Избранный. Гл III

ГЛАВА III

1
Придя домой от Колиной мамы, Жека бросил сумку с деньгами в прихожей, а сам устремился на кухню. И как это он у Валентины Александровны всю колбасу не сожрал – Жеку это удивило. В холодильнике он нашел пол пачки пельменей и поставил воду в кастрюльке на газ.
Эта однокомнатная квартира досталась ему от его двоюродной бабушки, которая прописала его у себя, как только он поступил в академию. Но пока была жива баба Маша, он бывал здесь редко, и окончательно переехал уже на последнем курсе, после ее смерти. И, не потому что он был такой невнимательный внук, просто баба Маша любила одиночество, любила быть наедине со своими воспоминаниями, и он чувствовал, что он ей только мешает своим присутствием. Да и с ребятами в общежитии было куда веселее. Сейчас он был даже рад, что с квартирой ему так подфартило – и соседи не мешают, и от работы рукой подать.
Пока закипала вода, он снова разложил конверты по датам на штемпелях – все сходилось – пока Олег Красильников служил в армии, он подписывал обратный адрес – в армии об этом заботится контрразведка, а как уволился в запас, то перестал. Пробежав наскоро письма глазами, Жека ничего интересного для себя не нашел, обычная армейская лабуда.

Поужинав пельменями с хлебом, он вспомнил про старинную, как ему показалось, книгу. Как знать – подумал он в ту минуту, может разгадка кроется именно в этой книге.
Он достал ее из сумки и стал рассматривать. Внешний осмотр показал, что переплет был сделан вручную, но мастерски. На внутренней стороне обложки стоял пропечатанный экслибрис – «Из книг доктора Рождественского» – прочел Жека – «1924 год». Не такая уж она и старинная, отметил про себя он, хотя листы успели изрядно пожелтеть. Но написана, однако, на печатной машинке, а не на станке, возможно даже существует в единственном экземпляре, значит и цену может иметь соответствующую – это заинтриговало Жеку.
Он раскрыл титульный лист и прочел название: «Законы развития Вселенского разума». И ниже, чернилами: «Книга I».
«Все живое на земле, все, в чем присутствует жизнь, рождается, развивается и умирает, чтобы дать жизнь новому появлению жизни, по одним и тем же законам – Законам Творения Вселенского разума…» – стал читать Жека.

* * *
Жека поднимался вверх по горной дороге, которая извилистой лентой прилепилась к склону горы. За очередным поворотом показалась небольшая площадка на которой стоял небольшой павильон с надписью «ШАВЕРМА». Рядом, под открытым небом стоял доминошный столик, за которым сидели Звонарь, капитан Хлеборезов и подполковник Свиридов Василий Аверьянович. И капитан, и подполковник, оба сидели в мундирах при погонах, только вместо фуражек у них на головах были намотаны чалмы. Звонарь разливал водку по пластмассовым стаканчикам.
– Салям алейкум – приветствовал Жеку Главком Свиридов, помахав ему рукой.

– Здорово, коли, не шутите – улыбнулся ему Жека в ответ.

– Как твои дела? – участливо поинтересовался Главком.

– Как видите, иду по следу – отвечал Жека – себя не жалею, поздно ложусь, рано встаю. Сами-то как?

– Да, и мы, как видишь, на посту – хором ответили Главком с Хлеборезовым.

– А почему в чалмах?

– Сейчас актуальна тема беженцев из Средней Азии, а мы завсегда с народом – хором отвечали те.

– Понятно. Ну, тогда бывайте здоровы – Жека зашагал дальше.

– И тебе, лейтенант, не хворать! – помахал ему рукой Главком.

– Эй! Забыл предупредить!

Жека обернулся.

– Пистолетики свои не разбрасывай, где, не попадя! – крикнул ему Свиридов, поправив на голове, съехавшую набок чалму.

* * *
Жека, как ошпаренный вскочил на диване. Машинально похлопал себя по тому месту, где должен был находиться его «Макаров». Кобуры на месте не было. Его сознание быстро просыпалось и начинало вспоминать. Оставил на столе, наконец, вспомнил он. Если так, то Батя, его, скорее всего, положит в сейф. Правда, Жека посмотрел на часы, уже сегодня он мне прочтет длиннющую лекцию, назидательного характера «О вреде разбрасывания где попало личного оружия», но это все же лучше, чем увольнение с соответствующей статьей. А если…
 
Без пятнадцати шесть Жека весь взмыленный вбежал в родное отдел Петроградского РУВД. Когда он, выбежав из дома, пробегал мимо «своего» пьяного угла, то мужики, уже сидевшие за доминошным столиком, лишь покачали головами – Наверно что-то серьезное. Служба, однако. Не позавидуешь.

Точно так же всполошился и заспанный сержант, дежуривший ночью.
 
– Что случилось, товарищ лейтенант?

– Оперативная необходимость – крикнул на ходу Жека, но все же благоразумие подсказало приспустить пары и с галопа перейти на рысь, а у самой лестницы и на шаг.

Войдя в свой кабинет, Жека первым делом ринулся к сейфу, открыл – фуууу!!! – вырвался из него выдох облегченья – легендарный ПМ, почти музейная реликвия спокойно полеживал внутри, уткнувшись, своим обшарпанным от усердной чистки носом, в кобуру.

Ну что ж, это дело надо отметить, пока время располагает – подумал Жека. И он сел за стол писать Пашкины показания, по памяти. Когда он уже дописывал свое сочинение, в кабинет бесшумно вошел Батя. Жека почувствовал сквозняк открываемой двери и повернул голову.

– Здорово, Степаныч. – как ни в чем не бывало поприветствовал Жека Батю. – Что-то ты сегодня рановато, может дома, что случилось?

– Привет, Жека, – улыбнулся Батя – самому-то, что не спиться?

– Да вот – замялся Жека – решил запротоколировать показания свидетеля. Он потом подмахнет внизу – дескать, с моих слов записано верно – и в папку. Кстати, а где у нас папки? – Батя пока молчал, и это Жеку совсем не радовало.

– Ну, ну – слегка  усмехнувшись, ответил Кречатов, видя Жекины старания с утра пораньше – А не боишься, что пока ты тут бумажки сочиняешь, твоего ценного свидетеля могут убрать?

– Нештошь такое возможно, Степаныч!

– Это наша Родина, сынок, тут все возможно.

– Но о том, что такой свидетель в природе существует, и кто он, знаю только я один, и эту страшную тайну даже под пыткой никому не выдам.

– Ну, тогда я за твоего свидетеля спокоен. И все-таки, советую оперативную тайну держать в секрете даже от своих. Лично я, как и ты, своим ребятам доверяю, но информация штука непредсказуемая и у нее есть такое вредное свойство – она в любой момент может улизнуть за пределы этих надежных стен. Так вот повторяю, держи язык за зубами, чтобы потом ни на кого плохо не подумать. А свидетель-то твой надежный, не подкачает, в смысле, сам-то своим ботолом болтать не станет?

– За него я спокоен, да он и сам не дурак, тем более что с ментами… в обжем, с нашим братом, не первый год работает, внештатно. Хотя – Жека порвал на мелкие клочки всё, что он успел понаписать за утро, обрывки положил в пепельницу и поджег – ты прав, Степаныч, так надежней.

Про себя Жека отметил, что Батя, как будто не собирается читать ему натации за вчерашнее, и это его успакоило.

– Ладно, будем считать, что с этим вопросом разобрались. Переходим к следующему вопросу – и тут Батя взял театральную паузу, пристально посмотрев Жеке в глаза, от чего тому стало не по себе.
– Вчера, когда ты так поспешно убежал – Батя продолжал смотреть на Жеку. Жека внутренне весь сжался. Театральная пауза, взятая Батей на этот раз, показалась ему вечностью.
– Я поизучал наш список, и наткнулся на ряд знакомых фамилий, но возможно они к нашему делу никакого отношения и не имеют.
 
Пронесло – подумал Жека – но Батя, надо отдать ему должное, все же мудрый воспитатель. Ладно, будем считать, что этот урок я запомнил на всю жизнь, а вслух сказал:

– Степаныч, ты извини, что… перебиваю, но вчера вскрылось еще ряд интересных подробностей нашего дела.
 
И Жека рассказал Бате и про гэбушный яд, и про найденную им сумку с деньгами и книгой.

– Это ты правильно поступил, что оставил книгу с деньгами дома – думая о чем-то о своем проговорил Батя – потому что, с учетом такой суммы, дело от тебя сразу бы забрали, а тебе бы даже спасибо не сказали. А ведь ты это дело почти раскрыл. Поэтому пусть они пока у тебя дома, и никому об этом не говори.

– Степаныч, только не ты, а мы!

– Да, рот держи на замке – не обращая на Жекину поправку, продолжал Кречетов.
 Помни – там, где бесхозно гуляет такая сумма, информация даже самая свехсекретная может иметь серьезную протечку. Поэтому никому – ни друзьям, ни начальству, никому – об этом знаем только мы вдвоем. Понял?
Жека утвердительно кивнул головой.

– Кстати, что за понятых ты там вчера надыбал – они-то не разболтают?

– Не разболтают. Пенсионеры-коммунисты старой закалки, всю жизнь в «ящике» проработали. Я с них подписку взял за неразглашение государственной тайны, так что эти умрут, а язык будут держать за зубами.

– Какую еще подписку, у тебя что, бланки с собой были с печатью?

– Бланки пришлось самому написать, правда, без печати, но, думаю, сработает.

– Ну, с этим ты молодец, а книжку эту ты не очень сильно залапал?

– Да, нет, только в руках слегка подержал. А что?
 
– А то, что тот, чья она была, держал ее много раз и пальцев на ней оставил больше тебя, и не только на обложке, но и на страницах. А посему, дуй домой за книгой, а потом к Семёнычу. Печенкой чувствую, что тот, для кого потерять, не глядя, четверть лимона, очень возможно, по нашей картотеке может проходить, и уж он-то должен знать, как сумка с деньгами оказалась у простого дембеля.

Дело приобретает интересный поворот – как-то грустно подвел итог Батя – и пока нам ясно, что ничего не ясно. Печенкой чувствую, что спокойной пожить нам с тобой не дадут. Ты сам-то, что думаешь?

– У меня пока две версии – начал Жека делиться своими мыслями – первое, завалить хотели Ирку-Мамбу.

– А причины?

– Стала неугодной свидетельницей. Хотя нет. В этом случае ее убрали бы не так изощренно – бритвой по горлу и в колодец – вот и весь сказ. 
Подмахнула какому-нибудь кандидату в президенты, а у того очко заиграло накануне выборов, что об их интимной связи может узнать не только его законная, но и весь свободолюбивый народ, всё человечество. Поэтому, мудро рассудив своим политическим умом, он пришел к выводу, что лучше будет для процветания страны, народа и всего человечества пожертвовать проституткой Иркой. Но сделать это надо тихо, чтобы ни страну, ни народ, ни всё человечество это не отвлекало от мирного созидательного труда и процветания.

– Согласен, у любой проститутки отыщется тысяча причин, чтобы ее убить. Но деньги?! С деньгами пока не ясно. Шантаж я исключаю – мелковата эта Мамба для такого крупного шантажа. Но одно понятно – раз никто не хочет сознаваться в такой куче денег, то они явно не внесены в налоговую декларацию.

– Вот тут-то и появляется вторая версия – расходился Жека – завалить хотели Колю. Уж, правда, и не знаю, за что. Но судя по тому, что у него оказались эти деньги, то, очевидно, влез в какой-нибудь не детский блудняк. Скорей всего, где-то прихватил явно чужое, но его быстро вычислили.

– Допустим. И как Ирку с Колей ты соединишь?

– Все очень просто. Убить хотели по-тихому, но к десантнику-разведчику трудно подобраться, да еще незаметно, без шума, вот и нашли способ – через Ирку, втемную.

– Хм, в этом что-то есть, тем более, что Мамба девушка общительная и на контакт легко ведется – задумчиво произнес Батя и стал развивать эту мысль. – Но раз Колю завалили, то распрощаться с деньгами навсегд, было бы просто глупо с их стороны. Звериная бандитская натура от своего добра добровольно никогда не отказывается.
Вот что – оживился он – нужно срочно установить засаду в Колиной квартирой. Убийца должен с минуты на минуту придти за деньгами. – Батя посмотрел на часы – если убийца не дурак, то в это время, когда все уходят на работу, он светиться не будет. Думаю, час у нас по-любому в запасе имеется. Вот только кого в засаду посадить?
У меня, Жень, тут сейчас появился третий вариант. Твой рассказ подтверждает мою мысль, что Ирка до того, как Коля не ушел в армию, проституткой не была. Она увлеклась древнейшей профессией, когда осталась одна, без Коли. А когда он пришел из армии, то она решила завязать. Не знаю, может, действительно, комплекс неполноценности рядом с героем разведчиком стал ее мучать. Но на понель-то она пошла не ради заработка, а, скорее всего, чтобы обрести себе надежного и сильного покровителя. Вот и нашла, какого-то толстосума, у которого была в содержанках. А теперь, когда она решила завязать с ним, «по семейным обстоятельствам», то он заплатил ей за молчание, а в придачу и бутылку марочного коньячка подогнал, чтобы молчала наверняка.

– Так все-таки, ты что, Степаныч, думаешь – бандиты, или политика?

– Если бандиты, Жень, – то это один расклад. От нас это дело просто заберет ОБОП с ОБЭПом Главка. Жалко, мы ведь его с тобой почти раскрыли. Но зато никакой головной боли.

– А если зажравшиеся буржуи?

– То это, сам понимаешь, расклад совсем иной. Это уже Конторой попахивает, которая не допустит муждународного скандала.
Ё… моё… Мне ведь две недели до пенсии!

– Не боись, Степаныч, я тебя отмажу. Ну, типа, ты не при делах – дело-то за мной числится. А я тебя в известность по своей, типа, неопытности не поставил, ну, типа, хотел всё сам раскрыть. Увлекся, не рассчитал своих сил. А мне, как молодому, глядишь, всё и сойдет.

– А что в итоге?

– Дык, глядишь, сами дело раскроем, честь мундира отстоим, ну а там, может, и победителей никто судить не станет – пожал плечами Жека.

– Ну, разве, что честь мундира. Тогда сделаем так. Ты про деньги пока никому не говори. По-любому пара дней у нас тогда будет. Вот за эти два дня мы кровь из носа убийцу должны найти. Понял?

– Чего тут непонятного – Жека пожал плечами. – Да, но все-таки засада в Колиной квартире не помешает. Вот только, где людей взять.

В этот момент в кабинет важной походкой вошел Володька. Жека с Батей переглянулись.

– Привет отважным операм – радостно приветствовал он присутствующих – рыцарям без страха, упрека и зарплаты.

Володька был одет в добротный костюм-тройку, который сидел на нем как-то немного неуклюже, и яркокрасный галстук, который никак не шел к его костюму. Было видно, что Володька одевал его крайне редко, и не совсем привык к таким изыскам. В руках он держал большой букет в фирменной целлофановой обертке, перевязанный игривой ленточкой.

– Привет, коли не шутишь, – Батя с Жекой приблизились к нему для рукопожатия. – На концерт заезжей оперной дивы собрался, или это любовь? – поинтересовался Батя.

– Да нет – усмехнулся Володька – пока только на свадьбу друга. Я, собственно, заскочил, чтобы…
 
– Кстати о цветочках – оборвал его на полуслове Жека – я так понял у тебя сегодня выходной.
 
– Что, на задержание хотите взять? – подозрительно покосился на них Володька – Неужели выследили злодея? Ну, вы ребята молодцы, ну я горжусь, что работаю с вами, ну…

– Погоди – перебил его Батя – нам молодцами без тебя никак не стать, помощь твоя нужна.

– Надолго? – как-то сник Володька.

– В общем, нужно в засаде немного посидеть. Часов до двенадцати, ну, может, до часу дня мы с тобой подежурим, а потом Жека тебя сменит. Так что еще и на свадьбе друга нагуляться успеешь. У тебя оружие с собой?

– Что, так все серьезно?

– По оперативным данным убийца может в любую минуту к дембелю домой наведаться, чтобы и его маму до кучи завалить. Одим словом, у нас с Жекой появилось подозрение, что дембеля завалили из-за квартиры, и теперь хотят убить и его мать. Жеке сейчас по другим важным делам нужно срочно бежать, а мы с тобой посидим пока в засаде, потом он тебя сменит. Лады?
– Лады, до двух часов мне все-равно надо где-то перекантоваться, хотел вот дела свои подправить… – Володька открыл свой сейф и достал из него свой ПМ – думал, хоть сегодня без этой дурры отдохну, зачем он на свадьбе-то – там и кулаками обошелся бы.

– Да скорей всего и не понадобиться. Одного мы с тобой вдвоем итак возьмем.

– Почему ты, Степаныч, думаешь, что будет один, а не целая, вооруженная до зубов банда?

– Потому что дембеля того отравили, а яд, во все времена был орудием убийц одиночек, причем таких, которые боятся лишнего шума. Поэтому будет один, под видом армейского друга, водопроводчика, пожарника, или тем же ментом прикинется, хотя ему и ментом – стремно – вызовет подозрение, а убийце, по всему видать, лишнее подозрение ни к чему.

– Ну, тогда, чего мы сидим – вперед, на мины! – Володька сунул цветы в стеклянный кувшин с водой.

– Жека, ты знаешь, что делать – дуй в Кировское к этой…

– К Слепневой – подсказал Жека.

– Ну, вижу, ты запомнил, значит не перепутаешь. И про Семёныча не забудь. Как управишься, давай к нам на квартиру. Вроде всё. – Батя открыл сейф, вынул из него и протянул Жеке его кобуру с пистолетом, потом достал свой ПМ – Всё, погнали – заключил Батя, закрывая сейф.

– Пойдемте – сказал Жека – я с вами, адрес покажу, заодно с Валентиной Александровной познакомлю. Мне все равно в ту сторону.

К счастью, Колина мама оказалась дома. Она как-то равнодушно отстраненно восприняла инфомацию о том, что у нее в квартире будет засада.

Жека потом забежал домой, взял книгу, положив ее предварительно в полиэтиленовый пакет, и затем отнес его Михаилу Семёновичу. И только после этого сел в метро и поехал до станции «Нарвская».


* * *
Добравшись на метро до Кировского РУВД, и найдя нужный кабинет, Жека постучал в дверь, и, как всегда, не дождавшись ответа, вошел. За столом сидела приятная на вид девушка в форме лейтенанта, делая вид, что работает с бумагами. А по другую сторону стола, облокотившись на него, какой-то молодой человек примерно жекиных лет что-то ей с жаром рассказывал. Девушка перебирала руками бумаги, перекладывая их с места на места, хотя, видно была, что в это время она находится далеко от них, пребывая вся в фантазиях рассказчика. Жека и сам бы непрочь был поменяться с ним местами, если бы не одно «но» – он почему-то на дух не переносил девиц в униформе, считая, что погоны только портят природную красоту любой женщины, тем более юной.

– Тебе чего, пацан? – спросил молодой человек, резко повернувшись к Жеке. По нему видно было, что он был крайне недоволен жекиным бесцеремонным вторжением в его интимные сношения с юной лейтенантшей.

– Мне бы лейтенанта Слепнёву. Это вы будете? – обратился он к лейтенантше.

– А вы должно быть лейтенант Колосов из Петроградского. Проходите, я вас ждала.

– Лейтенант Петр Городков – привстав, протянул молодой человек руку Жеке – убойный отдел Кировского РУВД, можно просто Петро.
 
– Лейтенант Евгений Колосов – в ответ протянул Жека свою – убойный отдел Петроградского РУВД, можно просто Жека.

– И чего же тебя Жека к нам занесло? – поинтересовался Петро.
 
– Да вот – Жека достал из своей кожаной папки данные на Ирину Владимировну Журкину – хотелось бы подробности.

Первым, как ни странно, бумагу пробежал глазами Петро. – Журкина! – воскликнул он – так это ж Ирка-Чёрная Мамба.

– Вижу, в ваших краях она пользуется бешенной популярностью. А в наших, вот, только-только засветилась.

– Ты, что, ее знаешь – Слепнёва подозрительно посмотрела на Петро то ли в шутку, то ли серьезно.

– А то! – Это же любимая наложница Душмана.

– А кто у нас Душман?

– Ну вы там, в своем Петроградском совсем мышей перестали ловить.

– Да, нет – Жека виновато пожал плечами – я опером-то всего-ничего. Как-то еще просто не успел ознакомиться с криминальным миром всего города.

– Ну, тогда простительно – снисходительно похлопал Петро Жеку по плечу, как дембель салагу – какие твои годы, еще ознакомишься, и не только города, но и всей нашей необъятной. Тебе вообще-то повезло, что ты встретил именно меня – с важностью заявил Петро, покасившись на лейтенатшу – потому как, кто как не я может тебе все хорошенько рассказать о криминальном мире нашего города.
Жека чувствовал, что эти слова, особенно последние, предназначались вовсе не ему, а лейтенанту Слепнёвой, но он был благодарен такому случаю, за счет ее обояния узнать о среде, в которой вращалась Ирка-Черная Мамбы все подробности.

– В общем, Душман у нас был до недавнего времени правой рукой Седого – начал Петро.

– А кто у нас Седой?

– А Седой у нас был до недавнего времени смотрящим Юго-Запада.
 
– Почему был?

– Завалили его второго дня.

– Небось свои, тот же Душман и подсидел? – спросил Жека, еще пуще придав своему голосу наивность первогодки.

– Да в том-то вся и штука, что на своих как-то не похоже. Ну, как бы тебе это объяснить – начал хвастать перед юной лейтенантшей Петро своей осведомленностью, уже даже не скрывая этого, повернувшись к ней вполоборота.
Представляешь! Содой жил на Кузнецова на последнем этаже четырнадцатиэтажного дома. И кто-то ночью с крыши спустился по веревке к нему на балкон. Проник в квартиру, так как на лето Седой балконную дверь всегда открывал на ночь, и вязальной спицей ему сонному в ухо.

– Какой ужас! – тихо воскликнула Слепнёва.

– И тем же макаром, по веревке на крышу, обратно – не обращая внимания на нее, но польщенный тем, что его рассказ произвел на лейтенантшу должное впечатление, закончил Петро.

– То есть, ты хочешь сказать, что свои бы до спицы не додумались – спросил Жека.

 – Ну, с одной стороны и не дадумались бы, а с другой стороны Седой в законе был, и не по понятиям своим валить таким способом. В-третьих, законника завалить – это не так-то просто. Это сначала нужно чтобы их сход вынес свой суровый приговор, а уж потом ему могут оставить пистолет с одним патроном. Если же приговоренный и этим шансом не сможет воспользоваться, вот тогда уже кто-нибудь из своих, из воров в законе и не ниже, пускает ему пулю в лоб.

– Как у них оказывается все серьезно!

– Причем сделают это так, что никто об этом никогда не узнает – был человек, и не стало его, будто бы и небыло никогда.

– То есть так прилюдно, да еще, как лоха последнего, спицей, говоришь, не могли?

– В том-то и дело, что не могли. Такое мог сотворить только кто-нибудь по беспределу, кто не особенно-то въезжает в ихние воровские понятки. Да и сам Седой на ногах крепко стоял, и я не слышал, чтобы у воров на него зуб имелся. Так что, это мог быть только лопушок залетный.
 
– Что, вот так просто, только залез к нему по веревке в квартиру, убил и всё? – допытывался Жека – и не грабежь, ничего, а только убийство?

– Да, нет, я слышал, что у Седого из дома сумка пропала с лимоном общаковой зелени.

– С лимоном – это круто!

– Ну, теперь этому фартовому налетчику уже никто не завидует, и никто не хочет оказаться на его месте даже с лимоном.

– А его самого-то ищут, или отдали это дело бандитам?

– Главк дело забрал, да еще я слышал, что там Контора подсуетилась, но думаю, бандиты быстрее убивца сыщут.

– Ну, да ладно, о грустном – перебил его Жека, видя, что тот больше и сам ничего не знает, а выслушивать его фантазии, времени не было – давайка за Ирку потолкуем и про этого, как говоришь – Душмана? Он что, из чурок что ли?

– Да, нет, в Афгане воевал, капитан разведроты, потом зона, где его Седой приглядел и пригрел. С тех пор они были неразлучны – куда один, туда и другой. Теперь, должно быть Седого место займет, впрочем, такие вопросы у них на толковище все решаются.

– А чё, нормально, как и у нас. А Ирка чего, говоришь в полюбовницах у Душмана ходила.

– Ну, вроде того. Душман свой стриптиз бар держит на Стачек, так вот там он Ирку и присмотрел. Он любил, чтобы время от времени девочки из его бара к нему на ночь приезжали. А на Ирку, похоже, запал, потому что в последнее время только она одна к нему и ездила.
А у вас-то, что она натворить успела?
 
– Да проходит, как предполагаемый свидетель. Приметы все на нее указывают – найдем – разберемся.

– Вот и я думаю – деваха, вроде, не глупая, такая всегда десять раз подумает, прежде чем куда-нибудь влезть.

– Да и у нас она никогда ни с чем серьезным замечена не была – подала свой голос лейтенант Слепнёва – так, только попадала под общий замес, когда проходила какая-нибудь спец. операция. Но никогда ничего – ни наркотиков, ни болезней венерических – ничего. Только фиксировали задержание, поэтому она в нашей картотеке и есть.

– А подруги у нее были?

– Нет, особой дружбы ни с кем не водила, говорю же, умненькая девочка, всегда сама себе на уме.

– Ну ладно, спасибо – сказал Жека, видя, что больше ничего узнать ценного уже не удастся – вы мне все очень помогли. Если что, то милости прошу к нам в сорок третье, спросите Жеку, меня там всякий знает.

Когда Жека ехал обратно, то картина преступления более-менее начинала вырисовываться, но все равно оставалось много непонятного. Жеке стало ясно, откуда взялись деньги, и он ничуть не сомневался, что этого Седого убил именно разведчик Коля. Альпинистская подготовка, да спицей в ухо – явно почерк спецназа. Опять же деньги – прихватил по случаю. Видимо, Седой таких гостей совсем не ждал, поэтому и не прятал их особенно – сумка с деньгами, по всей видимости, была навиду. А мотив? Вот с этим сложнее.
Ну, допустим, Коля мстил за поруганную честь своей Ирки. Но почему Седому, который эту Ирку, может, и в глаза-то никогда не видел, а не тому же Душману, и содержавшему ее, и имевшему ее.
Врпросов явно становилось больше.

* * *
Жека вышел из метро на станции «Петроградская – так было ближе до Колиного дома. Подходя к его парадной, он машинально обратил внимание на припаркованную невдалеке от нее «Ауди» черного цвета. Признаться, эта марка машин последнее время ему особенно не давала покоя, поэтому его глаза инстинктивно из общей массы легковых автомобилей выхватывали именно черную «Ауди».
Постороннего прохожего она, может, ничем особым и не привлекла бы, напротив, машина стояла очень удобно для прохода пешеходов, ничуть им не мешая. Но Жека отметил, что с того места и по тому, как именно была развернута машина, было очень удобно наблюдать за Колиной парадной. Да, и в машине на месте водителя кто-то был, и этот кто-то явно наблюдал за дверью.
Жека быстренько обежав колин дом, вышел, как ни в чем не бывало из-за угла навстречу машине. Он прошел мимо нее, запомнив лицо водителя, а заодно и номера машины. Зайдя в небольшой магазинчик, располагавшийся тут же, немного позади машины, он стал наблюдать за ней через витрину. Водитель «Ауди» не обратил на Жеку никакого вниманя, но постояв еще минуту, буквально сорвался с места и скрылся за ближайшим поворотом.
Жека достал из кармана свой мобильник и позвонил Бате. В трубке сразу ответили:

– Алло, Жека, ты где сейчас находишься?

– Рядом с домом.

– Поднимайся к нам. Кажется, мы его упустили.

Квартиру ему открыл Володька.

– Ты немного опоздал, буквально минут на пятнадцать.

– А, что тут у вас случилось?

– Пойдем, сам увидишь.

Они прошли на кухню, где у окна стоял Батя и о чем-то беседовал с Валентиной Александровной, а за столом сидел старый жекин знакомый, тот, что представитель культуры, в берете с пипочкой. Только сейчас он сидел без берета и что-то старательно выводил карандашом на бумаге. Завидев Жеку, он привстал и поздаровался:

– Здравствуйте, Евгений Васильевич!

– Ого, да вы знакомы! – оживился Володька.

– Этот из местных – объяснил Жека – он вчера тоже помогал мне в раскрытии.

– А Емельян Максимильянович у нас вообще очень сознательный гражданин. Видишь, он и сегодня решил нам помочь.
Ну как, готово, господин Шишкин? – обратился Володька к художнику.

– Еще буквально пару минут – отозвался тот, не отрывая глаз от своего рисунка.

– В общем, дело было так: – начал объяснять Володька, отойдя с Жекой в сторонку – Позвонился этот, хозяйка его впустила, а он с букетом цветов, мол, меня уполномочили вам передать…, тут уж мы подсуетились. Не стали рисковать здоровьем хозяйки, ласты ему завернули и стали колоть, кто, да, что. А он свое, мол, мужик незнакомый с улицы заслал, стольник дал, но если надо, то я его портрет могу нарисовать. Художником оказался, на Петропавловке портреты туристам рисует. Одним словом, злодей-то наш не дурак, сам соваться не стал, а сначала разведку боем произвел. Пассажир, похоже, действительно, случайный. Правильно Батя говорит – в одиночку он работает. А мы не рассчитали, время упустили, теперь, поди, свинтил давно.

– Готово – отозвался художник.

– Пойдем – кивнул Володька – оценим творение мастера.

С листа писчей бумаги смотрело волевое лицо мужчины, лет тридцати пяти, с усами.

– Маэстро, вы уверены, это именно тот, кто вас попросил отнести цветы? – спросил Володька.

– Ну, в принципе, похож – начал убеждать художник, то ли Володьку, то ли самого себя – вот только глаз его я не видел – он был в темных очках от солнца, поэтому я изобразил их приблизительно для такого типа лица. И еще усы.

– А что усы?

– Если честно, то усы мне показались какими-то неестественными.

– Искусственные, что ли?

– Да нет, волос был натуральный, вот, только росли они на другом лице.

– Это как?

– Ну, на этом лице они завивались бы несколько иначе. Стало быть, усы были приклеенными, а до этого они росли на ком-то другом.

– Да, ты прямо Герасимов! – проговорил Володька, внимательно вглядываясь в портрет.

– Ну, я с самого начала перестройки портретами занимаюсь, уж не одну собаку на этом съел – отозвался польщенный работник культуры.

– Что, кого-то напоминает? – спросил, подошедший Батя.

– Сам посмотри.

– Да это же вылитый Душман, если усы убрать. Вот что, Айвазовский, изобрази-ка ты нам его еще раз, только без усов – попросил Батя – Жень, у тебя листик бумаги найдется.

Жека вынул, теперь уже из своей папки, которую ему подарил Батя, чистый лист бумаги.
– Там у него еще небольшой шрам на правой брови – и Жека показал на готовом рисунка, где и какой должен быть шрам.

Батя с Володькой переглянулись. – А ты откуда знаешь?

– Да, видел я его только что, уехал он уже. Все как Володя говорит – подождал немного и сорвался, только пыль столбом. Но я успел разглядеть и его, и номер машины.
Кстати, – обратился он к работнику культуры – твой-то, на какой машине был?

– Черная, не наша, заграничная, у нее еще четыре кольца переплетенные спереди. Могу нарисовать…

– Да, это он – кивнул головой Жека.

– Не, Степаныч, ты только посмотри, что молодежь творит, а нам бы ее все только ругать. Ну, ты, Женька, молоток.

– Дык – пожал плечами Жека – как учили в пятом «б».

– Главное, Женя, ты молодец, что не стал его задерживать – вставил свое слово Батя – в одиночку ты бы с ним не справился – у него спец. подготовка, дай Бог каждому, опять же, опыт немалый.
Вот, Жень, довелось тебе свидеться с самим Душманом. Ты хоть знаешь, кто это такой?

– Да, мне в Кировском про него уже кое-что поведали, и вот, что я обо всем этом думаю – Жека воспользовавшись тем, что Володька их не слушает, наблюдая за работой художника, отвел Батю в сторонку.
– Ты слышал про то, что пару дней тому назад смотрящего Юго-Запада завалили?

– Седого, что ли? Слышал, и что с того?

– Так вот, по всем раскладам получается, что Колина это работа, по крайней мере, на это указывает сумка с деньгами и еще кое-какие специфические детали. Правда кировские опера говорят, что там лимон должен был лежать, но, похоже, они могли всех подробностей и не знать, поскольку Главк с Конторой их сразу отсекли от этого дела, сами землю роют.
Так вот я и думаю, что Седого завалил Душман, чтобы сесть на его место. Только не сам, а руками этого Коли, о котором он узнал от своей полюбовницы Ирки-Мамбы. Ну, а теперь еще и хочет забрать сумку с деньгами.

– Думаю, что уже не хочет, так как понял, что сумка у нас – подвел итог Батя – думаю, что сюда он уже больше не сунется. Теперь всё сходится и Коля, и Ирка, и сумка с деньгами. Душмана теперь уже можно смело Главку отдавать. Не нашего с тобой полета эта птица. Да и Володьке – Батя посмотрел в его сторону – уже можно все рассказать, а то обидится.

– А с этим художником, что делать?

– Отпустим. Нахрена он нам сдался. Итак видно, что случайный пассажир.

Батя с Жекой подошли к Емельяну.

– Ну, вот – проговорил тот, отодвигаясь от своего творения – получите.

– Да, здесь он вылитый, смотри-ка, даже шрам на брови похож.

– Да, здесь он больше получился – подтвердил Володька – Послушайте, маэстро, а почем вы берете за портрет?

– У меня такса – пятьдесят рублей – услышав о деньгах, оживился работник культуры, лукаво взглянув на Володьку.

– Ну, выходит, ты свой стольник сегодня честно заработал – моментально отреагировал Володька. Ступай, благодарим за помощь следствию. И языком много не болтай – целее будешь.

На какое-то мгновенье растерявшись, от такого неожиданного поворота своей судьбы, Емельян вынул свой берет с пипочкой из кармана пиджака, и направился к входной двери, надевая, его на ходу. – Если что, обращайтесь, всегда к вашим услугам – обернувшись, вместо прощания проговорил он заученную фразу.
Вслед за ним, попращавшись с хозяйкой, из квартиры удалились и опера.

– Ну, что, Жека, айда в закрома – заговорил первым Батя – заберешь деньги, и пойдем с ними на ковер к Главкому. Ну, а ты, Володя, можешь отправляться водку пьянствовать к своему дружбану на свадьбу. Спасибо за помощь.

– А засада? – покосился Володька на Батю, почувствовав, что он что-то упустил во всей этой истории.

– Не боись – спокойно, как будто ничего не произошло, ответил Батя – Душману не Валентина Александровна была нужна, а деньги, что остались после ее сына. Но теперь он понял, что деньги давно у нас, и ловить ему тут, кроме головняка, нечего. Деньги еще вчера вечером Жека к себе домой забрал. Вот сейчас мы за ними и пойдем.

– И, что, много там бабла?

– Четверть лимона. Бакинскими.
– Ого! Не хило дембеля нонче гуляют! Постой, ты хочешь сказать, что Душман через свою полюбовницу вышел на дембеля и подписал его за четверть лимона завалить Седого. А потом и их обоих собирался убрать, как лишних свидетелей, но Ирке повезло. А теперь еще и бабло хотел забрать.

– Ну, примерно так. Ты уж извини, что мы тебе сразу не все сказали. Во-первых, тогда еще всего и не знали. Жека только сейчас, съездив в Кировское РУВД, получил необходимую информацию, а, во-вторых, четверть лимона – это не та сумма, чтобы о ней знало как можно больше народа.

– Да, не ребята, какие обиды, вы все правильно сделали. Так это, может я с вами, до победного, так сказать.

– Так ведь, дело считай закрыто. Жека – тут Батя заметив укор в глазах Жеки, поправился – мы сделали все, от нас зависящее…
Ё… моё – воскликнул Батя – ребята, до меня только сейчас дошло! Ведь мы с вами, считай, два убийства раскрыли! И каких – это вам не кухонная разборка по пьни двух синяков. И одно убийство, считай, предотвратили. Ну, а уж ловить Душмана – это и не в нашей компетенции, и не по нашим силам. Этим пусть Контора занимается с ее наружкой, прослушкой, космической хренью и еще там чем-то, о чем мы даже и не догадываемся. Нам же, чтобы простые наручники из кормана достать, миллион разрешений предварительно нужно получить. Да, и потом, может у Конторы виды какие-нибудь на этого Душмана имеются – сунимся, поломаем им всю игру, только по фуражкам получим вместо очередных званий.
Володь, а ты откуда про Ирку-то знаешь?

– Ну, я все-таки опером работаю! Или я где?

– Вот, Жека, тебе наглядный пример того, что всю информацию нельзя доверять даже близким друзьям.

* * *
Жека! – окликнул его дежурный капитан Хлеборезов, когда они втроем с Батей и Володькой проходили мимо его дежурки, неся полную сумку денег, направляясь в кабинет к начальнику – таби пакет.

Батя на ходу забрал конверт из рук Хлеборезова и остановился, чтобы посмотреть, от кого оно.

– Что там, Степаныч? – спросил Жека.

– Семёныч пальчики прислал.

– Ого, что-то он сегодня расстарался не на шутку.

Перед тем, как идти на ковер к Главкому, они зашли в свой кабинет.
– Ну, что там с пальчиками – кивнул Жека в сторону конверта, находившегося в руках у Бати – Душмана?

Батя внимательно изучил заключение и присвистнул – Охренеть! Знаешь, кто последний читал ту книгу?

– Ах! – театрально воскликнул Жека – Неужели Ленин?

– Почти – Седов Петр Алексеевич.

– Это который с Папаниным и Маманиным Северный полюс покорял?

– Это который еще позавчера был смотрящим Юго-Запада.

– Седой, что ли? А он, что, большим книголюбом был?

– Не поверишь! У него эта страсть, книжки читать, еще с малолетки. За что и погоняло получил. То есть, не только из-за фамилии, а, типа, шибко умный, потому что всегда с книжкой.

– Тогда выходит, что Душман Колю не нанимал, но с другой стороны, он знал, что сумка с деньгами Седого находится у Коли дома.

– Ну, тут Душман мог сыграть и на Колиных чувствах, и тот завалил Седого бесплатно. А мог и подсказать, что сумка с деньгами будет у Седого в комнате там-то и там-то, что для Коли могло стать дополнительным стимулом. И вообже, пусть теперь этим Контора занимается.

– Ребята – встрял, молчавший все это время Володька, и слушавший, о чем говорят Батя с Жекой – я слышал, что у Седого сумка пропала с полутора лимонами, а здесь только четверть. Спрашивается – где остальное?

– Володя – улыбнулся Жека – еще пару часов назад в Кировском РУВД в сумке лежал только лимон. Делай соответствующие выводы.
В этот момент дверь открылась, и в кабинет вошел подполковник Свиридов.

– Товарищи офицеры! – скомандывал Батя, как старший по званию.

– Здравия желаю, товарищи офицеры – поздаровался Главком. – Что это вы, товарищ старший лейтенант такой нарядный, праздник какой? – обратил внимание Главком на Володьку.

– Работа, товарищ подполковник, для меня всегда праздник.

– Это правильно, товарищ старший лейтенант, заодно и молодежи достойный пример.
Ну, перейдем ко второй части мерлезонского балета. Судя по тому, что никого из вас не было на утреннем совещании, я так понял, что вы раскрывали преступление и уже раскрыли его.

– Так точно, товарищ подполковник, раскрыли – отрапортовал Батя.

– А с вами, товорищ майор – осадил его Главком – я отдельно поговорю. Уступите место подрастающему поколению, тем более что дело  это его.

Жека уже было открыл рот для доклада, но Главком и его остановил жестом руки.
– Позвольте представить – проговорил он, добавив в свой голос официальные нотки. В этот момент в кабинет, который до сих пор оставался нараспашку, тихой тенью вошел человек, и так же тихо прикрыл за собой дверь – майор ФСБ Егоров, Никита Родионович. С этой минуты он будет вести это дело, поэтому докладывайте ему, ну, и я послушаю.

– Быстро смежники работают – шепнул Володька Жеке – учись, салага.

– Это еще кому у кого учиться надо – ответил шепотом Жека, а вслух произнес:
– Да, собственно говоря, товарищь подполковник – повернулся Жека к Главкому, товарищ майор – повернулся он к Егорову – эти убийства мы уже раскрыли.

– А что, было еще одно – приподнял от удивления верх свои брови Свиридов.

– Так точно, убийство криминального авторитета Седова по кличке Седой. 

Теперь брови поднялись у майора Егорова, и он с нескрываемым интересом стал разглядывать Жеку.

– И предотвратили еще одно, запланированное убийство гражданки Плетневой Валентины Александровны. Правда  заказчика первых двух убийств и непосредственного исполнителя третьего, предотвращенного, авторитета по кличке Душман задержать не удалось. Перед тем, как его задерживать, решили посоветоваться с вами, товарищ подполковник.

Батя подмигнул Володьке – наш человек.

– В таком случае, товарищи офицеры – вынес свое решение Главком – прошу всех в мой кабинет, там вы мне доложите все подробно.

Когда все расположились в кабинете начальника, Жека начал свой обстоятельный доклад.

– 18 июля сего года – начал он – за доминошным столиком, что располагается в Пушкарском переулке, в шесть утра был обнаружен труп молодого человека без признаков насилия.
По горячим следам удалось установить имя, фамилию и адрес потерпевшего. Им оказался уволенный в запас после прохождения срочной службы сержант ВДВ Плетнев Николай Алексеевич. Так же удалось установить причину смерти – отравление сильнодействующим ядом, содержавшимся в коньяке марки «Hennessy», который потерпевший распивал той ночью с гражданкой Журкиной, Ириной Владимировной. Причем, свидетели их распития утверждали, что Журкина коньяк выпить не успела, поскольку была свидетелем того, как на ее глазах скончался от выпитого коньяка Плетнев. После чего Журкина сразу скрылась с места происшествия. Так же свидетели показали, что Журкина на место встречи с Плетневым приехала на машине черного цвета марки «Ауди», но подъехала не к самому месту встрече, а остановилась, немного не доезжая до него так, чтобы Плетнев ее не видел. Машина сразу не уехала, а осталась наблюдать. Журкина же, профессионально убедившись в смерти Плетнева – проверила пульс на его шее – не вернулась обратно к машине, а быстро забрав с собой улики преступления – коньяк, стаканчики, побежала в противоположную от машины сторону и скрылась во дворах. В данный момен Журкина скрывается, ведется ее поиск. Предварительный поиск владельца черной «Ауди» так же никаких результатов не дал.
Из этого можно сделать вывод, что Журкина не была организатором убийства Плетнева, поскольку она и сама могла стать жертвой.
Вечером того же дня в комнате Плетнева мною была обнаружена спортивная сумка, в которой были обнаружены 250 тысяч долларов США. Протокол изъятия прилагается.
У нас – у меня, майора Кречетова и старшего лейтенанта Жиркова появилось подозрение, что убийца охотится именно за этими деньгами, а значит, он обязательно попытается проникнуть в квартиру к Плетневу, где проживает только его мать.

– А на чем вы строили свои подозрения – перебил Главком.

– Интуиция, товарищ подполковник – не моргнув глазом, ответил Жека – И как выяснилось, она нас не подвела.
Пока товарищ майор и товарищ старший лейтенант находились в засаде на квартире у Плетнева, я съездил в Кировское РУВД, чтобы собрать данные на Журкину. Там я выяснил, что последнее время Журкина работала стриптизершей в стриптиз-баре, хозяином которого является криминальный авторитет по кличке Душман, также Журкина являлась его любовницей.
Еще я там узнал, что второго дня был убит другой криминальный авторитет по кличке Седой, курировавший Юго-Западный район, а Душман был его правой рукой. Судя по тому, как был убит Седой и то, что у него из квартиры, где он был убит, исчезла сумка с крупной суммой денег, я пришел к выводу, что убить его мог только Плетнев. В свою очередь навести Плетнева на Седого, мог только Душман, который только от Журкиной мог узнать о том, что Плетнев разведчик подразделения специального назначения прибыл из Чечни, как уволенный в запас.
Отсюда вывод напрашивался сам собой. Душману понадобилось устранить своего шефа Седого, но сам он этого сделать не мог – криминальная субординация не позволяла. Тогда, узнав от Журкиной о существовании героя разведчика Плетнева, он уговаривает его. Потом, чтобы убрать всех нежелательных свидетелей, он решает одним махом устранить Журкину и Плетнева – дает Журкиной отравленный коньяк и посылает ее на встречу с Плетневым. В результате, Плетнев погибает, а Журкиной удолось скрыться.
Если за Журкину Душман не очень волновался, зная, что не в ее интересах болтать языком, то еще оставались только деньги – главная улика против Душмана, да и сумма не малая даже для такого как он. Вот за ними он сегодня и приезжал на своей черной «Ауди» к Плетневу домой, но убидившись, что деньги уже в милиции, он с места преступления скрылся и, надо полагать, никогда там больше не появиться. У меня всё, товарищ подполковник, товарищ майор. То, что это был именно Душман, подтверждают показания местного художника-портретиста, нарисовавшего его портрет. Рисунки прилагается – Жека вынул из папки два карандашных наброска и протянул их Егорову.

Тот глянул на них мельком, и положил в свою кожаную папку.

– Ну что скажите, товарищ майор – обратился Свиридов к Егорову.
 
– Нет слов, товарищи – оживился, молчавший до той поры Егоров – я восхищен профессионализмом работников вашего отдела Василий Аверьянович. Своей оперативностью вы нам очень помогли. Обязательно буду докладывать, так что, сверлите, как говорится, дырочки. – Потом он встал со стула и обратился уже непосредственно к операм – От лица своей службы хочу выразить вам, товарищи офицеры, огромную благодарность за раскрытие этих преступлений. – И уже к Главкому – Ну, не смею вас больше обременять своим присутствием, еще раз большое спасибо и досвиданья – он пожал всем руки, и его рукопожатие действительно  было теплым.

– А в самом деле, Володя – обратился Свиридов к Володьке, когда ушел майор Егоров – ты почему на работе, ведь у тебя же сегодня выходной, ты, кажется, на свадьбу друга собирались?

– Да сейчас уже убегаю – Володька посмотрел на часы – ЗАГС-то через дорогу.

– Ну и вы, товарищи офицеры – обратился Главком уже к Бате с Жекой. На лице его играла довольная улыбка – в принципе, сегодня тоже можете отдыхать. Объявляю всем благодарность. Все свободны.

В этот момент в дверях появился капитан Хлеборезов. – Разрешите доложить, товарищ подполковник?

– Петь, что там у тебя? – Да тут, недалеко, бомж с крыши упал. Надо бы, чтобы кто-нибудь подскочил, запротоколировал его смерть.

Все посмотрели на Жеку.


2

– Я что-то не понял, что там этот, с горячим сердцем и чистыми руками говорил про дырочки – спросил Жека, когда они вышли из кабинета Главкома.

– Раскатал губу – усмехнулся Батя – что до тебя, то ты молодой ыщо про дырочки заикаться. Самое большее, благодарностью в приказе отделаешься. Мне на дембель тоже папаха не светит, а у подполковника и пенсия и льготы те же, что и у майора. Так какой смысл кашу заваривать с моим представлением. А вот Свиридычу папаха в самый раз сгодится – видал, как он расцвел. Да и Володька, глядишь, ко дню милиции, наконец-то, окапитанится. А он еще кочевряжился – кивнул Батя в сторону Володьки – идти с нами не хотел. Всегда  ведь говорю, слушайтесь старших, они плохого не посоветуют.

– Да я чего – пожал плечами Володька – я ничего, другие, вон, чего, а я завсегда с коллективом. Так, может, обмоем это дело?

– Ты ж на свадьбу собирался! Да и Жеке, вон, еще одно преступление века надо идти раскрывать.

– Ах, да! Эти свадьбы – они всегда не вовремя… Ну, ладно, тогда в другой раз. Если, что, поляна за мной. Пока! – Володька забрал свой букет и скрылся за дверью.

– Слушай, Степаныч, а как ЧК так быстро на нас вышло? – спросил Жека, когда они остались одни в своем кабинете.

– Трудно сказать, но, полагаю, пальчики Седого сработали, когда Семёныч в базе данных нашего компьютера их искал. А им только оставалось узнать, кто ими так усердно интересуется и по какому такому делу. Все очень просто.

– Надо бы у Семеныча эту книгу забрать, пока ее Контора себе не прибрала.

– А тебе-то она зачем? – Да интересная книжица оказалась. Я там начал уже ее читать, так не оторваться.

– То-то я смотрю, ты про эту книжку при Егорове даже не заикнулся.

– Хватит с них и того, что мы им уже нарыли – им ведь, поди, вещдоки с отпечатками все равно без надобности. Они и без этих премудростей виноватых определяют. И, что характерно, еще ни разу не ошиблись.

* * *
Бомж действительно сорвался с крыши четырехэтажного дома, в котором, по счастливой случайности, проживал Жека. Только упал он не на улицу, а во двор, и теперь лежал на спине, уставившись стеклянными глазами в бездонное небо. Зрелище было не для слабонервных – такого Жека даже на столе у Семёныча не видел. Кровь вперемешку с вековой грязью города, копившейся в его недрах годами, вдруг выплеснулась на всеобщее обозрение. И, действительно, зеваки, поглазеть на это зрелище, стеклись со всей округи, но долго никто рядом с трупом бомжа оставаться не мог, многих начинало тошнить, поэтому, когда подошел Жека, все оставшиеся любопытные стояли небольшими кучками в сторонке, тихо обсуждая случившееся. Постовой милиционер, выставленный там начальством, тоже тихо покуривал в сторонке.
Жека сразу узнал бомжа – это был его недавний знакомый с интересной кличкой Инженер.

Чуть погодя к месту происшествия подкатил и Михаил Семёнович на своей обшарпанной «судмедэкспертизе».

– Привет, Женя! – поздоровался Семёныч, вылезая из машины – Ну, что тут у тебя, опять преступление века?

– Да, нет, на этот раз, действительно, бомж. Вон с той крыши упал – Жека показал рукой.

– Тогда, ладно, как говорил Мопассан, пройдем-ка ближе к телу – доставая из своего чемоданчика новую пачку с резиновыми перчатками, попробовал улыбнуться Семёныч, но у него это получилось как-то не очень весело.

– Что-то вы Михал Семёныч какой-то не радостный – работы много, или случилось что?

– Да так, Женечка, вставили мне тут небольшой пистон за то, что медленно работаю, хороших людей, ценных работников отдела ждать заставляю.

– До, ладно, Михал Семёныч, это кто же осмелился, да если бы не ваша оперативность, то…

– Один ты, Женечка, и ценишь мои старания – перебил Семёныч – и на том спасибо. Кстати, ты получил мое последнее послание.

– Вот за него-то я и хотел поблагодарить вас, Михал Семеныч, отдельно. Пришло, как нельзя вовремя и, собственно, именно в нем был ключ к разгадке всего преступления. Так что, от лица всего нашего убойного отдела…

– Жень, я так понял, ты еще его карманы не осматривал – произнес Семёныч, натягивая резиновые перчатки, на что Жека пожал плечами – так и не настраивайся, я сам, а то испачкаешься.

Семёныч присел возле тела бомжа и довольно сноровисто стал извлекать из его многочисленных карманов разные предметы, которые вряд ли бы носил с собой нормальный человек, но для погибшего они, явно, представляли определенную ценность. Это были россыпи окурков сигарет различных марок, замусоленные спички с полуистертой серой, корка заплесневевшего хлеба, какая-то почерневшая от грязи тряпка, которую тот, видимо, использовал в качестве носового платка, дешевенькая одноразовая зажигалка, в которой давно кончился газ и всё в таком же духе.

– Документов, конечно, нет – заключил эксперт – как всегда НЛО. Он собрал мелочь, обнаруженную в его карманах, и две десятирублевки в полиэтиленовый пакетик и протянул его Жеке – тут на бутылку дешевенькой водки должно хватить. Отниси это его друзьям приятелям, что, вон, выглядывают из-за мусорного бака, может, они тебе его фамилию скажут.

Жека взял пакетик с деньгами.
А Семёныч-то – матерый экспертище – подумал жека, направляясь в сторону бомжей, действительно, кучкававшихся возле мусорного бака – на бомжах, видать, не одну собаку съел, сразу разглядел, кто, где и что.

– Здорово, мужики – поздоровался он с обитателями изнанки цивилизации, действительно, походивших на пришельцев из мира теней.

 В ответ Жека услышал единодушное молчание, а в их опухших и покрасневших от дешевого пойла глазах, он прочитал даже не вопрос, а мольбу – зачем вы, любезный, тревожите нас, что мы вам плохого сделали?

– Кто тут у вас за главного? – пошел Жека другим путем.

Ответа так же не последовало, но при этом он заметил, как испуганные взгляды троих или четверых нехотя покосились в сторону одного, который, судя по всему, был вожаком их стаи.
Трудно было определить, по каким критериям они выбрали его своим вожаком. По виду он ничем не отличался от остальных, ни возрастом, впрочем, возраст у них у всех был один – неопределенный; ни комплекцией – они все были примерно одинакового телосложения, все были спившимися доходягами; ни чем-то другим особенным. Но когда Жека посмотрел на него в упор, тот сделал еле заметные полшага навстречу, подтверждая, тем самым, свое главенство среди прочих.

– Держи – протянул ему Жека пакетик с деньгами – помяните своего другана.
Вожак секунду помедлил, но все-таки протянул свою заскорузлую и черную, от въевшейся в кожу вековой грязи, руку, и взял пакетик с деньгами.

– Спасибо, начальник – услышал Жека голос из полуоткрытого рта, при этом губы нисколько не пошевелились на застывшем в постоянной маске сострадательного безразличия ко всему окружающему миру лице бомжа.

– Как хоть его звали? – в свою очередь спросил Жека, видя, что диалог сдвинулся с мертвой точки.

– Инженером – услышал он лаконичный ответ.

– А имя-то у него было?

– Лехай звали.

– А фамилия-то у него, какая была?

– Да, кто ж его знает – Инженер и Инженер.

– С вами-то он давно?

– Сколько помню, он тут всегда был – остальные тоже закивали головами в знак согласия – поди, уж четвертую зиму перезимовал – долгожитель! – отвечал вожак своим мертвым лицом.
Потому, как он произнес это, Жека понял, что перезимовать четыре зимы для бомжа – это очень большой срок, что при такой жизни они мрут гораздо раньше.

– А что он вообще о себе рассказывал.

– Ну, говорил, что офицер инженерных войск, за это и получил свое погоняло, что в Чечне был. Да у нас тут особенно болтать и не принято, мы как-то и без лишних слов друг друга понимаем. А Инженер никому подлянок не делал, закон общака соблюдал, не крысятничал, поэтому ни у кого к нему ни претензий, ни вопросов, никогда не было. Да и жил-то он отдельно от всех, вон, в этом подвале. К себе в гости никого не звал, и к другим в друзья не набивался.

– А как его на крышу-то занесло?

– Да он там частенько бухать любил – говорил, что там воздух чище, и, это, свобода ощущается, ну, типа, как у птицы.

– То есть, он и в этот раз туда бухать забрался?

– Ну, скорей всего, а то чего бы ему там делать.

– А на что же он бухал, если деньги все при нем были?
Вожак пожал плечами, но тут голос послышался из другого, такого же омертвевшего рта.

– Да нас какой-то мужик остановил, когда мы с ним с приемки шли. Мне сказал, чтобы я продернул и уши не грел при их базаре. А они о чем-то немного поговорили, а потом Инженер повел его в парадную, в которой есть выход на крышу. Я сразу понял, что бухать пошли.

– Он, что, знал его?

– Окликнул по имени – вспомнил бомж.

– А как выглядел мужик?

– Высокий такой, крепкий, с усами, одет прилично, цепь на шее, в черных очках – вспоминал тот, и Жека видел, с каким трудом его пропитому мозгу это удавалось – на бандюгана смахивает – закончил тот, и Жека понял, что большего от него ждать не придется.

Неужели снова Душман – мелькнуло у Жеки в голове.

– А машина, какая у него была?

– А машины никакой не было, он сзади подошел и Лёху по имени окликнул.

Картина более-менее прояснилось, видя, что больше ничего от бомжей узнать не удастся, Жека махнул им на прощанье и пошел к Семёнычу, который в тот момент старательно оттирал проспиртованной ваткой пальцы Инженера, чтобы снять отпечатки.
Но не успел он сделать и несколько шагов, как от дома отделилась и подошла к нему бабулька, стоявшая поодаль, и, видно, специально поджидавшая его.

– Товарищ милиционер – подняла она к Жеке свое заплаканное лицо – я все видела и могу рассказать, как всё было.

– Да, я вас слушаю – остановился Жека, впрочем, без особой радости.

– Алексея-то я давно знаю – начала старушка – он в нашем дворе года три тому назад, как поселился. Ничего худого про него сказать не могу. Жил тихо, никогда не шумел, не мусорил, иной раз и поможет в чем – кортошку, там, с рынка принесет, или еще чего по хозяйству. А я его еще и подкармливала иногда – то кашки ему сворю, то супчику – а то ведь совсем без горячего, нешто ж так можно.
А сегодня я вышла во двор гулек покормить – гули, гули, зову – на небо посмотрела и его увидела на крыше. Он на перильцах, вон тех, сидел, спиной ко мне, совсем рядом с краем крыши. Я еще подумала, как бы не свалился – рука с платочком потянулась к глазам, и тут же снова опустилась. – Но он там не один был, а с кем-то еще, потому как видела, что он с кем-то разговаривает. Только второго я не видела. Алексей-то против слухового окошка сидел, а тот второй, видать, внутри был. Это я вблизи без очком читать не могу, а вдаль-то я хорошо вижу. Так вот, смотрю, Алексея-то качнуло слегка, а тот второй из окошка руку высунул, чтобы поймать его, значит, ну, чтобы вниз не полетел, да видать, не удержал. Алексей так и полетел, как сидел – спиной назад. Все так быстро произошло…

Может, конечно, Душман хотел и удержать – подумал Жека – но это вряд ли, скорее, столкнул.
Жека представил себе, как все было на самом деле, или вполне могло быть. Душман, отъехав от Колиной парадной, подкатил на соседнюю улочку. Рискованно, конечно, но с другой стороны, расчет был верным – здесь бы его искать точно никто бы не стал. А прикатил он сюда, чтобы выведать обстоятельства убийства Коли, а главное, хотел вычислить всех свидетелей. С деньгами сорвалось, так хоть с этим, не отходя от кассы. Ну, а кто тут все про всех знает – только обитатели пьяного угла, кстати, чего-то их никого не видно сейчас, да бомжы. Но пьяниц расспрашивать стремно – они языком любят много болтать, бомжи в этом плане надежнее – всегда молчат, даже друг с другом не разговаривают. Почему он из всех выбрал именно Инженера? Видимо, тот показался ему более смышленым. Жека вспомнил их недавнее общение – Инженер, действительно, был, пожалуй, более адекватен, чем остальные. А может Инженер и в самом деле раньше офицером был – офицер с офицером всегда общий язык найдут. Дальше все просто – Душман предложил Инженеру выпить, а тот и повел его на свой чердак. А там, судя по всему, он рассказал Душману, что сам лично видел той ночью черную «Ауди». Душману оставалось только слегка подтолкнуть Инженера, и быстренько смыться. Ну а этому божьему одуванчику и в голову не могло придти, что один человек может другого с крыши столкнуть, вот ей и показалось, что «поймать хотел».
Вслух же он спросил:

– А тот второй, когда он полетел, из окошка не показался, не стал смотреть, что стало с его товарищем?

– Да нет, как будто, я бы заметила, правду сказать, я и не смотрела вовсе на второго-то…

– А фамилии Алексея вы случайно не знаете?

– Фамилия, фамилия, так у меня ж его документ есть – вспомнила бабулька – он мне его на хранение дал, щас принесу – и торопливо засеменила в ближайшую парадную.

Ну, хоть фамилию его знать будем, и то хорошо, хот человек не под номером, похоронен будет, хотя все равно в общей, братской могиле, для таких как он, отбросов общества, без роду и племени.
Жека огляделся – бомжей уже на месте не было – видимо, ушли поминать. Тело Инженера Семёныч с Юрой шофером уже упаковали в пластиковый пакет и отнесли на носилках в машину. Рядом с лужей крови стояла дворничиха Андрюшечкина с ведром воды, взяв на изготовку щетку на длинной палке, в ожидании дальнейших распоряжений.

– Вот! – раздался голос, внезапно появившейся откуда-то сбоку бабульки. Она протянула Жеке изрядно потрепанную бумажку, свернутую попалам. Он развернул ее и прочел – «справка об освобождении».

– Спасибо – поблагодарил Жека старушку – вы нам очень помогли. Скажите, а из какой порадной можно попасть на тот чердак.

– Так хоть из этой – она показала на свою – но лучше из той, угловой, она же проходная и на улицу выходит.

Жека направился к месту происшествия.

– Товарищь следователь – обратилась Андрюшечкина к Жеке, не покидая своего поста, когда тот приблизился к ней – кровь смывать уже можно, или вы ее еще на анализы брать будете?

– Можете приступать к работе, товарищ Андрюшечкина – по-деловому распорядился Жека, взглянув, как Семёныч с Юрой заканчивали заталкивать носилки с телом Инженера в машину – кровь на анализ мы уже забрали. – После чего направился к Семёнычу.

– Ну, как дела – спросил тот – узнал фамилию пострадавшего?

– Вот, смотрите сами, Михал Семеныч – Жека предъявил справку об освобождении – всё чин чинарем. Но отпечатки все равно пробить бы не мешало. Сами понимаете, справка об освобождении – это не паспорт – ее подделать раз плюнуть. А на фото он еще в момент посадки – молодой и свежий, а сейчас – да ни одна экспертиза не установит, он это на фото, или другой.

– Что, Женечка, неужели опять убийство? – Семёныч посмотрел на Жеку с вопросом.

– Самое, что ни на есть – утвердительно мотнул Жека головой.

– То-то я смотрю, прокурорских опять нет. Ты знаешь, Женечка, это становится уже плохой приметой. И если ты его опять не раскроешь, то всем нам светит большой жирный глухарь, со всеми вытекающими. А уж мне-то сколько попотеть придется над бренным телом усопшего.

– Не придется, Михал Семеныч, и дело заводить не придется, так что глухаря не будет. А преступление я уже раскрыл.
И жека рассказал Семенычу и про Душмана, и про то, что его дело забрала себе Контора.
– Так что, отвозите тело сразу в морг – копаться в нем не придется – ведь следы яда его зрачки не показывали, Душман с ним расправился без этих премудростей – Семеныч кивнул головой в знак согласия. – Ну, а пальчики пробить все же придется. А ну, как это ксива не его, а мы вместе с Инженером спишем живого человека. Сами понимаете, Михал Семеныч, конфуз может получиться.

– Ну, ты, Женечка, растешь прямо на глазах – восхитился Семёныч – то есть, дело точно заводиться не будет?

– Да какое дело – почесал затылок Жека – доложу по начальству, а оно, я в этом почему-то очень уверен, обрадуется, появившейся возможности оказать любезность смежникам, передаст сей факт конторским.

– Что ж, тогда давай протокольчик составим.

– Погодите, Михал Семёныч, я еще на чердак сгоняю – так, для очистки совести. А потом мы к вам подъедим, составим протокол, да я заодно книжку заберу.

– Ну, давай, давай, мы подождем.

Как Жека и предполагал, на чердаке он никаких следов не обнаружил, ни следов обуви, ни стаканчиков с отпечатками, даже окурков и тех не было – чистая работа, не придерешься – заключил Жека.

Кода они уже ехали в машине, Семёныч спросил Жеку:
– Скажи мне, Женечка, а зачем тебе книжка-то понадобилась, если все дела вы уже ЧК передали?

– Да книжка больно интересная попалась. Я ее уже начал читать, так любопытно стало, чем там всё закончится. И потом, ну чисто для себя, хотелось бы отыскать этого доктора Рождественского, да расспросить у него, как его книжка к авторитету Седому попала.

– Вот незадача – цокнул языком Семеныч – представляешь, Женечка, я ведь ее тоже начал читать… Даже обрадовался, как мальчишка, когда ты сказал, что дело это ты уже сдал… Ну ничего страшного, пока ты протокол сочиняешь, я успею сделать с нее ксерокопию – позволишь?

– Да какой вопрос, Михал Семёныч – хоть две.

– А я тебе, Женечка, за это помогу этого доктора Рождественского отыскать. Нет, правда, правда – мамой клянусь.
В общем, знавал я одного доктора Рождественского – учился я вместе с ним в Мединституте и даже на одном курсе, только потом каждый выбрал себе специальность по душе и наши пути разошлись. Помню, очень интересный был молодой человек. Представляешь, он устраивал по вечерам свободные семинары по йоге, в плане ее пропаганды. Тогда всё это было всем в диковинку, и никак не вписывалось в программу обучения, поэтому начальство косилось на подобные семинары, но поскольку никакой крамолы не находило, то смотрела на них сквозь пальцы. Также, я знаю, что он еще тогда интересовался различными нетрадиционными методиками лечения, а так же астрологией, восточными медитациями и прочим в том же духе. Очень всесторонне развитым был юношей. Все ему прочили блестящую карьеру, особенно после того, как он женился на внучке академика и поступил в аспирантуру. Причем, Женечка, обрати внимание, женился он по большой и взаимной любви, и в аспирантуру он поступил исключительно благодаря своим незаурядным способностям. И нужно было совсем не знать Илью, чтобы подумать про него, что он мог бы себе позволить женитьбу ради карьеры. Очень принципиальный был в вопросах чести. Правда, я слышал, когда диссертация уже была почти готова, он почему-то отказался от ее защиты и укатил в больницу Кащенко, под Гатчину, работать простым психотерапевтом. Красавица жена от него, естественно, ушла, поскольку не привыкла жить в шалаше даже с милым. Но сейчас, я слышал, он работает в частной клинике, и запись к нему происходит, аж, за месяц.
Это я тебе в двух словах описал внука доктора Рождественского, который написал нашу книгу. Приедем ко мне, я поищу в своих кляузниках его координаты. Что касается самого автора, то, думаю, его уже нет в живых, но, надо полагать, внук сможет ответить тебе на все твои вопросы.

– Михал Семёныч, а почему вы думаете, что это именно тот самый Рождественский.

– Гены, Женечка, как их не прячь, а они рано или поздно дают о себе знать. Вот и тот, кто написал эту книгу, тоже должен был быть личностью весьма незаурядной, что ясно проглядывается между строк. И потом, фамилия довольно редкая. В любом случае, уверен на девеносто девять процентов, что Илья внук того, кого ты ищешь.

– А один процент кому оставляете.

– На растерзание твоей юношеской подозрительности, заменяющей тебе жизненный опыт.
Ну всё, приехали.

* * *
В то раннее утро, когда Жека несся сломя голову в родной отдел, чтобы удостоверится в наличие табельного ПМа, или в его отсутствии, Рождественский проснулся в одном из отелей Вены, бодрым и отдохнувшим, хотя чувство пустоты и некой недосказанности во всей этой поездке, не покидало его.
В Вену Илью Александровича отправил его шеф, Зельцфер Валерий Залманович, руководитель частной психотерапевтической клиники, где Илья Александрович имел свою практику, как ведущий специалист.
Первое время, когда клиника еще только начинала свою деятельность, он принимал всех желающих, которые в основном состояли, как и раньше, когда он работал под началом того же Зельцфера в больнице Кащенко, из знакомых шефа и, отчасти из знакомых его знакомых. Где их отыскивал Валерий Залманович, одному Богу было известно. Но со временем, и тут надо было отдать должное шефу, который, потакая «капризам» Рождественского, как он это называл, стал направлять к нему пациентов только с исключительно трудными и тем весьма интересными диагнозами, а не всех подряд.
 Работать Илье Александровичу с ними было одно удовольствие. Зельцфер, похоже, тоже видел в этом свой смысл, поэтому старался обходиться без лишней рекламы, не превращая свое лечебное заведение в проходной двор участковой поликлиники. Отчасти, он боялся, что Рождественский в любой момент может уйти от него, если почувствует, что Зельцфер изменил клятве Гиппократа и использует клинику для личного обогащения. Тише едешь – дальше будешь – вот было золотым правилом Валерия Залмановича. И действительно, стараниями обоих, но главное, благодаря таланту Ильи Александровича их клиника в скором времени стала пользоваться заслуженным авторитетом.
Самого Рождественского работа в этой клинике привлекала по нескольким причинам. Во-первых, он мог не отвлекаться на массу второстепенной работы, которая присутствовала в Кащенко, а всецело посвятить себя служению науки, своим научным изысканиям, которыми он занимался уже второй десяток лет. А, во-вторых, самое удивительное, как заметил сам Рождественский, заключалось в том, что пациенты, присылаемые Зельцфером, приходили к нему именно с теми проблемами, решение которых, помогало ему самому ответить на те вопросы, которые возникали в ходе его собственных исследований.
Сам же Илья Александрович воспринимал сей факт, как должное, как доказательство одного из вопросов своей незаконченной диссертации, а именно тот факт, что у каждого человека существует своя жизненная программа, а, следовательно, и свой ряд вопросов, которые, собственно, и регламентируют эту программу. Поэтому между вопросами пациентов и его личной жизненной программой, состоящей из этих самых вопросов просто обязана была существовать невидимая связь, своего рода, магнетическое притяжение. Поэтому к нему, как он считал, и не могли приходить пациенты, на вопросы которых он ответить был бы не в состоянии.
Сей факт подтверждал мысль о том, что у каждого человека есть своя, индивидуальная жизненная программа, состоящая из вопросов, чтобы ответить на которые, человеку отводилась вся его жизнь. И все эти вопросы предначертаны каждому человеку свыше, поэтому нет нужды человеку выдумывать себе лишние, заставляющие человека проживать чужую жизнь, отвлекаясь от собственной. А свои всегда сами будут вставать перед человеком на его жизненном пути, ставя человека в такие условия, что он просто обязан будет на них ответить, как бы ему этого не хотелось. Если же человек будет уклоняться от них, выбирая себе легкие, несвойственные его жизненной программе пути, примеряя на себя чужую программу, то его собственная, в таком случае, начнет входить в резонанс с чужой программой, ломая его жизнь, и разрушая его организм.
И в основном к нему и приходили пациенты, которые, в силу некоторых, чаще объективных причин, вынуждены были уклониться от своей жизненной программы, выполняя работу, к которой они были просто не рождены. Поэтому им приходилось отвечать на чужие вопросы, которые ставила перед ними чужая среда обитания, или искажать ответы на свои собственные, что также недопустимо. И как итог, у них возникали проблемы в бизнесе, в семейной и личной жизни, ну, и, конечно, серьезно расшатывалось их здоровье. Про себя Рождественский называл таких «уклонистами».
Помочь человеку разобраться в нем самом, указать ему его индивидуальный путь развития, как раз и составляло основу практики доктора Рождественского.
И результаты предвосхищали все ожидания. Те пациенты, которые следовали всем указаниям Ильи Александровича, кто осознавал пагубность того образа жизни, что они вели до встречи с доктором, несмотря на его радужные перспективы, кто снова возвращался к своей жизненной программе, очень быстро, буквально на глазах, избавлялся от всех своих неприятностей. Личная и семейная жизнь таких людей быстро налаживалась, бизнес начинал процветать, все хвори исчезали. Даже были случаи полного избавления от онкологических заболеваний на ранней их стадии, если таковые имелись у пациента. Таких Рождественский называл «возвращенцами».
Но были и упрямцы, не желавшие изменять свой образ жизни, который они сами же себе и придумали, подчиняясь общим настроениям времени, в погоне за скоротечной модой или престижем. Были и такие, кто в своей жизни следовал четким установкам некой идеологии, которой они отдавали свое предпочтение, возведя ее сомнительные цели до смысла своей жизни, но которые совершенно расходились с целями и задачами их жизненной программы. В таких случаях Рождественский никогда никого не уговаривал. Он вообще никогда и никому не стремился навязать свою точку зрения, никогда не прибегал в решении спорных вопросов к волевому их решению, зная, что время, в конце концов, само все расставит по своим местам, указав, кто прав, кто виноват. Единственно, он считал, что он просто обязан был в таких случаях предупредить пациента о последствиях. Никого не стараясь запугать, никому не рисуя картины апокалипсиса, он методично объяснял, что ждет того или иного пациента, и почему именно это должно произойти. И во многих случаях его разъяснения срабатывали. Пусть и не сразу, но такие, как он их называл – «невозвращенцы», приходили к нему снова, и работа с ними возобновлялась.
Он всегда старался при разговоре с пациентом беседу построить таким образом, чтобы пациент сам осознал необходимость следования своей собственной жизненной программе, принеся в жертву чужую, хоть и на первый взгляд очень заманчивую.
По большому счету сделать это было не так уж тяжело, поскольку для каждого человека его собственная программа выглядит всегда более узнаваема даже в многообразии ей подобных, а значит, своя программа всегда будет более безопасна, более желанна, более привлекательна. Собственно, весь метод доктора Рождественского в том и состоял, что он до каждого пациента доводил его собственную жизненную программу, каждому предлагал занять его собственную нишу в структуре мироздания. И такой пациент, обретя свою индивидуальную среду обитания, которая создавала ему все необходимые условия для полноценной жизни, получал полное исцеление и избавление от обременительных проблем.   

Нет, работу над своей диссертацией он ни в коем случае не забросил, как думали многие, он кропотливо продолжал работать над ней, но работы с каждым новым пациентом становилось еще больше, поскольку каждый новый ответ, приходящий с каждым новым пациентом, рождал массу новых вопросов. Поэтому думать о скорой ее защите пока не приходилось.
Вдобавок ко всему, как он сам видел, его диссертация существенно опережала время ее написания, и в данный момент он понимал, что ему не удастся ее защитить, что ученые мужи просто откажется принимать его доводы. Дело в том, что метод доктора Рождественского имел и свои минусы, с точки зрения традиционной медицины. Его метод совершенно исключал зависимость пациента от лечащего врача, лишая последнего его лидирующего положения в процессе исцеления больного. Рождественский был ярым противником такой тоталитарной медицины, при которой врач обязательно должен был рассматриваться исключительно, как царь и Бог, а пациент, как тварь дрожащая, зависимая от воли эскулапа.
Доктор Рождественский придерживался, как раз, противоположного мнения относительно взаимоотношений врача с пациентом, он считал, что в процессе исцеления должны участвовать на равных оба и врач, и пациент. Поэтому, в отличие от своих коллег, держащих в строжайшей тайне от больного его историю болезни, он наоборот всегда подробно объяснял каждому его диагноз, предоставляя, тем самым, сознанию больного самому включать в его организме необходимые защитные механизмы, самому избирать его индивидуальный курс лечения. И такие больные всегда выздоравливали прямо на глазах, причем безмедикоментозно.
Вся работа с пациентом у Ильи Александровича происходила в виде диалога двух родственных душ, в котором они вместе решали общую задачу.
Традиционная медицина такого либерально-демократического подхода принять никак не могла. Вот и на этом германо-русском симпозиуме ведущих специалистов в области современной психиатрии, куда его сосватал Зельцфер, Илья Александрович увидел все тот же вчерашний день медицины. Все доклады «ведущих специалистов в области современной психиатрии» сводились к работе со страхом пациента, а не с его свободной волей.
Вдобавок, традиционная медицина совершено исключала индивидуальную работу с каждым пациентом. Да, индивидуальный подход был сложнее, он требовал более высокой квалификации, но зато и результат давал более высокий, а главное, стабильный. Традиционщики же работали более топорно – не вникая в первопричину появления того или иного недуга пациента, они старались устранить сам недуг, совершенно игнорируя источник его возникновения. И, как результат, им удавалось лишь на время заглушить видимое проявление болезни, проведя лишь косметический ремонт организма. Для чего, в таких случаях, широко применялась фармакология, опять же, подавляющая волю и сознание пациента к сопротивляемости болезни, делая его зависимым от лекарства, а соответственно, и от врача, его прописавшего своим таинственным, непонятным почерком.
Все заболевания традиционщики так же группировали по общим признакам, соответственно, и методы устранения болезни для каждой группы было стандартно-массово-медикаментозные.
На симпозиуме также львиную долю всего времени, согласно программе, отводилось новым разработкам фармакологов.
На дворе XXI век, а мы, как в средневековье, всё ищем панацею – не переставал сокрушаться в таких случаях Илья Александрович, наблюдая, как его коллеги до сих пор не могут увидеть очевидного. Его откровенно раздражало, что светлые головы медицины до сих пор не могут понять, что панацея абсолютно от всех болезней находится в самом человеке, и задача врача помочь человеку самому открыть ее в себе, а не преграждать ему доступ к ней своими чудо лекарствами.

Что касается симпозиума, то Илья Александрович, собственно, и не надеялся услышать на этом, с позволения сказать, симпозиуме для себя что-то новое и полезное, о чем он сразу заявил шефу. Но Зельцфер его стал просто умолять прокатиться в Вену, ссылаясь на то, что их клинике уже стоит подумать о выходе на международный уровень.

– Илья Александрович, миленький – причитал он – на вас вся надежда. Да, вам там и делать-то ничего не надо будет, только зарегистрироваться, да поспать в конференц-зале несколько дней по несколько часов, а все остальное время ваше – гуляй, не хочу. Причем, билет в оба конца, гостиница, проживание – все оплачено – чего еще желать. Съездите налегке, Европу посмотрите, отдохнете недельку, тем более, что работы срочной у вас сейчас нет, а несрочная может немного и подождать. Да, приглашение пришло на мое имя, и мне, признаться и самому очень хочется, да не могу – рад бы в рай, да дела не пускают. В общем уговорил.

Ну, с неделькой-то он, конечно, загнул – подумал Илья Александрович – мне тут столько времени делать совершенно нечего, да и просто не выдержу даже спать на заседаниях этих «ведущих специалистов». Все свои обязательства перед шефом, по большому счету, я уже выполнил, а терять драгоценное время, прозябая здесь целую неделю, не нахожу нужным. Поэтому решено – вечером уезжаю, а пока есть время осмотреть город, собственно ради этого я сюда и приехал.
 
Заказав себе внизу отеля авиабилет на дневной рейс, Илья Александрович отправился на утреннюю прогулку по Вене. Рождественский всегда любил утренний городской пейзаж, раскрывавший перед ним, как он считал, город во всем своем многообразии. Утром можно было увидеть прошлое города, то, чем он жил накануне, увидеть его настоящее лицо, а так же, предрассветная дымка таила в себе тайну его будущего, нарождающегося дня. Всего этого невозможно было увидеть ни в толчее суетного дня, ни слепящего огнями вечера.
Побродив по кривым узким улочкам, чем-то напоминавших Петроградскую сторону только почище, да поопрятней, Илья Александрович вышел на площадь, где стоял величественный собор, который своим шпилем был устремлен высоко в небо.
Все-таки православные храмы более приземленные – подумалось Илье Александровичу, глядя на собор Святого Стефана – видимо, православие тем самым хочет сказать, что церковь существует для человека, а не человек для церкви – в этом, очевидно и кроется главное отличие между этими христианскими конфессиями.
Илья Александрович не считал себя ортодоксально верующим. Если честно, то просто времени и подходящего случая не было в его жизни серьезно задуматься о вере. Но он и не отрицал существование Бога, хотя сам никогда и не старался доказать Его присутствие ни себе, ни в спорах с сомневающимися или с убежденными атеистами, Рождественский вообще всегда старался избегать подобных споров, находя их пустыми и бездоказательными с обеих сторон.

Неспешная прогулка по утреннему городу через несколько часов пробудила в нем чувство голода и он, не мудрствуя лукаво, завернул в первое попавшееся на его пути уличное кафе. Присев за свободный столик, и памятуя о том, что Зельцфер нахваливал ему венскую выпечку, он заказал себе у молоденькой официантки чашечку кофе и пару булочек на ее выбор, поскольку те названия, что он прочел в предложенном меню, ни о чем ему не говорили.

Город уже давно проснулся, и он в этом гостеприимном кафе был не единственный, кто решил таким образом позавтракать, но свободные столики еще были.
Улицы уже наполнились машинами и пешеходами. Кто-то торопился на службу, кто-то, как, допустим, почтальон, или молочник на своем небольшом фургончике уже работали вовсю. И совершенно не было видно в эту раннюю пору праздных гуляк, все люди вокруг были серьезные, и преисполненные чувством ответственности. Подобная картина размеренной осмысленной жизни внушала уверенность и спокойствие, умиротворял и аромат кофе, и булочки, которые оказались действительно просто восхитительными.

– Вы позволите – услышал он рядом с собой русскую речь, и нисколько этому не удивился.

К нему обращался седовласый,  высокий, худощавый, лет пятидесяти пяти – шестидесяти, солидного вида господин в очках с тонированными стёклами, в тонкой золотой оправе.

– Да, конечно, прошу – кивнул ему Рождественский, поглощенный своими мыслями, особенно не заостряя внимание на подошедшем к нему мужчине.
Явно иностранец – про себя отметил он машинально слишком по-русски правильную, с небольшим акцентом речь незнакомца. Но тут Рождественский вдруг осознал, что он находится не у себя дома, а в Вене, и, улыбнувшись в душе, стал с большим интересом разглядывать подошедшего к нему незнакомца.
Возможно эмигрант, подумал Илья Александрович, так только эмигранты первой волны разговаривают, или иностранцы, учившиеся русскому у себя на родине. Но эмигрантом первой волны, судя по возрасту, господин в очках быть не мог, но вполне мог быть их отпрыском, впрочем, не всё ли равно.

– Позвольте представиться – поклонился незнакомец прежде, чем сесть – Генрих фон Шрайтен.

Рождественскому ничего другого не оставалось, как то же встать и представится, но про себя он отметил, что для потомственного «фона» по-русски этот господин говорит слишком хорошо.

– Я знаю, Илья Александрович, кто вы и чем занимаетесь – улыбнулся обезоруживающей улыбкой фон Шрайтен, усаживаясь за столик, жестом руки заказав у официантки себе чашечку кофе – однажды мне случайно в руки попались ряд ваших публикаций, которые произвели на меня должное впечатление. И я искал случая увидеться с вами и поговорить. Поэтому не удивляйтесь, приглашение на этот симпозиум послал вам я, чтобы иметь возможность познакомиться с вами поближе, но, на своей, так сказать, территории. Согласитесь, если бы я приехал к вам с визитом в Петербург, то, возможно, некоторые детали от волнения могли бы ускользнуть от меня, и первое впечатление получилось бы несколько смазанным.

– Возможно – кивнул Рождественский в знак согласия. – И вы, несомненно, правы, отводя первому впечатлению при знакомстве с человеком столь серьезное внимание.
Пустота и чувство недосказанного, преследовавшие Илью Александровича на всем протяжении этого странного вояжа на симпозиум в Вену, начинали рассеиваться.

– Но почему было просто не вызвать меня одного, зачем нужно было устраивать все эти сложности с приглашением на симпозиум. И потом, приглашение-то вы послали на имя Зельцфера, а не на мое имя. То есть, я хочу сказать, что вместо меня, вы вполне могли бы застать здесь Валерия Залмановича, моего дражайшего шефа, который, если бы не срочные дела, не преминул бы самолично отправиться сюда, да еще и за чужой счет.

– Отправлять вам, Илья Александрович, личное приглашение не было никакого смысла, поскольку у меня не было гарантии, что вы примите его, с учетом вашей занятости.

Кивком головы Рождественский согласился с фон Шрайтеном.

– А потом – продолжал Генрих – вас мог бы не отпустить ваш шеф. Он вполне мог бы заподозрить, что я стараюсь переманить вас на работу к себе через его голову, и принял бы соответствующие меры.

Илья Александрович согласился и с этими словами.
– Поверьте и не обижайтесь, так было проще и надежней, причем, все стороны, думается, останутся, в конце концов, довольны. Клиника вашего шефа попадет в международные реестры, чему господин Зельцфер будет несказанно рад. Я получу возможность спокойно обсудить с вами ряд вопросов, которые, думаю, и вам будут интересны. И, наконец, вы получили возможность познакомиться с наикрасивейшим городом старушки Европы да еще, как вы выражаетесь, за чужой счет. Надеюсь, тут у вас нет никаких разочарований?

– Веной я действительно восхищен – улыбнулся, наконец, и Рождественский – за что вам огромное спасибо.

– Ну, а что касается вашего шефа – продолжал фон Шрайтен – то я знал, что дела не отпустят его, а такой удачный случай, заявить о себе в Европе, он не стал бы упускать. Поэтому вы оставались единственным, кто должен был поехать в Вену. Все очень просто.

– Действительно, проще некуда.

– Но главное, для чего я выманил вас на этот симпозиум, так это то, что я хотел бы услышать от вас ваше личное мнение о состоянии современной медицины и перспективы ее развития. Я хотел бы услышать ваше приватное мнение, которое вы не стали бы оглашать с трибуны – вы меня понимаете?

– Да вы правы, я действительно уже имею определенное мнение о состоянии современной медицины, которое не стал бы пока предавать публичной огласке. Поскольку вижу, что время еще не пришло, а быть распятым раньше времени у меня никакого желания нет. В приватной же беседе, действительно, я могу поделиться с вами своими соображениями, хотя бы в надежде найти в вас понимание здравомыслящего человека, первое впечатление коего вы о себе оставили. Как видите, я тоже доверяю своему первому впечатлению – снова улыбнулся Илья Александрович.
Только сначала я хотел бы знать – улыбка медленно сползла с лица Рождественского, ставшего серьезным – зачем вам все это надо?

– Правомерный вопрос – выпрямился фон Шрайтен – но вы, Илья Александрович, напрасно беспокоитесь. Да, я действительно предприниматель, но к медицине никакого отношения не имею, поэтому для вас я никакой опасности не представляю. Мой бизнес – автомобили, я вхожу в совет директоров фирмы «Мерседес». При желании, вы можете навести обо мне справки. Как видите, мой бизнес тоже к нашему разговору никакого отношения не имеет.
Теперь по существу вопроса. Возможно, то, что вы сейчас услышите, покажется вам, по меньшей мере, странным. Всё дело в том, что я изучаю законы развития человечества, хотя самих законов я еще, если честно, не смог сформулировать. Скажем так, пока я еще только стараюсь их обнаружить, пытаюсь найти некую закономерность развития. Возможно, мои поиски со временем выльются в некий законченный труд, а пока я только с огромной лупой в руках пытаюсь отыскать хоть какой-нибудь след. Это мое, если угодно, хобби, некое страстное увлечение, которому я отдаю всё свое свободное время.
Меня интересует, как развивается разум человека и к чему, в конечном счете, это развитие может привести и самого человека, а вместе с ним и весь мир. Поэтому меня интересует не только медицинский аспект развития человека, но и развитие его творческих способностей, раскрытие его творческого потенциала, точнее, направление, в котором он будет раскрываться. Но я уже сейчас чувствую, что очень скоро я созрею до исследования и духовной составляющей человека.
Что касается медицины, то именно лечащий врач, на мой взгляд, способен заметить разницу в методах лечения больного, сравнив то, как лечат сейчас с тем, как лечили, скажем, намного раньше. Ведь, по большому счету, согласитесь, за последние тысячу лет больных не стало больше, или меньше в процентном соотношении к общему числу людей на земле в каждый период времени, за исключением скоротечных периодов эпидемий, но это отдельный разговор. То есть, я хочу сказать, что на тысячу человек всегда приходился вполне определенный процент больных во все времена. При этом методы лечения во все времена были разными. Применялись различные лекарства, различные процедуры, различные способы воздействия, несмотря на то, что болезни все оставались, по сути, те же самые. Врачи во все времена, в зависимости от их видения человека, воздействовали на его природу, я имею в виду ее составляющих – дух, душу и тело, по-разному.
Скажем, на заре зарождения христианства в наших странах, я говорю о Германии и России, предпочтение отдавалось духу человека, и все хвори объяснялись его искажением и осквернение его грехом. Причину возникновения болезней искали в несовершенстве духа человека, а в качестве разносчика заболеваний всеми признавался дьявол, искривлявший дух своими искусами.
Человек, пытаясь внимательнее разглядеть то, как выглядит дьявол, материализовывал его в своем воображении, сам того не замечая, что тем самым подверг материализации и свой дух. Но дух ему разглядеть так и не удалось, а вместо духа в поле зрение уже попала его более проявленная душа. И человек, отстранив себя от духа, стал исследовать свою душу, находя и в ней изъяны, порождающие те же самые болезни. Дух же стал невидим и непонятен человеку совсем, поэтому все признали его неизменяемым, а значит, не поддающимся воздействиям дьявола, тогда, как душа была признана более уязвимой его проискам.
Таким образом, отстранив себя от духовной составляющей своей природы, человек все свое внимание сконцентрировал на душе, которая раскрыла перед ним идею философского камня. Начался поиск философского камня, объясняющего природу души, а вместе с ним и поиск панацеи от всех болезней. Другими словами, процесс материализации на этом не завершился, а вступил в свою новую фазу – на этот раз человек стал подвергать материализации уже свою душу. Все это привело к появлению алхимиков, которые в своих лабораториях стали искать материальное подтверждение идеи философского камня, а заодно и создавать панацею – некое материальное вещество, способное исцелять абсолютно любую болезнь. Так родилась фармакология, которая направила человека на познание его тела. Теперь уже душа стала признаваться непостижимой, поскольку философский камень и панацею открыть никому так и не удалось. Процесс материализации вступил в свою очередную фазу.
Но дальнейшая материализация уже невозможна, поскольку дальше уже некуда. Дух и душу, не поддающихся исследованию, современная медицина отвергает полностью, а решать современные задачи на уровне одного только тела она уже не в состоянии. Медицина сегодняшнего дня оказалась бессильна перед возросшими онкологическими заболеваниями, перед СПИДом, эти заболевания окончательно поставили ее в тупик. По этому поводу мне и хочется узнать ваше мнении, что нас всех ждет завтра, какой вы видите медицину завтрашнего дня.
Спросите, почему я с надеждой жду именно вашего приговора – отвечу на него сразу. Из ваших публикаций я понял, что вы именно тот человек, кто поможет мне разобраться с будущим человечества. Поэтому я отыскал вас и устроил эту встречу.
Так что вы обо всем этом думаете?

– Признаться, так серьезно я никогда над этим не задумывался – по привычке, внимательно слушая фон Шрайтена, Рождественский отставил свой кофе в сторону, а сейчас и вовсе забыл про него. – Нас буквально со школьной скамьи учили тому, что медицина в советской России шагнула далеко вперед, и способна справиться с любым заболеванием. Поэтому советский человек может жить и строить светлое будущее спокойно, не опасаясь заболеть, потому что люди в белых халатах, в случае чего, придут и победят все его хвори. Так как советская медицина достигла значительно снижения числа больных, и даже смогла победить ряд серьезных заболеваний, полностью уничтожив их на территории СССР. Конечно, все это оказалось очередным советским мифом, но люди этому искренне верили. Лично мне этот пропагандистский трюк придал уверенность моим силам в моей исследовательской работе. Как видите, пропаганда не только способна оболванивать, но в ней также присутствует и позитивное начало.
Сейчас, когда я слушал вас, то логика мне подсказывает правоту ваших слов. Больных, в прежние времена, не могло быть больше, чем сегодня при всех достижениях современной медицины, иначе на земле не было бы прироста населения. И меньше, пожалуй, тоже не могло быть во все времена, иначе медицина перестала бы развиваться, а вместе с ней перестал бы развиваться и сам человек. Наступила бы деградация человечества, а за ней и вымирание его, как вида. Но этого пока за последнюю тысячу лет на земле не наблюдалось. 
То есть, я хочу сказать, что медицину, применительно к вашему вопросу, не следует рассматривать в ее узком, профессиональном понимании. Здесь нужно брать шире, когда каждый человек, постоянно сталкиваясь с каким-нибудь заболеванием, чужим, а чаще своим собственным, сам невольно становится одновременно и больным, и лекарем. Для каждого человека любое, даже самое незначительное повреждение его организма, это всегда серьезный стресс, который, подгоняемый инстинктом самосохранения, заставляет активно работать его сознание в поисках устранения создавшейся угрозы здоровью. Поэтому медицину, как борьбу человека за жизнь, вполне можно рассматривать, как наиглавнейший фактор его развития. И вы правы, что занимаясь изучением вопросов развития человека, обратили свое внимание на медицину. Она всегда будет стимулировать развитие человека. И на смену одним заболеваниям, с которыми человек, в ходе своего развития, научился легко справляться, обязательно будут приходить такие, которые будут ставить его перед очередным выбором – быть или не быть. Именно они будут направлять его сознание в нужное русло. 
Вы правы, за последние тысячу лет вновь появлявшиеся болезни направляли сознание человека от духовных сфер к познанию материи. Эпидемии, как вы верно подметили, действительно составляют отдельную статью, именно по ним можно отмечать этапы развития, переходы от духа к душе, от души к телу. Сейчас появился СПИД перед которым материальная медицина, медицина тела просто бессильна, и это говорит о том, что человеку, хочет он того или нет, а придется перейти на новый этап своего развития, подняться на новую ступень своей эволюции. Для чего он вынужден будет принести в жертву установки традиционной медицины, неспособной помочь ему в его жизненно важном вопросе.
Увлекшись поисками панацеи, создав искусственного лекаря – фармакологию, люди удалились от главного и истинного целителя всех времен – природы. Еще Гиппократ говорил своим ученикам: «Врач лечит, а природа исцеляет». Природа! – вот та самая панацея от всех болезней.
И сейчас человек уже созрел к познанию всей природы в целом, не разбивая ее на составляющие – дух, душу и тело, только, может, сам еще этого до конца не осознает, по-старинке, отдавая предпочтение традиционной медицине, авторитет коей еще пока неоспорим. Сейчас он делает в этом направлении только первые шаги в своей переоценке ценностей, определив, в качестве исходного материала, исключительную ценность самого человека, причем, каждого индивидуально, а не всех вкупе.
И ваш покорный слуга, следуя велению времени, также культивирует ценность индивидуальной природы каждого человека для него самого, поскольку именно в ней заключена его индивидуальная панацея. Да, она у каждого человека своя, свой персональный целитель, заменить которого ему не сможет ни одно достижение фармакологии, каким бы совершенным оно ни было, потому что источник жизни искусственно создать невозможно. Задача же врача сегодня состоит в том, чтобы вернуть человека его собственной природе, а не отвращать его от нее фармацевтическим эрзацем, чем я, собственно, и занимаюсь. А уже природа сама найдет в своих неисчерпаемых резервах необходимые механизмы воздействия на любую его болезнь.
Что касается фармакологии, то, знаете, я сегодня, проходя мимо католического собора, что стоит на центральной площади.

– Вы имеете в виду собор Святого Стефана?

– Да, возможно, он именно так и называется. Так вот он мне предстал, как символ отрыва церкви от народа. Устремленный только в небо, казалось, он совсем не обращает внимания на то, что творится на земле, стоит как бы сам по себе – эдакая церковь ради церкви. Вот также и фармакология, сегодня, превратившись уже в бизнес, в средство обогащения, она с каждым днем все дальше и дальше удаляется от человека, от его природы. Может, оно и к лучшему, поскольку очень скоро настанет такой момент, когда человек в ней уже нуждаться перестанет.

Ну, а теперь я готов поделиться с вами своими впечатлениями от симпозиума? – улыбнулся Илья Александрович.

– Да если можно, поскольку это тоже касается вопроса нашей беседы.

– Исключительно в рамках обсуждаемого вопроса.
Так вот, там все докладчики наперебой ратовали за то, чтобы активно работать со страхом пациента, превознося его в категорию исключительного качества человека, единственного, способного организовать его во всех сферах его деятельности. Они утверждали, что страх единственный, кто способен исцелить человека от таких болезней, как алкоголизм, наркомания, чревоугодие, пристрастие к курению, азартным играм и т.д.
На мой взгляд, они, с подобными идеями опоздали, как минимум, лет на семьдесят, правда, при тоталитарных режимах наших стран, проблем со страхом ни у кого не возникал – его итак было в избытке.
Но они все не учли один немаловажный факт, что тоталитарный режим, извращающий всё и вся, уничтожил в людях и страх, обратив его в безволие и безответственность. И как следствие, алкоголизм, наркомания, чревоугодие и прочее, разрослись до размеров эпидемии, обозначив новый этап развития человечества. Поэтому страх уже можно сегодня рассматривать, как пройденный этап развития, и пытаться его возродить, или создать искусственно – напрасная трата сил. Народы наших стран, прошедшие тоталитарный режим, и уж тем более наши потомки, к нему уже никогда не вернутся.
На новом этапе перед человеком будут стоять задачи укрепления своего волевого начала, за счет повышения личной ответственности за ту миссию, что каждому человеку предначертана свыше. И вот для этого каждому обязательно придется познакомиться со своей персональной природой.

– Пожалуй, вы правы – оживился фон Шрайтен, до этого внимательно слушавший Рождественского – воля и ответственность каждого за свое дело в этой жизни, действительно способны победить алкоголизм и наркоманию. А как же рак и СПИД?

– Что касается СПИДа, то эпидемия этой болезни, как начало нового этапа развития для народов наших стран вспыхнет еще не скоро. Сначала мы должны будем завершить текущую эволюционную задачу, а именно победить безволие. А вот уже те, кто не справится с этой эволюционной задачей, то их безволие перерастет в безверие. Такие люди потеряют смысл своего существования и интерес к жизни, и реакция их организм на это будет соответствующая – их иммунная система просто отключится за ненадобностью, и организм перестанет бороться с болезнями. На волне эпидемии СПИДа люди вспомнят Бога, заговорят о вере, поэтому задачей следующего этапа развития станет обретение веры.
Относительно рака то он еще долго будет преследовать людей, и победа над онкологическими заболеваниями не произойдет в одночасье, а будет так же поэтапной, от самых легких форм, до неоперабельных. Не хвастаясь, скажу, что уже сейчас моим пациентам, выполняющим мои указания, удается избавиться от легких форм рака в его начальных стадиях.
Вот собственно и всё, что я хотел сказать. У вас ко мне будут еще вопросы гер Шрайтен?

– Спасибо, Илья Александрович, за столь содержательный ответ на мой вопрос, и с вопросами, пожалуй, на сегодня хватит. Дайте мне это сначала переварить – улыбнулся Генрих. Я скоро буду по делам в Перербурге, так обязательно вас навещу, и мы продолжим наш разговор, с вашего позволения.

– Всегда к вашим услугам. Давайте я запишу вам свои координаты.

– Не стоит беспокоиться, ваш адрес и контактные телефоны у меня есть. Всего доброго, до скорого.

– Приятно было с вами познакомиться. До свиданья – только  сейчас, глядя на то, как фон Шрайтен подошел к стоявшей неподалеку машине, Илья Александрович заметил, что тот приехал на ней, а не пришел пешком, как он думал все время их разговора.

Рождественский посмотрел на нетронутую чашечку кофе Шрайтена, на свой кофе, стоявшим одиноко в сторонке недопитым и остывшим, и тоже встал, и, не торопясь, отправился в сторону гостиницы.

Похоже, этот Рождественский никогда не читал книгу своего деда и, скорее всего, даже никогда не держал ее в руках – размышлял Генрих, медленно проезжая на своем «стареньком» «Мерседесе» по венским улочкам – но, похоже, в своих изысканиях он ушел гораздо дальше деда.


3

Все-таки, как все разумно устроено в природе – размышлял Илья Александрович, подлетая на самолете к аэропорту «Пулково». Утренний разговор со Шрайтеном раскрыл перед ним еще ряд интересных вопросов. – Как не цинично это будет звучать, впрочем, какой тут цинизм – естественный отбор еще никто не отменял. Так вот те, кто вынужден был отойти в мир иной во время эпидемий, подчиняясь закону естественного отбора, получается, что не исчезают бесследно, а уходя, оставляют живущим долгую память о себе. И память об их кончине заставляет живущих активно работать в поисках новых форм своего совершенствования, раскрывать новые грани своих резервных возможностей, тем самым, открывая себя заново, а заодно и окружающий мир.
Сама природа преподносит человеку каждый раз новые более сложные испытания, таким образом, закаляя и укрепляя его организм, через постепенное раскрытие его собственной природы. Взять к примеру тот же грипп, ведь, наверняка, тот вирус, смерть от которого зафиксировал Гиппократ в пятом веке до нашей эры не может идти ни в какое сравнение с современными его формами. Для современного человека тот античный грипп Гиппократа, по идее, должен выгладить сегодня вообще обыкновенным легким насморком, на который он просто не станет даже обращать внимание. Можно ли сей факт рассматривать как торжество медицины, или следует объективно отдать должное природе самого человека, которая раскрывалась вместе с человеком вопреки всем новшествам медицины. И судя по тому, что грипп совершенствуется, с каждым разом, становясь все опасней и опаснее, то надо полагать, что совершенствуется с каждым разом и природа человека.
Ведь и грипп поражает далеко не всех подряд, а только энергетически слабых людей, подчиняясь закону естественного отбора. И медицина все равно бессильна перед этим законом, да и никогда не сможет овладеть этим процессом, чтобы управлять им. Да по большому счету, в этом и нужды никакой нет. Единственная польза от нее – это накопленные знания о природе человека. Поэтому основная задача врачей должна состоять в профилактике заболеваний, популяции знаний о человеке и пропаганде здорового образа жизни. Всю остальную работу за нее сделает естественный отбор, отсеяв здоровых, избранных для продолжения жизни на земле, от тех, кто таковыми быть не желает.

* * *
Примерно такие же мысли об естественном отборе в тот вечер посетили и Жеку, когда он возвращался от Михаила Семеновича к себе домой. Ему и раньше много раз доводилось наблюдать смерть, и к самому факту смерти он относился, в общем-то, нормально, то есть по-философски. Но смерть молодого здорового парня, вернувшегося в мирную жизнь после войны, и смерть человека, находящегося в расцвете своих лет, и который, в принципе, мог бы быть полноценным и даже весьма полезным членом общества, если и не потрясла Жеку до глубины души, то, во всяком случае, заставила его глубоко задуматься, в том числе и об естественном отборе.

Когда Жека подходил уже к своей улице, его обогнал вешневый «SAAB» и остановился. Из машины вышел Пашка.

– Привет, Женя! – Пашка действительно был искренне рад этой нечаянной встрече – Ты со службы?

– Привет – протянул свою руку Жека для рукопожатия – ну, вроде того.

– В таком случае, если никуда не торопишься, то, может, зайдем ко мне?

– Да, в принципе, почему бы и нет.
– Что-то ты, Женя, какой-то невеселый – обратил внимание Пашка на Жекин задумчивый вид, когда они расположились у Пашки на кухне – на работе неприятности, или просто устал под вечер.

– Да, нет, на работе всё хорошо, даже отлично. За быстрое раскрытие того преступления, свидетелем которого ты был, меня даже похвалили.

– Что, вот так вот, всех нашел и арестовал? Ну, тогда ты просто молодец! – восхитился Пашка, разливая по стопкам свой традиционный «Hennessy» – тогда давай выпьем за питерских оперов – он поднял свою стопку.

– Не то, чтобы всех нашел – пожал плечами Жека – ту девчонку отыскать так и не удалось, правда ее особенно никто и не искал, поскольку, как выяснилось, она сама была предполагаемая жертва и к преступлению, по большому счету, никакого отношения не имела. А вот главного организатора этого убийства арестовать не получилось. Потому что на нем висит еще одно убийство, а оно уже было не в нашей районной компетенции, поэтому это дело забрала вышестоящая организация – Жека указал пальцев вверх.

– Что, аж, до Конторы дело дошло?

– До нее родимой.

– И что, чекисты крепко ругали за то, что не в свое дело нос сунул?

– Да не, говорю же, даже поблагодарили, за то, что параллельно и их дело раскрыл, обещали поощрить. Но ты знаешь… Вот, к примеру, когда я наблюдал смерть какого-нибудь отморозка, или жулика, обворовывавшего людей до нитки, то, как правило, мысли в голове рождались о справедливости, о возмездии, даже о небесном воздаянии за то горе, что они принесли людям. Но тут, когда на твоих глазах гибнет нормальный молодой парень, или, вот сегодня в нашем дворе, бомжа с крыши скинули, то совсем другие мысли в голову лезут.

– А, что за бомж?

– Да жил тут в нашем дворе, плохого никому, никогда не делал, жил тихо и жить никому не мешал, так убили его только за то, что он что-то с пьяных глаз той ночью случайно увидел. И мысли, глядя на все это, сразу начинают приходить уже не о воздаянии, а об естественном отборе, там, об эволюции и прочем в том же духе.

– Не бери в голову, Женя, это у тебя оттого, что человеку вообще свойственно всему находить объяснение, тем более какой-нибудь стрессовой ситуации, а смерть любого, даже плохого человека – это всегда потрясение. Ну, мы пить-то сегодня будем?

Они символически чокнулись стопками, и Пашка отпил из своей крохотный глоточек, а Жека свою на этот раз махнул сразу, и на выдохе выпалил:

– Я знаю, за что Инженера убили. – Кого?

– Ну, сегодняшнего бомжа – погоняло у него такое было – Инженер. А убили его за то, что он убийцу видел, когда тот выходил из машины. Одного не могу понять, почему он сразу мне об этом не сказал.

– Так, что тут думать – сделал вывод Пашка – не сказал он тебе, скорее всего, потому, что он знал убийцу, и то ли очень сильно боялся его, то ли их связывала крепкая дружба, а может, и обида на него была и он сам хотел с ним поквитаться. Хотя это вряд ли – бомжи народ не мстительный.

– Да какая дружба может быть у бомжа с бандитским авторитетом. Впрочем – задумался Жека – Душман раньше офицером был, и Инженер, по непроверенным данным, тоже был офицером. Ты знаешь, в этом что-то есть.

– Так я понял, Душман – это тот самый авторитет. Это он подослал к тому пареньку ту девчонку с отравленным коньяком, намереваясь убрать обоих, но деваха оказалась не дура и ускользнула от него, а теперь, значит, этот Душман следы заметает? – серьезно спросил Пашка.

– Да похоже, ей просто повезло, и в это дело вмешался его величество случай, или сработал закон естественного отбора. Но почему тогда он выбрал защитника отечества, а не проститутку – вот это уже вопрос!

– А сегодня, говоришь, этот твой Душман, столкнул с крыши бомжа – гнул свое Пашка, не обращая внимания на Жекины философствования.

– В том-то и дело. Ну, конечно, они были знакомы, потому что на улице Душман окликнул Инженера по имени. Обрати внимание, не по кличке, которую он не знал, а именно по имени. И Инженер повел его, как брата на свое самое любимое место, на крышу, чтобы распить там за радостную встречу. И там же, видимо, Инженера дернуло за язык, излить перед Душманом свою душу в том, как он его сильно любит и дорожит их дружбой, что он видел его той ночью, но ментам не сдал. И Душман по достоинству оценил его преданность офицерскому братству.
И вот куда теперь отнести смерть Инженера – к естественному отбору, или к воздаянию за его лукавство?

– Ну, что касается естественного отбора, то он бы его итак накрыл не сегодня – завтра, а вот насчет воздаяния… – тут Пашка не нашелся, что сказать – Слушай, а ту деваху-то ищут, или она как?

– Да, кому она нужна – ее искать – разве, что только мне, так, для общего развития, чтобы удовлетворить мое личное любопытство. Понимаешь, Паша, та девчонка у нас могла бы проходить, как главный свидетель на суде против Душмана, но его дело от нас забрала Контора, а ей возиться со свидетелями ни к чему – ЧК итак неплохо чикает без этих сложностей. И может оно и к лучшему, что она сейчас где-то прячется – для нее лучше, потому как, сам видишь, под  Душманом сейчас земля горит, и он, не церемонясь, убирает даже таких свидетелей, как Инженер. А уж ей-то точно никакой пощады от него ждать не придется, и она это прекрасно осознает, видать и верно не глупая девчонка.
Ты сам-то никому не трепал, что ты тоже свидетель и многое видел? – Жека обеспокоенно посмотрел в глаза Павла – хоть ты ни самого Душмана, ни его машины видеть, конечно, не мог, но, кто его знает, что у раненого зверя на уме.

– Женя, ты меня пугаешь. Ну, во-первых, я тут никого не знаю, поэтому и рассказывать мне тут особенно некому. А потом, если ты никому обо мне не говорил, то и волноваться мне особенно нечего. Я и дома никому, ничего, все, как ты велел.

– За меня можешь не беспокоиться - Жека утвердительно прижад руку к груди - о том, что ты есть, только я один и знаю – он все-таки заметил некоторую тревогу в глазах Павла.

В этот момент в прихожей неожиданно раздался робкий звонок. Они настороженно переглянулись, и Жека кивком головы спросил, мол, кто это может быть. Пашка недоуменно пожал плечами и тихонечко встав из-за стола, пошел открывать входную дверь. Через некоторое время он радостный зашел  на кухню с еще одним молодым человеком примерно его лет, интеллигентной наружности.

– Вот, ребята, познакомьтесь – это Женя – это Андрей. Погоди, Андрюха, я сейчас – с этими словами Пашка быстро вышел их кухни и скоро возвратился со стулом для Андрея, потом достал из буфета еще одну стопку и разлил коньяк – Ну, за встречу, за знакомство!

Все выпили, точнее, сделали по небольшому глотку. Жека тоже на этот раз не стал пить всю стопку, а, как и все, лишь слегка пригубил коньяк.

– Андрюха, ты какими судьбами оказался в наших краях? – спросил Пашка, поставив свою стопку на стол – что-то ты какой-то не радостный, осунулся весь, дома-то как?

– Да дома всё нормально – жена с сыном на все лето к тещи уехали. Вика недавно звонила, у них все хорошо, отдыхают на море, загорают, купаются. 
Понимаешь, ко мне тут пару месяцев тому назад необычный заказчик приходил и довольно странный заказ сделал. Я художник – пояснил он для Жеки.

– Ты молодец, что объяснил Евгению, что ты художник – широко улыбнулся Павел – а то Женя у нас сыщик. А ты тут – заказ, заказчик, странный, необычный – он ведь мог, чего доброго, подумать, что ты у нас киллером работаешь – рассмеялся Пашка.

– Женя, вы правда в милиции работаете – спросил Андрей.

– Ну да – пожал плечами Жека – оперуполномеченный Петроградского РУВД, убойный отдел. Правда, с настоящими киллерами пока еще дело не имел – улыбнулся Жека, смутившись – но одно могу сказать, по тем штампам, что я видел в кино, вы, Андрей на них нисколько не походите.

– Так вот – продолжал Андрей, тоже улыбнувшись Пашкиной шутке – уже скоро наступит время сдачи, а мне ему даже показать нечего, в голове ни одной мысли. Точнее, их столько много и все они перемешались в один клубок, и как из него вытянуть ту единственную, я пока не знаю. Вот вышел прогуляться, мозги свои проветрить, прохожу мимо твоего дома, вижу, свет горит, дай, думаю, зайду.

– Правильно сделал, что зашел. Сейчас мы твой клубок вмиг размотаем. Вон, Женя у нас большой мастер по распутыванию клубков. Не боись, Андрюха, прорвемся.

– Да, Паша, ты всегда был большой мастер людям настроение поднимать. Давай попробуем, авось, и, правда, мы сообща чего-нибудь придумаем.

И Андрей рассказал и про странный заказ и про не менее странного заказчика, после чего в кухне на некоторое время воцарилась гробовая тишина.

– Да – первым открыл рот Пашка – ситуёвина! А мы тут с Женей до твоего прихода тоже философствовали и про воздаяние за грехи и про естественный отбор, но, похоже, твой случай ни в одну из этих категорий не подходит.
Нет, ну понятно, конечно, что Бог дал такое тяжелое испытание Аврааму, чтобы укрепить его веру, поскольку пообещал ему сделать его отцом всех народов. Прикинь, какой это должен быть отец, чтобы управлять всеми народами. Вон, Иван Грозный и Петр, они своих сыновей не пощадили ради блага отечества. А Господь Бог! Он-то своего Сына принес в жертву во спасение всего человечества. Вот, видимо, и Авраама хотел таким же непоколебимым сделать. Жень, а ты чего скажешь?

Жека повертел головой по сторонам в поисках подсказки на столь трудный вопрос, и ему на глаза попалась его папка, лежащая рядом на холодильнике, которую ему подарил Батя. И ему вспомнились глаза Степаныча, с какими он передавал ему папку. В них светилась надежда, что Жеке удастся достичь большего, чем он сам смог.

– Я думаю – начал Жека, подбирая слова – что тут следует больше сконцентрировать свое внимание не на самом акте жертвоприношения, а на том, что за этим последует.

И Пашка, и Андрей с интересом посмотрели на Жеку.

– Ну, ты сам только что сказал – обратился Жека к Павлу – что на человека всегда сильно действует смерть другого человека, заставляя его искать этому факту объяснение – Пашка кивнул головой в знак согласия, правда, еще пока не понимая куда клонит Жека – Ну а такая необычная смерть, по-любому, должна подействовать еще сильнее.
К примеру, смерть бомжа должна, по идее, предостеречь людей от излишнего злоупотребления алкоголем и отвратить их от антиобщественного образа жизни. Потому что любой человек, глядя на его смерть, невольно начинает задумываться, а как жил этот человек, и что помешало ему жить дальше. И люди, увидев трагическую смерть бомжа, единодушно отбросят для себя пагубный образ жизни и постараются избежать тех глупостей в своей жизни, которые тот совершил. То есть постараются быть несколько совершеннее. Другими словами, смертью бомжа можно обозначить некую границу, между тем, как могли себе позволить жить люди до его смерти и то, как они стали жить после. Одним словом, со смерти бомжа начался новый этап развития человека, для скорейшего начала которого сам бомж и своей жизнью, и смертью сыграл, можно сказать, наиглавнейшую роль.
Таким же образом и со смертью сына этого Авраама – как говорите, Исаак, его звали – для еврейского народа должен был начаться новый этап их общечеловеческого развития. Правда, не знаю какой именно, но в эволюционном плане,  он должен был быть более прогрессивный.

– Да, но смерти-то никакой ведь не было – Пашка в упор посмотрел на Жеку.

– Что, разве не было? – Жека с недоумением посмотрел на Пашку, а потом и на Андрея, ища у него поддержки, но не найдя, снова обратился к Пашке – Вы ж говорили, что Авраам этого Исаака принес в жертву.

– Да нет, в самый последний момент, когда уже Авраам занес нож над горлом Исаака, Бог послал своего Ангела, и тот отвратил руку Авраама с ножом. В общем, все живы остались.

– Живы, говоришь? – призадумался Жека – Ну, дык, все правильно – осенила его новая мысль – так и должно было случиться, этот Исаак и не должен был умереть. Потому что он как раз и был тем самым новым этапом развития, который пережил свою собственную смерть, а такое испытание гораздо сильнее, чем смерть чужая. То есть, получается, что Бог испытывал Авраама, но укреплял-то, выходит, Исаака.

Пашка с Андреем переглянулись.

– Да – наконец, взял слово Андрей, до той поры внимательно слушавший их – в этом определенно что-то есть, надо будет подумать, посмотрев на это жертвоприношение с этой стороны.

– Ну, ты Женя молоток, если честно, я бы до такого не додумался, видать, ты и вправду, не зря хлеб государев кушаешь. А ты сам-то в Бога веришь.

– Да как тебе сказать, в нашем доме, сколько помню, иконы в красном углу всегда были. Как-то никогда не задумывался об этом…

Пока Пашка с Жекой переговаривались друг с другом, Андрей обдумывал Жекины слова, блуждая взглядом по кухне. И тут ему на глаза попалась книга в коричневом коленкоровом переплете, которую принес с собой Жека, и которая лежала сейчас на его папке.
Не спрашивая разрешения, он взял ее в руки и раскрыл на титульном листе. На какое-то мгновение застыв, от увиденного, он повернулся к Пашке и спросил:

– Слушай, Паша, откуда это у тебя?

Оба, и Пашка и Жека повернули головы в сторону Андрея.

– Да это не моя, это Женя с собой принес – слегка оправдываясь, стал объяснять Пашка, видя, как побледнел Андрей, обнаружив книгу.

– Ой, извините, что я без спроса.

– Да ничего, ничего, напротив – оживился Жека – я вижу эта книга вам, Андрей, хорошо знакома.

– Ну, в общем, да, только не совсем эта. Дело в том – начал торопливо объяснять Андрей – что у меня дома есть точно такая же… Точнее не совсем такая. Эта книг – он приподнял книгу, чтобы дать возможность ее увидеть всем – это первая книга, написанная другом моего деда доктором Иваном Ильичом Рождественским, а у меня дома хранится его вторая книга точно в таком же переплете. Вот я и удивился, откуда, думаю, у Павла она могла появиться. А вы, Евгений, где ее взяли, если это не государственная тайна?

– Да, пожалуй, сейчас уже и не тайна совсем. Дело в том, что она оказалась среди вещей одного, недавно убитого, очень крупного криминального авторитета. Мне просто, чисто из любопытства, стало интересно, как она могла попасть к нему. Я ее даже начал читать, и она меня захватила. Вот нес домой, чтобы дочитать.
Андрей, а вы мне, что можете рассказать о докторе Рождественском?

– Сам-то я, увы, Ивана Ильича в живых не застал – его забрали в тридцать шестом. Бабушка рассказывала, что тогда, после убийства Кирова, многих дворян забрали. Особенно тех, кто, во время Гражданской, на стороне белых воевал.

– А ваш дедушка тоже был доктором?

– Нет, мой дед был священником в нашем Кнзь-Владимирском соборе, и мой прадед там тоже служил. Иван же Ильич сначала был духовным чадом моего прадеда, а когда его не стало, когда и сам Иван Ильич вернулся после Гражданской, они сошлись уже с моим дедом.
Ту, вторую книгу, Иван Ильич передал как раз накануне своего ареста.

– А ваш дедушка жив.

– Увы, тоже погиб под Дрезденом в апреле сорок шестого – и видя вопросительный взгляд Жеки, уточнил – дед был оставлен в качестве переводчика при коменданте Дрездена. В сентябре, машина, в которой он ехал, подорвалась на мине. Так, по крайней мере, мне рассказала бабушка.
Знаете, я сейчас вспомнил интересную деталь. В беседе с тем странным заказчиком, по сути, я выложил ему концепцию той, другой, книги, что у меня дома, и при этом, мне казалось, что я уже когда-то участвовал в подобной беседе. И я все никак не мог вспомнить, где, когда и с кем происходила подобная беседа, а сейчас, когда увидел эту книгу, то понял, что та беседа происходила в моем воображении, с самим собой, когда я находился под впечатлением от прочтения той книги. Забавно, правда?

– Я не знаю, Андрей, насколько вам это будет интересно, но мне помогли разыскать внука Ивана Ильича, и я с ним на днях буду встречаться, я сегодня звонил к нему на работу, просто его сейчас в городе нет. И представляете, он тоже доктор, только его зовут Ильей. Если вам интересно, то я бы мог помочь вам познакомиться друг с другом.

– Да, думаю, это будет интересная встреча, нам действительно будет о чем поговорить. Евгений, запишите мой телефон, в общем-то, я всегда дома, так что найти меня будет не сложно.

* * *
Квартиру Рождественскому Зельцфер приобрел рядом со своей клиникой, на той же, Зверинской улице, поэтому Илья Александрович имел удовольствие застать в клинике Валерия Залмановича, как только прилетел из Вены, в тот же вечер.
Выслушав отчет Рождественского о поездке, в которой тот опустил лишь встречу с Генрихом фон Шрайтеном, поскольку она не касалась дел клиники, Валерий Залманович поблагодарил коллегу и под конец сообщил, как бы между прочим:

– Илья Александрович, тут вами милиция интересуется, некто – Зельцфер посмотрел в своем ежедневнике, всегда лежавшем на столе – лейтенант Колосов из 43-го РУВД. Вы должны знать, это на Большой Монетной. Кстати, очень приятный молодой человек.

– Хм, и что ему от меня надо, он не сказал?

– Разумеется, я поинтересовался. Но он ответил несколько обтекаемо, как это у них принято, он сказал, что хотел бы с вами встретиться по делу, которое больше заинтересует вас. А ему от вас нужно взамен лишь получить кое-какую информацию по делу, которое он сейчас расследует. Извинился, сказав, что большего он пока сказать, к сожалению, не может.
Илья Александрович, не в службу, а в дружбу, завтра с утра отправляйтесь-ка к этому лейтенанту, а то он, чего доброго, сюда заявится и распугает тут нам всех клиентов. Вот его телефон, созвонитесь с ним прямо с утра. Думаю, это просто какая-нибудь формальность, но все-таки.

* * *
На следующее утро, около девяти часов утра, когда Батя с Жекой веселились, слушая Володькин рассказ о том, что с ним приключилось на свадьбе его друга, в их кабинете прозвенел телефонный звонок.

– Майор Кречетов слушает – Батя всегда первым брал трубку, вот и сейчас она оказалась у него в руке чисто машинально. – Доброе утро. Да, пожалуйста. – Батя протянул трубку Жеке и на его немой вопрос прошептал, прикрыв трубку рукой – Рождественский.

– Лейтенант Колосов слушает. Доброе утро Илья Александрович. Да, я хотел бы с вами увидеться, чтобы обсудить ряд вопросов… Это не по телефону, на месте я вам все объясню. Я мог бы подъехать к вам в кли… А, вам удобнее самому к нам подойти, тогда записывайте адрес. Вы знаете. Да, кабинет 507 – это на пятом этаже. Часикам к десяти вам удобно? В таком случае, до встречи. Жду.

– Слушай, Жека, как это ты его так быстро отыскал? – удивился Батя.

– Повезло. Семёныч с ним, оказывается, вместе в институте учился. Но может, это еще и не тот, кто нам нужен.

– Я не понял, ребята, вы чо, все еще то дело мусолите? – подал голос Володька.

– Да, нет, Володя, просто Жека устраняет для себя лично его белые пятна. Так, для общего развития.
Жень – обратился он к Жеке – ну, тогда, может, мы с Володькой пойдем пивка попьем, чтобы вам тут не мешать, тем более погода располагает, да и Главком в Главке, а к одиннадцати подойдем. В случае чего, звони на володькин мобильник, ну а я буду где-то рядом.

Около десяти часов, выйдя из троллейбуса двенадцатого маршрута возле 43-го отдела милиции, Илья Александрович слегка волновался.
За свою жизнь он лично никогда не имел дело с карательными органами. Единственно, имел возможность наблюдать их работу, когда его представители привозили к ним в психбольницу больных для принудительного обследования, а также иметь представление об их работе по рассказам тамошних больных, в основном хронических алкоголиков. Но этот лейтенант Колосов почему-то совсем не представлялся Рождественскому эдаким Держимордой, который за питерскую прописку готов мать родную дубинкой до смерти забить.
И все-таки Илья Александрович сильно волновался. Самое смешное, вспомнил он, что он так не волновался даже когда имел дело с полковником КГБ, а тут всего-то лейтенант, да еще простой милиции – подбадривал себя Рождественский, подходя к большим дубовым дверям отдела милиции. Видимо сработал принцип – чем начальник мельче, тем он гаже – старался он себя успокоить.
Но это у него как-то плохо получалось, параллельно с этими мыслями в голову лезли противоположные, вроде того, что и от самой фамилии – Колосов – веяло каким-то сталинским душком. Интересно, подумал он, там у них специально подбирают сотрудников с такими фамилиями. Или уже на месте выдают идейно-выдержанные, чтобы комар носа не подточил.
И все-таки в его голосе – прокручивал он еще раз их телефонный разговор – не слышалось ноток лукавства, этот Колосов действительно нуждался в его помощи. Или это на меня перестраховщик Зельцфер страху нагнал? Нет, видимо, и впрямь, еще рано страх списывать со счетов – немного успокоив себя и собравшись с духом, Рождественский вошел в здание РУВД.
С одной стороны повода у него для тревог не могло быть – он никого не убивал и не грабил, и вообще закон не нарушал. Если бы это было связано с его профессиональной деятельностью, где Илья Александрович для достижения положительного результата не пользовался устаревшей традиционной методикой лечения, то его бы вызвали не к оперуполномоченному Колосову, а совсем в другое место. Так ведь и жалоб от его пациентов пока никаких не было.

Не испытывая особого восторга по поводу  предстоящего свидания со стражем порядка, он поднялся по лестнице на пятый этаж. Идя по коридору этажа, машинально отмечая номера кабинетов, Рождественский настойчиво напрягал свою память  на предмет возможных, в обозримом прошлом,  несостыковок с законом. Но несостыковок, как не крути, не было, и, тем не менее, настроение было не радостное. Сузить свой поиск до масштабов Петроградского района Илья Александрович как-то не сообразил – для него милиция представлялась чем-то единым и неделимым на области, города, районы и участки. Увидев, наконец, нужную табличку с номером 507, он постучался в дверь.
К его приятному разочарованию, глазам предстал не красномордый Цербер с выпученными от злости глазами и удавкой для пыток в волосатых лапах. Хозяин небольшого кабинета, молодой парень, явно желая добавить себе немного солидности, при виде культурного, образованного человека, привстал  и сдержано представился:
– Оперуполномоченный Евгений Васильевич Колосов.
Присаживайтесь, Илья Александрович.

Рождественский профессионально отметил про себя природный ум и такт молодого оперуполномоченного. Именно природный, который передается по наследству, а не воспитывается утомительной зубрежкой и отработкой обязательных приемов, уложений и правил. Ему от этого стало несколько легче – пропала некоторая скованность и неопределенность его положения – интуиция подсказывала, что от этого молодого человека подвоха ждать не придется.

Тем временем, Колосов раскрыл дембельский альбом убитого Коли, который он принес с собой в отдел. Видя легкое волнение Ильи Александровича, Жека постарался разрядить обстановку.

– Не волнуйтесь Илья Александрович, я вас вызвал по несколько деликатному вопросу, поэтому не мог вам всего рассказать по телефону. Но для начала, я хотел бы вас спросить, что вы можете сказать об этом человеке? – с этими словами он разложил перед Рождественским несколько фотографий Николая Плетнева.

– Ничего. Я вижу этого человека впервые. – глядя на его реакцию, Жека понял, что Илья Александрович и в самом деле никогда не видел молодого солдата, смотревшего на него со снимков.

– Может, это кто-то из ваших бывших пациентов, ну, скажем, двух, трехлетней давности. Посмотрите, пожалуйста, повнимательней, не торопитесь – стал настаивать он, больше для очистки совести, чем, надеясь на положительный результат.

– Нет, я никогда не встречался с убитым – категорично заявил Рождественский – иначе, я бы его запомнил.

– ?!

Возникла небольшая пауза. Жека уже с большим интересом стал разглядывать Рождественского. Поначалу тот показался ему рядовым законопослушным чайником, простым интеллигентом, из тех, кто о работе милиции знают только по книжкам и кино. Из тех, которые не способны даже дать обидчику отпор. Но после последних слов Рождественского Жека засомневался в своем первом впечатлении о нем, и при более внимательном рассмотрении он смог разглядеть в докторе скрытый мощный потенциал, который тому так искусно удавалось скрывать.

– Почему вы решили, что он убит? – наверно сериалов насмотрелся, мелькнуло у Жеки в голове, а там всегда, как он заметил, почему-то фото одних жмуров свидетелям показывают. Вот и этот «доктор» туда же… А может он действительно что-то знает? Может даже…

– Вы, Евгений Васильевич, наверно, прежде чем пригласить меня сюда, полагаю, навели справки обо мне, и о том, чем я собственно занимаюсь? – вопросом на вопрос ответил Рождественский, слегка выделив Жекино имя и отчество, отчего тот даже чуточку выпрямился на стуле и слегка расправил плечи.

– Ну, в общем и целом. Ведь звонили-то я к вам на работу! 

– Тогда не буду объяснять всех своих профессиональных тонкостей, вы уж так, Евгений Васильевич, поверьте мне на слово. – Рождественский, почувствовал уверенность в себе. После невольной демонстрации своих возможностей, которая вырвалась чисто случайно, он заметил, что лидерство в их беседе постепенно переходит к нему, и на этот раз произнес имя и отчество Жеки машинально.
– Так вот – продолжал Илья Александрович – вы, наверно, по роду своей деятельности сталкивались с мошенниками, которые брались за большие деньги вылечить по фотографии от пристрастия к алкоголю, или вернуть в семью сбежавшего мужа?

Жека, конечно, слышал о таких умельцах, которые по фотографии могут все сказать о человеке, но самому с ними сталкиваться никогда не приходилось, поэтому верилось ему в такие возможности с большим трудом. А этот, тем более, ни в какой бесовщине замечен не был, только с психами в дурдоме дело имел, может и сам того… Они там все с приветом…

– Ну, что-то такое слышал, конечно, хотя наш отдел непосредственно мошенничеством не занимается. А что, это в самом деле возможно… Ну, там, вылечить по фото от запоев, или навести, там, порчу-зглаз, приворожить-заворожить?

– Нет конечно! – Илья Александрович невольно улыбнулся той наивной непосредственности с которой этот молодой лейтенант задал свой вопрос. – И если кто-нибудь предложит вам такое, да еще за деньги, то можете смело надевать на него эти ваши наручники и сажать его в эту вашу тюрьму. – На этот раз улыбнулся Жека.

Напряжение, возникшее в самом начале их беседы, начинало рассиваться.
 
– Но во всем этом, несомненно, доля правды есть – продолжал Рождественский – и она заключается в том, что лицо человека действительно отражает всю его судьбу, которую опытному профессионалу легко прочесть так же, как это делают опытные хироманты по ладони. Но, увы, это не каждому дано, для этого необходима природная предрасположенность, талант, если хотите, который при надлежащей длительной упорной работе вполне может дать желаемый результат. Отсюда и людей с такими способностями, впрочем, как и опытных хиромантов в мире не так уж много – по пальцам пересчитать. И я один из них, поэтому со всей ответственностью могу говорить об этом. А уж лечить по фотографии – это полный бред, так как любое лечение требует длительного времени, наблюдений, корректировок и прочее, а дунул-плюнул, только в сказках бывает и в рекламе. Но, увы, чудеса сейчас слишком востребованы, и люди готовы платить любые деньги, чтобы увидеть своими глазами эти чудеса.

– Так почему бы вам, Илья Александрович, не выступать, скажем, по телевидению с разоблачением мошенников?

– Повторяю – грустно вздохнул доктор – люди сейчас требуют чудес, а не моих разоблачений, поэтому меня и слушать-то никто не захочет, меня просто не услышат. И потом, каждый всегда будет думать, что обмануть можно кого угодно, только не его самого – такова уж натура человеческая.

– Пожалуй. Хорошо – вернул Жека разговор к начатому – будем надеяться, что народ рано или поздно сам прозреет. А сейчас, что вы еще можете рассказать про этого человека – указал Жека на фото.

– Ну, что про него можно сказать – Рождественский стал внимательно разглядывать фотографию – честный был парень, любил, чтобы во всем торжествовала справедливость. Наверняка в детстве всегда заступался за слабых, и если бы не ранняя кончина, то вполне мог бы стать образцовым служителем закона, или военным. Впрочем, военным даже больше, тем более, что на войне ему уже довелось побывать и не при кухне, а в самом ее пекле. В личной жизни он был однолюбом. Такие обычно до конца своих дней отдают предпочтение только одной женщине, прощая им порой всё, даже измену. – Немного помолчав Илья Александрович добавил – Его убили, если вы это хотели услышать – такие не кончают жизнь самоубийством.

– Глядя на то, с какой легкостью вы рисуете портрет человека, которого видите в первый раз, и то по фотографии, я не удивлюсь, что вы еще и мысли умеете читать. Но я ничего такого про самоубийство не думал. Почему вы заговорили о суициде?
 
– Мне как-то доводилось уже консультировать правоохранительные органы, и там был похожий случай. Тоже боец спец контингента, только там был суицид в чистом виде, вызванный нежелательным воздействием… впрочем, неважно, у меня это просто вырвалось.
Так вот, скорее всего, кто-то использовал его честность в своих корыстных целях, а потом убрал его, как нежелательного свидетеля. Или может, испугался, что обман будет раскрыт, и что месть этого солдата будет страшной. Пожалуй, это всё, что я могу сказать про него. Увы, всех деталей – имен и подробностей по фотографии определить невозможно. 

– Хорошо, теперь посмотрите внимательно на эту фотографию, что вы можете сказать об этой девушке – Жека положил на стол фото Ирки-Черной Мамбы.

Рождественский  внимательно рассмотрел снимок.

– Эта девушка – проститутка – уверенно начал он – но не жертва обстоятельств, жертвой её трудно назвать – решительная, даже  дерзкая,    не глупая, скорее хитрая, честолюбивая – роль недалёкой искательницы лёгкого заработка ей вряд ли подойдет. Такие обычно страстно хотят обрести статус, но редко добиваются своего. Так как вся их беда заключается в том, что они хотят получить максимум благ малой кровью, идут, как правило, по пути наименьшего сопротивления. И в конечном итоге очень быстро становятся рабами своей мечты и тех обстоятельств, которые вынуждают их идти к своей мечте. Пожалуй, это все, что можно о ней сказать. Впрочем, она никогда не стремилась торговать своим телом на потоке, даже ради заработка. Она с самого начала не желала быть зависимой от многих клиентов, и она всегда стремилась обрести себе одного единственного покровителя, но такого, который удовлетворял бы все ее запросы. Вот теперь, пожалуй, полный портрет.

– Да, всё верно, это девица действительно проститутка, Ирка, по кличке Чёрная Мамба, и характер ее, похоже, вы точно описали.

– Да, я ещё забыл сказать – пропустил  его  слова мимо ушей  доктор – что она жива.

Жека, стал рассматривать фото Ирки, пытаясь углядеть там то, что увидел Рождественский. Но вскоре оторвав глаза от фото, поняв безнадежность своих поисков, он произнес – Она, похоже, была той единственной любовью этого солдата.

– Ну, тогда все становится на свои места – Рождественский откинулся на спинку стула – У меня такая складывается версия происшедшей трагедии.
Этот молодой человек, скорее всего, дружил с этой девушкой еще до того, как его забрали в армию. Возможно,  они любили друг друга самой чистой и светлой любовью, какая только может быть между детьми. Но когда его рядом не стало, когда она осталась одна, когда исчез духовный смысл ее существования, наружу стали вылезать вполне приземленные амбиции, и стремление стать независимой. В наше время многие, особенно молодежь, ошибочно считают, что только деньги способны сделать человека свободным и независимым, а женщины еще находят в деньгах и защиту своей слабой сущности. Поэтому естественно, что лишившись духовного рая, вдобавок сильного защитника, она стала сама ковать свое благополучие, и строить свою безопасность. Так она стала проституткой.
Но и роль уличной девки, доступной каждому, ее вряд ли бы устроила, а вот подкладываться под нужных ей людей – это как раз в ее духе. То есть под тех, кто обладает деньгами и властью.
Теперь, когда ее молодой человек пришел из армии, она снова обрела в его лице любовь, защиту, уважение, счастье, наконец, но старые связи не так-то просто оборвать. От них не отделаешься одним махом, они еще долго будут держать человека, тем более того, которому не так-то легко найти адекватную замену. И тут либо этому солдатику покровители его девицы предложили сделку – он под их заказ совершает какое-нибудь преступление, возможно убийство, даже, скорее всего, убийство. Потому что у подобных сделок, в которых присутствуют настоящие сильные чувства, цена обычно очень высока. Но могли использовать эту ситуацию и, что называется, в темную, хотя это большой риск.

– А в темную, это как?

– Ну, допустим, могли рассказать, этому солдатику, чем она занималась в его отсутствие. И наврать, что к этому ее принудил тот-то и тот-то, добавив, что он и сейчас не желает ее отпускать ни за какие деньги. В общем, подвели бы его к необходимости совершить убийство. Но повторяю – такая операция под силу не каждому, а только человеку умному и неплохо разбирающемуся в людях.
Ну, а потом, когда он совершил запланированное убийство – его самого убрали, как нежелательного свидетеля.
Теперь по поводу этой девушки. Предвижу ваш вопрос по поводу того, где ее теперь искать, и постараюсь на него ответить.
Скорее всего, она сама стала свидетелем этого преступления, или догадалась, что и она теперь стала нежелательной свидетельницей обоих убийств и заказного, и этого солдата, и теперь скрывается, так как отдает себе отчет, что ее не пощадят ни при каких обстоятельствах. Кроме того, если учесть, что заказное убийство было не простого человека, а лица, должно быть, влиятельного, то она сейчас выступает в роли не рядовой свидетельницы.
Как вы говорите у нее прозвище – Чёрная Мамба? Не совсем представляю себе эту рептилию, поэтому я бы назвал этот тип – Скорпионом. Такие, как она, не любят, когда ими манипулируют, да еще при этом обманывают. Такие обман не прощают, и всегда будут стремиться отплатить той же монетой – кусать будут неожиданно, смертоносно, в самое слабое, самое незащищенное место и в самый неподходящий момент. Поэтому сейчас она, должно быть, заняла выжидательную позицию, и искать ее бесполезно. Она сама всплывет в самом неожиданном месте и, надо полагать, очень скоро.

– Вы хотите сказать, что она сама нанесет удар первой по тем, кто хочет ее убить, сама их убьет?

– Вот именно, только сделает это чужими руками – руками друзей или компаньонов ее обидчика, в общем нанесет удар там, где его будут ждать меньше всего. В любом случае, сама светиться не будет – побоится, да и не по силам ей это. Повторяю – это очень умная девочка, и своих целей связанных с местью, такие, как правило, добиваются.

– Хорошо. У меня, Илья Александрович, последний вопрос, как вы объясните это? – Жека извлек из своего стола книгу в темно коричневом потертом на сгибах коленкоровом переплете, с потемневшими от времени страницами, что было заметно по ее пожелтевшим торцам. Жека положил книгу перед Рождественским.

– ?! – Абсолютно ничего. Мне эта книга так же не знакома, но в отличие от фотографии, я ничего о ней сказать не могу.
– Посмотрите внимательней. Здесь имеется экслибрис. – Для наглядности Жека раскрыл книгу. На внутренней стороне обложки стояла чёткая печать, сделанная красной тушью – «Из книг доктора  Рождественского». При этом он заметил, как Илью Александровича охватило сильное волнение. Ну что ж, подумал Жека, значит, я в нем не ошибся – это именно тот Рождественский, которого я искал.

– Так вот в чем дело. – проговорил Илья Александрович каким-то приглушенным голосом, облизнув свои пересохшие губы. Глядя на книгу завороженным взглядом, он уже без спроса, слегка трясущимися от волнения руками, пододвинул ее к себе поближе и раскрыл ее титульный лист. На нем было отпечатано на машинке: «доктор Иван Рождественский», а ниже: «Законы развития Вселенского разума», а ниже чернилами от руки: Книга первая – 1924 г.».
Так и есть, ошибки быть не могло. Так вот где нам довелось увидеться – Рождественский разговаривал с книгой, поглаживая ее ладонью, как с самым близким ему человеком, совсем не обращая внимания на хозяина кабинета.
И потом, вдруг вспомнив про Жеку, поднял на него свои счастливые глаза, в которых поблескивали слезы. – Простите, просто эта книга – единственное, что у меня осталось в память о моем деде. Не поверите, я ее до этого никогда в глаза не видел, и уж думал, что никогда уже и не увижу, но слышал о ней с самого своего детства от своего отца. Как она попала к вам?

– Я ее нашел в комнате у убитого солдата, вот и заинтересовался, как она могла к нему попасть. Поэтому и захотел с вами увидится, в надежде, что вы поможете мне ответить на этот вопрос.

– Я понимаю – начал Рождественский, немного придя в себя – Эту книгу написал мой дед, тоже доктор, только не психиатрии, а хирургии, и звали его Иван Ильич Рождественский.
Ну, что я могу сказать… – Илья Александрович собирался с мыслями. – Вас ведь видимо больше интересует не судьба моей семьи, а судьба этой книги, чтобы выйти на ее последнего владельца. Ведь так?

Жека утвердительно закивал головой.

– Но судьба книги, как это не покажется странным, неразрывно связана и с судьбой моего деда. Дело в том, как бы это понятнее объяснить… В общем, мой дед Иван, не закончив медицинский факультет университета, в четырнадцатом году добровольцем ушел на фронт фельдшером. Там, волею случая, он спас жизнь одному тяжело раненому солдату, который после революции стал каким-то чекистским начальником. Фамилия его была Карпухин. Я эту фамилию хорошо запомнил. Но при советской власти разыскивать его не решался, а сейчас, когда это стало в какой-то степени возможно, я уже было собирался, да всё как-то времени не находил. Но об этом после.
Так вот, мой дед после Империалистической до двадцать второго года лечил раненых в белогвардейских лазаретах. Книгу он стал писать, когда уже вернулся домой, в Питер.
До тридцать шестого года его не трогали вообще. То ли не до него было, то ли… Одним словом, он устроился хирургом в травмопункт – там, на Васильевском, на третьей линии. Женился на моей бабушке, у них родился мой папа, а вечерами, в свободное время, писал вот эту книгу, считая ее трудом всей своей жизни.
Так бы они и жили, но в тридцать шестом, после убийства Кирова, за ним пришли ребята в кожаных пальто, и руководил ими тот самый Карпухин. Даже и не знаю, как это назвать – случай, или Божий промысел. Мой отец рассказывал мне, он хорошо запомнила все детали дедушкиного ареста, хотя ему тогда было всего шесть лет. Так вот, папа рассказывала, что дед передал книгу этому Карпухину, и тот положил ее в карман своего кожаного пальто со словами: «На память о тебе доктор. Все-таки ты мне жизнь спас».
Тогда это громко называлось: «Борьбой с врагами народа». На самом деле шел банальный грабеж. Как потом выяснилось, просто трехкомнатная квартира, в которой прожили не одно поколение моих предков, приглянулась этому Карпухину, у которого тоже маленький сынишка подрастал – вот вам и вся «Борьба с врагами народа». И в остальных случаях, должно быть, было все тоже самое. Всех бывших белогвардейцев арестовывали и расстреливали, так как у них было, что отнять ненасытной утробе новой власти.

– Постойте, забрали-то ведь только вашего деда, какая ж тут квартира – бабушка-то с вашим малолетним отцом остались?

– Да, в том-то и дело, что не остались – спокойно проговорил Рождественский – они тоже подверглись репрессии. Им было велено в двадцать четыре час покинуть пределы Ленинграда, без права прописки в нем.
Я об этом совсем недавно узнал. Помните, я вам говорил, что мне уже доводилось консультировать расследование случая суицида одного спецназовца. То расследование вел полковник КГБ – сейчас уже не помню, если честно, его имя отчество, так вот, по моей просьбе, он покопался в своих архивах и предоставил мне всю имеющуюся информацию о моей семье.

– И как же они? – в жекином вопросе Илья Александрович услышал нотки неподдельного сопереживания человека, который понимал, что значит лишиться своего дома.

– Обошлось, слава Богу. Другие возможно и погибли бы, окажись они в январе месяце на улице, практически, без средств к существованию и с волчьим билетом вместо документов. Мои просто перебрались жить к сестре моей бабушки, которая жила неподалеку. Так там у нее и жили без работы и прописки, на птичьих правах. Хорошо, что муж моей двоюродной бабушки хорошо зарабатывал, поэтому не голодали. Мой папа уже в блокаду в детском доме новые документы получил, когда умерла его мама, моя бабушка, и он вынужден был туда пойти, чтобы не умереть с голоду. А ее сестра в это время была в эвокуации. Видимо, в то время не очень стали разбираться кто он этот тринадцатилетний мальчик – враг народа или нет, а просто выписали новые документы с его слов, взамен утерянных – для того времени – это было нормально. Так он по ним и жил до самой смерти, даже не зная, что он был когда-то репрессированным. Потм после войны из эвокуации вернулась моя двоюродная бабушка, по новым документам прописала у себя моего отца. Потом появился я. В общем, выкарабкались из этой ситуации.
 
Рождественский замолчал, и Жека не решался потревожить его воспоминания. Он-то хорошо понимал, что значит было в то время быть женой и сыном врага народа, которому тройка НКВД припаяла «десять лет без права переписки» – единственный приговор для тех, кто попал в жернова той борьбы с врагами народа.

– Так вот – очнулся доктор от своих воспоминаний – что касается книги, то поиски ее последнего владельца нужно начинать именно с этого Карпухина. Не думаю, чтобы он мог дать ее кому-нибудь почитать и забыть об этом, потерять или обменять на хлебушек в голодный год. Поверьте, судя по описанию, такие люди никогда не расстаются с тем, что однажды попало в их руки, поскольку на все приобретения такие люди затрачивают очень много сил, причем, сил душевных, эмоциональных. И потом, им очень тяжело расставаться, с уже приобретенным, так как при расставании они затрачивают еще больше душевных сил. Так что смело начинайте с Карпухина – скорее всего, именно он был ее последним владельцем, точнее кто-то из его потомков. Потому что такая бережливость всегда проигрывается на генетическом уровне, и гоголевский Плюшкин отнюдь не фантазия гения.

– Ну, с этим мы разберемся. – Жека убрал со стола фотографии Николая Плетнева и Ирки. – Не поверите, совершенно случайно вчера вечером я встретился с внуком друга вашего дедушки, он мне в двух словах тоже кое-что рассказал и про вашего деда, и про книгу, которую он писал. Кстати, у него дома хранится вторая книга.

– А мне можно с ним повидаться?

– Даже нужно, тем более, что когда он узнал, что я вскоре встречаюсь с вами, он сам меня просил о встрече.

– Знаете, о чем я сейчас вспомнил – лицо Ильи Александровича обмякло и подобрело – вчера в Вене я разговорился в кафе с одним немцем, который, между прочим, превосходно говорил по-русски. Точнее, он сам ко мне подсел, представился, завел разговор… Так вот, я сейчас вспомнил, что свою беседу со мной он строил таким образом, чтобы я, ни о чем не подозревая, выложил содержание именно этой книги.
Да, я ее никогда не читал, но ее содержание, прекрасно знаю. Моя бабушка по черновикам деда смогла ее восстановить почти полностью, точнее сказать, я сейчас понимаю, что в ее сборник вошли обе книги, которые написал мой дед.
Так вот я склонен думать, что тот немец в этом разговоре прощупывал меня на наличие у меня этой книги. То есть, я хочу сказать, что, оказывается, и в Германии знают о ней.

– Как вы сказали – строил свой разговор, в надежде выведать наличие? А как выглядел ваш немец?

– Высокий, поджарый, солидный, лет 55-60, седовласый, нос горбинкой. Эдакий, знаете ли, Вильгельм Завоеватель, только весьма внимательный к окружающим и деликатный. Представился Генрихом фон Шрайтеном, соучредителем фирмы «Мерседес».
А что, он похож на международного мошенника? – в свою очередь спросил Рождественский, улыбнувшись.

– Да, как знать, как знать. Дело в том, что к Андрею – это тот самый внук друга вашего деда, он художник – к нему приходил два месяца тому назад заказчик. По описанию этот человек очень смахивает на вашего немца, и он тоже, я сейчас это понял, в разговоре с Андреем, подвел его к содержанию книги, что хранится у него. То есть, получается, что сам заказ был лишь для отвода глаз, а к Андрею он пришел, чтобы разведать о книге. Его книга интересует.
Знаете, что – вы сейчас никуда не торопитесь?

– Нет, я в полном вашем распоряжении, мой шеф отпустил меня.

– Тогда давайте, составим фоторобот этого немца и подъедим к Андрею, заодно и познакомитесь.

– Что ж, отличная мысль.

* * *
– Позвольте мне представить вас друг другу – торжественно произнес Жека, преисполненный чувством гордости за то, что и он внес свою лепту в то, чтобы это знакомство состоялось, когда они с Ильей Александровичем уже находились в квартире Андрея. – Илья Александрович Рождественский – указал Жека рукой – внук Ивана Ильича Рождественского. А это Андрей.

– Введенский – Андрей сделал легкий поклон головой.

– Припоминаю – произнес Рождественский, протягивая свою руку для рукопожатия – я слышал эту фамилию в связи дедом и его книгой.

– И мне моя бабушка много рассказывала о вашем деде.

– Да, видимо, пришел черед теперь и нам поближе познакомиться –они крепко пожали руки и застыли в молчании, разглядывая друг друга.

– А вы тоже, как и мы, все там же живете, за мостом – первым нарушил молчание Андрей, и указал рукой в том направлении.

Рождественский, следуя его руке, подошел к окну и осмотрел, открывшуюся панораму.

– Да, мой дедушка жил вон в том, розовом доме. Но отец мне рассказывал, что после ареста деда их с мамой выселили, и они перебрались жить к сестре моей бабушки, которая жила там же на набережной Макарова, только у Тучкова моста. Отсюда, пожалуй, будет не видно, это рядом с церковью Святой Великомученицы Екатерины. Отец рассказывал, что церковь и во время войны была открыта. Ее закрыли только в пятидесятых.

Они замолчали, каждый думая о чем-то своем.

– Вы извините – напомнил о себе Жека и, тем самым, нарушив молчание – давайте, кое-что уточним, и я вас оставлю.

– Да конечно, Евгений Васильевич, извините – они оба обернулись к Жеке, вспомнив о нем.

– Скажите Андрей, случайно, не этот человек вам заказывал картину? – с этими словами Жека извлек из своей папки фоторобот человека, во многом напоминавшим Генриха фон Шрайтена.

Андрей только улыбнулся, взглянув на фоторобот.

– Знаете – сказал он – я вчера вечером по памяти сделал несколько карандашных набросков своего заказчика – с этими словами он подошел к своему письменному столу, заваленному различными бумагами с рисунками, отобрал из них несколько и протянул Жеке – уверяю, здесь он похож больше.

– Да, это он – проговорил Рождественский, разглядывая наброски – и типаж, и характер – вылитый он.

– А вы, Илья Александрович, с ним тоже знакомы – удивился Андрей.

– Да, с господином фон Шрайтеном я познакомился вчера в Вене.

– Вы сказали его зовут фон Шрайтен?

– Ну, да, Генрих фон Шрайтен – так он мне представился. Немецкий предприниматель, а что вас Андрей удивило?

– Странно, а мне он представился Авдеевым Николаем Николаевичем. Я думал, он потомок эмигрантов.

– Скажите, Андрей,  а ваша книга на месте? – поинтересовался Жека.

– Разумеется.
– А когда вы ее видели в последний раз.

– Да, вчера, как только пришел домой. Я вам ее сейчас принесу – с этими словами он удалился в другую комнату, и вскоре вернулся с книгой в руках.

– А что, собственно, происходит.

– Видите ли, Андрей – начал Жека, пока Рождественский с любовью разглядывал книгу своего деда – вчерашний ваш рассказ о том, как ваш заказчик в беседе с вами направлял ход ваших мыслей к этой книге, слово в слово сегодня повторил Илья Александрович. Только с этим господином, а это, безусловно, один и тот же человек, он встречался вчера в Вене, где фон Шрайтен, также в своей беседе с доктором, пытался осторожно, не привлекая внимания, выведать у него о книге. Отсюда напрашивается вопрос – для чего немецкий предприниматель проявляет такой повышенный интерес к этой книге. Ну, если он, конечно, не врет, что предприниматель.

– Не врет – вставил свое компетентное слово Рождественский, оторвавшись от книги – во всяком случае, видимо, зная о моих возможностях, со мной решил играть максимально открыто. Вот только, действительно, как он узнал о ее существовании.

– Думаю, тут все очень просто – Андрей, потихоньку стал понимать, суть происходящего. – Я вам, Евгений Васильевич, вчера уже говорил, что мой дед, после окончания войны еще около года оставался в Дрездене в качестве переводчика. Вполне возможно, что он там разговаривал об этой книге с кем-нибудь из немцев.

– Такое вполне может быть – произнес Жека, призадумавшись – но зачем она ему сдалась, да еще через столько лет?

– С этим тоже все очень просто – Рождественский посмотрел на книгу – В этих книгах – он указал на ту, что держал в руках – описаны законы развития всего живого, и человечества, в том числе. По большому счету, этими знаниями должен владеть каждый человек, чтобы меньше в своей жизни делать ошибок. Поскольку они раскрывают самый естественный ход развития, а так же описывают те наказания, которые влекут за собой своевольное нарушение законов развития. Их должен знать рабочий и колхозница, инженер и художник, директор предприятия и, конечно, руководители всех рангов, вплоть до президента. Видимо, господину Шрайтену они понадобились, как предпринимателю. И он мне не солгал, когда сказал, что интересуется развитием человечества. Единственная его корысть заключается, пожалуй, в том, что он хочет владеть этими знаниями раньше других, пока никто о них ничего не знает. И этот выигрыш во времени дает ему колоссальное преимущество перед его, скажем, конкурентами и существующими, и потенциальными. А то, что так долго никто не интересовался этими знаниями, так раньше, при закрытой границе, это было не так-то просто.
– Андрей, а когда, он обещал наведаться к вам снова? – спросил Жека.

– Точной даты он не указал, сказал, что через два месяца.

– Немцы, народ пунктуальный – задумчиво произнес Рождественский, думая о чем-то о своем – а этот фон Шрайтен, я заметил, ни одной мелочи не упускает. Если сказал, что через два месяца, то явится ровно через два месяца, день в день и даже минута в минуту.

– И когда же это должно произойти? – спросил Жека, обращаясь к Андрею.

– Постойте, сейчас соображу… Ну точно, на следующий день после его прихода в церкви отмечали день Николы Майского, значит, приходил он 21-го мая. Постойте, так, значит, он придет уже завтра… Ну да, выходит, что так – Андрей приуныл – а у меня еще и конь не валялся. Думал, что у меня хотя бы пара дней еще имеется.

– И что, так никаких мыслей не появилось – спросил Жека.

– Ну, где-то, что-то… Евгений, а что вы собираетесь делать с моим заказчиком? – неожиданно спросил Андрей.

– Ну, пока он никаких противоправных действий не совершал, но есть подозрение, что собирается завладеть книгой, которая находится у вас. Как думаете, Илья Александрович, из разговора с Андреем, этот фон Шрайтен мог догадаться, что книга находится у Андрея?

– Он вполне мог понять, что Андрей эту книгу читал, и из этого заключить, что она у него, скорее всего, находится дома.

– Илья Александрович, вы его видели и не по фотографии, разговаривали с ним, не могли бы сказать, что он предпримет, чтобы завладеть книгой. Ведь, как я понял, красть он ее не стал.

– Ему нужна не сама книга – почти не задумываясь, ответил Рождественский – он не коллекционирует раритеты. Повторяю, ему нужны знания, что содержатся в книге, поэтому он будет рад получить с нее и ксерокопию. И деньги предлагать не будет, поскольку не доверяет деньгам в таком важном для него вопросе – у него есть аргумент посущественнее. И уж, конечно, он не будет действовать нахрапом, он постарается в разговоре подвести Андрея к тому, что он сам предложит ему эту книгу.

– Да ну, не может быть – рассмеялся Андрей – чтобы я, находясь в здравом уме, сам бы отдал то, что мне по-настоящему дорого. Похоже это уже из области фантастики.

– Андрей, вы напрасно так легкомысленно к этому относитесь – Рождественский был серьезен, как никогда – поверьте мне, как специалисту, существуют определенные методики воздействия на подсознание человека без применения гипноза и психотропных препаратов, и Шрайтен, как я заметил, ими очень хорошо владеет. Об этом я смог убедится в беседе с ним, то есть, его возможности я смог испытать на себе, и смею вас уверить, владеет он этими методиками превосходно. Поэтому, Андрей, будет лучше, если книгу вы отдадите, на время на хранение Евгению Васильевичу, до прояснения, так сказать, ситуации. Евгений Васильевич, я прав?

– А почему мне, почему вы сами, Илья Александрович не хотите ее забрать себе, тем более, что она, по идее, принадлежит вам по праву.

– Потому что, Евгений, в этом деле вы лицо нейтральное, вдобавок, фон Шрайтен о вас ничего не знает, поэтому вы, можно сказать, в безопасности, вы защищены от чар этого предпринимателя, а вместе с вам и книга. Что касается меня, даже не смотря на то, что я предупрежден о его намерениях, более того, я сам являюсь профессионалом по части воздействия на подсознание, знаю меры защиты от подобных воздействий, и неплохо умею их применять на практике, но даже я не стал бы рисковать.
А посему, эту книгу, эту наша с Андреем память о наших славных предках, а, главное, знания, что она хранит, которые, возможно, поспособствуют возрождению былой славы Отечества. Мы с Андрем – Рождественский посмотрел на Андрея, и тот кивнул в знак согласия – вверяем вам. Храните ее.
Что же касается моих прав на нее, то, на мой взгляд, род Андрея, хранивший ее, а значит и он сам, как первоприемник, имеет право на эту книгу не меньше, чем я. И потом, не стоит забывать, что дед Андрея сам принимал непосредственное участие в ее создании.

– Ну раз так, то, да, пожалуй, так будет лучше – подвел итог Жека, забирая книгу себе – а я тем временем посоветуюсь, что со всем этим делать.
А пока – Жека посмотрел на Илью Александровича – я так понял, жизни Андрея ничего не угражает. Этот фон не будет его напаивать, травить, убивать, в общем, стараться забрать книгу, воспользовавшись его бесчувственным телом.

– Нет – улыбнулся Рождественский – это не его методы. Боле того, он по натуре своей, принципиальный противник таких «нечестных» методов. Он из тех редких людей, кто свято верит в силу разума, поэтому он постарается найти такие доводу, которые убедят Андрея самому отдать ему книгу, причем, при этом Андрей будет убежден в непогрешимой правоте своих действий.

* * *
Жека ушел, а Илья Александрович с Андреем еще на какое-то время продолжили начатый разговор об их предках. Потом поговорили о заказе Андрея, и только после этого Илья Александрович, понимая, что Андрею необходимо время, чтобы подготовиться к визиту фон Шрайтена, сославшись на неотложные дела в клинике, удалился.

Оказавшись на улице, доктор Рождественский помедлил секунду  и решительно зашагал в сторону трамвайной остановки, что располагалась неподалеку.
События последних часов многое прояснили в его жизни, но тревожное смутное  состояние всё же ещё  не покидало его. Слишком всё это было неожиданно и даже странно – убитый парень, книга его деда, которого он никогда не видел живым, и который, тем не менее, вдруг объявился в его жизни, вполне материальным присутствием, неизвестно откуда взявшейся книгой. Ему вдруг до боли  захотелось ощутить в своих руках эту книгу снова, но книги не было, но зато повидать те места, где жил и творил его дед, где прошло и его детство – этого отнять сейчас у него не мог никто. С этими мыслями он сел в подошедший трамвай, идущий в сторону Васильевского  острова.

Сначала он собирался просто проехать мимо тех мест, но проезжая  на трамвае мимо своего дома, точнее, дома в котором он родился и вырос, с ним вдруг стало твориться что-то, что выходило из под контроля здравого смысла. То ли сам трамвай своей смешной неуклюжестью возбудил в нем воспоминание о том далеком безоблачном времени, то ли привычный лязг колес о рельсы на повороте, когда тот, съезжая с моста огибал его дом, прозвучали условным рефлексом в его сознании, а может и то, и другое, но ему вдруг нестерпимо захотелось выйти на «своей» остановке и вновь побродить по родным местам. Подсмотреть  сторонним наблюдателем за тем, какой он был прежде, вновь побывать тем наивным пытливым Илюшей, который через этот крохотный уголок вселенной открывал для себя свой удивительный мир полный неразгаданных тайн и великих предначертаний.
Он вышел, перешел на другую сторону улицы, по привычке в середине между поворотом на мост и трамвайной остановкой у перекрестка, а не по пешеходному переходу, как он сделал бы в любом другом месте. Перебегая улицу, про себя отметил, что машин стало гораздо больше, и переходить улицу старым способом довольно-таки затруднительно. Но он все равно, практически, рискуя быть обруганным нервными водителями, нарушая все писаные и неписаные правила, лавируя между машинами, густым потоком стоявшими на светофоре, все-таки совершил этот маневр. Трудно сказать, почему он сделал это, а не пошел, как все нормальные люди по переходу, но так было ближе идти к его дому от остановки, и так переходить этот участок улицы он привык с самого раннего детства. Сейчас он вспомнил, что так улицу переходили совершенно все, кого он знал, включая и его отца, и даже бабушку Клаву, сестру его родной бабушки, воспитавшей его. Правда, и машин тогда практически не было, а трамвай, выползающий из-за поворота, можно было увидеть, или услышать по лязгу колес издалека. Так что этот участок улицы для перехода был не только самым  удобным, но и самым безопасным.
Да, время идет, отдышавшись, подумал Рождественский, ритм жизни ускоряется.
Теперь, после маленького волнительного приключения, он решил осмотреться не торопясь. Он всматривался в дома, что стояли вокруг него, и что-то странное творилось в его душе – он их узнавал и не узнавал одновременно. То ли краска на домах со временем поблекла, то ли…
Он не ощущал в них никакого родства, за то время, что его не было здесь, они стали ему совсем чужие, хотя и вполне узнаваемые по своим очертаниям, вплоть до выбоинок на каменных ступеньках парадных подъездов и мелких трещинок на стенах. Но они все были какие-то холодные и неприветливые, нисколько не разделявшие с ним радость встречи, стояли совершенно равнодушные к его присутствию рядом. Что это – мелькнуло у него в голове – дань бесчувственному и циничному времени, или это детство так мне мстит за мою измену к нему. Или это особенность человеческого сознания, неумолимый закон природы, запрещающий человеку топтаться в своем развитии на месте и уж тем более, откатываться назад, возвращаться к тому, что уже давно прожито, заставляя его постоянно идти вперед и только вперед в своем совершенствование.
С такими мыслями он дошел до своего дома и, пройдя через проходную парадную, очутился в своем дворе. Первое, что ему бросилось в глаза, были высоченные тополя, росшие по краям небольшой детской площадки, огражденной невысоким деревянным заборчиком. Изумление и восторг охватили его – он-то ведь помнил эти тополя еще совсем саженцами. Он и сам тогда принимал участие в их посадке и разбивки детской площадки на месте снесенного дровяного сарая, стоявшего посреди двора. Ему было лет шесть, может, семь, но он помнит, что тогда всему дому провели паровое отопление, а дровяной сарай, в котором хранили дрова жители всего двора, снесли. Он даже помнил тот сарай, помнил, как помогал папе, или бабушке приносить дрова из сарая в дом, правда больше одного полена унести не мог, и все восхищался тому, как у взрослых ловко получалось нести их целую охапку. Странно, но печку в их комнате он совсем не помнил. Точнее, он, конечно, помнил большую круглую печку, облицованную рифленой жестью, стоявшую в углу их большой комнаты, но он совершенно не помнил ее тепла, помнил только, как бабушка, приходя зимой с улицы, любила погреться у печки, прижавшись к ней спиной.
Так вот, тот большой двухэтажный сарай, занимавший почти весь двор, снесли, а на его месте решили обустроить детскую площадку, так как детей к тому послевоенному времени стало появляться во дворе с каждым годом все больше и больше.
В его память врезалась картина теплого апрельского дня, когда весь двор вышел обустраивать небольшую детскую площадку, на которой уместились потом песочница, грибок и скамейка. Пока мужчины сколачивали заборчик вокруг будущей площадки, женщины сажали саженцы, и он сам, охваченный общим энтузиазмом, помогал, как мог. В углу двора, в небольшом полуподвальном помещении, располагалась общественная прачечная, где каждый мог придти и постирать свое белье. Только он не помнил, чтобы там кто-нибудь, что-нибудь стирал, ну, так, разве что иногда, кто-нибудь и полоскал свои простыни. Тем не менее, дверь в прачечную была всегда открыта. Так вот, сейчас он вспомнил, глядя на огромные тополя почти в обхват толщенной, как он маленький бегал с ковшиком в эту прачечную за водой чтобы полить саженцы. Задрав голову к верху, он смотрел на верхушки тополей, достававших до крыши его трехэтажного дома, и ощущал себя сопричастным к этому чуду.
Сейчас на двери прачечной висел новенький замок, да и дверь на ней была совсем новой, взамен той, что болталась на одной полусгнившей петле. Видимо и эту конуру кто-то успел приватизировать, подумалось Рождественскому. А тогда… Ему вспомнилось, как они набирали в прачечной воду во время их игр с поливаниями водяными пистолетами, и прачечная считалась нейтральной зоной, в которой запрещалось обливать того, кто в ней находился. Странно, он вспомнил, что никому и в голову не приходило хоть бы раз нарушить этот неписаный закон…
Площадка была все та же, казалось, время ее совсем не коснулось. Если не считать выросших деревьев, то в центре покоилась все та же песочница, правда, уже покосившаяся от времени и давно не крашенная, да и песок в нее, похоже, завозили в последний раз во времена его детства, но тот песок давно разметал ветер времени. Да, и у скамейки не хватало доброй половины жердей, а те огрызки, что еще как-то держались на ней, придавали ей вид чего-то давно забытого и заброшенного за ненадобностью. Дополнял картину покосившийся грибок с давно некрашеной проржавевшей до дыр жестяной крышей.
Да и в целом двор его совсем не радовал, он еще больше стал казаться ему чужим и даже отталкивающим. Новое время неумолимо стирало память прошлого…

(продолжение следует)