хочет кого-то наказать, то Он лишает его разума.

– Совершенно верно. Это Бог, а на земле люди сами, в своей фанатичной борьбе за чистоту их веры, лишают себя части своего разума, думая, что от этого их вера станет совершенней. Но вся беда в то, что любая вера может только тогда стать совершенней, когда она будет развиваться, а для полноценного развития необходимо, чтобы был задействован весь разум человека, а не какая-то одна его незначительная часть. И составители Библии это прекрасно понимали, поэтому Священное Писание имеет не только глубокое духовное наполнение. В нем представлены и знания душевно-витального порядка в виде образно-символического повествования самого текста Библии, представленного в виде легенд и сказаний, и поучений мудрецов востока, а также представлены чисто рассудочные знания по истории, медицине, нумерологии, астрологии и так далее.

– То есть, вы призываете объединить все верования в одну универсальную веру?

– Ни в коем случае. Да и потом, такая вера уже была в доисторические времена, когда вся Земля находилась в своем эмбриональном состоянии, когда не было еще ни одного материка, и Дух Святой носился над водою. Так к чему возвращаться к тому, от чего давно ушли. Я считаю, что каждое верование, каждая вера должна развиваться самостоятельно, тем самым давая импульс развития остальным верам.
Если же какая-либо вера не пожелает развиваться, как тот же иудаизм или старообрядство, лишая себя постоянного духовного наполнения, они будут истощать свое духовное содержание, упрощаясь до рациональной своей номинации. А после и вовсе исчезнут с лица земли, как то же язычество с его примитивным представлением Бога.
Я лишь ратую за то, что, в порыве утверждения своей веры, не стоит отвергать того, что уже создано Богом, нужно ко всем верованиям проявлять, по крайней мере, терпимость. В этом вопросе лучше доверять Богу. Он сам решит, что достойно быть на земле, а что можно и удалить с лица земли, как Он поступил с Содомом и Гоморрой, как он сейчас поступает с идолопоклонническим язычеством.
Также и веру каждому человеку Он даст по мере его сил. Но уж, коль скоро, Бог дал человеку силы и возможность приобщиться к религии духовной ипостаси разума, то не стоит скатываться до витального уровня, и уж тем более до рассудочного на пути к Нему. Нужно постоянно совершенствовать свою веру, а для этого нужно не отвергать земные верования витального и рассудочного характера, а идти к Богу в союзе с ними. Но, не опускаясь на их уровень, помня, что и пророки не отвергали земную пищу, дававшую силы их бренному телу, в котором заключались их душа и дух.
Возможно, я, как православный христианин, могу в глубине своей души считать, что я по своей вере нахожусь ближе к Богу, чем те же католики или мусульмане, не говоря уже о представителях других верований. Но также считаю, что это не дает мне право пренебрежительно относиться к тем, кто по своей вере еще не достигли того же совершенства. Напротив, осуждая другие веры, я, тем самым, только показываю слабость и несовершенство своей собственной.
Единственное, в чем я могу видеть свое превосходство перед представителями верований витальной и рассудочной ипостаси, это только в том, что я могу себе позволить снизойти до их уровня, а им дотянуть до моего уже сложнее, практически невозможно. Но ведь и мною Бог еще не познан, так же и у них должна быть цель своего духовного развития. В противном случае они, просто остановившись в своем развитии так же, как иудеи и староверы будут только деградировать до полного своего исчезновения, как языческое идолопоклонство.

– Да, но ведь и Христос боролся с язычниками и фарисеями – возразил Генрих фон Шрайтен.

– Это заблуждение – спокойно ответил Рождественский. – Христос ни с кем не боролся, ибо Сын Божий снизошел на землю не для того, чтобы бороться, наставлять и поучать. Он был выше всей этой мирской суеты, его миссия заключалась в духовном просвещении людей, в том числе и язычников, и фарисеев. А видение в Нем непримиримого борца, очевидно, сложилось во времена становления христианской веры, когда ничто не должно было препятствовать вере, делать свои первые шаги. И такая непримиримость достигла своего апогея в период тоталитарного режима, когда боролись все и со всем, и со всеми, в том числе и христиане, поддаваясь общему настроению, во всем и в каждом видели своих врагов.
На мой взгляд, сейчас православная церковь уже отходит от позиции неприятия других религий.

– Согласен, в этом плане уже наблюдается кое-какое продвижение – Генрих с нескрываемым интересом слушал то, что говорит ему доктор.

– Да, времена религиозных войн уже давно прошли, и уже можно наблюдать представителей различных религиозных конфессий за одним столом переговоров. И я бы сие отнес, скорее, к торжеству планетарного разума, нежели к доброй воли самих представителей этих конфессий. Потому что, люди своей деятельностью отображают лишь те преобразовательные процессы, которые совершаются с самой планетой Земля, с ее разумом. И эти процессы сегодня уже направлены к подчинению всех имеющихся органов земли к единому, централизованному управлению их функционирования.

– Следуя логике ваших рассуждений – осторожно задал вопрос Генрих – можно предположить, что на планете Земля возможно скорое появление планетарного правительства.

– Это вряд ли, по крайней мере, в организме человека я не могу выделить какой-либо один орган управления всем организмом, поскольку в этом управлении одновременно участвуют абсолютно все органы и системы организма, дополняя, и контролируя друг друга. А представим, что какой-то орган вдруг начал проявлять больше заботу о других органах, то это, во-первых, ему бы пришлось забросить свои собственные дела и перестать функционировать, как орган, дополняя своей работой другие органы. А, во-вторых, вмешательство в работу других органов нарушило бы их нормальное функционирование.
Вспомните, что стало с Западной Европой, когда католическая церковь в ущерб своему духовному развитию, спустилась до контроля над процессами мирскими, сосредоточив в своих руках всю политическую власть. В результате, это привело к оскудению ее, как духовного института, приведшему к ее расколу. Так же и в политике, она не смогла отстоять не своих интересов, ни интересов правящей монархии, которые она отстаивала.
Или у нас в России, где сложилась обратная картина. У нас политическая власть взялась за управление делами церкви. В результате, сразу началась духовная деградация церкви, приведшая к кризису светской власти и ее устранению.
Или посмотрите, что сейчас твориться. Силы ООН, взявшие на себя обязанности сохранения мира, с ними явно не справляются, как и другие объединенные силы, тоже НАТО.

– Да, но Евросюз благоденствует – возразил Генрих.

– Поверьте, господин Шрайтен, это благоденствие до первого серьезного испытания, до первого большого финансового кризиса, который должен быть уже не за горами. И каждый член в Евросоюзе, спасаясь сам, начнет тянуть одеяло на себя.
Но должен заметить, что сама форма Евросоюза уже гораздо ближе по своему замыслу к мировому управлению жизнедеятельности планеты. Единственно, этот союз не должен ограничиваться только одной Европой, а должен охватить собой абсолютно весь мир. Поскольку весь мир должен участвовать в своем управлении, и не только высокоразвитые страны, но и страны слаборазвитые. И это управление должно происходить не только на самом низком, финансовом уровне, но в нем так же должен принимать участие и витальный уровень в виде науки и культуры, и духовный в виде церквей всех кофессий. Только тогда в мире будет порядок, любовь и взаимопонимание.

– Да теперь я вижу, насколько сложно должно выглядеть управление миром – Генрих серьезно призадумался.

– Да, извините, господин Шрайтен – опомнился Рождественский – совсем забыл вам предложить кофе.

– Не стоит беспокоиться, Илья Александрович – машинально ответил Генрих, находясь в какой прострации – я пожалуй пойду.

Шрайтен встав с дивана, направился к двери и, не попрощавшись, вышел из кабинета в коридор, тихонечко прикрыв за собой дверь.

– Ну, нет, так нет – пожал плечами доктор.


6

У Жеки был очередной выходной. Сделав генеральную уборку в своей квартирке, да поделав кое-какие дела по дому, он присел в бабушкино плюшевое кресло.
Последние дни ему не давали покоя странные явления, происходившие в его голове. Время от времени в ней неожиданно яркими вспышками зажигались… Жека боялся громких слов, поэтому не рисковал называть эти вспышки какими-нибудь озарениями, посланиями небес и тому подобное. Он эти таинственные вспышки вообще старался никак не называть, чтобы не ошибиться и не впасть в заблуждение собственного «всезнайства», и возвеличивания своей значимости, но подозревал, что они должны быть из той же оперы, что и озарения, и послания небес. Тем более, что сами вспышки, как вспыхивали, так тут же и гасли, не оставляя ему ни малейшего шанса как-то распознать их. Все это происходило настолько стремительно, что он даже не успевал ухватить суть этих посланий, поскольку их смысл сразу тонул в море чисто физических ощущений и суетных ассоциаций, ими порожденных.
Нет, никаких болей в голове и других неудобств он, в связи с этим, не ощущал, но все это было ново для него и довольно-таки странно, поэтому он даже не знал, нормально это, или стоит забить тревогу.
Жека чувствовал, что со всем этим пора было кончать, необходимо было разобраться с этим непонятным явлением. И если раньше он не предпринимал никаких попыток по причине своей вечной занятости, да и просто не предавал этому серьезного значения, думая, что может, само пройдет. То теперь, желание разобраться в причине возникновения этих вспышек, пересилило в нем ожидание последствий, которые, может, будут, а, может, нет. И потом, до этого момента, по большому счету и спросить-то было не у кого, а если и появлялся рядом знающий человек, как, например, давеча доктор Рождественский, то эта проблема, за насущными делами и интересным разговором с ним, забывалась, отходя на задний план. А все остальные, подумал он в тот момент, вряд ли могли бы подсказать ему хоть что-то стоящее, да, скорее всего, и доктор в этом деле был бы ему не помощник. Разобраться же самому, а не полагаться на советы других подталкивала и мысль о том, с какой настойчивой постоянностью эти вспышки возникали у него в голове. И в их появлении Жеке совсем не ощущалась попытка бесцеремонного вторжения в его внутренний мир неких инородных сил, неприемлемых его природе, напротив, тот свет, что вспыхивал в его сознание всегда казался ему близким и родным, поэтому нисколько его не пугал. И это обстоятельство было, пожалуй, главной причиной, почему он хотел разобраться с этим случаем сам лично – во всем этом он чувствовал глубоко интимную связь, куда постороннему вход был заказан. Да и в его появление он чувствовал, скорее, требование именно своего естества, назревшую потребность именно своего разума получить ответы на накопившиеся за последнее время свои вопросы. И, как знать, возможно, именно то, что сейчас недоставало Жекиному внутреннему миру, для полного прояснения своей сущности нес в себе этот таинственный посланник, пытавшийся пробиться сквозь стену житейской кутерьмы.
Жека сел поудобнее в кресло, расслабился и прикрыл веки. Вскоре он почувствовал в теле приятную истому. Желание расслабиться усиливало и теплое, мягкое шуршание моросящего дождя о жестяной подоконник за окном, создававшее внутренний комфорт его ощущениям и покой его мыслям.

Погрузившись в себя, он стал созерцать свой мир, который неожиданно предстал ему в виде бурлящих клубов. Эти клубы состояли из всех его  бывших и настоящих страстей и страстишек, скрытых и явных желаний, порочных и непорочных, мыслей и мыслишек, но он увидел, как над ними возвышается цель его жизни, вполне заслуживающая внимание и поощрение. Именно она позволила ему вскрыть в себе свои собственные недостатки, препятствующие ее достижению.
И намеченная цель не только способствовала выявлению изъянов, она также давала и силы для борьбы со своими слабостями и уродствами. Эти силы возбуждали в нем страстное желание бороться с несовершенством своей природы, проявлявшееся во всякого рода соблазнах, в потаканиях своим маленьким слабостям, со всем тем, что существенно мешало ему в достижении намеченного.
Видел он и свой кропотливый труд, омытый потом и слезами, в приобретении им всевозможных знаний и навыков. Так же видел и то, что не все знания оказывались полезными и необходимыми ему в пути. Среди них были и ложные, которые не помогали ему идти к намеченной цели, делая его поступь крепкой по твердой земле, а старались увести его в сторону, завлекая в губительную трясину.
Ему предстало и то, как кропотливые старания порождали в нем уверенность в его непогрешимости и осознании своей правоты. И уже, казалось, ничто не могло переубедить его в том, что мир может жить по каким-то иным законам. И он готов был отстаивать свою веру, доказывая всем и каждому непреложность своих убеждений.
Он так же видел, как вера, усыпленная осознанием своей чистоты и непорочности, граничащей с истиной, становилась слепа, глуха и немощна. И у нее уже не хватало сил, чтобы бороться со своими противниками.
Но за всем этим он так же разглядел нечто, таящееся в глубине самой веры, что не дремало вместе с остальными ее составляющими, что бодрствовало, в надеже, что искреннее раскаяние пробудит ее братьев и сестер ото сна, оживит всю веру, придав ей новые силы. Но благие порывы искреннего раскаяния были столь малы и ничтожны, что они просто тонули в море узаконенной им же самим непогрешимости.
И вот уже клубящийся смог, состоящий из мыслей и скоротечных мыслишек, вечно спешащих всюду поспеть, начинал рассеиваться, и его внутреннему взору предстала ровная гладь моря, слегка колышимая его ровным дыханием. Оно мирно дремало, будучи безразличным ко всему вокруг.

Казалось, тот мир, что символизировало собою море, достиг своего совершенства – главной своей цели, и теперь других целей у него больше не существовало. Казалось, он выглядел словно победитель, имеющий все внешние признаки и атрибуты венценосца.
С отсутствием цели исчезли и представления о своем несовершенстве. Отныне ничто не препятствовало наслаждаться жизнью в свое удовольствие. Над ним больше не существовало ни одного закона, который мог бы воспрепятствовать услаждать ему свою плоть. Тот мир не знал и не хотел знать никаких законов. И море вспенилось бурлящими волнами, вздымаемыми, клокочущими внутри, рвущимися наружу неистовыми желаниями, оглашая все вокруг ревом разбушевавшейся стихии.
Но земные страсти быстро стали приедаться, их скучное однообразие уже начинало вызывать чувство брезгливости. Быстро пресытившаяся плоть каждый раз требовала большего, чем могло дать воображение ее безразличного ко всему разума, теряющего смысл своего существования. В конечном итоге, когда последние чувства сгорели в бушующем пламени страстей, воображение сменила логика, а чувственные образы – рациональные, бездушные модели, представлявшие собой жалкое подобие полноты жизни во всех ее проявлениях. Во взаимоотношениях на смену доверительности и взаимопониманию пришли хитрость, предательство и холодный расчет, жесткий, циничный, безжалостный, сразу определивший всему и всем свою материальную цену. Отныне безжизненный ценник заменил собою скипетр и державу мира, став властителем его дум.
Именно изменчивая, лживая материальная цена, захватив власть над всем сущим, сковала и задушила в своих крепких объятиях душевную и духовную ценность мира, уничтожив в нем его последнюю каплю веры. И мир стал похож на бледного предвестника смерти.
Равнодушный ко всему даже к своей собственной судьбе, он безвольно созерцал на все происходящее вокруг. Но вдруг частица здравого смысла пробилась через толщу уныния на поверхность. Оглядевшись вокруг, она впала в отчаяние: «Неужели все прежние муки были напрасны!» – раздался ее истошный вопль – «Неужели все жертвы были принесены зря!» – разнесся ее плач над гладью омертвевшего моря.
И мир содрогнулся от ужаса, обуявшего его. Мгла накрыло море, и оно исчезло из глаз, затаившись во тьме, в ожидании своей страшной кончины.
Но последняя искра надежды еще тлела в нем, и мир, согреваемый ее теплом, замер в ожидании своего спасения и избавления от всех своих бед.
И небо услышало призыв о помощи. И на какое-то время в мире воцарилось безмолвие. Потому что в тот момент в таинственных глубинах непостижимой сущности Неба Жека увидел, нет, скорее, почувствовал, как там, в запредельных высотах духовного блаженства, где покоится Вселенская Мудрость, объятая вечным покоем своего совершенства, там, в Ее недрах, рождался Свет Духовной Благодати. Рождался быть посланным на грешную землю, чтобы помочь ей обрести Правду Жизни в Духе, избавив ее от тщетного поиска истины в постоянной борьбе противоречий, порождаемых ее земным несовершенством.
Жека наблюдал, как этот Свет стал приближаться к земле, становясь все ярче и ярче. Он узнал Его, это был тот самый Свет, что пытался пробиться к нему в последнее время. И теперь уже ничто не мешало Ему предстать перед Жекой, и Жеке уже ничто не мешало впустить Его в свое сердце. На Свет уже было больно смотреть, но он продолжал поглощать Его, растворяясь в Его сиянии…

Внезапно в прихожей раздался звонок, и видение сразу исчезло. Жека не сразу пришел в себя, вернувшись в мир реальный, на это потребовались кое-какие секунды, но когда до него, наконец, дошло, что звонят в дверь, он быстро встал и пошел открывать.

* * *
На пороге стоял высокий седовласый мужчина, лет шестидесяти, одетый в дорогой синий костюм тройку, в очках с затемненными стеклами в тонкой золотой оправе.

– Здравствуйте! – поздоровался он с легким акцентом – Могу я видеть Колосова Евгения Васильевича.

– К вашим услугам – в ответ произнес Жека, сделав легкий поклон головой. Он сразу понял, что перед ним стоит Генрих фон Шрайтен собственной персоной, но виду не подал. – Прошу входите.

– Для начала, позвольте представиться – войдя в прихожую, начал гость, отступив на пол шага назад, чтобы Жеке было лучше видно его – Генрих фон Шрайтен, немецкий предприниматель.

Жека смотрел на него ничего не понимающими глазами, как на пришельца с другой планеты. По большому счету, так оно и было, поскольку он еще не до конца отошел от тех видений, что посетили его на старом, бабушкином, плюшевом кресле. Но, с другой стороны, такое поведение было предусмотрено им с генералом.

– Вы, я знаю – продолжал Генрих, видя удивление в глазах Жеки – не так давно, расследовали дело, связанное с убийством моего русского компаньона господина Епифанцева…

– Точно – Жека окончательно пришел в себя – теперь я вспомнил, где я раньше слышал вашу фамилию. Как раз в связи с расследованием смерти господина Епифанцева. Пройдемте в комнату, а то, что же это мы на пороге.

Они прошли в комнату, и Жека в тот момент подумал, что хорошо, что он успел немного прибраться в доме.

– Присаживайтесь, пожалуйста – указал Жека на кресло. – Кофе? – спросил он.
– Странно – улыбнулся Шрайтен – я заметил, что в России почему-то считают, что нас немцев непременно нужно угощать именно кофе. Можно подумать, что других напитков мы совсем не пьем. Ведь вы же, русские, друг другу никогда не будете предлагать кофе, или я не прав?

– Да, вы правы, улыбнулся в ответ Жека своей бесхитростной улыбкой, способной обезоружить любого – Мы друг дружке все больше водку предлагаем, ну, на худой конец, чай. А, вот, чтобы кофе!
Да, признаться, у меня в доме нет ни водки, ни кофе и никогда не было, потому что сам я эти напитки не употребляю, а гости ко мне не ходят. Это я машинально спросил. Но чаем, я могу вас напоить.

– Не стоит беспокоиться. Что же касается кофе, то должен признаться, по секрету, я тоже не большой его любитель.

– А вы неплохо говорите по-русски – сделал Жека комплимент.

– Да, спасибо, у меня был хороший учитель – ответил польщенный Генрих.

– Надо полагать, он-то вас и отучил от кофе – улыбнулся Жека, и получил взаимную улыбку в ответ.

– Ну, так я вас слушаю – Жека присел на краешек дивана, приготовившись слушать Шрайтена.

– Собственно, я разыскал вас Евгений Васильевич, чтобы выразить слова восхищения перед вашим профессионализмом, с каким вы раскрыли убийство господина Епифанцева.

– Спасибо – пожал Жека плечами. – А мой адрес, надо полагать, вам в вашем консульстве дали?

– Да, это было несложно – стал объяснять Шрайтен – Также дали и номер вашего телефона, рабочий и домашний, но на вашей работе мне сказали, что вы сегодня выходной. Я пробовал к вам дозвониться сюда, чтобы предупредить о своем визите, но видимо, какие-то неполадки на линии.

Жека снял трубку телефона, стоявшего рядом на комоде и, действительно, никаких гудков не услышал.

– Хм – удивился он – и правда не работает. У нас такое еще иногда случается – пожал он плечами, машинально вспоминая про себя, а не забыл ли он, часом, заплатить за телефон вообще. – Так я вас слушаю.

– Признаться, я был поражен – продолжил Генрих лить свой елей – когда узнал, что все дело раскрыл простой лейтенант криминальной полиции.

– Ну, не такой уж и простой – стал оправдываться Жека, польщенный лестью гостя – все-таки я сотрудник убойного отдела, и раскрывать убийства – это моя прямая обязанность.

– Ну, не скажите, не скажите. Представляю, какой был бледный вид у вашего ФСБ – рассмеялся Шрайтен.

– Ну, они мне своих лиц не показывали – рассмеялся в ответ Жека, догадавшись, куда клонит Шрайтен – скрывать свои лица – это уже их прямая обязанность.
Они оба от души рассмеялись.

– Придти и поблагодарить вас сразу, не получилось – сказал Генрих уже серьезно, вдоволь насмеявшись после Жекиной шутки – сначала похороны, потом срочные дела вызвали меня в Германию…
Сейчас, пользуясь случаем, хотелось бы узнать ваше мнение. Что лично вы думаете по поводу всего этого?

– Что вы имеете в виду? – удивленно спросил Жека – Убийство, как таковое, или убийство высокопоставленного чиновника?

– Круг моих интересов в вашей стране, в основном, ограничиваются одним лишь заводом моей фирмы – стал объяснять Генрих – в связи с чем, мне бы хотелось знать ваше компетентное мнение, относительно безопасности членов его администрации в будущем.

– Ах, вот вы о чем. Ну, с этим, как раз, вам волноваться нет причин. Всех тех, кто мог бы угрожать вашему заводу, кто мог бы посягнуть на него, устраняя членов его администрации, мы уже самих убрали. Я имею в виду организованную преступность в нашем городе. А новые криминальные структуры, которые будут способны претендовать на ваш завод, поверьте, появятся еще очень не скоро.

– Почему вы так думаете?

– Все очень просто – стал объяснять Жека – вор всегда старается забраться в пустой дом. Но если дом обитаем, да еще и охраняем, то он в него не полезет, а будет искать другой пустующий дом.
То, что вы стали строить свой завод у нас, уже для бандитов стало приманкой, так как внешне, он казался необитаем. Так как Германия далеко, а свои правоохранительные органы, как они рассчитывали, и свое-то добро еще не умеют охранять, не то, что немецкое.
Но тут они просчитались, поскольку, как раз, свое-то добро охранять мы уже научились. Скажу даже больше, сами правоохранительные органы крепнут день ото дня, их действия становятся с каждым разом всё эффективней и эффективней. А это значит, что криминалитет наоборот, слабеет. К этому можно еще добавить и поддержку народа, который всегда идет за сильным. Следовательно, у бандитов уже нет прежних сил тягаться с правоохранительными органами, поэтому он вынужден пока затаиться до лучших времен.

– Простите, что вы называете лучшими временами для криминалитета? – спросил Генрих.

– Ну, ничто не вечно под Луной – спокойно стал объяснять Жека Генриху то, что сам считал уже прописной азбукой. – Мир не стоит на месте, а постоянно развивается. Наши органы, одержав сокрушительную победу над бандитами, успокоятся, посчитав, что теперь они самые сильные и развиваться дальше, тратить на это народные средства им нет никаких оснований. В тоже время, бандиты, затаившись, не будут сидеть, сложа руки, а начнут выискивать новые лазейки в наших несовершенных законах, и новые способы борьбы с правоохранительными органами, и, надо полагать, рано или поздно найдут их. Но, повторяю, все это произойдет очень и очень не скоро, пока же, что называется, ситуация с вашим заводом находится под контролем у сильных государственных правоохранительных структур, поскольку само государство, являясь пайщиком этого завода, заинтересовано в его охране.
По большому счету – добавил Жека, подумав – мы бы ликвидировали организованную преступность и без вашего участия, вы лишь, в какой-то мере, ускорили этот процесс.

– Вы имеете в виду сам факт строительства нашего завода у вас, или что-то другое? – спросил Генрих, заинтересовавшись последними словами Жеки.

– Ну, и сам факт строительства тоже, но сейчас я говорю о совсем другом. Скажите откровенно, ведь это вы – Жека пристально посмотрел на Шрайтена – подкинули дезинформацию насчет того, что господин Епифанцев утаил у себя двадцать пять процентов акций будущего завода? И, тем самым, только ускорили процесс ликвидации криминальных структур в нашем городе.

Услышав последние слова, прозвучавшие в устах молодого лейтенанта не как укор, а лишь как деликатная констатация факта, подчеркивающая стремление вести с ним открытый диалог, Генрих посмотрел на Жеку с любопытством.

– Ну, вы понимаете, – начал он объяснять, не скрывая того, что он чувствует себя, в какой-то мере, виноватым за смерть русского чиновника – мы вынуждены были обезопасить свой завод. Правда, я не ожидал таких страшных последствий для господина Епифанцева, и, поверьте, совсем не хотел этого.
Наша разведка, я имею в виду разведку нашей фирмы, донесла нам, что единственную серьезную опасность будущему заводу может представлять только русская мафия. Поэтому я и решил через одного из помощников Епифанцева, который, по данным всё той же нашей разведки, был тайным осведомителем русской мафии, подбросить вашим бандитам информацию о, якобы имеющихся, левых акциях. Но я лишь рассчитывал на то, что ваши бандиты передерутся из-за этого жирного куска, а уж горстку недобитых, добить будет проще.
А как вы узнали, что дезинформация с акциями – это моих рук дело?

– Догадался – просто ответил Жека – по принципу, ищи того, кому это выгодно. А выгодно было только двоим – нашему городу и вашей фирме «Мерседес», поскольку только вы вдвоем являетесь владельцами завода. Наши все отказываются, и не потому, что бояться взять на себя ответственность за смерть Епифанцева, а просто сами до сих пор еще находятся в шоке. Они больше склонны думать, что это была часть внутренних разборок самой мафии. Так что, остаетесь только вы.
Но вы не волнуйтесь, я про вас никому не скажу, тем более, что дело это уже прошлое. Пусть это останется нашей с вами маленькой тайной. Но и вы дайте мне слово, что отныне без согласования с нашими органами, сами никакой самодеятельностью заниматься не будете, а то, сами видите, чем все это порой заканчивается.

– Договорились – улыбнулся Генрих. – Но вы так же сказали, что теперь бандиты будут искать другой пустой дом. Как, по-вашему, где они теперь объявятся?
– Да, они уже объявились. Видите ли – стал объяснять Жека – удачная крупномасштабная операция по ликвидации криминальных структур в нашем городе воодушевило верховное командование в министерстве провести подобную операцию по всей России, и она была так же успешно проведена. И отныне весь дом Россия для воров стал обжитым и охраняемым. Это вынудило тех бандитов, которым удалось уйти от правосудия, мигрировать на Запад. В основном в Польшу, и к вам в Германию, поскольку правоохранительные органы этих стран еще не на должной высоте, по сравнению с другими странами Западной Европы. Приедете домой, поинтересуйтесь, ради интереса, у вашей разведки сводками за последний месяц, и увидите, что число преступлений, совершенных за этот месяц русской мафией, как вы ее называете, увеличилось в разы.

– Действительно – задумавшись, произнес Генрих – последнее время наши газеты что-то похожее об активизации деятельности русской мафии писали.
Ну что ж – сказал он уже бодро – зато теперь и у нашей полиции появился повод для своего совершенствования – улыбнулся Генрих кончиками губ. Но потом, как ни в чем не бывало продолжил:
– Евгений Васильевич – Генрих посмотрел на Жеку уже глазами просителя – у меня к вам будет еще одна небольшая просьба.

– Да, я вас слушаю.

– Не так давно, я познакомился с одним вашим художником, Андреем Введенским.

– Припоминаю, есть такой. И, что он натворил? – серьезно спросил Жека.
– Нет, с ним всё в порядке – улыбнулся Генрих – и закон он не нарушает. Просто в разговоре с ним мы выяснили, что оказывается мой отец и его дед были близко знакомы друг с другом. Его дед до сорок шестого года оставался переводчиком в Дрездене, где был в то время и мой отец. Они просто жили в одном доме, и по вечерам любили поболтать друг с другом, вот как мы с вами сейчас.

– Да, что вы говорите – удивился Жека – прямо, как в кино!

– Да, уж – согласился Генрих – Так вот дед Андрея рассказывал моему отцу о какой-то удивительной книге, которую написал его друг, доктор Рождественский, о законах развития разума. Андрей даже в порыве своих добрых чувств хотел, было, мне ее показать, но потом вспомнил, что вы ее у него забрали для какого-то своего расследования.

– Ну да, ну да – стал вспоминать Жека – собственно, именно ради того, чтобы взять у него книгу для сравнительного анализа, я и заходил к нему.

– Скажите, Евгений Васильевич, а могу я взглянуть на эту книгу, о которой мне так много рассказывал мой отец – спросил Генрих.

– Самой книги, у меня, как вы понимаете, дома нет, но у меня есть перепечатанное издание трудов доктора Рождественского, которое я могу вам даже подарить, поскольку вижу, как дорога вам эта книга.

С этими словами Жека встал с дивана и снял с книжной полки, что находилась над ним, книгу в картонной обложке, больше смахивающую на учебник, и протянул ее Генриху.

– Должен вам сказать – Жека постарался, чтобы его голос в эту минуту зазвучал с некоторой долей торжественности – что это не простая книга, она, действительно, с удивительной судьбой, в которой приняли участие все, включая и меня, и Андрея, и вашего отца.
Дело в том, что доктор Рождественский успел написать только две книги, вторая хранилась у Андрея. Ну, о том, как он их писал это отдельный разговор, и Андрей мне смог только в двух словах рассказать о трагической судьбе доктора Рождественского и его семьи. Первая же книга, мне попалась в руки совершенно случайно, в связи с расследованием одного убийства, причем, только она одна и могла мне раскрыть имя убийцы. Поэтому мне пришлось разыскать Андрея и взять на время экземпляр, хранящийся у него дома.
Убийство было довольно крупное, поэтому в его расследование были вовлечены и службы госбезопасности. Они-то и обратили внимание на содержание этой книги. Изучив ее, и посоветовавшись в верхах, было принято решение на государственном уровне, ознакомить с этой книгой, с теми знаниями, что она содержит всех государственных людей, особенно это касается всех чиновников, банкиров, директоров крупных предприятий и прочих в том же духе. Это только для начала, а потом, со временем, хотят вообще преподавать эти знания в вузах и даже в школах.
Мне достался один экземпляр, собственно, как непосредственному участнику, обнаружившему ее. Мне вот только позавчера вручили ее экземпляр, так что, по большому счету, я ее еще и сам не успел прочесть. Но за меня не волнуйтесь, я себе могу еще достать, тем более, что интерес к содержанию этой книги у меня особый.
Что касается оригиналов, то, надо думать, оби книги уже вернули снова Андрею, или вернут на днях, ведь других-то претендентов на это наследство в живых уже не осталось.

Генрих внимательно стал рассматривать картонную темно коричневую обложку книги, но которой было написано: Сочинение доктора Ивана Рождественского, а чуть ниже: «Законы развития Вселенского разума».

– Спасибо – после некоторого молчания проговорил Шрайтен – вы даже не представляете, какой это большой подарок для меня. Это действительно, удивительная книга. Выходит и нас с вами тоже она  свела. – Генрих встал. – На этом, к сожалению, я вынужден покинуть вас. Вы оказались очень интересным собеседником, и мне, в самом деле, очень тяжело с вами расставаться. Но я думаю, мы еще увидимся?

– Да, конечно – развел руками Жека – какие могут быть разговоры? Как найти меня вы теперь знаете, так что, звоните, надеюсь, что телефон к тому времени починят.

* * *
Генрих не стал брать такси, а решил пройтись немного пешком, чтобы хорошенько осмыслить информацию, полученную им, за последние несколько дней. Да и погода на улице, посвежевшая после небольшого дождичка, располагала к неспешной прогулке.
Сначала был Андрей, размышлял Генрих, неторопливо бредя по пустынной улице, не имея определенного направления, с его перспективой скорого духовного преображения и неминуемого катаклизма, связанного с переходом на новый духовный уровень России, а вслед за ней и всего мира.
Потом Рождественский с его моделью управления миром, которая, надо признать, была намного совершеннее, чем та, которую хотел предложить на совете Магистров он сам. Но самое удивительное в его модели заключалось то, что ее невозможно было создать рукотворно, что она может родиться только в процессе эволюции всего человечества. Более того, она совершенно исключала какое-либо рациональное планирование, поскольку логика ее механизма лишь угадывалась на поверхности, в то время, как ее внутреннее устройство представлялось Генриху непостижимой тайной за семью печатями.
У него оставалась последняя надежда на то, что книга раскроет перед ним эту тайну, которой он будет владеть единолично. Он был уверен, что книга должна была находиться у этого молодого лейтенанта, также он был уверен, что он сможет забрать у него книгу. И вот, книга у него в руках, но теперь получается, что она, ни для кого уже не является тайной, мало того, эти знания русские собираются преподавать своим детям в школе.
Все планы Генриха неслись в пропасть со страшной силой, но одно его радовало, что, по словам этого полицейского лейтенанта, осознание своего поражения даст ему и их Братству хороший толчок для своего развития.
И еще ему не понравилось то, что если мысли Андрея он читал, как раскрытую книгу, мысли Рождественского тоже, с трудом, но угадывались, хотя и разобраться в них без специальных знаний было весьма затруднительно, то в мысли же этого лейтенанта вообще невозможно было проникнуть. И не то, чтобы проход к его мыслям преграждала какая-то неприступная преграда, напротив, никакого препятствия не было, но и мыслей никаких он не обнаружил – абсолютно чистый лист.
И все-таки еще одной приятной новостью для него было то, что ни Андрей, ни этот лейтенант, как понял Генрих из разговора с Жекой, не знают о существовании Рождественского. В этом был определенный плюс.
Учитель говорил ему найти своего адепта, вспомнил Генрих. Кажется, он нашел, и не одного, а сразу трех, только пока ему было непонятно, кто у кого должен был учиться, а кто кого должен был учить. Возможно, именно так и работает механизм управления миром, подумалось ему.


7

Проводив Шрайтена, Жека снова присел в кресло и стал прокручивать в голове весь разговор с ним до мельчайших деталей. Как будто бы все прошло так, как и планировалось, заключил он, по крайней мере, это можно было судить по реакции немца. Теперь можно и генералу докладывать.
Он снял трубку с телефонного аппарата и поднес ее к уху, но привычного гудка не услышал.
Это конец – мелькнуло у него в голове – один, в окружении врагов, не имея возможности связаться с Центром… – Жека оглядел комнату – Ничего, буду отстреливаться, а уж последний патрон… как учили.
Пройдя в прихожую, он извлек из кармана куртки, висевшей на вешалке, мобильный телефон и набрал нужный номер.

– Здравствуй Женя – раздался в динамике, как всегда, бодрый голос генерала – как твои дела?

– Здравствуйте, Валентин Григорьевич. Вот, только что проводил нашего гостя, и спешу доложить, что встреча прошла нормально, согласно нашего с вами плана.

– Добро – отозвался генерал – пока отдыхай, догуливай свой выходной, а завтра встретимся и поговорим обстоятельно. Я тебе позвоню вечерком.

Куда ж я от вас денусь – пожал плечами Жека, кладя мобильник обратно в куртку – даже про выходной всё знают.
Неожиданно в его квартиру снова раздался звонок, заставивший Жеку даже вздрогнуть. Неужели снова Шрайтен – мелькнуло у него в голове, и он развернулся к двери, снова настраиваясь на встречу с немцем.
Но, к его удивлению, за дверью оказалась Ирина. Она молчала и как-то странно рассматривала растерянность Жеки, отразившуюся в его глазах, потом улыбнулась и произнесла:

– Я тебе с утра пытаюсь дозвониться. На работе мне сказали, что у тебя выходной, вот я и названивала тебе сюда, но потом поняла, что у тебя наверно телефон сломался, вот и пришла. Ты не рад?

Ее слова в Жекиных ушах прозвучали переливными трелями какой-то удивительной музыки. Может, даже Иоганна Себастьяна Баха, подумалось ему в ту минуту, токката и фуга ре-минор, хотя и великий немецкий композитор вряд ли на такое потянет, уверенно решил он, слушая изумительную мелодию ее голоса.
Слушая музыку ее слов, их смысл как-то совершенно не дошел до него, но, кажется, там было что-то про телефон.

– Ты проходи – опомнился Жека – Давай я тебя чаем напою – засуетился он – Замерзла наверно, на улице, кажется, дождь.

– Дождь давно кончился, и на улице отличная погода. Пойдем, лучше, погуляем. Одевайся, я подожду.

– Ага, проходи в комнату, я мигом.

Жека достал из шкафа чистую рубашку, носки, прихватил джинсы, висевшие на спинке стула, и скрылся в ванной…

Через некоторое время они уже прогуливались по большому парку, что находился неподалеку от Жекиного дома. Мокрые после дождя листья кленов мерцали загадочным золотистым свечением. В воздухе пахло чистотой и свежестью.

Сначала они шли молча, и им обоим было приятно просто идти вдвоем по дорожке мимо старых деревьев, хранивших в своей памяти миллионы таких вот красноречивых молчаний. Им казалось, что они наслаждаются теплом уходящего лета, на самом же деле мир, окружавший их, давно исчез для них, и они наслаждались лишь присутствием друг друга, вслушиваясь в биение своих сердец, и осторожно прислушиваясь к биению сердца другого.

Ирина первая нарушила молчание, она стала рассказывать о себе, о своей учебе в институте, о своей новой квартире, и вдруг произнесла:

– Знаешь, когда ты появился тогда, там, в клинике, со мной вдруг что-то произошло. Какое-то странное чувство меня охватило – Ирина взяла его под руку, и прижалась к его сильной руке, и у нее это получилось как-то непроизвольно и, в тоже время, очень естественно, отчего Жеку охватило удивительное блаженство. Ее голос был вкрадчивым и таинственным, а слова предназначались только ему одному, и Жеке было видно, что она их произносит впервые в своей жизни.
– С одной стороны это чувство мне показалось до боли знакомым, возможно, нечто подобное у меня в душе уже возникало, когда я, допустим, сопереживала героям книг или кино. Хотя, сейчас мне кажется, что оно жило во мне всегда, с самого моего рождения, затаившись где-то в самой глубине моего сердца, дожидаясь своего часа.

Он видел, как слова признания льются из нее помимо ее воли, вопреки ее здравому смыслу и, что она совершенно этому не противится, и даже благодарна случаю выговориться.

– А с другой стороны это было что-то новое – продолжала она – с чем я столкнулась впервые в жизни, и поначалу…

И снова в Жекиной голове зазвучала музыка. Только на этот раз она уже не ласкала его слух приятными переливами, она обрушилась на него мощным потоком, прорвавшим износившуюся плотину. Подхваченное сильным течением ее звуков, Жекино сознание устремилось навстречу неизведанному, встречу с которым, в глубине души, он жаждал всю свою жизнь.
Он ощутил себя летящей кометой, уносящейся в беспредельные дали. Он почувствовал, как в этом стремительном полете сгорают остатки его страхов потерять землю, которая его родила, вскормила и взрастила, потерять то, что он уже успел обрести на ней. Поскольку чувствовал, что его ожидает встреча с более значимым, более ценным, чем то, с чем он сейчас расставался. Он чувствовал, как в его сознание начинает рождаться понимание того, что своему рождению он обязан, в первую очередь, не земле, которая стала для него лишь колыбелью, из которой он, судя по всему, уже вырос. Он начинал понимать, что силы, породившие его, и которым он обязан своему рождению, находятся как раз там, куда он стремительно летел в данный момент.
Он видел, как вместе с землей стремительно удаляются от него все ее соблазны, отвлекавшие его от главной цели его жизни – встречи со своим Прародителем. Сейчас он ощущал себя уже блудным сыном, в слезах раскаяния спешащим в свой отчий дом.
Он горько раскаивался в том, что обманывал себя, придумывая себе земной рай, обкрадывал себя на обладание отчим домом, предавая, тем самым, своего Отца. Сейчас он видел, что земной рай, по сути своей, состоял из таких же воров и лжецов, которые, в первую очередь, обманывая и обворовывая себя, обманывали и обворовывали других.
А их вера в земное благополучие, что они предлагали, была, по сути, верой раба, поскольку она совершенно не оставляла ему выбора помыслить как-то иначе. Потому что четкая установка их требований сводилась к миске, лишившись которой, их лживая вера гарантировала голодную смерть. Но теперь он оставил им их собачью миску и, тем самым, обрел право на духовное обогащение, дарующее ему все сокровища Отчего Дома.
Он снова увидел тот Свет, что не давал ему покоя последнее время, но теперь не только Он пытался приблизиться к нему, а они оба мчались навстречу друг к другу. И он почувствовал, как в его сердце зарождается росток новой веры, дающей ему право не только выбирать, подвергая глубокому осмыслению каждый свой выбор, но и получать от этого духовное обогащение.
И он, наконец, почувствовал, что точно такое же чувство, как и у Ирины, есть и у него в сердце. Он понял, что и оно также хранилось в его душе всю его жизнь, в ожидании своего часа. И вот теперь, когда родственная ей душа из миллиарда душ, живущих на земле, узнала в ней свою половину, пробудила ее, она раскрылась, чтобы вобрать в себя ту единственную свою вторую составляющую, с тем, чтобы никогда больше ее не терять…

* * *
Утром, Жека тихонечко встал с постели, чтобы не разбудить Ирину, собрался, оставил ей записку на столе, положив на нее второй ключ от своей квартиры, и отправился на службу.

Когда он проходил мимо доминошного столика, мужики, уже во всю игравшие в домино, поприветствовали его.

– Здорово, начальник! – крикнул тот, что толстый, которого все звали Пыхом, махнув ему рукой. Остальные ограничились вежливым поклоном головы.

– Здорово, коли не шутите! – махнул им рукой в ответ Жека.

– На службу торопишься! – спросил Пых.

– Дык! – развел руками Жека, а потом, остановившись, спросил – Слушай, а чего это Звоноря среди вас нет, уж не приболел ли?

– Да живой он – ответил за всех Пых – чего с ним сделается! Только он сейчас в завязке. К нам больше ни ногой, чтобы не соблазняться. Потеряли мы соратника – развел он руками.

– А чего это вдруг? На работе, может, что случилось?

– Хуже, начальник. Жениться собрался!

– И кто ж это счастливица, я ее знаю?

– Да Валюха, соседка его, ну, у которой сына убили.

– Вона даже, как – подивился Жека – Ну совет им да любовь. Встретишь, от меня привет передавай.

– Встречу, передам – пообещал Пых.

– У самих-то еще желание не появилось завязать?
– Нам легче, начальник, нас в мужья никто не берет – рассмеялся Пых, а вместе с ним и остальные мужики.

Да, думал Жека, направляясь в свое родной 43 отдел, жизнь всюду бьет ключом, и остановить этот процесс никому не под силу.

Войдя в здание РУВД, он бодро поздоровался с дежурным, капитаном Хлеборезовым.

– Здравия Желаю, товарищ капитан.

– О, Жень, здорово! – ответил тот – постой, не убегай, таби пакет!

– Спасибо, товарищ капитан – сказал Жека принимая пакет – От кого бы это, да так рано – стал он разглядывать адрес отправителя, а потом воскликнул – Ох, ты, вовремя-то как! – на адресе отправителя значилось: РВК Петроградского района, военком к-н Забирухин.
– Ну, теперь я за нашу армию спокоен – сказал Жека, сунув пакет в свою папку – эти никогда не подведут.
Петр Николаевич – обратился он к Хлеборезову – если вас, кто будет обижать, зовите армейских, особенно этого, капитана Забирухина – этот умрет, но на выручку всегда придет.

– Скажешь, тоже – засмеялся Хлеборезов – мне своих защитников хватает, вон, один ты чего стоишь!

Поднявшись на свой этаж, в коридоре Жека столкнулся с Хвостом, который только что вышел из кабинета Главкома.

– О, Жека, привет! А я за тобой. Дуй к Свиридычу. Он тебя вызывает.


– И откуда же ты Жека такой взялся? – подполковник Свиридов внимательно посмотрел на Жеку.

– Дык, товарищ подполковник – растерялся Жека, не зная, что ответить на такой неожиданный вопрос.

– Слушай, Женя, объясни мне старику, вот что ты, наша смена, добиваешься? Ну, для чего вообще пошел работать в милицию?

– Знаете, Василий Аверьянович – немного подумав, стал отвечать Жека – мне как-то отец мой рассказывал. Служил он срочную в Грузии, в Тбилиси. Так вот был у них там один дальний пост, караулу нужно было, чуть ли не через весь город идти до него – на целые сутки туда заступали. И вот, говорит, возвращаются они утром с поста, идут по городу с карабинами – тот пост был единственный, который с карабинами охраняли – и вдруг из окна пожилой грузин зовет их к себе в гости: «Э, русские солдаты, зайдите ко мне, уважьте старика». Так просил, что неудобно было пожилого человека обидеть отказом. Зашли к нему в дом, он их за стол усадил, потчует, вином угощает. Кончилось тем, что просыпаются они уже под вечер, но смотрят, всё нормально – их шинелки в прихожей висят, рядом карабины аккуратно стоят. Тот пожилой грузин их до части проводил и с командиром договорился, чтобы их не наказывали.
Так вот я хочу, чтобы и русского милиционера так же в народе уважали, как русского солдата. Не боялись его, а именно уважали, видя в нем, в первую очередь, своего защитника, а не экзекутора. И вообще я хочу, чтобы о милиции говорили именно, как о правоохранительных, а не как о карательных органах.

– Да – согласился Свиридов – грузины, они такие, они кого угодно за стол не пригласят, это, действительно, еще заслужить надо. У них там с этим строго.

– Ну а в милицию – продолжал Жека отвечать на второй вопрос Главкома – меня судьба определила. Если бы она мне указала другое место, скажем, токарем или пекарем, то я бы старался чтобы русского токаря или пекаря так же уважали во всем мире, как русского солдата.

– Так вот ты какой! – поскреб Свиридов свой гладковыбритый подбородок – Ну, тогда слушай, что скажу тебе, по секрету. Мне тут – Главком поднял свой указательный палец вверх и сам как-то таинственно посмотрел на потолок – указание пришло сверху, написать на тебя представление на внеочередное звание, на капитана.

– Служу России!

– Служи, сынок, служи. На тебя и на Володьку.

– А на него тоже, на внеочередное?

– С него и одной, очередной звездочки за глаза и за уши хватит – от души рассмеялся Свиридов. – Пусть, вон, с тебя пример берет, как прогибаться надо. 
Ну, ступай, позови мне его. Только ему пока ничего не говори, я ему сам… сюрпризом, так сказать.

Подойдя к своему кабинету, Жека услышал из-за двери Володькин голос:

– Ты кто? – спросил медведь.

– Я – мышка-норушка.

– А чего глаза такие большие?

– Какаю!

Из-за двери раздалось дружное ржание.

Действительно, смешно, улыбнулся Жека, неужели, подумал он, из этого, и в самом деле, может что-то родиться?


Сентябрь, 2009 г.